Читаем вместе Аэлита (2/10)

* Читаем вместе. *

Здравствуйте, уважаемые подписчики! Напоминаю, что у нашей рассылки появился форум http://www.forum.mybankir.com, в котором можно оставить свои пожелания к содержанию рассылки. Алексей Толстой. Аэлита. Часть 2 из 10.

ТОЮ ЖЕ НОЧЬЮ      Этой ночью Маша долго дожидалась мужа, -  несколько  раз  подогревала чайник на примусе. За высокой, дубовой дверью было тихо и жутковато.      Гусев и Маша жили в одной комнате, в  когда-то  роскошном,  огромном, теперь заброшенном доме. Во время революции  обитатели  покинули  его.  За четыре года дожди и зимние вьюги сильно попортили его внутренность.      Комната была просторная. На резном, золотом потолке,  среди  облаков, летела пышная женщина с улыбкой во все лицо, кругом - крылатые младенцы.      "Видишь, Маша, - постоянно говаривал Гусев, показывая на  потолок,  - женщина какая веселая, в теле, и детей шесть душ, вот это - баба".      Над золоченой, с львиными лапами, кроватью висел  портрет  старика  в пудреном парике, с поджатым ртом, со звездой на кафтане. Гусев прозвал его "Генерал Топтыгин", - "этот спуска не давал, чуть что не по нем  -  сейчас топтать". Маша боялась глядеть на портрет. Через  комнату  была  протянута железная труба железной печечки, закоптившей стену. На полках,  на  столе, где Маша готовила еду, - порядок и чистота.      Резная, дубовая дверь отворялась в двусветную залу. Разбитые  окна  в ней были заколочены досками, потолок местами обваливался. В ветряные  ночи здесь гулял, завывал ветер, бегали крысы.      Маша сидела у стола.  Шипел  огонек  примуса.  Издалека  ветер  донес печальный перезвон часов Петропавловского собора, - пробило два. Гусев  не шел. Маша думала:      "Что ищет, чего ему мало? Все чего-то хочет найти, душа  не  покойна, Алеша, Алеша... Хоть бы раз закрыл глаза, лег ко мне на плечо, как  сынок: - не ищи, не найдешь дороже моей жалости".      На ресницах у Маши  выступали  слезы,  она  их  не  спеша  вытерла  и подперла щеку. Над головой летела, не  могла  улететь  веселая  женщина  с веселыми младенцами. О ней Маша думала: - "Вот была бы такая -  никуда  бы от меня не ушел".      Гусев ей сказал, что уезжает далеко, но куда - она не знала, спросить боялась. Она и сама видела, что жить ему с ней в этой  чудной  комнате,  в тишине, без прежней воли, - трудно, не вынести.  Ночью  приснится  ему,  - заскрежещет, вскрикнет глухо, сядет на постели и дышит, - зубы стиснуты, в поту лицо и грудь. Повалится, заснет, а на утро - весь темный, места  себе не находит.      Маша до того была тихой с ним, так прилащивалась, - умнее матери.  За это он ее любил и жалел, но, как утро, - глядел куда бы уйти.      Маша служила, приносила домой пайки. Денег  у  них  часто  совсем  не было. Гусев хватался за разные дела, но скоро бросал. "Старики сказывали - в Китае есть золотой клин, - говаривал он, - клина чай такого там нет,  но земля, действительно, нам еще  неизвестная,  -  уйду  я,  Маша,  в  Китай, поглядеть, как и что".      С тоской, как смерти, ждала Маша того часа, когда Гусев уйдет. Никого на свете, кроме него, у нее не было. С пятнадцати лет служила  продавщицей по магазинам, кассиршей на невских пароходиках. Жила одиноко,  не  весело. Год назад, в праздник, в Павловске, познакомилась с Гусевым  в  парке,  на скамейке. Он спросил: "Вижу - одиноко сидите, дозвольте  с  вами  провести время, - одному - скучно". Она взглянула, - лицо славное, глаза - веселые, добрые, и - трезвый. "Ничего не имею против", - ответила кротко. Так они и гуляли  в  парке  до  вечера.  Гусев  рассказывал   о   войнах,   набегах, переворотах, - такое, что ни в одной книге не прочтешь.  Проводил  Машу  в Петербург, до квартиры, и с того дня стал к  ней  ходить.  Маша  просто  и спокойно  отдалась  ему.  И  тогда  полюбила,   -   вдруг,   кровью   всей почувствовала, что он ей - родной. С этого началась ее мука...      Чайник закипел. Маша сняла его, и опять затихла. Уже давно ей чудился какой-то шорох за дверью, в  пустой  зале.  Но  было  так  грустно,  -  не вслушивалась. Но сейчас - явственно, слышно - шаркали чьи-то шаги.      Маша быстро открыла дверь и высунулась.  В  одно  из  окон,  в  залу, пробивался свет  уличного  фонаря  и  слабо  освещал  пузырчатыми  пятнами несколько низких колонн. Между ними Маша увидела седого,  нагнувшего  лоб, старичка, без шапки, в длинном пальто, - стоял, вытянув шею, и  глядел  на Машу. У нее ослабели колени.      - Вам что здесь нужно? - спросила она шопотом.      Старичок поднял палец и погрозил ей. Маша с силой захлопнула дверь, - сердце отчаянно  билось.  