Семейная православная газета Иняз. Гнесинка. Монастырь

Интервью

Иняз. Гнесинка. Монастырь

— А вы "Кухню батюшки Гермогена" видели? — спросил батюшка Гермоген. — По каналу ТВЦ в субботу, примерно в 10 утра. Посмотрите!

Батюшка Гермоген занял весь телеэкран.  На монашеском подряснике — яркий фартук.  С неподражаемым удовольствием делился он кулинарными секретами. Остроумно. Свободно. Живо.

— Отец Гермоген, вы выросли в верующей семье?

— Верующей была моя бабушка. Причем в отличие от многих старушек, которые всю жизнь ходят в церковь, но сердцем христианства не чувствуют, она понимала христианство глубоко. Видимо, что-то передалось мне. Я всегда себя интуитивно сознавал верующим человеком, но первые осмысленные поиски Бога начал в 17 лет.

Мои представления о Православии были стереотипными: закопченная грязная церковь, темные бабки, пьяные попы. И я пошел не в православный храм, а в костел. Католичество представлялось мне более культурной религией: органная музыка, открытый алтарь. Но единственный в Москве костел Святого Людовика на Лубянке представлял жалкое явление. В дребезжащих звуках сильно расстроенного инструмента невозможно было распознать орган, ксендз одинаково плохо знал латынь, на которой шло богослужение, и русский язык, на котором он произносил проповедь. Ничего живого я там не нашел и подался к баптистам.

Первое впечатление было грандиозным: великолепный орган, после музыки общая молитва и часовая проповедь. Я тогда еще не знал священной истории, поэтому проповедь особенно впечатляла не столько содержанием, сколько формой. И все-таки, несмотря на внешний блеск, — живое слово, множество молодежи, все чистые, опрятные, радостные, — сердцу чего-то не хватало.

Со второго курса французского отделения факультета иностранных языков педагогического института меня призвали в армию…

— Где у вас было два года, чтобы осмысленно прийти к Православию?

— Не совсем осмысленно. Пройдя через армейские испытания, я многое передумал и пришел к выводу: раз я считаю себя христианином, а мои предки были православными людьми, то необходимо принять традиционную для меня веру и креститься. Но до глубокого понимания Православия было далеко.

— Сразу после армии вы крестились?

— Нет, через два года. Сначала восстановился в институте и поступил в фольклорный ансамбль. С детства мечтал заниматься музыкой, просил родителей отдать меня в музыкальную школу, но они имели перед глазами опыт моего старшего брата и не захотели платить деньги, чтобы потом  веником загонять меня за пианино. Кстати, брат, хотя и учился в музыкальной школе неохотно, не жалеет об этом. Он очень музыкальный человек.

Приход в фольклорный ансамбль кардинально изменил мою жизнь. Я представлял себе народное искусство как лубочное, оно ассоциировалось только с ансамблем Моисеева и хором имени Пятницкого. В ансамбле помимо выступлений велась глубокая этнографическая работа. Мы ездили в фольклорные экспедиции, собирали материалы, костюмы. У нас даже был собственный музей народного костюма.

Тогда-то был поражен, как мало я, прекрасно знавший французский язык, французскую литературу и историю, знаком со своей родной культурой. А ведь мои бабушка и дедушка были из деревни.

Занятия в ансамбле захватили меня полностью. Хотя программа в институте на 3—4-м курсах была насыщенная. Я благодарен руководителю ансамбля Ирине Алексеевне Набатовой. У нас до сих пор прекрасные человеческие и духовные отношения. Она тоже пришла к вере. Так вот, в 1987 году во время экспедиции на Алтай я крестился в Барнауле. Примерно через месяц почувствовал, что в моей жизни происходят перемены. Я учился на четвертом курсе, до диплома оставалось написать только одну курсовую и дипломную работы, но мне это было не нужно.

— Вы оставили институт, чтобы уйти в монастырь?

— Что вы?! Я об этом и не думал тогда. Это же происходило до 1000-летия Крещения Руси. Я не читал ни Евангелия, ни Закона Божиего. Негде было даже достать подобные книги.

— Вы крестились, но не воцерковились?

