Здравствуйте, уважаемые подписчики! Напоминаю, что у нашей рассылки
появился форум http://www.forum.mybankir.com, в котором можно оставить свои
пожелания к содержанию рассылки.
Алексей Толстой. Аэлита. Часть 7 из
10.
ТУСКУБ
Неуловимая тревога облаком лихорадки легла на город.
Бормотали, мигали зеркальные телефоны. На улицах, на площадях, в парках шептались кучки марсиан.
Ждали событий, поглядывали на небо. Говорили, что где-то горят склады сушеного кактуса. В полдень в
городе открыли водопроводные краны и вода иссякла в них, но не надолго... Многие слышали на
юго-западе отдаленный взрыв. В домах заклеивали стекла бумажками - крест на крест. Тревога шла из
центра по городу, из дома Совета Инженеров. Говорили о пошатнувшейся власти Тускуба, предстоящих переменах. Тревожное
возбуждение прорезывалось, как искрой, слухами: "Ночью погаснет
свет". "Остановят полярные станции". "Исчезнет магнитное
поле". "В подвалах Дома Советов арестованы какие-то личности". На
окраинах города, на фабриках, в рабочих поселках, в общественных магазинах - слухи эти воспринимались по иному. О
причине их возникновения здесь, видимо, знали больше. С тревожным злорадством говорили, что, будто бы,
гигантский цирк, номер одиннадцатый, взорван подземными рабочими, что агенты правительства ищут повсюду
склады оружия, что Тускуб стягивает войска в Соацеру. К полудню,
почти повсюду, прекратилась работа. Собирались большие толпы, ожидали событий,
поглядывали на неизвестно откуда появившихся многозначительных, молодых марсиан, с заложенными в
карманы руками. В середине дня над городом пролетели правительственные лодки, и дождь белых
афишек посыпался с неба на улицы. Правительство предостерегало население от злостных
слухов: - их распускали анархисты, враги народа. Говорилось, что власть никогда еще
не была так сильна, преисполнена решимости. Город затих ненадолго, и
снова поползли слухи, один страшнее другого. Достоверно знали только одно: сегодня вечером в доме
Совета Инженеров предстоит решительная борьба Тускуба с вождем рабочего населения Соацеры - инженером
Гором. К вечеру толпы народа набили огромную площадь перед домом
Совета. Солдаты охраняли лестницу, входы и крышу. Холодный ветер нагнал туман, в мокрых
облаках раскачивались фонари красноватыми, расплывающимися сияниями.
Неясной пирамидой уходили в мглу мрачные стены дома. Все окна его были освещены.
_____________________________________
Под тяжелыми сводами, в круглой зале, на скамьях амфитеатра
сидели члены Совета. Лица всех были внимательны и насторожены. В стене, высоко над полом, проходили
быстро одна за другой, в туманном зеркале, картины города: внутренность фабрик,
перекрестки, с перебегающими в тумане фигурами, очертания водяных цирков, электро-магнитных
башен, однообразные, пустынные здания складов, охраняемые солдатами.
Экран непрерывно соединялся со всеми контрольными зеркалами в городе.
Вот, появилась площадь перед домом Совета, - океан голов, застилаемый клочьями тумана, широкие
сияния фонарей. Своды зала наполнились зловещим ропотом толпы. Тонкий свист отвлек
внимание присутствующих. Экран погас. Перед амфитеатром на возвышение, покрытое парчей, взошел
Тускуб. Он был бледен, спокоен и мрачен. - В городе волнение, - сказал Тускуб, - город
возбужден слухом о том, что сегодня мне здесь намерены противоречить. Одного этого слуха
было достаточно, чтобы государственное равновесие пошатнулось.
Таковое положение вещей я считаю болезненным и зловещим. Необходимо раз и навсегда уничтожить причину
подобной возбуждаемости. Я знаю, среди нас есть присутствующие, которые нынче же
ночью разнесут по городу мои слова. Я говорю открыто: город охвачен анархией. По сведениям моих
агентов в городе и стране нет достаточных мускулов для сопротивления. Мы накануне
гибели мира. Ропот пролетел по амфитеатру. Тускуб брезгливо
усмехнулся. - Сила, разрушающая мировой порядок, - анархия - идет из
города. Лаборатория для приготовления пьяниц, воров,
убийц, свирепых сладострастников, опустошенных душ, - вот город.
