Здравствуйте, уважаемые подписчики! Напоминаю, что у нашей рассылки появился форум http://www.forum.mybankir.com, в котором можно оставить свои пожелания к содержанию рассылки.
М. Булгаков. Черный Маг.
(Источник: http://text.net.ru)
М.Булгаков
Черный маг Черновики романа. Тетрадь 1 1928 - 1929 гг.
Булгаков М.А. Великий канцлер. Князь тьмы. М.: Гудьял-Пресс, 2000, сс.23-36
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
— Значит, гражданин Поротый, две тысячи рублей вы уплатили гражданину Иванову за дом в Серпухове? — Да, так. Так точно, — уплатил я. Только при этом клятвенно говорю, не получал я от Воланда никаких денег! — ответил Поротый. Впрочем, вряд ли в отвечавшем можно было признать председателя. Сидел скуластый исхудавший совсем другой человек, и жиденькие
волосы до того перепутались и слиплись у него на голове, что казались кудрявыми. Взгляд был тверд. — Так. Откуда же взялись у вас пять тысяч рублей? Из каких же уплатили? Из собственных? — Собственные мои, колдовские, — ответил Поротый, твердо глядя. — Так. А куда же вы дели полученные от Воланда въездные? — Не получал, — одним дыханием сказал Поротый. — Это ваша подпись? — спросил человек у Поротого, указывая на подпись на контракте, где было написано: «5 тысяч рублей согласно
контракту от гр. Воланда принял». — Моя. Только я не писал. — Гм. Значит, она подложная? — Подложная бесовская. — Так. А граждане Корольков и Петров видели, как вы получили. Они лгут? — Лгут. Наваждение. — Так. И члены правления лгут? И общее собрание? — Так точно, лгут. Им нечистый глаза отвел. А общего собрания не было. — Ага. Значит, не было денег за квартиру? — Не было. — Были ваши собственные. Откуда они у вас? Такая большая сумма? — Зародились под подушкой. — Предупреждаю вас, гражданин Поротый, что, разговаривая таким нелепым образом, вы сильно ухудшаете ваше положение. — Ничего. Я пострадать хочу. — Вы и пострадаете. Вы меня время заставляете зря терять. Вы взятки брали? — Брал. — Из взяток составились пять тысяч? — Какое
там. По мелочам брал. Все прожито. — Так. Правду говорите? — Христом Богом клянусь. — Что это вы, партийный, а все время Бога упоминаете? Веруете? — Какой я партийный. Так... — Зачем же вступили в партию? — Из корыстолюбия. — Вот теперь вы откровенно говорите. — А в Бога Господа верую, — вдруг сказал Поротый, — верую с сего десятого июня и во диавола. — Дело ваше. Ну-с, итак, согласны признать, что из пяти тысяч, полученных вами за квартиру, две вы присвоили? — Согласен, что присвоил две. Только за квартиру ничего не получал. А подпись вам тоже мерещится. Следователь рассмеялся и головой покачал. — Мне? Нет, не мерещится. — Вы, товарищ следователь, поймите, — вдруг сказал проникновенно Поротый, — что я за то только и страдаю, что бес подкинул мне деньги,
а я соблазнился, думал на старость угол себе в Серпухове обеспечить. Мне бы сообразить, что деньги под подушкой... Только я власть
предупреждаю, что у меня во вверенном мне доме нечистая сила появилась. Ремонт в Советской России в день сделать нельзя, хоть это
примите во внимание. — Оригинальный вы человек, Поротый. Только опять-таки предупреждаю, что, если вы при помощи этих глупых фокусов думаете выскочить,
жестоко ошибаетесь. Как раз наоборот выйдет. — Полон я скверны был, — мечтательно заговорил Поротый, строго и гордо, — людей и Бога обманывал, но с ложью не дорогами ходишь, а
потом и споткнешься. В тюрьму сяду с фактическим наслаждением. — Сядете. Нельзя на общественные деньги дома в Серпухове покупать. Кстати, адрес продавца скажите. — В 3-й Мещанской, купца Ватрушкина бывший дом. — Так. Прочтите, подпишите. Только на суде потом не извольте говорить, что подпись бесовская и что вы не подписывали. — Зачем же, — кротко отозвался Поротый, овладевая ручкой, — тут уж дело чистое, — он перекрестился, — с крестом подпишем. — Штукарь вы, Поротый. Да вы прочтите, что подписываете. Так ли я записал ваши показания? — Зачем же. Не обидите погибшего.