— Воцерковление происходило, но как бы вслепую. У меня не было не только духовника, но даже ни одного знакомого воцерковленного мирянина, хотя многие считали себя верующими людьми. Я не знал, как входить в храм, плохо понимал богослужение. Невдомек мне было, что перед причастием надо три дня поститься — не раз причащался по неведению без подготовки, ограничиваясь общей исповедью. Однажды, причастившись таким образом, в тот же день слег с ангиной. Болел довольно долго, и на первой же после болезни службе священник в проповеди говорил, что многие христиане недостойно причащаются, а потом болеют. Так Господь меня вразумлял.

— Вернемся к уходу из института.

— В 1988 году я поступил на дирижерско-хоровое отделение Гнесинки. Требования там очень высокие: хорошая фортепьянная программа, серьезный экзамен по сольфеджио. Человеку, никогда не учившемуся в музыкальной школе, выполнить их невозможно. Но в тот год в порядке эксперимента на отделение приняли четырех человек, в том числе и меня, имевших хороший слух и опыт занятий в ансамблях и студиях. Подразумевалось, что мы способны за время учебы восполнить пробелы в образовании и к моменту выпуска быть на одном уровне с однокурсниками.

Теперь понимаю, что и на это была воля Божия. Среди моих однокурсников многие пели на клиросах. Одна преподавательница, Елена Николаевна Бобровникова, была дочерью протоиерея Николая Тарасова, теперь уже покойного. Вскоре после нашего знакомства отцу Николаю дали приход, и я тоже стал петь на клиросе. Довольно быстро освоил церковные гласы, хотя многим это дается с трудом.

Во время летних каникул ездил в храм каждый день. Дорога в один конец занимала полтора часа, но я был счастлив и не чувствовал усталости. Все, к чему стремилась душа, я обрел в храме. И французский язык, и фольклор были мне в свое время интересны, но не давали такой полноты ощущений, как пение в церковном хоре.

Я прекрасно учился в Гнесинке, успешно работал в фольклорном театре, но это уже не так привлекало. О священстве мечтать не смел, но твердо решил служить в Церкви. На третьем курсе ушел из училища. Тем не менее благодарен годам, проведенным в его стенах.

К тому времени отца Николая перевели в Зеленоград, и я пришел в храм иконы Божией Матери “Всех Скорбящих Радость” на Ордынке. Два года пел там на клиросе, еще застал знаменитого регента Николая Васильевича Матвеева. Это время моего духовного детства и юности. Именно на Ордынке я узнал церковный устав, стал понимать богослужение. Осознал необходимость духовного руководства, и Господь привел меня в Троице-Сергиеву Лавру к архимандриту Алексию.

Сердце мое в то время стало склоняться к монашеству. Я много ездил по монастырям, видел серьезную духовную жизнь. Не внешняя романтика привлекала меня в монашестве, а глубина.

Обратился к духовнику. Он посоветовал поступить в семинарию, чтобы уже там принять окончательное решение. Честно говоря, поступать не очень хотелось, считал, что в моем возрасте если и учиться, то заочно, хотя было мне всего 27 лет. Но послушал духовника, стал собирать документы. В это время отца Алексия назначили наместником Свято-Данилова монастыря. Вновь поделился с ним своими сомнениями, и он посоветовал мне поступить послушником в монастырь. Я так и сделал — в декабре 1992 года, всего через 5 лет после крещения. Еще через год, в декабре 1993 года, был пострижен в монахи с именем Гермоген, в марте 1994 года рукоположен в иеродиакона, в 1995-м году — в иеромонаха.

— Довольно быстрый путь.

— Время было такое, когда, по словам одного духовника, люди не приходили, а врывались в Церковь. Видимо, в связи с 1000-летием Крещения Руси была особая благодать в стране. Многие говорили, что это, дескать, дань моде. Но вот прошло 14 лет, и большинство моих знакомых, пришедших к вере в те же годы, до сих пор так же беззаветно служат Христу. Хотя, конечно, есть и такие, которые не выдержали искушений нашего времени.

— О семейной жизни вы никогда не мечтали?

— Конечно, мечтал. Но когда пришел в Церковь, понял, что реализовать себя в семье не смогу.

— Согласны ли вы с митрополитом Антонием Сурожским, что и монашество, и брак — серьезный выбор, до которого человек должен дозреть?

— Полностью согласен. Человеку свойственно увлекаться, и потому в определенные моменты он может считать, что действует по воле Божией, а на самом деле потакает своим страстям. Ему кажется: монашество — его призвание. А на самом деле это неофитское влечение. И уже приняв постриг, человек понимает, что его призвание — брак. Бывает и наоборот: человек поспешно женится и потом чувствует тягу к монастырской жизни.

