"Можно взять у вас интервью, мистер Гибсон?"- миловидная журналистка решительно протягивала микрофон. Мистер Гибсон пристально взглянул на нее и вдруг преобразился: брови нахмурились, губы сомкнулись в узкую полоску, руки сжались в кулаки - ни дать ни взять Безумный Макс из одноименного фильма, некогда принесшего ему всемирную славу. Он коротко хэкнул и занес руку, словно и вправду вознамерился вышибить из навязчивой журналистки мозги. Девушка в испуге отскочила, но Гибсон лишь сделал рукой какой-то неопределенный жест и, довольный произведенным эффектом, галантно произнес: "Извините, леди, сегодня я не в настроении. Мигрень, знаете, замучила. Будьте любезны, зайдите в другой раз". Зал восхищенно зааплодировал увиденной сценке - тысячи австралийских фермеров, собравшихся в Сиднее на ежегодный съезд, приветствовали своего любимца.

  За много миль от Сиднея, в Нью-Йорке, мужчина, внешне чем-то похожий на Гибсона, с интересом смотрел телетрансляцию этого съезда. Уэнсли Кларксон уже два года пристально следил за каждым шагом известного актера - он собирался писать его биографию. Уэнсли не был новичком в этом деле: он выпустил книги о Стинге и Томе Крузе, знал, как добывать информацию и обходить недоверчивых пресс-агентов, но Гибсон оказался самым крепким орешком из всех, с кем ему доводилось иметь дело. И самым загадочным. Актеры обычно любят расписывать свое детство в самых ярких красках, и чем мрачнее оно было, тем охотнее они делятся подробностями своей биографии: глядите, кем я был - и чего добился. Впрочем, у большинства из них путь в профессию был примерно одинаков, это Кларксон давно усвоил: семинар по сценическому искусству в колледже, самодеятельный театр, мелкие постановки, Бродвей и так далее... У Гибсона все было иначе, но о себе он не хочет говорить ни слова. "Спасибо моей семье, они меня вырастили, я обожаю своих родителей!" - и все, ни больше ни меньше. "Смотрите мои фильмы, этого достаточно. Моя жизнь вас не касается", - раздраженно пояснил он однажды. Но публика, не так давно признавшая Гибсона самым сексуальным актером Америки, желает знать о нем все.

  Аванс, полученный Кларксоном за будущую книгу, заставил его взяться за дело с удвоенной энергией. Два года Уэнсли, словно ищейка, ездил по всему земному шару, встречался с друзьями, о которых Гибсон и думать забыл, опрашивал соседей, операторов, которые с ним работали, киномагнатов, барменов, наливших Гибсону не одну кружку пива. Юристы Мэла, пронюхавшие о готовящейся книге, рассылали всем и каждому строжайшие предупреждения: "Беседа с этим писакой может стоить вам очень дорого". "Парень, даже если я скажу тебе, который сейчас час, меня уволят на следующий день", - признался Кларксону сотрудник продюсерской компании Гибсона. Уэнсли шантажировали, угрожали и однажды даже побили в темном сиднейском переулке. Но он не сдавался, и теперь перед ним лежала внушительных размеров папка с крупной надписью "Безумный Мэл. Интимная биография". Фотографии, отчеты, десятки расшифрованных интервью... Уэнсли знал, что за каждый из этих документов юристы Мэла перегрызут ему горло, но тем занятнее было в них копаться - Кларксон, тридцатилетний уроженец Лондона, переехавший в Лос-Анджелес в погоне за шальными деньгами, любил риск.

  Впрочем, Уэнсли взялся за книгу не только ради денег. Даже по тем редким интервью, в которых Гибсон начинал откровенничать, было ясно, что он не так прост, как кажется - и уж точно выделяется из компании голливудских суперзвезд. Актер, убивший на экране целую армию злодеев, красавчик, по которому сохнут все женщины мира, оказывается... убежденный католик, поборник семейных ценностей и патриархального образа жизни! Женился в 24 года (не на фотомодели и не на голливудской актрисе, его супруга - скромный зубной врач из Мельбурна) и разводиться не собирается. Воспитывает аж семерых детей, а все свободное время проводит на своих фермах - одна в Австралии, другая в Монтане: разводит овец и коров, копается в земле, выращивает фрукты. Раз в неделю собирает близких друзей на барбекю, сам жарит мясо: "Давайте, парни, попробуйте этого теленка, я откармливал его два года". В интервью говорит только о супружеской верности и Боге. Ни одного романа на стороне, да что там романа - даже безобидной интрижки с какой-нибудь моделькой не найти, о звездах и речи нет. Паинька, одно слово. Кларксон сперва даже отчаялся - угораздило же его связаться с таким тихоней! Но теперь журналист был доволен: в заветной папочке собран ТАКОЙ компромат!