Спокойствие души, природная воля к жизни, силы чувств - растрачиваются здесь на сомнительные развлечения и
болезненные удовольствия. Дым хавры, - вот душа города: дым и бред. Уличная пестрота, шум, роскошь золотых лодок и
зависть тех, кто снизу глядит на эти лодки. Женщины, обнажающие спину и живот,
женщины, сделанные из кружев, духов и грима, - полуживые существа,
оглушающие сладострастников. Афиши и огненные рекламы, вселяющие несбыточные надежды. Вот город. Покой души сгорает в
пепел. Ее желание одно, - жажда. Она жаждет насытить пепел души влагой. Эта влага - всегда
кровь. Скука, скука, - вы видите - пыльные коридоры, с пыльным светом, где бредут сожженные души,
зевая от скуки. Скуку утоляет только кровь. Город приготовляет анархическую личность. Ее воля, ее жажда,
ее пафос - разрушение. Думают, что анархия - свобода, нет, - анархия жаждет только анархии. Долг государства бороться с
этими разрушителями, - таков закон жизни. Анархии мы должны противопоставить
волю к порядку. Мы должны вызвать в стране здоровые силы и с наименьшими
потерями бросить их на борьбу с анархией. Мы объявляем беспощадную войну. Меры
охраны - лишь временное средство: неизбежно должен настать час, когда полиция откроет свое
уязвимое место. В то время, когда мы вдвое увеличиваем число агентов полиции - анархисты увеличиваются в четыре раза. Мы
должны первые перейти в наступление. Мы должны разрушить и уничтожить город. Половина
амфитеатра вскочила на скамьях. Лица марсиан были бледны, глаза горели. -
Город неизбежно, так или иначе будет разрушен, мы сами должны организовать это
разрушение. В дальнейшем я предложу план расселения здоровой части
городских жителей по сельским поселкам. Мы должны использовать для этого
богатейшую страну, - по ту сторону гор Лизиазира, - покинутую населением после междоусобной войны. Предстоит огромная
работа. Но цель ее - велика. Разумеется, мерой разрушения города мы не спасем цивилизации,
мы даже не отсрочим ее гибели, но мы дадим возможность миру - умереть спокойно и торжественно.
- Что он говорит? - испуганными птицами, хриплыми голосами закричали на скамьях. - Почему
нам нужно умирать? - Он сошел с ума! - Долой
Тускуба! Движением бровей Тускуб заставил утихнуть амфитеатр: -
История марса окончена. Жизнь вымирает на нашей планете. Вы знаете статистику рождаемости и смерти. Пройдет
столетие и последний марсианин застывающим взглядом в последний раз проводит закат солнца.
Мы бессильны остановить смерть. Мы должны суровыми и мудрыми мерами обставить пышностью и счастьем последние
дни мира. Первое, основное: - мы должны уничтожить город. Цивилизация взяла от него все, теперь он разлагает
цивилизацию, он должен погибнуть. В середине амфитеатра поднялся
Гор, - тот широколицый, молодой марсианин, которого Гусев видел в зеркале. Голос его был
глухой, лающий. Он выкинул руку по направлению Тускуба: - Он лжет! Он хочет
уничтожить город, чтобы сохранить власть. Он приговаривает нас к смерти, чтобы
сохранить власть. Он понимает, что только уничтожением миллионов он еще может сохранить власть. Он
знает, как ненавидят его те, кто не летает в золотых лодках, кто родится и умирает под землей, у кого душа
выпита фабричными стенами, кто в праздник шатается по пыльным коридорам, зевая от скуки, кто с остервенением, ища
забвения, глотает дым проклятой хавры. Тускуб приготовил нам смертное ложе, - пусть сам в него ляжет. Мы не хотим
умирать. Мы родились, чтоб жить. Мы знаем смертельную опасность, - вырождение марса. Но у нас
есть спасение. Нас спасет земля, - люди с земли, полудикари, здоровая, свежая раса. Вот кого он боится
больше всего на свете. Тускуб, ты спрятал у себя в дому двух людей, прилетевших с земли. Ты боишься
сынов неба. Ты силен только среди слабых, полоумных, одурманенных хаврой. Когда придут сильные,
с горячей кровью, - ты сам станешь тенью, ночным кошмаром, ты
исчезнешь, как призрак. Вот чего ты боишься больше всего на свете! Ты нарочно
выдумал анархистов, ты сейчас придумал это, потрясающее умы, разрушение города. Тебе самому нужна
кровь, - напиться, ты призрак. Тебе нужно отвлечь внимание всех,
чтобы незаметно убрать этих двух смельчаков, наших спасителей. Я знаю, что ты уже
отдал приказ... ...Гор вдруг оборвал. Лицо его начало темнеть от
напряжения. - Тускуб, тяжело, из-под бровей, глядел ему в глаза...