Она  вслушивалась,  -  шаги  теперь  отдалялись: старичок, видимо, уходил по парадной лестнице вниз.      Вскоре, с другой стороны залы раздались быстрые, сильные шаги мужа... Гусев вошел веселый, перепачканный копотью.      - Слей ка помыться, - сказал он, расстегивая ворот,  -  завтра  едем, прощайте. Чайник у тебя горячий? - это славно. - Он  вымыл  лицо,  крепкую шею, руки по локоть, вытираясь - покосился  на  жену.  -  Будет  тебе,  не пропаду, вернусь. Семь лет меня ни пуля, ни штык не могли  истребить.  Мой час далеко, отметка не сделана. А умирать - все равно не отвертишься: муха на лету заденет лапой, ты - брык и помер.      Он сел к столу, начал лупить вареную картошку, - разломил,  окунул  в соль.      - На завтра приготовь  чистое,  две  смены,  -  рубашки,  подштаники, подвертки. Мыльца не забудь, - шильца да мыльца. Ты что - опять плакала?      - Испугалась, - ответила Маша, отворачиваясь, - старик  какой-то  все ходит, пальцем погрозил. Алеша, не уезжай.      - Это не ехать - что старик-то пальцем погрозил?      - На несчастье он погрозил.      - Жалко я уезжаю, я  бы  этого  старикашку  засыпал.  Это  непременно кто-нибудь из бывших, здешних, бродит по ночам, нашептывает, выживает.      - Алеша, ты вернешься ко мне?      - Сказал - вернусь, значит - вернусь. Фу ты, какая беспокойная.      - Далеко едешь?      Гусев засвистал, кивнул на  потолок  и,  посмеиваясь  глазами,  налил горячего чая на блюдце:      - За облака, Маша, лечу, вроде этой бабы.      Маша только опустила голову.  Гусев  лег  в  постель.  Маша  неслышно прибирала посуду, села штопать носки, - не поднимала глаз. А когда скинула платье и подошла к постели, - Гусев  уже  спал,  положив  руку  на  грудь, спокойно закрыв ресницы. Маша прилегла рядом и глядела на мужа.  По  щекам ее текли слезы,  -  так  он  был  ей  дорог,  так  тосковала  она  по  его неспокойному сердцу: "Куда летит, чего ищет? - не ищи, не  найдешь  дороже моей любви".      На рассвете Маша поднялась, вычистила  платье  мужа,  собрала  чистое белье. Гусев проснулся. Напился чаю, - шутил, гладил Машу по щеке. Оставил денег, - большую пачку. Вскинул на спину мешок,  задержался  в  дверях,  и перекрестил Машу. Ушел. Так она и не узнала, - куда он уезжает. ОТЛЕТ      В пять часов дня на пустыре перед  мастерской  Лося  стал  собираться народ. Шли с набережной, бежали из переулков, бубнили, сбивались в  кучки, лежали на чахлой траве, - поглядывали на низкое солнце,  пустившее  сквозь облака широкие лучи.      Перед толпой, не допуская близко подходить к  сараю,  стояли  солдаты милиции. Двое конных, скуластые, в острых шапках, разъезжая шагом, свирепо поглядывали на зевак.      Кричал на пустыре мороженщик.  Толкались  между  людьми  мальчишки  с припухшими  от  дрянной  жизни  глазами,  -  продавцы  папирос  и  жулики. Затесался сюда же сутулый старик, изъеденный чахоткой, - принес  продавать две пары штанов. День был теплый, августовский,  летел  над  городом  клин журавлей.      Подходившие к толпе, к бубнящим кучкам, - начинали разговор:      - Что это народ собрался, - убили кого?      - На Марс сейчас полетят.      - Вот тебе дожили, - этого еще не хватало!      - Что вы рассказываете? Кто полетит?      - Двоих арестантов, воров,  из  тюрьмы  выпустили,  запечатают  их  в цинковый бидон и - на Марс, для опыта.      - Бросьте вы врать, в самом деле.      - То есть, как это я - вру?      - Да - ситец сейчас будут выдавать.      - Какой ситец, по скольку?      - По восьми вершков на рыло.      - Ах, сволочи. На дьявол мне восемь вершков, - на мне рубашка сгнила, третий месяц хожу голый.      - Конечно, - издевательство.      - Ну, и народ дурак, Боже мой.      - Почему народ дурак? Откуда вы решили?      - Не решил, а вижу.      - Вас бы отправить, знаете куда, за эти слова.      - Бросьте, товарищи. Тут, в самом деле, историческое  событие,  а  вы Бог знает что несете.      - А для каких это целей на Марс отправляют?      - Извините, сейчас один тут говорит: - 25 пудов погрузили  они  одной агитационной литературы и два пуда кокаину.      - Ну, уж - кокаин вы тут ни к селу ни к городу приплели.      - Это экспедиция.      - За чем?      - За золотом.      - Совершенно верно, - для пополнения золотого фонда.      - Много думают привезти?      - Неограниченное количество.      - Слушайте, - с утра английский фунт упал.      - Что вы говорите?      - Вот вам, - ну. Вон - в крайнем доме, в  воротах,  один  человек,  - щека у него подвязана, - фунты ни по чем продает.      - Тряпье он продает из Козьмодемьянска, три вагона, - накладную.      - Гражданин, долго нам еще ждать?      - Как солнце сядет, так он и ахнет.      До сумерек переливался говор, шли разные разговоры в толпе, ожидающей необыкновенного события. Спорили, ссорились, но не уходили.      На набережной Ждановки зажглись фонари. Тусклый закат багровым светом разлился на пол-неба. И вот, медленно раздвигая  толпу,  появился  большой автомобиль комиссара Петербурга. В сарае изнутри  осветились  окна.  Толпа затихла, придвинулась.                   _____________________________________      Открытый со всех сторон, поблескивающий рядами  заклепок,  яйцевидный аппарат стоял на цементной, слегка наклоненной, площадке,  посреди  сарая. Его ярко освещенная внутренность из стеганой  ромбами,  желтой  кожи  была видна сквозь круглое отверстие люка.      Лось и Гусев были уже одеты в валеные сапоги, в бараньи полушубки,  в кожаные, пилотские шлемы. Члены правительства, члены  академии,  инженеры, журналисты, - окружали  аппарат.  Напутственные  речи  были  уже  сказаны, магниевые снимки сделаны. Лось благодарил  провожающих  за  внимание.  Его лицо было бледно, глаза, как стеклянные.  Он  обнял  Хохлова  и  Кузьмина. Взглянул на часы:      - Пора.      Провожающие затихли. У иных тряслись губы. Кузьмин  стал  креститься. Гусев нахмурился и полез в люк. Внутри аппарата он сел на кожаную подушку, поправил шлем, одернул полушубок.      - К жене зайди, не забудь, - крикнул он Хохлову и сильнее нахмурился. Лось все еще медлил, глядел себе под ноги.  Вдруг,  он  поднял  голову  и, обращаясь, почему-то только к Скайльсу, сказал  глуховатым,  взволнованным голосом:      - Я думаю,  что  удачно  опущусь  на  Марс,  -  оттуда  я  постараюсь телеграфировать. Я уверен - пройдет немного лет и сотни воздушных кораблей будут бороздить  звездное  пространство.  Вечно,  вечно  нас  толкает  дух искания и тревоги. И меня гонит тревога, быть может отчаяние.  Но,  уверяю вас, - в эту минуту победы - я лишь с новой силой чувствую свою нищету. Не мне - первому нужно лететь, - это преступно. Не я первый должен проникнуть в небесную тайну. Что я найду там? - ужас самого  себя.  Мой  разум  горит чадным огоньком над самой темной из бездн,  где  распростерт  труп  любви. Земля отравлена ненавистью, залита кровью. Недолго ждать, когда пошатнется даже разум, - единственные цепи на этом чудовище.  Так  вы  и  запишите  в вашей книжечке, Арчибальд Скайльс, - я не гениальный строитель,  не  новый конвинстадор, не смельчак, не мечтатель: - я - трус,  беглец.  Гонит  меня безнадежное отчаяние.      Лось вдруг  оборвал,  странным  взором  оглянул  провожающих,  -  все слушали его с недоумением и страхом. Надвинул на глаза шлем:      - Не кстати сказано, но через минуту меня не будет на земле. Простите за последние слова. Прошу вас - отойти как можно дальше от аппарата.      Лось повернулся и полез в люк, и сейчас же с силой захлопнул  его  за собой. Провожающие, теснясь, взволнованно перекидываясь словами,  побежали из сарая к толпе на пустырь. Чей-то голос протяжно начал кричать:      - Осторожнее, отходите, ложитесь.      В молчании теперь тысячи людей глядели на квадратные, освещенные окна сарая. Там было тихо. Тишина и на пустыре. Так, прошло несколько минут,  - нестерпимый срок ожидания. Много людей  легло  на  траву.  Вдруг,  звонко, вдалеке,  заржала  лошадь  конного  стражника.  Кто-то  крикнул   страшным голосом:      - Тише!      В  сарае  оглушающе  треснуло,  будто  сломалось  дерево.  Сейчас  же раздались более сильные, частые удары. Задрожала земля. Над  крышей  сарая поднялся тупой нос, и заволокся  облаком  дыма  и  пыли.  Треск  усилился. Черный  аппарат  появился  весь  над  крышей  и  повис  в  воздухе,  будто примериваясь. Взрывы слились  в  сплошной  вой,  и  четырехсаженное  яйцо, наискось, как ракета, взвилось над толпой, устремилось к западу,  ширкнуло огненной полосой, и исчезло в багровом, тусклом зареве туч.      Только тогда в толпе начался крик,  полетели  шапки,  побежали  люди, обступили сарай. В ЧЕРНОМ НЕБЕ      Завинтив входной люк, Лось сел напротив Гусева и стал глядеть  ему  в глаза, - в колючие, как у пойманной птицы, точки зрачков.      - Летим, Алексей Иванович?      - Пускайте.      Тогда Лось взялся за рычажек реостата и слегка повернул его. Раздался глухой удар, -  тот  первый  треск,  от  которого  вздрогнула  на  пустыре тысячная толпа.  Повернул  второй  реостат.  Глухой  треск  под  ногами  и сотрясение аппарата стали так сильны,  что  Гусев  схватился  за  сиденье, выкатил глаза. Лось включил оба реостата. Аппарат  рванулся.  