  "Гибсон не любит рассказывать о своей юности, об учебе в Сиднейской театральной студии - теперь понятно почему", - бормотал Кларксон, рассматривая материал, который ему удалось добыть. Вот этот полицейский отчет обошелся Уэнсли в триста долларов, но он того стоил: в нем подробно описывалось, как Мэл Гибсон и еще два студента, напившись, показывали голые задницы свадебной процессии. Гибсон оказался самым шустрым - он успел убежать и спрятался в ближайшем баре, зато двум его приятелям повезло меньше: разъяренная толпа чуть не разорвала их на части. Австралийцы - народ горячий. "Мы успели закрыться в машине, - рассказывал один из весельчаков, - и только тут поняли, что дело плохо: представьте себе тучу народа, человек пятьдесят, которые явно собираются разбить стекла и вытрясти из нас всю душу. Мы протрезвели моментально. А Мэл, зараза такая, наблюдал за происходившим из окна бара и довольно хихикал". К счастью, все обошлось - подоспевший полицейский спас шутников, а Гибсон, убедившись, что гроза миновала, не спеша вышел из бара и, отойдя на безопасное расстояние... снова спустил штаны! А затем гордо прошествовал под конвоем в ближайший полицейский участок.

  Урокам сценического мастерства Гибсон предпочитал ближайший бар, изнурительным репетициям - шумные вечеринки с девчонками и травкой, честным заработкам - ворованную пиццу из соседнего супермаркета. Его однокурсники проводили дни в спорах о том, как пробиться в Голливуд или хотя бы попасть в какой-нибудь местный театр, какие типажи сейчас в моде, но с Мэлом об этом никто и не заговаривал: он все равно отвечал, что ему как-то по барабану. Заметят - ладно, не заметят - ерунда, не пропадет. Вот тут отличный приработок наклюнулся: приходишь ночью на автостоянку, находишь джип повместительней, открываешь бензобак - ну а дальше дело техники. Ты представь, старик, почем нынче бензин?! Понятно, что Гибсона на курсе не очень-то любили: если ему все до лампочки, какого черта он вообще тут делает?

  Мэл с детства обожал розыгрыши и по поводу и без повода устраивал дома мини-представления. В зрителях недостатка не было: девять братьев и сестер как-никак. Увидев, что Мэл делает серьезное лицо, а сам давится от хохота, они моментально садились в кружок в ожидании очередного шоу. Сложно представить публику благодарней. Громадная семья Гибсонов жила на собственной ферме в глухом медвежьем углу (до ближайшего населенного пункта километров сорок). Шумная орава детишек была предоставлена сама себе: Хаттон Гибсон, скромный железнодорожный кондуктор, целыми днями пропадал на работе, мать безуспешно пыталась управиться по хозяйству. Кое-как сводили концы с концами и даже строили планы на будущее. Но однажды семью постигло несчастье...

  ...Когда Хаттон очнулся, вокруг уже столпился народ. Два знакомых стрелочника деловито несли наспех сооруженные носилки. Его приподняли, чтобы переложить, и он понял, что дела совсем плохи: боль была не просто ужасной - она была непереносимой, все тело погрузилось в раскаленный океан боли, спину словно раздирало щипцами, да еще казалось, что два огромных кузнеца безжалостно бьют по голове тяжелыми молотами. Хаттон Гибсон вскрикнул и снова потерял сознание.

  В больнице ему рассказали, что произошло - оказалось, кто-то разлил в депо машинное масло, и Хаттон, погруженный в свои мысли, не заметил предательской лужи. Поскользнувшись, он крайне неудачно упал: тяжелое сотрясение мозга, тройной перелом позвоночника - врачи, отводя глаза, говорили, что скорее всего он уже никогда не встанет на ноги. Другой бы впал в уныние, но не Хаттон: не для того он взрастил десятерых детей, чтобы теперь, когда Судьба подставила ему ножку, давать волю черным мыслям. Кроме него семье никто не поможет - и Хаттон разработал собственную гимнастику для спины, выполнял ее с усердием человека, которому есть что терять, а во время отдыха учил языки и смотрел телевикторины, всегда отвечая раньше игроков. Чтобы оплатить операции, ему пришлось заложить ферму. Работать кондуктором он уже не мог, денег в доме не было ни цента, дети питались чечевичной похлебкой и просроченными консервами - они были дешевле. Но Гибсон-старший твердо верил в свою удачу: во сне ему явилась Дева Мария, а в знамения он верил с детства.

