Людям о Людях Выпуск от 04.11.04
| Информационный Канал Subscribe.Ru |
Истории людей ( http://peoples.ru/ ) Лариса Шепитько и Элем Климов (klimov/history1.shtml" class="hft-urls">http://www.peoples.ru/love/shepitko&_klimov/history1.shtml) Он по-прежнему беспокоит нас, как Россия - весь мир http://2004.novayagazeta.ru/nomer/2004/80n/n80n-s34.shtml Какой бы была история нашего кино, если бы возможно было режиссерам такого уровня таланта и личностного масштаба как Элем Климов реализовать в свое время все задуманное? Остается предполагать теперь уже невозможное, как любил повторять Элем: «К невозможному летят наши души». ^Он по-прежнему беспокоит нас, как Россия - весь мир Чем больше мы вспоминаем Элема Климова, тем яснее в его необычайно блистательно-талантливой личности, одной из крупнейших в XX веке, прорисовываются черты трагические. Это был интеллектуальный человек, уникального достоинства, кристальной честности, несуетности. Трагически насыщенный. Конечно, в жизни Элема было много трагических потерь и событий. Это — гибель его жены Ларисы Шепитько, это — судьба почти всех его шести фильмов, в особенности принципиально для него важных. Это — судьба его замыслов, список которых завершился «Мастером и Маргаритой». Но как ни странно дело даже не вполне в обстоятельствах его жизни и творческой биографии. Дело в самом складе его мироощущения. Элем был из тех редчайших людей, которые искренне и свято верят в цельность мироздания. И очень тяжело переживают, когда эта цельность рушится у них на глазах. Элем это не раз в своей жизни переживал. И всякий раз из обломков старого пытался сложить нечто новое. Это была его судьба: верить, опять и опять переживать крушение надежд и идти на попытку восстановления надежды, целостности и гармонии. Недаром после V съезда Союза кинематографистов 1986 года, когда он возглавил союз и начал работу над новой моделью нашего кинематографа, в процессе этой сложнейшей работы самым ненавистным словом для него стало слово «фрагменты», или, как он говорил, «фрагментики». И недаром он все повторял: «Где же целое, общее, где модель?» Это стремление к целостности везде и во всем скрыто где-то в недрах его биографии. Что есть детство Элема? Это восстановление после войны разрушенного Сталинграда, его родного города. Может быть, именно в тот период он поверил, что из обломков необходимо и возможно сложить нечто целое, гармоничное и прекрасное? Далее — его приход в искусство. Он пришел в кино на рубеже 50 — 60-х из авиастроителей, в обстоятельствах для тех лет неоригинальных: Тарковский — из востоковедения, Шукшин — из учительства, Иоселиани — из математики. Элем пришел после Московского авиационного института, даже не отработав положенных лет, что создало некоторые сложности при его зачислении во ВГИК уже после блестяще выдержанных им экзаменов. Периодически возникают дискуссии: что такое шестидесятник, хорошо ли это — быть шестидесятником? Звучат и голоса, осуждающие это поколение, наше поколение. Шестидесятник — это не звание, не направление деятельности. Это самоопределение поколения. Не надо никуда воспарять мыслью или, напротив, углубляться в какие-то недра: 60-е — это просто годы, в которые мы жили. Разумеется, шестидесятник шестидесятнику рознь, но время было одно на всех. И это было время надежд, когда лопнуло старое идолоподобное отношение к жизни, стране, рухнул сталинский культ личности и из-под обломков засветил свет. Свет надежды. И для Элема — в высшей степени. Вспомним первую вгиковскую работу Климова «Жиних». Если бы был какой-нибудь всемирный конкурс на высшую материализацию чистоты и надежды, то этой картине присудили бы первое место. Перенести историю Ромео и Джульетты в первый класс современной тогдашней школы и выдать такой ее сложный и одновременно бесхитростный парафраз, такую вот оду радости — в этом весь Элем, верящий в силу, красоту и гармонию мира. Эта цельность, победительность взгляда на мир была и в других его студенческих картинах: «Смотрите — небо!», «Осторожно: пошлость». И, конечно, в первой его