...............
...Не заставишь... Не замолчу!.. - Гор захрипел. - Я знаю -
ты посвящен в древнюю чертовщину... Я не боюсь твоих глаз... ...Гор, с трудом, широкой ладонью отер
пот со лба. Вздохнул глубоко и зашатался. В молчании недышащего амфитеатра он опустился на скамью, уронил голову в руки.
Было слышно, как скрипнули его зубы. Тускуб поднял брови и продолжал
спокойно: - Надеяться на переселенцев с земли? Поздно. Вливать свежую кровь в наши
жилы? Поздно. Поздно и жестоко. Мы лишь продлим агонию нашей планеты. Мы лишь увеличим
страдание, потому что, неизбежно, станем рабами завоевателей. Вместо покойного и
величественного заката цивилизации - мы снова вовлечем себя в томительные круги столетий. Зачем? Зачем нам,
ветхой и мудрой расе, работать на завоевателей? Чтобы жадные до жизни дикари выгнали нас из
дворцов и садов, заставили строить новые цирки, копать руду, чтобы снова равнины марса
огласились криками войны? Чтобы снова наполнять наши города опустошенными душами и
сумасшедшими? Нет. Мы должны умереть спокойно на порогах своих жилищ. Пусть красные лучи
Талцетла светят нам издалека. Мы не пустим к себе чужеземцев. Мы построим новые станции на
полюсах и окружим планету непроницаемой броней. Мы разрушим Соацеру, - гнездо анархии и безумных надежд,
- здесь, здесь родился этот преступный план - сношения с землей. Мы пройдем плугом
по площадям. Мы оставим лишь необходимые для жизни учреждения и предприятия. В них мы заставим работать
преступников, алкоголиков, сумасшедших, всех мечтателей несбыточного. Мы закуем их в цепи. Даруем им жизнь,
которую они так жаждут. Всем, кто согласен с нами, кто подчиняется нашей воле, - мы
отведем сельскую усадьбу и обеспечим жизнь и комфорт. Двадцать
тысячелетий каторжного труда дают нам право жить, наконец,
праздно, тихо и созерцательно. Конец цивилизации будет покрыт венцом золотого
века. Мы организуем общественные праздники и прекрасные развлечения. Быть может даже -
срок жизни, указанный мною, продлится еще на несколько столетий, потому что мы будем жить в счастьи и
покое. Амфитеатр слушал молча, завороженный. Лицо Тускуба покрылось
розовыми пятнами. Он закрыл глаза, будто вглядываясь в грядущее.
Замолк на полуслове. ...Глухой, многоголосый гул толпы проник снаружи под своды
зала. Гор поднялся. Лицо его было перекошено. Он сорвал с себя шапочку и швырнул далеко.
Протянул руки и ринулся вниз по скамьям к Тускубу. Он схватил Тускуба за горло и сбросил с
парчевого возвышения. Так же, - протянув руки, растопырив пальцы, -
повернулся к амфитеатру. Будто отдирая присохший язык,
закричал: - Хорошо. Смерть? Пусть - смерть. На скамьях
вскочили, зашумели, несколько фигур побежало вниз к лежащему ничком
Тускубу. Гор прыгнул к двери. Локтем отшвырнул солдата. Полы
его черного халата мелькнули у выхода на площадь. Раздался его отдаленный голос. По толпе пошел
будто рев ветра. Раздались свирепые крики. Вдруг, зазвенело, посыпалось стекло.
ЛОСЬ ОСТАЕТСЯ ОДИН
- Революция, Мстислав Сергеевич. Весь город вверх ногами. Потеха!