ЯКОБЫ ДЕНЬГИ
Интересно, как никому и в голову не пришло, что странности и вообще всякие необыкновенные происшествия, начавшиеся в Москве уже 12
июня, на другой же день после дебюта м-е Воланда, имели все один, так сказать, общий корень и источник и что источник этот можно было бы и проследить. Хотя, впрочем, мудреного особенно и нет.
Москва город громадный, раскиданный нелепо, населения в нем как-никак два с половиной миллиона, да и население-то такое привычное ко
всяким происшествиям, что оно уж и внимание на них перестало обращать. В самом деле, что, скажем, удивительного в том, что 12 июня в пивной «Новый быт» на углу Триумфальной и Тверской арестовали
гражданина? Арестовали за дело. Выпив три кружки пива, гражданин направился к кассе и вручил кассирше червонец. Хорошо, что бедная
девушка опытным глазом увидела, что червонец скверный — именно на нем одного номера не было. Кассирша, неглупая девушка, вместо
того чтобы со скандалом вернуть бумажку, сделала вид, что в кассе что-то заело, а сама мигнула малому в фартуке. Тот появился у плеча
обладателя червонца. Осведомились, откуда такой червонец малахольный, недоделанный? На службе получил... Любопытные лица. На
службе, гражданин, таких червонцев сроду не давали. Гражданин в замешательстве к двери. Попридержали, через минуту красное кепи и —
готово. Замели гражданина. Второй случай вышел пооригинальнее. В кондитерской в Столешниковом переулке купил прилично одетый мужчина двадцать штук
пирожных. К кассе. Кассирша в негодовании. — В чем дело? — Вы что, гражданин, даете? — Как «что»? Черв... Глядь, какой же это червонец! Кассирша злобно возвращает этикетку белого цвета. Написано: «Абрау-Дюрсо, полусухое». — Что такое?! Ради Бога, извиняюсь... Дает другой, тут уж скандал! Конфетная бумажка «Карамель фабрики Розы Люксембург — «Наш ответ Чемберлену». — Прошу не хулиганить!! Все приказчицы негодуют. Публика смотрит... Господин малиновый, еле выскочил из магазина, но его вернули, заставили заплатить за
измятые в коробке пирожные. Он расплатился серебряной мелочью. А выбежавши, швырнул в канавку проклятые две бумажки, причем
изумленный прохожий поднял их, развернул, увидел, что это червонцы, присвоил их. На Мясницкой у почтамта в полдень громко разрыдалась девушка, торгующая с моссельпромовского лотка шоколадом. Оказалось, что
какой-то негодяй вручил и так нищей, нуждающейся продавщице червонец, а когда она через некоторое время вынула его из жестяной
коробочки, служившей ей кассой, увидела в руках у себя белый листок из отрывного календаря. Потом случаи стали все чаще, и все связаны
они были с деньгами. В банке на углу Петровки и Кузнецкого арестовали кассира, потому что, сдавая дневную кассу контролеру, он сдал в
пачке, перевязанной и им подписанной, вместо тысячи только семьсот и на триста резанных по формату лозунгов «Религия — яд, берегите
ребят». В частном галантерейном магазине на Арбате обнаружил хозяин в кассовом ящике вместо четырех червонных бумажек четыре билета в
театр на революционную пьесу. Владелец магазина их рвал зубами. В кассе месткома газеты «Звонок» во Дворце Труда случилось похуже. Там обнаружилась недостача денег в несгораемом шкафу, а вместо
недостающих червонцев — пятьдесят штук троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания. Секретарь, обнаруживший их,
ничего никому не сказал, но уединился в телефонной будке, и через час трое людей в черных куртках увезли прокламации, а с ними двух
беспартийных сотрудников «Звонка» неизвестно куда. Случаи превращения денег в черт знает что во второй половине дня стали настолько