Удары  стали мягче, сотрясение уменьшилось. Лось прокричал:      - Поднялись.      Гусев отер пот с лица. Становилось жарко. Счетчик скорости  показывал - 50 метров в секунду, стрелка продолжала передвигаться вперед.      Аппарат мчался по касательной, против  вращения  земли.  Центробежная сила относила его к востоку. По расчетам, на  высоте  ста  километров,  он должен был выпрямиться и лететь по диагонали, вертикальной  к  поверхности земли.      Двигатель  работал  ровно,  без  сбоев.  Лось  и  Гусев   расстегнули полушубки, сдвинули на затылок шлемы. Холодный пот катился  по  их  лицам. Электричество  было  потушено,  и  бледный  свет  проникал  сквозь  стекла глазков.      Преодолевая слабость и начавшееся головокружение, Лось  опустился  на колени  и  сквозь  глазок  глядел  на  уходящую  землю.  Она  расстилалась огромной, без краев, вогнутой чашей, -  голубовато-серая.  Кое-где,  точно острова, лежали на ней гряды облаков, - это был Атлантический океан.      Понемногу  чаша  суживалась,  уходила  вниз.  Правый  край  ее  начал светиться, как серебро, на другой находила тень. И вот, чаша уже  казалась шаром, улетающим в бездну.      Гусев, прильнувший к другому глазку, сказал:      - Прощай, матушка, пожито на тебе, полито кровушки.      Он поднялся с колен, но,  вдруг,  зашатался,  повалился  на  подушку. Рванул ворот:      - Помираю, Мстислав Сергеевич, мочи нет.      Лось чувствовал: -  сердце  бьется  чаще,  чаще,  уже  не  бьется,  - трепещет мучительно. Бьет кровь в виски. Темнеет свет.      Он пополз  к  счетчику.  Стрелка  стремительно  поднималась,  отмечая невероятную  быстроту.  Кончался  слой  воздуха.  Уменьшалось  притяжение. Компас показывал, - земля была -  вертикально  внизу.  Аппарат,  с  каждой секундой наддавая скорость, с сумасшедшей быстротой  вносился  в  мировое, ледяное пространство.      Лось, ломая ногти, едва расстегнул ворот полушубка, - сердце стало.                              ...............      Предвидя, что скорость аппарата и, стало быть, находящихся в нем тел, достигнет такого  предела,  когда  наступит  заметное  изменение  скорости биения сердца, обмена крови  и  соков,  всего  жизненного  ритма  тела,  - предвидя это, Лось соединил счетчик скорости одного из жироскопов (их было два в аппарате) электрическими проводами с кранами баков, которые в нужную минуту должны выпустить большое количество кислорода и аммиачных солей.      Лось очнулся первым. Грудь резало, голова кружилась,  сердце  шумело, как волчек. Мысли появились и  исчезли,  -  необычайные,  быстрые,  ясные. Движения легки и точны.      Лось закрыл лишние  краны  в  баках,  взглянул  на  счетчик.  Аппарат покрывал около пятисот верст в секунду. Было светло.  В  один  из  глазков входил прямой, ослепительный луч солнца. Под лучом, навзничь, лежал Гусев, - зубы оскалены, стеклянные глаза вышли из орбит.      Лось  поднес  ему  к  носу  едкую  соль.  Гусев   глубоко   вздохнул, затрепетали  веки.  Лось  обхватил  его  под  мышками  и   сделал   усилие приподнять, но тело Гусева повисло, как пузырь с воздухом. Он разжал руки, - Гусев медленно опустился на пол, вытянул ноги на воздух, поднял локти, - сидел как в воде, озирался:      - Вот штука то, - гляди - сейчас полечу.      Лось сказал ему - лезть, наблюдать в  верхние  глазки.  Гусев  встал, качнулся, примерился и полез по  отвесной  стене  аппарата,  как  муха,  - хватался за стеганую обивку. Прильнул к глазку:      - Темень, Мстислав Сергеевич, как есть ничего не видно.      Лось надел дымчатое стекло на окуляр,  обращенный  к  солнцу.  Четким очертанием, огромным, косматым клубком солнце висело в пустой  темноте.  С боков его, как крылья, были раскинуты две световые туманности. От плотного ядра отделился фонтан и расплылся грибом: это было, как раз, время,  когда начали  распадаться  солнечные  пятна.  В  отдалении  от   светлого   ядра располагались, еще более бледные,  чем  зодиакальные  крылья,  -  световые спирали: океаны огня, отброшенные от солнца и вращающиеся вокруг него, как спутники.      Лось  с  трудом  оторвался  от  этого  зрелища,  -  живоносного  огня вселенной. Прикрыл окуляр колпачком. Стало темно. Он придвинулся к глазку, противоположному световой стороне. Здесь была тьма. Он повернул окуляр,  и глаз укололся о зеленоватый луч звезды. Затем -  снова  тьма,  и  -  новая точка звезды. Но вот, в глазок вошел голубой, ясный, сильный  луч,  -  это был Сириус, небесный алмаз, первая звезда северного неба.      