полнометражной, дипломной работе, ставшей абсолютной классикой, воспринимаемой удивительно современно и сегодня, спустя сорок лет, — «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!». Тридцатилетний Элем был сразу же принят в круг мастеров нашего кино, о нем стали писать, говорить, это все так. Потом были «Похождения зубного врача» — фильм, которым сам он был недоволен. И если говорить уже о драматизме, связанном с выходом его картин, то это, конечно, история с «Агонией». Как это ни парадоксально, но и эту картину он делал о цельности мира и о той злой силе, которая способна обволакивать красоту мироздания. И разорвать эту злую силу — тоже означает победу той самой цельности. Ему навязывалась идея снять картину о революции к ее 50-летию, о последних днях правления последнего императора России, но он делал свой фильм совсем не про это. И, как известно, «Агония» увидела свет почти спустя двадцать лет. А история с созданием «Иди и смотри»? О том, что довелось пережить Элему тогда, на протяжении нескольких лет, когда картину не раз закрывали, известно достаточно, в том числе и им самим рассказано в печати. Это мучительная история, закончившаяся для него болезнью в прямом смысле слова. Такую мощнейшую и трагичную картину о войне мог снять именно человек, детство которого связано с не равнодушным, а с сердечным созерцанием разрушенного, разваленного мира огромного города, где он родился и жил. Только такой человек мог глубоко понять войну как всеобъемлющее, бессмысленное, всеохватывающее зло, как, опять-таки, ту злую силу, которая пытается разрушить мир и цельность бытия. Первоначально картина называлась «Убейте Гитлера». Убейте Гитлера в себе — это имел в виду Элем. Наивно? Может быть. Но и в этом проявились его честный, прямой взгляд на вещи, его удивительно цельное, здоровое мироощущение. Ему говорили: «Как это — «Гитлера в себе»? А во мне нет никакого Гитлера!». К сожалению, не получилась задуманная им ключевая, важнейшая для него сцена «кругового боя» на горящем острове под заходящим солнцем, когда уже непонятно, кто кого убивает… Состояние советской кинематографии в 80-х — это была катастрофа, Элем воспринимал ее как личную, потому что все, связанное с нашим кино, с его историей, с его славными именами, было для него свято и дорого, и катастрофу эту он переживал очень сильно. Советский кинематограф — это было то, в чем он вырос, что любил, и он согласился возглавить союз, веря в возможность его возрождения и возрождения нашего кино, которое ощущается только лишь сегодня. Говорили, что он жесток, беспощаден, негибок. Непримирим — да. Он был непримирим, потому что раньше других увидел, понял, что люди, которым он верил, которых любил, ради которых все кардинальные перемены и задумывались, и свершались, не очень-то и хотят этого. Зато очень многого хотят каждый лично для себя. Элем называл это свое понимание «отравлением человеческим фактором». Элем — фигура трагическая. Если бы он был отстранен от времени, был равнодушен к нему, если бы нашел в нем свою нишу — ему было бы легче жить. А все трудности, потери его жизни были бы просто фактами его биографии, а не проявлениями общей изначальной трагичности его не биографии — судьбы. Он верил в этот мир. Было в нем это — «соберем и восстановим» и жило до самого его ухода из жизни. А когда он окончательно понял, что мир обманул и опять обманет, вот тогда-то дверь и закрылась, и он остался один с самим собой. Да, не пускал никого, не хотел пускать. Но ни в коем случае не должно быть у каждого из нас, кто был близок к нему, самооправдания. В последние годы мы крайне редко его видели и слышали. Но при этом подсознательно была и осталась некая оглядка на него: а что бы он сказал, как бы поступил? Наверняка, и дальше он будет беспокоить нас, как Россия беспокоит весь мир. Имя Элема Климова забвению не подвластно.
Приглашаются к сотрудничеству авторы статей о людях,
писатели и просто фаны.
| http://subscribe.ru/
http://subscribe.ru/feedback/ |
Подписан адрес: Код этой рассылки: rest.people |
Отписаться |
| В избранное | ||