частыми, что о них тут только расплылся по столице слушок... Из одних трамваев раз двадцать высаживали субъектов, которые развязно
протягивали кондукторшам всякий хлам вроде, например, наклейки с коробки сардин «Маяк», как это было на Моховой улице. На Смоленском рынке на закате солнца в подворотне произошла поножовщина по поводу брюк, купленных за вышедший в тираж
лотерейный билет автодора. Человека зарезали с ловкостью и смелостью почти испанской. Меж тем только один человек во всей Москве в тот же день проник в то место, о котором впоследствии только догадались... Человек этот,
конечно, был буфетчик Варьете. Нужно отметить, что человечек короткого роста и с веками, прикрывающими свиные глазки крышечками, и
моржовыми усами был меланхоликом. На лице у него царило не сходящее выражение скорби, и тяжкие вздохи непрерывно вырывались из
его груди. Если ему приходилось платить восемь копеек в трамвае, он вздыхал так, что на него оборачивались. В утро 12 июня, проверяя кассу, он нашел вместо одиннадцати червонцев одиннадцать страниц маленького формата из «Заколдованного
места» Гоголя. Мы не беремся описывать ни лицо буфетчика, ни его жесты, ни слова. Он к полудню закрыл буфет, облачился в желтое летнее пальто, художническую шляпу и, несмотря на жару, в калоши и, вздохами оглашая
окрестности, отправился на Садовую. У подъезда Варьете он продрался сквозь толпу, причем вздохнул многозначительно. Через пять минут он уже звонил в третьем этаже. Открыл ему маленький человечишко в черном берете. Беспрепятственно буфетчика
пропустили в переднюю. Он снял калошки, аккуратно поставил их у стоечки, пальтишко снял и так вздохнул, что человечишко обернулся, но
куда-то исчез. — Мессир, к вам явился человек. — Впустите, — послышался низкий голос. Буфетчик вошел и раскланялся, удивление его было так сильно, что на мгновение он забыл про одиннадцать червонцев. Вторая венецианская комната странно обставлена. Какие-то ковры всюду, много ковров. Но стояла какая-то подставка, а на ней совершенно
ясно и определенно золотая на ножке чаша для святых даров. «На аукционе купил. Ай, что делается!» — успел подумать буфетчик и тут же увидал кота с бирюзовыми глазами, сидящего на другой
подставке. Второй кот оказался в странном месте на карнизе гардины. Он оттуда посмотрел внимательно на буфетчика. Сквозь гардины на
двух окнах лился в комнату странный свет, как будто в церкви в пламенный день через оранжевое стекло. «Воняет чем-то у них в комнате», —
подумал потрясенный царь бутербродов, но чем воняет, определить не сумел. Не то жжеными перьями, не то какою-то химической
мерзостью. Впрочем, от мысли о вони буфетчика тотчас отвлекло созерцание хозяина квартиры. Хозяин этот раскинулся на каком-то возвышении,
одетом в золотую парчу, на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами. «Батюшки, неужели же и это с аукциона продали?» На хозяине было что-то, что буфетчик принял за халат и что на самом деле оказалось католической сутаной, а на ногах черт знает что. Не то
черные подштанники, не то трико. Все это, впрочем, буфетчик рассмотрел плохо. Зато лицо хозяина разглядел. Верхняя губа выбрита до
синевы, а борода торчит клином. Глаза буфетчику показались необыкновенно злыми, а рост хозяина, раскинувшегося на этом... ну, Бог знает