Лось пополз к третьему глазку. Повернул окуляр, взглянул, протер  его носовым платком. Всмотрелся. Сжалось сердце, стали чувствительны волосы на голове.      Невдалеке, в тьме, плыли, совсем  близко,  неясные,  туманные  пятна. Гусев проговорил с тревогой:      - Какая-то штука летит рядом с нами.      Туманные  пятна  медленно  уходили  вниз,   становились   отчетливее, светлее. Побежали  изломанные,  серебристые  линии,  нити.  И  вот,  стало проступать яркое  очертание  рваного  края,  скалистого  гребня.  Аппарат, видимо, сближался с каким-то небесным телом, вошел в его притяжение и, как спутник, начал поворачиваться вокруг него.      Дрожащей рукой Лось  пошарил  рычажки  реостатов  и  повернул  их  до отказа,  рискуя  взорвать  аппарат.  Внутри,  под  ногами  все   заревело, затрепетало. Пятна и сияющие, рваные  края  быстрее  стали  уходить  вниз. Освещенная поверхность увеличивалась, приближалась. Теперь уже ясно  можно было видеть резкие, длинные тени от скал, - они тянулись через  оголенную, ледяную равнину.      Аппарат летел к скалам, -  они  были  совсем  близко,  залитые  сбоку солнцем. Лось подумал (сознание было спокойное и ясное), - через  секунду, - аппарат не успеет повернуть к притягивающей его массе  горлом,  -  через секунду - смерть.      В эту долю секунды Лось заметил на  ледяной  равнине,  близ  скал,  - словно развалины города. Затем, аппарат  скользнул  над  остриями  ледяных пиков... но там, по ту их сторону, - был обрыв, бездна, тьма. Сверкнули на рваном, отвесном обрыве  жилы  металлов.  И  осколок  разбитой,  неведомой планеты остался далеко позади, - продолжал свой мертвый путь  к  вечности. Аппарат снова мчался среди пустыни черного неба.      Вдруг, Гусев крикнул:      - Вроде, как луна перед нами.      Он обернулся, отделился от стены, и  повис  в  воздухе,  раскорячился лягушкой, и, ругаясь шопотом скверными словами, силился приплыть к  стене. Лось отделился от пола и, тоже  повиснув,  держась  за  трубку  глазка,  - глядел на серебристый, ослепительный диск Марса. СПУСК      Серебристый, кое-где словно подернутый облачками, диск Марса  заметно увеличивался. Ослепительно сверкало пятно льдов южного  полюса.  Ниже  его расстилалась изогнутая туманность. На востоке она  доходила  до  экватора, близ  среднего  меридиана  -  поднималась,  огибая  полого  более  светлую поверхность и раздваивалась, образуя у западного края диска второй мыс.      По экватору были  расположены,  ясно  видны,  -  пять  темных  точек, круглых пятен. Они соединялись прямыми линиями,  которые  начертывали  два равносторонних треугольника и третий  -  удлиненный.  Подножие  восточного треугольника было охвачено правильной дугой. От середины  ее  до  крайней, западной точки шло второе полукружие. Несколько линий, точек и  полукружий разбросано к западу и востоку от этой,  экваториальной,  группы.  Северный полюс тонул во мгле.      Лось жадно вглядывался в эту сеть линий: - вот они,  сводящие  с  ума астрономов, постоянно меняющиеся, геометрически правильные,  непостигаемые каналы Марса. Лось различал теперь под этим четким рисунком  вторую,  едва проступающую, словно стертую, сеть линий. Он начал  набрасывать  примерный рисунок ее в записной книжке. Вдруг, диск Марса дрогнул и поплыл в окуляре глазка. Лось кинулся к реостатам:      - Попали, Алексей Иванович, притягиваемся, падаем.      Аппарат поворачивал горлом к планете. Лось уменьшил и совсем выключил двигатель. Перемена скорости была теперь менее  болезненна.  Но  наступила тишина, настолько мучительная, что Гусев уткнулся лицом в руки, зажал уши.      Лось лежал на полу, наблюдая, как увеличивается,  растет,  становится все более выпуклым серебряный диск. Казалось, - из черной  бездны  он  сам теперь летел на них.      Лось снова включил реостаты.  Аппарат  затрепетал,  преодолевая  тягу Марса. Скорость  падения  замедлилась.  Марс  закрывал  теперь  все  небо, тускнел, края его выгибались чашей.      Последние секунды были страшными, - головокружительное падение.  Марс закрыл все небо. Внезапно, стекла  глазков  запотели.  Аппарат  прорезывал облака над  тусклой  равниной,  и,  ревя  и  сотрясаясь,  медленно  теперь опускался.      - Садимся! - успел только крикнуть Лось и выключил двигатель. Сильным толчком его кинуло на стену, перевернуло. Аппарат грузно сел, и  повалился на бок.                              ...............      Колени тряслись, руки дрожали, сердце замирало. Молча, поспешно  Лось и Гусев приводили в порядок внутренность аппарата. Сквозь отверстие одного из глазков высунули наружу  полуживую  мышь,  привезенную  с  земли.  