  Предки Хаттона жили в Австралии, и к Америке он относился с презрением, хоть и родился в Нью-Йорке: давят истинную веру, думают, что надпись на долларах спасет их от мучений ада. Когда во времена Великой депрессии разорилась его фирма, производящая скобяные изделия, Хаттон разуверился в мирской жизни и решил посвятить себя служению Богу. За пять лет учебы в католической семинарии он разуверился и в Церкви - нет в ней истинно верующих, все сплошной обман. К тому же его духовный наставник стал делать весьма недвусмысленные намеки симпатичному ирландцу - и Хаттон в ужасе бежал из семинарии и завербовался в военно-морские силы США. А через три месяца разразилась Вторая мировая война.

  "Не бывает атеистов в окопах под огнем" - ложь этой старой американской пословицы Хаттон понял в первом же бою. Его окружали язычники, которым завтра, быть может, суждено было умереть, а они и не думали о том, чтобы очистить душу и направить все помыслы к Господу. Побывав под обстрелом, Хаттон и сам стал сомневаться в вере и поклялся, что его дети никогда не возьмут в руки оружия. И много лет спустя, когда американских подростков стали посылать во Вьетнам, Хаттон не сомневался ни минуты - он собрал всю семью за обеденным столом и объявил: "Мы перебираемся в Австралию. Я не желаю, чтобы мои дети попали в эту мясорубку".

  Кларксон открывает папку, перебирает фотографии - Мэл в фильме "Баунти", Мэл с супругой - и останавливается на пожелтевшей вырезке из "Мельбурн Геральд". Заголовок гласит: "Встречайте Гибсонов - семья из двенадцати человек решила вернуться на Родину". Десять ребятишек разного возраста, стоя в зале аэропорта, улыбаются в камеру, счастливые родители внимательно оглядывают своих отпрысков - не потеряли ли кого? Кларксон по привычке находит глазами Мэла - вот он, во втором ряду, щеки как у хомяка - и задумчиво проводит пальцем по изображению невысокого коренастого человека, который без улыбки смотрит в камеру. Хаттон Гибсон. Удивительный все-таки персонаж.

  Тогда, после операции, он мог надеяться разве что на чудо. И оно произошло - уже через полгода Хаттон на глазах у изумленных врачей начал ходить без посторонней помощи, а еще через месяц в палату вбежала раскрасневшаяся от волнения медсестра: "Вы Гибсон? Посылали ответы на телевикторину? Боже, не могу поверить!" - и протянула свежую газету. Хаттон скользнул взглядом по строчкам и зарыдал: ему достался главный приз - целых двадцать тысяч долларов! На эти деньги он смог выкупить дом. А вскоре - новая удача: после долгого судебного процесса железнодорожная компания все-таки признала, что тот несчастный случай произошел по ее вине, и выплатила круглую сумму - ее как раз хватило на то, чтобы перебраться из Штатов в Австралию. Сразу же по приезде он отправился на биржу труда, заполнил анкету, прошел стандартные тесты - и выяснилось, что уровень его интеллекта по всем подсчетам близок к гениальности. Уже через месяц бывший кондуктор работал начальником перспективного компьютерного департамента в крупной австралийской фирме.

  Нужно ли говорить, что после таких перемен Хаттон Гибсон стал самым ревностным католиком на Земле, Он объявил себя последним хранителем Истинной веры, организовал Всемирное движение по спасению католичества и устраивал в лесу тайные молельные собрания, убеждая свою паству, что веру отцов искажают и унижают клевреты Папы Римского. Атмосфера в доме напоминала монастырь: подъем ранним утром, молитвы, снова молитвы и, разумеется, никакого телевизора или воскресных походов в кино. Вплоть до совершеннолетия Мэл Гибсон не знал ни одного голливудского актера, зато прекрасно разбирался в богословских тонкостях и мог цитировать Библию целыми главами - за невыученные строфы отец награждал сыновей хорошими затрещинами, а иногда даже порол, поминая старинную пословицу "Пожалеешь розгу - испортишь ребенка". Однако, несмотря ни на что, дети в папе души не чаяли.