на чем, неимоверным. «Внушительный мужчина, а рожа кривая», — отметил буфетчик. — Да-с? — басом сказал хозяин, прищуриваясь на вошедшего. — Я, — поморгав, ответил буфетчик, — изволите ли видеть, содержатель-владелец буфета из Варьете. — Не подумаю даже! — ответил хозяин. Буфетчик заморгал, удивившись. — Я, — продолжал хозяин, — проходил мимо вашего буфета, почтеннейший, и нос вынужден был заткнуть ............................................................. ...Бегемот! На зов из черной пасти камина вылез черный кот на толстых, словно дутых лапах и вопросительно остановился. «Дрессированный, — подумал буфетчик, — лапы до чего гадкие!» — Ты у канцлера был? — спросил Воланд. Буфетчик вытаращил глаза. Кот молчал. — Когда же
он успеет? — послышался хриплый сифилитический голос из-за двери, — ведь это не ближний свет! Сейчас пошлю. — Ну а в Наркомпросе? — В Наркомпрос я Бонифация еще позавчера посылал, — пояснил все тот же голос. — Ну? — Потеха! — Ага, ну ладно. Брысь! (Кот исчез в камине.) Итак, продолжайте, вы славно рассказываете. Так... Якобы деньги?.. Дальше-с... Но буфетчик не сразу обрел дар дальнейших рассказов. Черненькое что-то стукнуло ему в душу, и он настороженными слезящимися
глазками проводил Бегемота в камин. — А они, стало быть, ко мне в буфет и давай их менять! — О! Жадные твари! Но, позвольте, вы-то видели, что вам дают? — То-то, что деньги совершенно как настоящие. — Так что же вас беспокоит? Если они совершенно как настоящие... — То-то, что сегодня, глядь, ан вместо червонцев резаная бумага. — Ах, сволочь-народ в Москве! Но, однако ж, чего вы хотите от меня? — Вы должны уплатить... — Уплатить?! — О таких фокусах администрацию надлежит уведомлять. Помилуйте, на 110 рублей подковали буфет. — Я не хочу вам платить. Это скучно — платить. — Тогда вынужден я буду в суд заявить, — твердо сказал буфетчик. — Как в суд! Рассказывают, у вас суд классовый? — Классовый, уж будьте спокойны. — Не погубите сироту, — сказал плаксиво
Воланд и вдруг стал на колени. «Полоумный или издевается», — подумал буфетчик. — Лучше я вам уплачу, чем в суд идти. Засудят меня, ох засудят, как пить дадут, — сказал Воланд. — Пожалуйте бумагу, я вам обменяю.
Буфетчик полез в карман, вынул сверток, развернул его и ошалел. — Ну-с, — нетерпеливо сказал хозяин. — Червонцы!! — шепотом вскричал буфетчик. Воланд сделался грозен. — Послушайте, буфетчик! Вы мне голову пришли морочить или пьяны? — Что же это такое делается? — залепетал буфетчик. — Делается то, что у вас от жадности в глазах мутится, — пояснил Воланд, вдруг смягчаясь. — Любите деньги, плут, сознайтесь? У вас,
наверное, порядочно припрятано, э? Тысчонки сто тридцать четыре, я полагаю, э? Буфетчик дрогнул, потому что, ляпнув наобум, по-видимому, цифру, Воланд угадал до последней копейки — именно в сумме 134 тысяч
выражались сбережения буфетчика. — Это никого не касается, — забормотал буфетчик, совершенно пораженный. — Мне только одно непонятно, — продолжал артист Воланд, — куда вы их денете? Вы помрете скоро, через год, в гроб вы их не запихнете, да
они в гробу вам и не нужны... — Попрошу вас не касаться моей смерти, — тихо ответил буфетчик и побледнел, и стал озираться. Ему сделалось страшно, отчего — он сам
не знал. — Я пойду, — добавил он, вращая глазами. — Куда же вы так спешите? — любезно осведомился хозяин. — Останьтесь с нами, посидите, выпьемте. Бонифаций превосходно
приготовляет напиток. Отведайте, э? — Благодарствуйте, я не пью, — просипел буфетчик и стал пятиться — Куда ж вы? — спросил вдруг сзади кто-то, и вынырнула рожа. Один глаз вытек, нос провалился. Одета была рожа в короткий камзольчик, а
ноги у нее разноцветные, в полосах, и башмаки острые. На голове росли рыжие волосы кустами, а брови были черного цвета, и клыки росли
куда попало. Тихий звон сопровождал появление рожи, и немудрено: рукава рожи, равно как и подол камзола, были обшиты бубенчиками.