Гусев стоял в библиотеке. В обычно сонных глазах его прыгали горячие, веселые искорки. Нос вздернулся, топорщились усы. Руки он
глубоко засунул за ременный пояс. - В лодку я уж все уложил: провизию, оружие.
Ружьишко ихнее достал. Собирайтесь скорее, бросайте книгу, летим. Лось сидел,
подобрав ноги, в углу дивана, - невидяще глядел на Гусева. Вот уже больше
двух часов он ожидал обычного прихода Аэлиты, подходил к двери, прислушивался, - в
комнатах Аэлиты было тихо. Он садился в угол дивана и ждал, когда зазвучат ее шаги. Он
знал: легкие шаги раздадутся в нем громом небесным. Она войдет, как всегда,
прекраснее, изумительнее, чем он ждал, пройдет под озаренными, верхними окнами; по зеркальному
полу пролетит ее черное платье. И в нем - все дрогнет. Вселенная его души
дрогнет и замрет, как перед грозой: она входит, - женщина,
жизнь. - Лихорадка, что ли, у вас, Мстислав Сергеевич, чего
уставились? Говорю - летим, все готово. Я вас хочу Марскомом объявить. Дело - чистое. Лось
опустил голову, - так впивался глазами Гусев. Спросил тихо: - Что происходит в
городе? - Чорт их разберет. На улицах народу - тучи, рев. Окна бьют. -
Слетайте, Алексей Иванович, но только нынче же ночью вернитесь. Я обещаю поддержать вас во
всем, в чем хотите. Устраивайте революцию, назначайте меня комиссаром, если будет
нужно - расстреляйте меня. Но сегодня, умоляю вас, - оставьте меня в покое.
Согласны? - Ладно, - сказал Гусев, - эх, от них весь беспорядок,
мухи их залягай, - на седьмое небо улети и там - баба. Тфу. В полночь вернусь. Ихошка
посмотрит, чтобы доносу на меня не было. Гусев ушел. Лось опять взял книгу, и
думал: "Чем кончится? Пройдет мимо гроза любви? Нет, не минует. Рад он этому чувству
напряженного, смертельного ожидания, что вот-вот раскроется какой-то немыслимый свет? -
Не радость, не печаль, не сон, не жажда, не утоление... То, что он испытывает, когда Аэлита рядом с ним,
- именно - принятие жизни в ледяное одиночество своего тела. Он чувствует, -
оно древнее, издревле поднявшееся пустым призраком, вопящее голосами всей вселенной: -
жить, жить, жить. И жизнь входит в него по зеркальному полу, под сияющими окнами. Но это, ведь, тоже - сон. Пусть случится то,
чего он жаждет: соединение. И жизнь возникнет в ней, в Аэлите. Она будет полна влагой,
светом, осуществлением, трепетной плотью. А ему - снова: - томление,
одиночество, жажда". Никогда еще Лось с такою ясностью не чувствовал
безнадежную жажду любви, никогда еще так не понимал этого обмана любви, страшной
подмены самого себя - женщиной: - проклятие мужского существа. Раскрыть объятие, распахнуть руки от звезды до
звезды, - ждать, принять женщину. И она возьмет все и будет жить. А
ты, любовник, отец, - как пустая тень, раскинувшая руки от звезды до
звезды. Аэлита была права: он напрасно многое узнал за это время,
слишком широко раскрылось его сознание. В его теле еще текла горячая кровь, он был весь еще полон тревожными семенами
жизни, - сын земли. Но разум определил его на тысячи лет: здесь, на иной земле, он узнал то, что еще
не нужно было знать. Разум раскрылся и, не насыщенный живой кровью, зазиял ледяной пустотой. Что раскрыл его
разум? - пустыню, и там, за пределом, новые тайны. Заставь
птицу, поющую в нежном восторге, закрыв глаза, в горячем луче солнца, понять хоть краюшек мудрости
человеческой, - и птица упадет мертвая. Мудрость, мудрость, - будь проклята: неживая
пустыня. За окном послышался протяжный свист улетающей