  Свое будущее Мэл представлял довольно четко: духовная семинария, работа на ферме или, быть может, скромное место техника-смотрителя - он с детства обожал возиться с железками. Мир никогда бы не узнал актера Мэла Гибсона, если бы его сестре случайно не попалось на глаза объявление Сиднейской театральной студии, приглашающей на прослушивание молодых людей в возрасте от 18 до 20 лет. Требовалось прислать фотографию и заявку - и сестра, вспомнив, как Мэл долгие годы веселил всю семью, втайне от брата послала необходимые документы.

  Когда в почтовом ящике обнаружили ответ с приглашением на прослушивание, Мэл оторопел. Быть актером? Он никогда об этом и не думал. Заманчивое, конечно, предложение для восемнадцатилетнего парня - Сидней, столица, новые знакомства, да мало ли? Но что скажет папа? Хаттон, однако, не стал возражать: хочется - ну что ж, ради Бога. К тому же одним ртом в семье будет меньше.

  К удивлению своих соперников, Гибсон успешно прошел все три тура - они-то думали, что эту деревенщину не пустят и на порог знаменитой на всю Австралию театральной студии. Но у членов отборочной комиссии не было сомнений: у парня явный талант, надо его только отшлифовать. Проблема была лишь в том, что Гибсон с большой неохотой прислушивался к советам своих учителей. У него на все имелся свой готовый рецепт - как лучше фехтовать, чтобы зрители пришли в восторг, где в важном монологе сделать томительную паузу... Частенько занятия заканчивались тем, что взбешенный Гибсон хлопал дверью, иногда дверью хлопал преподаватель, но не раз случалось и так, что найденные Мэлом интонации, жесты, реплики оказывались как нельзя к месту. "Он изумительно чувствовал роль, - вспоминал один из его педагогов. - Вживался в нее, натягивал на себя, как шкуру. На этюдах он обычно стоял у самой стены тише воды ниже травы, не пропуская ни слова, а потом выходил на середину комнаты - и от него невозможно было оторвать глаз".

  Но на первом же курсе дело чуть не кончилось отчислением - вдали от родного дома и строгого отца Гибсон не смог устоять перед соблазнами большого города. Он целыми днями просиживал в барах, обзавелся новыми друзьями и только чудом не пристрастился к наркотикам. Чего стоила его первая роль! Недаром Гибсон предпочитает вообще не вспоминать об этой картине и даже не указывает ее в официальной фильмографии. На протяжении двух с лишним часов его герой пьет, разъезжает на мотоцикле, трахает все, что движется, даже целуется со своим другом, а в одном из эпизодов появляется абсолютно голым. Но на самом деле заветы отца Мэл не забыл.

  ..."Ты мне противен! Я тебя ненавижу! - кричала Гибсону невысокая миловидная девушка. - Зачем ты пришел? Убирайся! Я не хочу тебя больше видеть!" Она схватила увесистую бутылку с молодым вином и что было сил метнула в Мэла. Тот еле успел увернуться - большое красное пятно лениво расползлось по белым обоям. Пришедшие на вечеринку гости наблюдали за происходящим с нескрываемым удивлением: Мэл и Дебора были вместе уже полтора года, а близкие друзья поговаривали о скорой свадьбе. И тут такое... Девушка явно ждала реакции Гибсона, но тот только неловко развел руками, и она, всхлипнув, выбежала из гостиной. А через двадцать минут парочка, что прогуливалась в саду у дома, ворвалась в комнату с криками: "Надо что-то делать! Дебора пытается перерезать себе вены!"