Кроме того, горб. То есть не то что выпивать с этой рожей... — Хватим? — залихватски подмигнув, предложила рожа и пододвинулась к буфетчику. Рожа сняла с подставки святую чашу и поднесла ее
буфетчику. — Не пью, — шепотом ответил буфетчик, вдавился в переднюю, увидел на стене громадную шпагу с рукоятью чашей и затем совершенно
голую девицу, сидящую верхом на кресле, отделанном черепахой. Увидев буфетчика, девица сделала такой жест, что у того помутилось в
глазах. Не помня сам себя, буфетчик был выпущен на лестницу, и за ним тяжело хлопнула дверь. Тут буфетчик сел прямо на ступеньку и тяжело дышал, глаза у него лезли из-под бровей, хоть пальцами их вдавливай. Он почему-то ощупал
себя. И когда коснулся головы, убедился, во-первых, что она совершенно мокрая, а во-вторых, что он шляпу забыл в квартире Воланда. Затем
он проверил сверток, червонцы были налицо. Солнце било на лестницу через окно Гулкие шаги послышались сверху. Поравнялась женщина,
брезгливо поглядела на буфетчика и сказала: — Вот так дом малахольный. Ну, с утра все пьяные, ну, прямо потеха. Э, дядя, у тебя червонцев-то, я вижу, курочки не клюют? — И вдруг уселась рядом, кокетливо ткнула буфетчика в ребро. Тот пискнул и машинально прикрыл червонцы ладошкой. — Имею такой план, — интимно зашептала женщина, и буфетчик, безумно глядя ей в лицо, убедился, что она миловидна и не стара, — в
квартире сейчас ни одной души, все рассосались, кто куда. Ты мне червончик, а уж я тебя ублаготворю. Водочка есть, селедочка. Я утром
погадала, как раз мне вышла амурная постель с трефовым королем, а трефовый король — ты. — Что вы? — воскликнул трефовый король болезненно и спрятал червонцы. — Ты думаешь, может, что я проститутка? — спросила женщина. — Ничего подобного. Абсолютно честная женщина, муж счетоводом
служит, можешь в домкоме справиться. — Уйдите, Христа ради, — зашептал буфетчик, поднимаясь на дрожащие ноги. Женщина поднялась, отряхнула юбку, подобрала корзиночку и двинулась вниз. — Э, дурбалой, о, дурак, — сказала она, — вот уж, видно, рожна с маслом надо. Да другая бы, чтоб к тебе прикоснуться только, три
красненьких бы слупила, а я, на тебе, червонец! А я с генерал-губернатором отношение имела, ежели знать угодно, можешь в домкоме
справиться. Голова ее стала исчезать. — Пошел ты... — донеслось снизу и стихло. Поборов усилием жадности страх, буфетчик нажал кнопочку, услыхал, как за дверью загрохотали колокола. Сделав громадные глаза, но решив
больше не изнурять себя удивлением, втянув голову в плечи, буфетчик ждал. Дверь приоткрылась, он дрогнул, на черном фоне сверкнуло
голое тело все той же девицы. — Что вам? — сурово спросила она. — Я шляпочку забыл у вас... Рыжая голая рассмеялась, пропала в полутьме, и затем из двери вылетел черный ком и прямо в физиономию буфетчику. Дверь хлопнула, за
нею послышался взрыв музыки и хохот, от которого буфетчик озяб. Всмотревшись, он охнул жалобно. В руках у него была не его шляпа, а
черный берет, бархатный, истасканный, молью траченный. Буфетчик плаксиво пискнул и позвонил вторично. Опять открылась дверь, и опять
голая обольстительно предстала перед буфетчиком. — Вы опять?! — крикнула она. — Ах, да ведь вы и шпагу забыли? «Мать честная, царица не...» — подумал буфетчик и вдруг, взвыв, кинулся
бежать вниз, напялив на себя берет. Дело в том, что лицо девицы на черном фоне явственно преобразилось, превратилось в мерзкую рожу
старухи. Как сумасшедший поскакал по ступеням буфетчик и внизу уже вздумал перекреститься. Лишь только он это сделал, как берет, взвыв диким