лодки. Затем, в библиотеку просунулась голова Ихи, - позвала к столу. Лось поспешно пошел в столовую, -
белую, круглую комнату, где эти дни обедал с Аэлитой. Здесь было жарко. В высоких вазах у колонн тяжелой
духотой пахли цветы. Иха, отворачивая покрасневшие от слез глаза, сказала: - Вы
будете обедать один, сын неба, - и прикрыла прибор Аэлиты белыми цветами. Лось потемнел. Мрачно
сел к столу. К еде не притронулся, - только щипал хлеб и выпил несколько бокалов вина. С
зеркального купола, - над столом, - раздалась, как обычно во время обеда,
слабая музыка. Лось стиснул челюсти. Из глубины купола лились два голоса, -
струнный и духовой: сходились, сплетались, пели о несбыточном. На высоких,
замирающих звуках они расходились, - и уже низкие звуки взывали из мглы тоскующими голосами,
- звали, перекликались взволнованно, и снова пели о встрече, сближались, кружились, похожие на
старый, старый вальс. Лось сидел, раздув ноздри, стиснув в кулаке узкий бокал. Иха,
зайдя за колонну, уткнула лицо в край юбки, - у нее тряслись плечи. Лось бросил салфетку и встал. Томительная музыка,
духота цветов, пряное вино, - все это было совсем напрасно. Он подошел к
Ихе: - Могу я видеть Аэлиту? Не открывая лица, Иха замотала
рыжими волосами. Лось взял ее за плечо: - Что случилось? Она
больна? Мне нужно ее видеть. Иха проскользнула под локтем у Лося и убежала. На
полу у колонны осталась, - оброненная Ихошкой, - фотографическая карточка. Мокрая от слез карточка изображала
Гусева в полной боевой форме, - суконный шлем, ремни на груди, одна рука на рукояти
шашки, в другой - револьвер, сзади разрывающиеся гранаты, - подписано:
"Прелестной Ихошке на незабываемую память". Лось швырнул открытку,
вышел из дома и зашагал по лугу к роще. Он делал огромные прыжки, не замечал этого,
бормотал: "Не хочет видеть - не нужно. Попасть в иной мир, -
беспримерное усилие, - чтобы сидеть в углу дивана, - ждать: когда же, когда, наконец, войдет женщина...
Сумасшествие! Одержимость! Гусев прав, - лихорадка. "Нанюхался сладкого". Ждать,
как светопреставления - улыбки, нежного взгляда... К чорту!.. Не хочет, не надо. Тем
лучше". Мысли жестоко укалывали. Лось вскрикивал, как от зубной
боли. Не соразмеряя силы - подскакивал на сажень в воздух и,
падая, едва удерживался на ногах. Белые волосы его развевались. Он ненавидел
себя лютой ненавистью. Он добежал до озера. Вода была, как
зеркало, на черно-синей ее поверхности пылали снопы солнца. Было душно. Лось обхватил голову, сел
на камень. Из прозрачной глубины озера медленно поднимались круглые,
пурпуровые рыбы, шевелили волокнами длинных игол, равнодушно водяными глазами глядели на
Лося. "Вы слышите, рыбы, пучеглазые, глупые рыбы, - вполголоса сказал Лось, - я спокоен, говорю в
полной памяти. Меня мучит любопытство, жжет, - взять в руки ее, когда она подойдет в черном платье, взять ее в
руки, Аэлиту, женщину... Услышать, как станет биться ее сердце... Помимо воли,
всей своей мудрости, она сама, странным движением, придвинется ко мне... Я буду глядеть, как вдруг одичают ее глаза...
Видите, рыбы, - я остановился, оборвал, не думаю, не хочу. Довольно. Вы еще меня не знаете, - я -
упрям. Ниточка разорвана, - конец. Завтра - в город. Борьба - прекрасно. Смерть - прекрасно. Только - ни музыки, ни цветов, ни
лукавого обольщения. Больше не хочу духоты. Волшебный шарик на ее ладони, - к чорту, к чорту, все
это обман, призрак!.." Лось поднялся, взял большой камень и швырнул его в стаю рыб.