  Этим случаем Кларксон был особенно доволен: все забыли про девушку, с которой у Гибсона случился роман на съемках того первого фильма, а он разыскал ее и узнал немало интересного - до него Дебора никогда и никому не давала интервью. Ныне преуспевающая медсестра, она не могла скрыть волнения, вспоминая о событиях двадцатилетней давности; "Мел подбежал и выхватил нож у меня из руки. Он был точно в трансе, пытался остановить меня, зажать рукой запястье, а я отбивалась и кричала: "Не трогай, уйди, я хочу умереть!" И кровь, кровь так и хлестала, все вокруг было в крови". Глядя в увлажнившиеся глаза Деборы, Кларксон подумал, что она и по сей день не может забыть Гибсона. "Мэл был хорошим, очень хорошим, правда. И главное - искренним. Но он никогда не был джентльменом. Он даже ни разу не подарил мне цветы. А уж заплатить за ужин - что вы! Всегда платила я, причем за нас обоих". Они встречались на квартире у Деборы, иногда - очень редко - Мэл приводил ее к себе в студию, которую снимал на паях с друзьями. Они были вместе уже полтора года, но как только Дебора начала осторожно заговаривать о свадьбе, то сразу же получила от Мэла прямой и безапелляционный ответ: "Я не могу на тебе жениться. Ты же не девственница. А я женюсь только на девственнице". Тогда-то Дебора впервые и подумала о самоубийстве.

  Хаттон Гибсон наверняка одобрил бы позицию сына: ведь он и сам, найдя себе невесту, первым делом отвел в сторону ее родителей и вежливо, но твердо уведомил их, что женится только в том случае, если их дочь сохранила невинность. "Я чуть с ума не сошла, когда это услышала, - продолжала вспоминать Дебора. - Ведь это он соблазнил меня, он затащил меня в постель! А теперь я оказалась для него неподходящей. Вроде как грязной". Мэл никогда не забывал, что секс - занятие хоть и приятное, но греховное. "0н всегда выключал свет, старался, чтобы я не увидела его голым, прикрывался при каждом удобном случае. Бред, правда? Мы ведь были любовниками! А когда он заканчивал заниматься любовью, то обязательно залезал в душ и мылся по полчаса кряду. Оттирался так, словно полдня пролежал в навозе".

  Дебора рассталась с Мэлом и с кинематографом - эта история так ее шокировала, что она решила бросить актерскую карьеру, хотя все считали, что девушка подает большие надежды. А через два года ситуация повторилась до мелочей: на этот раз Мэл закрутил роман со своей партнершей по фильму "Баунти", симпатичной таитянкой. Снова долгие отношения, совместные планы, Мэл даже обещал, что переберется на Таити, но в один прекрасный день произнес все ту же сакраментальную фразу: "Извини. Жениться на тебе я не могу". Гордая девушка не стала резать себе вены, она просто выставила Гибсона вон, но также, как и Дебора, бросила сниматься в кино. И только Кларксону она призналась, что сделала это из-за Мэла: "Я просто не смогла бы сниматься с кем-нибудь еще".

  Устоять против его грубого обаяния, против этих пронзительных голубых глаз не могла ни одна женщина. После роли в фильме "Безумный Макс" положение стало просто угрожающим: поклонницы преследовали Мэла повсюду. Впрочем, он никогда этим не пользовался: одним вежливо давал автографы, других столь же вежливо отшивал. Причем его домогались не только юные девушки, но и вполне солидные дамы. Кларксону рассказывали, что на одном из каннских приемов к Гибсону подошла яркая блондинка, оказавшаяся женой известного голливудского продюсера, и без обиняков предложила провести с ней ночь. "Подумайте, Мэл, - говорила она томным голосом. - Если вы мне откажете, я и мой муж сделаем так, что ни одной приличной роли вам уже не достанется". Гибсон в ужасе бежал с того приема - и в ту же ночь попал на вечеринку арабского нефтяного магната, где на него положила глаз сестра этого магната. Мэл еле выкрутился - ему снова пришлось спасаться бегством, на сей раз через маленькое окошко туалета.

  С тех пор он избегал шумных приемов. А вскоре и вовсе перестал обращать внимание на женщин. Неистовый Мэл, как его прозвали в киношных кругах, женился. Он нашел-таки подходящую девушку (она оказалась его соседкой и зарабатывала тем, что лечила зубы в небогатом квартале); теперь оставалось обзавестись детьми, и можно было жить спокойно.

  И все бы хорошо, если бы не одно "но": к 25 годам Мэл Гибсон стал законченным алкоголиком.

  Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Он пил, когда учился, пил на съемках, вечером расслаблялся виски, утром похмелялся пивом. "У нас в Австралии, если ты не можешь выхлестать несколько кружек зараз, ты просто не мужчина", - оправдывался Мэл. Но сам, однако, несколькими кружками не ограничивался. Он просто не мог приступить к роли, если с утра не приканчивал упаковку крепкого "Миллера" - шесть бутылок, одна за другой. В течение съемочного дня Мэл то и дело прикладывался к фляжке с коньяком, а после съемок отправлялся прямиком в бар за фирменным коктейлем, который он называл "жидкой ненавистью": двойной скотч с пивом. А чем еще прикажете заниматься, например, на том же Таити, где они снимали "Баунти", живя в палатках с ядовитыми пауками? Или в Таиланде, где всю съемочную группу водили под охраной, потому что местный наркобарон поклялся их убить, за то что они забрались на его территорию (потом он, кстати, оказался фанатом Гибсона и за фотографию с его автографом устроил группе райскую жизнь)?

  К тому же Гибсона мучили постоянные страхи: вдруг после очередной роли он станет никому не нужным, фильм провалится, его не поймут... Он нервничал даже по поводу своего роста: все напарники, как на грех, оказывались выше как минимум на голову, и операторам приходилось идти на всяческие ухищрения - Гибсон вставал на маленькую табуреточку а его партнеры как могли пригибались, чтобы выглядеть с ним одного роста. Особенно Мэла раздражало то, что в каждом фильме ему непременно приходилось раздеваться и светить ягодицами. "Если мне присылают сценарий, в котором на второй странице я все еще в штанах, значит, они просто ошиблись адресом", - мрачно шутил Гибсон. Он ввел в контракт специальный пункт, который так и назывался - "Без брюк я стою дороже", но продюсеров это не останавливало. "Вы говорите, Гибсон сейчас стоит шесть миллионов? - откровенничал продюсер "Смертельного оружия". - Так я вам скажу, что его задница стоит все двадцать. Все хотят видеть его ягодицы, все женщины ждут этого момента, чтобы заорать "Повернись!" Кларксон дотошно проверил эту арифметику на своем стареньком калькуляторе и поразился: все верно, примерно на эту сумму и увеличивались кассовые сборы, если Мэл появлялся в кадре голым.

  Гибсон все чаще влипал в истории, стал нервным и раздражительным, регулярно забывал про важные встречи и пресс-конференции и однажды, пьяный вусмерть, чуть не разбился на собственном "форде". Но и это его не остановило. Мэл продолжал пить, и все могло кончиться очень плохо, если бы не произошел случай, перевернувший всю его жизнь.

  ...Мужчины дрались молча - шесть мускулистых парней ожесточенно колотили друг друга всем, что попадало под руку. Драка началась случайно, как это обычно бывает в провинциальных барах - косой взгляд, пьяное словцо... Мэл, поддававший в баре со съемочной группой, внезапно оживился: "Сейчас я их остановлю. Вот смотрите!" Пошатываясь, он вышел из-за стола, ввинтился в толпу и, театрально разведя руки, объявил с расстановкой: "Друзья! Прекратите драку! Я - Мэл Гибсон!" Но ожидаемого эффекта это сообщение не произвело. "Гибсон? А пошел ты!" - выдохнул один из нападающих и обрушил на его голову бутылку. Мэл рухнул на пол.

  Три дня жизнь актера висела на волоске: череп ему проломили основательно. Оправившись, Мэл объявил, что начинает новую жизнь. Он купил ферму в штате Монтана, бросил пить и записался в Общество анонимных алкоголиков. С прежней разгульной жизнью было покончено: на столике в его доме снова красуется Библия, подаренная отцом. Мэл пропагандирует здоровый образ жизни и запрещает своим детям смотреть боевики, в которых когда-то снимался. Он даже занялся политикой и поддерживает крайне правых кандидатов в австралийский парламент - тех, которые ратуют за возвращение к заветам отцов и требуют внести в конституцию десять заповедей. А юристы Мэла делают все, чтобы киноманы никогда не узнали о его бурном прошлом.

  Но вышла книга Уэнсли Кларксона, и разразился скандал. Подробности детства и юности, тщательно описанные загулы и документально зафиксированные измены - с продавщицей обувного магазина, с девочками-подростками маленького американского городка, фотографии, на которых пьяный Мэл целует каблуки туфель своих подружек, - таким Гибсона еще не знали. Его пресс-агенты пытались запретить продажу скандальной книги, но безуспешно. А сам Гибсон, прочитав несколько первых строк "Безумного Мэла, тут же поклялся, что "прикончит этого грязного писаку". Биография, кстати, начинается с фразы: "Я писал эту книгу с одной целью: раздразнить, разоблачить, привести в ярость Мэла Гибсона. Думаю, что у меня это получилось".