Но вообще монашество — путь немногих. В начале 90-х годов решалась кадровая проблема, людей постригали довольно быстро, многие потом не выдерживали, возвращались в мир. Сегодня в монастырях людям предлагают 2—3 года побыть послушниками, потом постригают не в монахи, а в иноки — без дачи обетов.

— Отец Гермоген в представлении многих — монах унылый, злой, не нашедший себя в жизни и потому ненавидящий мир человек. А вы всегда были душой компании, имели много друзей и прекрасные профессиональные перспективы.

— Конечно, бывает, что человек приходит в Церковь, потому что оказывается ни к чему не приспособленным в мире. За внешним аскетизмом таких людей, как правило, скрывается человеческая ограниченность. Не может человек, ни на что не годный в мирской жизни, стать хорошим священником. Проблема эта вечная, сразу разглядеть внутреннюю пустоту за внешним благочестием способны только опытные духовники. Тем не менее большинство приходит в монастырь не от ненависти, а от избытка любви к Богу и людям, так как любить Бога — это прежде всего любить ближнего как самого себя.

— Приснопамятный протоиерей Глеб Каледа считал, что в монастырь можно идти людям, умеющим любить. Остальные должны учиться искусству любви в семье.

— Очень глубокая мысль. Почитайте жития святых. Редко вы встретите строгих недоступных старцев. Преподобный Серафим Саровский, преподобный Амвросий, оптинские старцы излучали любовь, и именно поэтому люди шли к ним за советом и утешением.

Честно говоря, в центре Москвы нести монастырское послушание тяжело. Лично я ощущаю себя человеком немощным. Но монашество — путь, предопределенный мне свыше. Просто у меня хватило интуиции не противиться воле Божией. Я не жалею о своем пути.

— Идти к Богу — значит воскресать. Когда вы искали веру, то чувствовали мертвость своей души?

— Тогда я по-богословски не осознавал, что мертв и мне необходимо воскресение: просто чувствовал это всеми органами чувств — внутренними и внешними. Не знал и евангельского истолкования притчи о блудном сыне.  Но в храме у меня сразу появилось ощущение, что пришел в дом Отчий, возвратился к своему Отцу. Одел те одежды, которые созданы для меня.

Мне было 25—26 лет, когда я осознанно пришел в храм. И я себя чувствовал уже старым. Это и возрастная особенность, и жизнь у меня до этого была яркой, насыщенной. Я почти ежедневно бывал в храме. Не просто молился, а уже подвизался как пономарь, читал. И стало возвращаться детское восприятие цвета, запаха. Яркое, настоящее. Омертвелость спадала — и душа снова начинала жить, дышать. Думаю, что многие неофиты, которые искренне, всем сердцем шли к Богу, испытали подобные чувства. Так что ощущение воскресения в духе было...

Позже я стал читать богословскую литературу и осознал это умом. Конечно, я и раньше понимал: без Бога — не до порога. Стремление к Нему, жизнь в Нем естественна любой человеческой душе. И когда я попал в Церковь, вся остальная деятельность для меня потеряла смысл, к ней пропал интерес.

— А потом вернулся?

— Да, дерзновение, благодать отошли — и опять проступил земной человек со своими немощами.

— Отец Гермоген, поделитесь вашим любимым пасхальным рецептом.

— Ой, это надо подумать... После поста все так вкусно! Но, наверное, самое приятное — пасха. Рецепт я вам дам сейчас. А как готовить пасху, можно посмотреть по телевизору накануне Пасхи.

Пасха от батюшки Гермогена

Нужно: 700 граммов творога, 5 желтков сваренных вкрутую яиц, 250 граммов сливочного масла, 300 граммов (полтора стакана) сахара-песка, 100 граммов изюма, ванилин.

Творог вместе с маслом и желтками провертывают через мясорубку. Добавляются перетертый с ванилином сахар-песок и изюм. Перемешивается. Форма для пасхи выкладывается внутри так, чтобы все рисунки потом хорошо отпечатались на готовой пасхе. Масса выкладывается в форму. Сверху кладется груз. И на двое суток пасху помещают в холодильник.

Беседовал Леонид Виноградов