голосом, спрыгнул у него с головы и галопом взвился вверх по лестнице. «Вот оно что!» — подумал буфетчик, бледнея. Уже без головного убора он выбежал на расплавленный асфальт, зажмурился от лучей, уже не
вмешиваясь ни во что, услыхал в левом корпусе стекольный бой и женские визги, вылетел на улицу, не торгуясь в первый раз в жизни, сел в
извозчичью пролетку, прохрипел: — К Николе... Извозчик рявкнул: «Рублик!» Полоснул клячу и через пять минут доставил буфетчика в переулок, где в тенистой зелени выглянули белые
чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а
почему-то нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана. — Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке... об избавлении от нечистой силы... Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул
заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою... «Благословен Бог наш...» — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений. — Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — ненадеванная, основная цена 100 рублей! — С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы. — Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик. — Как что? — удивился отец Иван. — Я тебя прошу молебен, а ты... — Молебен. Кхе... На тебе... — ответил отец Иван. — Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь! И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор,
висели картины самого светского
содержания. — И ты, злодей... — Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь
подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с Богом из камеры... Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил. Каким образом до своей резиденции добрался буфетчик, он не помнил. Единственно, что известно, что, явившись в буфет, почтенный
содержатель его запер, а на двери повесил замок и надпись: «Буфет закрыт сегодня».
МУДРЕЦЫ
Нужно сказать, что, в то время как буфетчик переживал свое приключение, у здания «Варьете» стояла, все время меняясь в составе, толпа.
Началось с маленькой очереди, стоявшей у двери «Ход в кассу» с восьми часов утра, когда только-только устанавливались очереди за
яйцами, керосином и молоком. Примечательно появление в очереди мясистых рож барышников, обычно дежурящих под милыми колоннами
Большого театра или у среднего подъезда Художественного в Камергерском. Ныне они перекочевали, и появление их было весьма
знаменательно. И точно: в «Варьете» было 2100 мест. К одиннадцати часам была продана половина. Тут Суковский и Нютон опомнились и кинулись куда-то
оба. Через подставных лиц они купили билеты и к полудню войдя в контакт с барышниками, заработали: Суковский 125 рублей, а Нютон 90. К
полудню стало страшно у кассы. В двенадцать часов с четвертью на кассе поставлена заветная доска «Все билеты проданы на сегодня», и барышники, и просто граждане стали
покупать на завтра и на послезавтра. Суковский и Нютон приняли горячее участие в операциях, причем не только никто ничего не знал об
этом, /но и/ они друг о друге не знали. В два часа барышники перестали шептать: «Есть на сегодня два в партере», и лица их сделались загадочными. Действительно, публика у
«Варьете» стала волноваться, к барышникам подходили, спрашивали: «Нет ли?», и они стали отвечать сквозь зубы: «Есть кресло в шестом ряду — 50 рублей». Сперва от них испуганно отпрыгивали, а с трех дня
стали брать. В контору посыпались телефонные звонки, стали раздаваться солидные голоса, которым никак нельзя было отказать. Все двадцать пять казенных мест Нютон расписал в полчаса, а затем пришлось разместить и приставные стулья для голосов, которые