Мышь понемногу ожила, подняла нос, стала шевелить усами,  умылась.  Воздух  был годен для жизни.      Тогда  отвинтили  входной  люк.  Лось  облизнул  губы,   сказал   еще глуховатым голосом:      - Ну, Алексей Иванович, с благополучным прибытием. Вылезаем.      Скинули валенки и полушубки. Гусев прицепил маузер к поясу (на всякий случай), усмехнулся и распахнул люк. МАРС      Темно-синее, как море в грозу, ослепительное, бездонное небо  увидели Гусев и Лось, вылезая из аппарата.      Пылающее, косматое солнце стояло  высоко  над  Марсом.  Такое  солнце видывали в Петербурге, в мартовские, ясные дни, когда талым ветром  вымыто все небо.      - Веселое у них солнце, - сказал Гусев и чихнул, - до того  ярок  был свет в густо-синей высоте. Покалывало грудь, стучала  кровь  в  виски,  но дышалось легко, - воздух был тонок и сух.      Аппарат лежал на  оранжево-апельсиновой,  плоской  равнине.  Горизонт кругом - близок, подать рукой. Почва  сухая,  потрескавшаяся.  Повсюду  на равнине стояли  высокие  кактусы,  как  семисвечники,  -  бросали  резкие, лиловые тени. Подувал сухой ветерок.      Лось и Гусев долго озирались,  потом  пошли  по  равнине.  Итти  было необычайно легко, хотя ноги и вязли  по  щиколотку  в  рассыпающей  почве. Огибая жирный высокий кактус, Лось протянул к нему  руку.  Растение,  едва его коснулось, затрепетало, как под ветром, и бурые его, мясистые отростки потянулись к руке. Гусев пхнул сапогом ему под корень,  -  ах,  погань,  - кактус повалился, вонзая в песок колючки.      Шли около получаса. Перед глазами расстилалась все  та  же  оранжевая равнина, - кактусы, лиловые тени, трещины в грунте. Когда повернули к  югу и солнце стало  сбоку,  -  Лось  стал  присматриваться,  -  словно  что-то соображая, - вдруг остановился, присел, хлопнул себя по колену:      - Алексей Иванович, почва-то ведь вспаханная.      - Что вы?      Действительно,  теперь  ясно  были  видны  широкие,  полуобсыпавшиеся борозды пашни и правильные ряды  кактусов.  Через  несколько  шагов  Гусев споткнулся о каменную плиту, в нее было ввернуто большое, бронзовое кольцо с обрывком каната. Лось шибко потер подбородок, глаза его блестели.      - Алексей Иванович, вы ничего не понимаете?      - Я вижу, что мы - в поле.      - А кольцо - зачем?      - Чорт их в душу знает, зачем они кольцо ввинтили.      А затем, чтобы привязывать бакен. Видите  -  ракушки.  Мы  -  на  дне канала.      Гусев приставил палец к ноздре, высморкался. Они повернули к западу и шли поперек борозд.  Вдалеке  над  полем  поднялась  и  летела,  судорожно взмахивая крыльями, большая птица с  висячим,  как  у  осы,  телом.  Гусев приостановился, положил руку на револьвер. Но  птица  взмыла,  сверкнув  в густой синеве, и скрылась за близким горизонтом.      Кактусы становились  выше,  гуще,  добротнее.  Приходилось  осторожно пробираться в их  живой,  колючей  чаще.  Из-под  ног  выбегали  животные, похожие  на  каменных  ящериц,  -  ярко  оранжевые,  с  зубчатым  хребтом. Несколько раз в гуще  лапчатой  заросли  скользили,  кидались  в  сторону, какие-то щетинистые клубки. Здесь шли осторожно.      Кактусы кончились у белого, как мел, покатого берега. Он был обложен, видимо, древними, тесаными плитами.  В  трещинах  и  между  щелями  кладки висели высохшие волокна мха. В одну из плит  ввернуто  такое  же,  как  на поле, кольцо. Хребтатые ящерицы грелись на припеке.      Лось и Гусев взобрались по откосу наверх. Отсюда была видна холмистая равнина того же апельсинового, но более тусклого цвета. Кое-где разбросаны на ней кущи низкорослых, подобных горным соснам, деревьев. Кое-где  белели груды камней, очертания развалин.  Вдали,  на  северо-западе,  поднималась лиловая гряда гор, острых и неровных,  как  застывшие  языки  пламени.  На вершинах сверкал снег.      - Вернуться нам надо, поесть, передохнуть, - сказал Гусев, - умаемся, - тут, видимо, ни одной живой души нет.      Они стояли еще некоторое время. Равнина была пустынна и  печальна,  - сжималось сердце. - Да, заехали, - сказал Гусев.      Они спустились с  откоса  и  пошли  к  аппарату,  и  долго  блуждали, разыскивая его среди кактусов.      Вдруг Гусев стал:      - Вот он!      Привычной хваткой расстегнул кобур, вытащил револьвер:      - Эй, - закричал он, - кто там у аппарат,  так  вашу  эдак!  Стрелять буду.      - Кому кричите, Алексей Иванович?      - Видите - аппарат поблескивает.      - Вижу теперь, да.      - А вон - правее его - сидит.      