Голову ломило. Свет резал глаза. Вдали сверкала льдами, поднималась из-за рощи острым пиком горная
вершина. "Необходимо хлебнуть ледяного воздуха", - Лось прищурился на алмазную гору, и пошел в том
направлении через голубые заросли. Деревья окончились,
перед ним лежало пустынное, холмистое плоскогорье, - ледяная вершина была
далеко за краем. По пути под ногами валялся шлак и щебень, повсюду - отверстия брошенных
шахт. Лось упрямо решил куснуть, хватить зубами этого вдали сияющего снега. В
стороне, в лощине, поднималось коричневое облако пыли. Горячий ветер донес шум множества
голосов. С высоты холма Лось увидел бредущую по сухому руслу канала большую толпу марсиан. Они
несли длинные палки с привязанными на концах ножами, кирки, вилы. Брели, спотыкаясь, -
потрясали оружием и ревели свирепо. За ними, над коричневыми облаками плыли
хищные птицы. Лось вспомнил давешние слова Гусева о событиях.
Подумал: "Счастье? Вот, - живи, борись, побеждай, гибни, - там разберут - за что и
зачем. Счастье? А сердце держи на цепи, неразумное,
неистовое, несчастное". Толпа скрылась за холмами. Лось шибко шел, взволнованный
движением, борьбой, и вдруг остановился, запрокинул голову. В синей вышине плыла, снижаясь,
крылатая лодка. Вот - сверкнула, показав крылья, описала круг, - все ниже, ниже, скользнула над головой и
села. В лодке поднялся кто-то, закутанный в белый мех, белый, как
снег. Из-за меха, из-под кожаного шлема глядели на Лося взволнованные, тревожные глаза Аэлиты. Неистово забило сердце. Он
подошел к лодке. Аэлита отогнула на лице влажный от дыхания мех. Потемневшим взором Лось глядел в ее лицо. Она
сказала: - Я за тобой. Я была в городе. Нам нужно бежать. Я умираю от тоски
по тебе. Лось только стиснул пальцами борт лодки, с трудом передохнул.
ЧАРЫ
Лось сел позади Аэлиты. Механик, - краснокожий мальчик, -
плавным толчком поднял крылатую лодку в небо. Холодный ветер кинулся навстречу. Белая, как снег,
шубка Аэлиты была пропитана грозовой свежестью, горным холодом. Аэлита обернулась к Лосю, - щеки ее
горели: - Я видела отца. Он мне велел убить тебя и твоего товарища. - Зубы ее блеснули. Она разжала
кулачок. На кольце, на цепочке висел у нее каменный флакончик. Отец сказал: пусть они уснут спокойно, они заслужили
счастливую смерть. Серые глаза Аэлиты подернулись влагой. Но сейчас же она
засмеялась, сдернула с пальца кольцо. Лось схватил ее за руку: - Не бросай, - он взял у нее флакончик
и сунул в карман, - это твой дар, Аэлита: темная капелька, сон, покой. Теперь и жизнь, и смерть - ты. Он
наклонился к ее дыханию. - Когда настанет страшный час одиночества - я снова почувствую тебя в этой
капельке. Силясь понять, Аэлита закрыла глаза, прислонилась спиной к Лосю. Нет, все равно - не
понять. Шумящий ветер, горячая грудь Лося за спиной, его рука, ушедшая в белый мех на ее плече, - казалось,
кровь их бежит одним круговоротом, - в одном восторге, одним телом
летят они в какое-то сияющее, древнее воспоминание. Нет, все равно - не понять!