попроще. Все более к вечеру выяснялось, что в «Варьете» будет что-то особенное. Особенного, впрочем, не мало было уже и днем — за
кулисами. Во-первых, весь состав служащих отравил жизнь Осипу Григорьевичу, расспрашивая, что он пережил, осматривали шею Осипа, но шея оказалась как шея, — безо всякой отметины... Осип Григорьевич сперва злился, потом смеялся, потом врал что-то о каком-то тумане и
обмороке, потом врал, что голова у него осталась на плечах, а просто Воланд его загипнотизировал и публику, потом удрал домой. Рибби
уверял всех, что это действительно гипноз и что такие вещи он уже двадцать раз видел в Берлине. На вопрос, а как же собака объявила: «Сеанс окончен»? — и тут не сдался, а объяснил собачий поступок чревовещанием. Правда, Нютон сильно прижал Рибби к стене, заявив
клятвенно, что ни в какие сделки с Воландом он не входил, а, между тем, две колоды отнюдь не потусторонние, а самые реальнейшие тут
налицо. Рибби, наконец, объяснил их появление тем, что Воланд подсунул их заранее. — Мудрено! — Значит, фокус?! Пожарный был прост и не врал. Сказал, что, когда голова его отлетела, он видел со стороны свое безголовое тело и смертельно испугался.
Воланд, по его мнению, колдун. Все признали, что колдун — не колдун, но действительно артист первоклассный. Затем вышла «Вечерняя Газета» и в ней громовое сообщение о том, что Аполлона Павловича выбросили из должности в два счета. Следовало
это сообщение непосредственно за извещением, исходящим от компетентного органа, укорявшего Аполлона Павловича в неких неэтических
поступках. Каких именно — сказано не было, но по Москве зашептались, захихикали обыватели: «Зонтики... шу-шу, шу-шу...» Вслед за «Вечерней Газетой» на головы Библейского и Нютона обрушилась «молния». «Молния» содержала в себе следующее: «Маслов уверовал. Освобожден. Но под Ростовом снежный занос. Может задержать сутки. Немедленно отправляйтесь Исналитуч, наведите
справки Воланде, ему вида не подавая. Возможно преступник. Педулаев». — Снежный занос в Ростове в июне месяце, — тихо и серьезно сказал Нютон, — он белую горячку получил во Владикавказе. Что ты скажешь,
Библейский? Но Библейский ничего не сказал. Лицо его приняло серьезный старческий вид. Он тихо поманил Нютона и из грохота и шума кулис и конторы
увел в маленькую реквизитную. Там среди масок с распухшими носами две головы склонились. — Вот что, — шепотом заговорил Библейский, — ты, Нютон, знаешь, в чем дело... — Нет, — шепнул Нютон. — Мы с тобой дураки. — Гм... — Во-первых: он действительно во Владикавказе? — Да, — твердо отозвался Нютон. — И я говорю — да, он во Владикавказе. Пауза. — Ну, а ты понимаешь, — зашептал Робинский, — что это значит? Благовест смотрел испуганно. — Это. Значит. Что. Его отправил Воланд. — Не мож... — Молчи. Благовест замолчал. — Мы вообще поступаем глупо, — продолжал Робинский, — вместо того, чтобы сразу выяснить это и сделать из этого оргвыводы... Он замолчал. — Но ведь заноса нет... Робинский посмотрел серьезно, тяжко
и сказал: — Занос есть. Все правда. Благовест вздрогнул. — Покажи-ка мне еще раз колоды, — приказал Робинский. Благовест торопливо расстегнулся, нашарил в кармане что-то, выпучил глаза и вытащил два блина. Желтое масло потекло у него меж пальцев. Благовест дрожал, а Робинский только побледнел, но остался спокоен. — Пропал пиджак, — машинально сказал Благовест. Он открыл дверцу печки и положил в нее блины, дверцу закрыл. За дверкой слышно