Лось, наконец,  увидел,  и  они,  спотыкаясь,  побежали  к  аппарату. Существо, сидевшее около аппарата, двинулось в  сторону,  запрыгало  между кактусами, подскочило, раскинуло длинные, перепончатые крылья,  с  треском поднялось и, описав полукруг, взмыло над людьми. Это было  то  самое,  что давеча они приняли за птицу. Гусев повел револьвером, ловчась  срезать  на лету крылатого зверя. Но Лось, вдруг, вышиб у него оружие крикнул:      - С ума сошел. Это человек!      Закинув голову, раскрыв рот, Гусев глядел на  удивительное  существо, описывающее круги в кубово-синем небе. Лось вынул носовой платок и помахал им птице.      - Мстислав Сергеевич, поосторожнее, как бы он  в  нас  чем-нибудь  не шарахнул оттуда.      - Спрячьте, говорю, револьвер.      Большая птица снижалась.  Теперь  ясно  было  видно  человекообразное существо, сидящее в седле летательного аппарата.  По  пояс  тело  сидящего висело в воздухе. На уровне его плеч взмахивали два  изогнутых,  подвижных крыла. Под ними, впереди, крутился теневой диск, - видимо, воздушный винт. Позади седла - хвост с раскинутыми вилкой рулями. Весь аппарат -  подвижен и гибок, как живое существо.      Вот, он нырнул и пошел у самой земли, - одно  крыло  вниз,  другое  - вверх. Показалась голова марсианина в шапке - яйцом, с длинным  козырьком. На глазах - очки. Лицо - кирпичного цвета,  узкое,  сморщенное,  с  острым носом. Он разевал большой  рот  и  кричал  что-то.  Часто,  часто  замахал крыльями, снизился, пробежал по земле,  и  соскочил  с  седла  -  шагах  в тридцати от людей.      Марсианин был, как человек среднего роста, - одет в  темную,  широкую куртку. Сухие ноги его, выше  колен,  прикрыты  плетеными  гетрами.  Он  с сердцем стал указывать на поваленные  кактусы.  Но,  когда  Лось  и  Гусев двинулись к нему,  он  живо  вскочил  в  седло,  погрозил  оттуда  длинным пальцем, взлетел, почти без разбега, и сейчас же опять  сел  на  землю,  и продолжал  кричать  писклявым,  тонким  голосом,  указывая  на  поломанные растения.      - Чудак, обижается, - сказал Гусев, и крикнул марсианину, - да  плюнь ты на свои чортовы кактусы, будет тебе орать, тудыть твою в душу.      - Алексей Иванович, перестаньте ругаться, он не  понимает  по-русски. Сядьте, иначе он не подойдет.      Лось и Гусев сели на горячий грунт. Лось стал показывать,  что  хочет пить и есть. Гусев закурил папиросу, сплюнул.  Марсианин  некоторое  время глядел на них, и кричать перестал, но все еще сердито грозил длинным,  как карандаш, пальцем. Затем, отвязал от седла  мешок,  кинул  его  в  сторону людей, поднялся кругами на большую высоту, и быстро ушел на север, скрылся за горизонтом.      В мешке оказались две  металлические  коробки  и  плетеная  фляжка  с жидкостью. Гусев вскрыл коробки ножом, - в одной было сильно пахучее желе, в другой, - студенистые кусочки, похожие на рахат-лукум. Гусев понюхал:      - Тьфу, сволочи, что едят.      Он вытащил из аппарата корзину с  провизией,  набрал  сухих  обломков кактуса и запалил их.  Поднялся  легкой  струйкой  желтый  дымок,  кактусы тлели, но жара было много. Разогрели жестянку с солониной,  разложили  еду на чистом платочке. Ели жадно,  только  сейчас  почувствовали  нестерпимый голод.      Солнце стояло над головой,  ветер  утих,  было  жарко.  По  оранжевым кочкам прибежала ящерица. Гусев кинул ей кусочек сухаря. Она поднялась  на передних лапах,  подняла  треугольную  рогатую  головку,  и  застыла,  как каменная.      Лось попросил папироску и прилег, подперев щеку, - курил, усмехался.      - Алексей Иванович, знаете, - сколько времени мы не ели?      - Со вчерашнего вечера, Мстислав Сергеевич, перед отлетом, я картошки наелся.      - Не ели мы с вами, друг милый, двадцать  три,  или  двадцать  четыре дня.      - Сколько? -      - Вчера в Петербурге было 18 августа, - сказал Лось, -  а  сегодня  в Петербурге 11 сентября: вот чудеса какие:      - Этого, вы мне голову оторвите, я не пойму, Мстислав Сергеевич.      - Да, этого и я хорошенько-то не понимаю - как это так. Вылетели мы в семь. Сейчас - видите - два часа дня. Девятнадцать  часов  тому  назад  мы покинули землю, - по этим часам. А по часам, которые  остались  у  меня  в мастерской - прошло около месяца. Вы замечали, - едете вы в поезде, спите, поезд останавливается, вы либо проснетесь от неприятного ощущения, либо во сне вас начинает томить. Это потому, что, когда вагон останавливается - во всем вашем теле  происходит  замедление  скорости.  