Прошла минута, - немного больше. Лодка поравнялась с
высотой тускубовой усадьбы. Механик обернулся: у Аэлиты и сына неба были странные лица. В пустых зрачках их светились
солнечные точки. Ветер мял снежную шерсть на шубке Аэлиты. Восторженные глаза ее глядели
в океан небесного света. Мальчик механик уткнул в воротник острый нос
и принялся беззвучно смеяться. Положил лодку на крыло и, разрезая воздух
крутым падением, спустился у крыльца дома. Аэлита очнулась, стала расстегивать шубку, но
пальцы ее скользили по птичьим головкам на больших пуговицах. Лось поднял ее из лодки, поставил на траву
и стоял перед ней согнувшись. Аэлита сказала мальчику: "Приготовь закрытую лодку". Она не
заметила ни Ихошкиных красных глаз, ни желтого, как тыква, перекошенного страхом,
лица управляющего, - улыбаясь рассеянно, оборачиваясь к Лосю, она пошла
впереди него в глубь дома, к себе. В первый раз Лось увидел комнаты Аэлиты, -
низкие, золотые своды, стены, покрытые теневыми изображениями, будто фигурками
на китайском зонтике, почувствовал кружащий голову горьковатый, теплый запах. Аэлита
сказала тихо: - Сядь. - Лось сел. Она опустилась у его ног, положила голову ему на колени, руки на грудь, и более не
двигалась. Он с нежностью глядел на ее пепельные, высоко поднятые на
затылке волосы, держал ее руки. У нее задрожало горло. Лось нагнулся. Она сказала: - Тебе, быть
может, скучно со мной? Прости. Мне смутно. Я не умелая. Я сказала Ихе: поставь побольше цветов в
столовой, когда он останется один, пусть ему играет улла. Аэлита оперлась
локтями о колени Лося. Лицо ее было мечтательное: - Ты слушал? Ты понял? Ты думал обо
мне? - Ты видишь и знаешь, - сказал Лось, - когда я не вижу тебя - схожу с ума от тревоги. Когда вижу
тебя - тревога страшнее. Теперь мне кажется - тоска по тебе гнала меня через звезды.
Аэлита глубоко вздохнула. Лицо ее казалось счастливым. - Отец дал мне яд, но я видела - он не верит
мне. Он сказал: - "я убью и тебя, и его". Нам недолго жить. Но
ты чувствуешь, - минуты раскрываются бесконечно, блаженно. Она запнулась и
глядела, как вспыхнули холодной решимостью глаза Лося, - рот его сжался
упрямо: - Хорошо, - сказал он, - я буду бороться. Аэлита придвинулась и
зашептала: - Ты - великан из моих детских снов. У тебя прекрасное
лицо. Ты сильный, - сын неба. Ты мужественный, добрый. Твои руки из железа, колени - из камня. Твой взгляд -
смертелен. От твоего взгляда женщины чувствуют тяжесть под сердцем. Голова Аэлиты
без силы легла ему на плечо. Ее бормотание стало неясным, чуть слышным. Лось
отвел с лица ее волосы: - Что с тобой? Тогда она стремительно обвила
его шею, как ребенок. Выступили большие слезы, потекли по ее худенькому лицу: - Я не умею любить,
- сказала она, - я никогда не знала этого... Пожалей меня, не гнушайся мной.
Я буду рассказывать тебе интересные истории. Расскажу о страшных кометах, о битве воздушных кораблей,
о гибели прекрасной страны по ту сторону гор. Тебе не будет скучно меня любить. Меня никто
никогда не ласкал. Когда ты в первый раз пришел, я подумала: - я его видела в детстве, это родной великан. Мне захотелось, чтобы
ты взял меня на руки, унес отсюда. Здесь - мрачно, безнадежно, смерть, смерть. Солнце скудно
греет. Льды больше не тают на полюсах. Высыхают моря. Бесконечные пустыни,
медные пески покрывают туму... Земля, земля... милый великан, унеси меня на землю. Я хочу видеть зеленые
горы, потоки воды, облака, тучных зверей, великанов... Я не хочу умирать... Аэлита
заливалась слезами. Теперь совсем девочкой казалась она Лосю. Было смешно и нежно, когда она всплеснула руками, говоря о
великанах. Лось поцеловал ее в заплаканные глаза. Она затихла. Ротик ее припух. Снизу вверх,
влюбленно, как на великана из сказки, она глядела на сына неба. Вдруг, в
полумраке комнаты раздался тихий свист, и сейчас же вспыхнул облачным светом овал на туалетном
столике. Появилась всматривающаяся внимательно голова Тускуба. - Ты здесь? -
спросил он. Аэлита, как кошка, соскочила на ковер, подбежала к экрану.
- Я здесь, отец. - Сыны неба еще живы? - Нет, отец, - я дала им яд, они
убиты. Аэлита говорила холодно, резко. Стояла спиной к Лосю, заслоняя экран. Подняла руки к
волосам, поправляя их. - Что тебе еще нужно от меня, отец? Тускуб
молчал. Плечи Аэлиты стали подниматься, голова закидывалась. Свирепый голос Тускуба
проревел: - Ты лжешь! Сын неба в городе. Он во главе восстания. Аэлита
покачнулась. Голова отца исчезла.