было, как сильно и тревожно замяукал котенок. Благовест тоскливо оглянулся. Маски с носами, усеянными крупными, как горох,
бородавками, глядели со стены. Кот мяукнул раздирающе. — Выпустить? — дрожа, спросил Благовест... Он открыл заслонку, и маленький симпатичный щенок вылез весь в саже и скуля. Оба приятеля молча проводили взорами зверя и стали в упор разглядывать друг друга. — Это... гипноз... — собравшись с духом, вымолвил Благовест. — Нет, — ответил Робинский. Он вздрогнул. — Так что же это такое? — визгливо спросил Благовест. Робинский не ответил на это ничего и вышел. — Постой, постой! Куда же ты? — вслед ему закричал Благовест и услышал: — Я еду в Исналитуч. Воровски оглянувшись. Благовест выскочил из реквизиторской и побежал к телефону. Он вызвал номер квартиры Берлиоза и с бьющимся
сердцем стал ждать голоса. Сперва ему почудился в трубке свист, пустой и далекий, разбойничий свист в поле. Затем ветер, и из трубки
повеяло холодом. Затем дальний, необыкновенно густой и сильный бас запел, далеко и мрачно: «...черные скалы, вот мой покой.. черные
скалы...» Как будто шакал захохотал. И опять: «черные скалы... вот мой покой...» Благовест повесил трубку. Через минуту его уже не было в здании Варьете.
РОБИНСКИЙ СОЛГАЛ...
Робинский солгал, что он едет в Исналитуч. То есть поехать-то туда он поехал, но не сразу. Выйдя на Триумфальную, он нанял таксомотор и
отправился совсем не туда, где помещался Исналитуч, а приехал в громадный солнечный двор, пересек его, полюбовавшись на стаю кур,
клевавших что-то в выгоревшей траве, и явился в беленькое низенькое здание. Там он увидел два окошечка и возле правого небольшую
очередь. В очереди стояли две печальнейших дамы в черном трауре, обливаясь время от времени слезами, и четверо смуглейших людей в
черных шапочках. Все они держали в руках кипы каких-то документов. Робинский подошел к столику, купил за какую-то мелочь анкетный
лист и все графы заполнил быстро и аккуратно. Затем спрятал лист в портфель и мимо очереди, прежде чем она успела ахнуть, влез в дверь.
«Какая нагл...» — только и успела шепнуть дама. Сидевший в комнате, напоминающей келью, хотел было принять Робинского неласково, но
вгляделся в него и выразил на своем лице улыбку. Оказалось, что сидевший учился в одном городе и в одной гимназии с Робинским.
Порхнули одно или два воспоминания золотого детства. Затем Робинский изложил свою докуку — ему нужно ехать в Берлин, и весьма
срочно. Причина — заболел нежно любимый и престарелый дядя. Робинский хочет поспеть на Курфюрстендамм закрыть дяде глаза. Сидящий
за столом почесал затылок. Очень трудно выдают разрешения. Робинский прижал портфель к груди. Его могут не выпустить? Его?
Робинского? Лояльнейшего и преданнейшего человека? Человека, сгорающего на советской работе? Нет! Он просто-напросто желал бы
повидать того, у кого хватит духу Робинскому отказать... Сидевший за столом был тронут. Заявив, что он вполне сочувствует Робинскому, присовокупил, что он есть лишь лицо исполнительное. Две
фотографические карточки? Вот они, пожалуйста. Справку из домкома? Вот она. Удостоверение от фининспектора? Пожалуйста. — Друг, — нежно шепнул Робинский, склоняясь к сидевшему, — ответик мне завтра. Друг выпучил глаза. — Однако!.. — сказал он и улыбнулся растерянно и восхищенно, — раньше недели случая не было.. — Дружок, — шепнул Робинский, — я понимаю. Для какого-нибудь подозрительного человека, о котором нужно справки собирать. Но для
меня?.. Через минуту Робинский, серьезный и деловой, вышел из комнаты. В самом конце очереди, за человеком в красной феске с кипой бумаг в