Вы  лежите  в  бегущем вагоне, и ваше сердце бьется и ваши часы  идут  скорее,  чем  если  бы  вы лежали в недвигающемся вагоне. Разница  неуловимая,  потому  что  скорости очень малы. Иное дело - наш перелет. Половину пути мы пролетели  почти  со скоростью света. Тут уже разница ощутима.  Биение  сердца,  скорость  хода часов, колебание частиц в клеточках тела - не изменились по отношению друг друга, покуда мы летели в безвоздушном пространстве: - мы составляли  одно целое с аппаратом, все двигалось в одном с ним ритме.  Но,  если  скорость аппарата превышала в пятьсот тысяч раз нормальную скорость  движения  тела на земле, то скорость биения моего сердца один  удар  в  секунду,  -  если считать по часам, бывшим в аппарате, - увеличилась в пятьсот тысяч раз, то есть - мое сердце билось во время полета пятьсот тысяч ударов  в  секунду, считая по часам, оставшимся в  Петербурге.  По  биению  моего  сердца,  по движению стрелки хронометра в моем кармане, по ощущению всего моего тела - мы прожили в пути десять часов сорок минут. И это на  самом  деле  -  были десять часов сорок минут. Но по биению сердца петербургского обывателя, по движению стрелки на часах Петропавловского собора - прошло со  дня  нашего отлета три с лишком недели. Впоследствии  можно  будет  построить  большой аппарат, снабдить его на полгода запасом пищи, кислорода и  ультралиддита, и предлагать каким-нибудь чудакам: - вам не нравится жить в наше время,  - войны, революции, мятежи - хаос. Хотите жить  через  сто  лет?  Для  этого нужно только запастись терпением на полгода, посидеть в этой  коробке,  но зато - какая жизнь? Вы перескочите через  столетие.  И  отправлять  их  со скоростью  света  на  полгода  в  междузвездное  пространство.  Поскучают, обрастут бородой, вернутся, а на земле - золотой век. И школьники учат:  - сто лет тому назад  вся  Европа  была  потрясена  войнами  и  революциями. Столицы мира погибли в анархии. Никто ни во что и ничему не  верил.  Земля еще не видела подобных бедствий. Но вот, в каждой стране стало  собираться ядро мужественных и суровых людей, они называли себя "Справедливыми".  Они овладели  властью,  и  стали  строить  мир  на  иных,  новых   законах   - справедливости,  милосердия  и  законности  желания  счастья,  -  это,   в особенности, важно, Алексей Иванович: - счастье. А  ведь  все  это  так  и будет, когда-нибудь.      Гусев охал, щелкал языком, много удивлялся:      - Мстислав Сергеевич, а как вы думаете насчет этого  питья  -  мы  не отравимся? - Он зубами вытащил из  марсианской  плетеной  фляжки  затычку, попробовал жидкость на язык, сплюнул: - пить можно. - Хлебнул, крякнул.  - Вроде нашей мадеры, попробуйте.      Лось попробовал: жидкость была густая, сладковатая, с сильным запахом мускатного ореха. Пробуя, они выпили половину фляжки. По жилам пошло тепло и особенная, легкая сила. Голова же оставалась ясной.      Лось поднялся, потянулся, расправился: хорошо,  легко,  странно  было ему под этим иным небом, - несбыточно, дивно.  Будто  он  выкинут  прибоем звездного океана, - заново рожден в неизведанную, новую жизнь.      Гусев отнес корзину с едой в аппарат, плотно  завинтил  люк,  сдвинул картуз на самый затылок:      - Хорошо, Мстислав Сергеевич, не жалко, что поехали.      Решено было опять пойти к берегу и побродить до вечера  по  холмистой равнине.  Весело  переговариваясь,  они  пошли  между  кактусами,   иногда перепрыгивали через них  длинными,  легкими  прыжками.  Камни  набережного откоса скоро забелели сквозь заросль.      Вдруг, Лось стал. Холодок омерзения прошел по спине. В трех шагах,  у самой земли, из-за жирных листьев глядели на него большие, как  лошадиные, полуприкрытые рыжими веками глаза. Глядели пристально, с лютой злобой.      - Вы что? - спросил Гусев, и тоже  увидел  глаза.  И,  не  размышляя, сейчас же выстрелил в них, - взлетела пыль. Глаза исчезли.      - Вон он! - Гусев повернулся и выстрелил еще раз в низко - по земле - стремительно  бегущее  животное:  -  углами  подняты  восемь  ног,  бурое, редкополосое, жирное тело. Это был огромный паук, какие на  земле  водятся лишь на дне моря. Он ушел в заросль.

Финансовая Компания "Мой банкир" осуществляет управление активами. Очень выгодные (реальные, не заоблачные) проценты, официальное оформление договора, индивидуальный подход к клиенту. http://www.mybankir.com/

*** До завтра! Ведущий - Романов Александр, mailto:forex_raa@mail.ru *** Адрес рассылки (порекомендуйте друзьям) http://subscribe.ru/catalog/rest.hobby.readtogether Форум рассылки http://www.forum.mybankir.com P.S.: Очень хотелось бы получить от Вас обратную связь - что бы хотелось почитать, предложения.