«Её можно сравнить с кинопленкой. Но для меня это, скорее, зеркало. Не целое, а разбившееся на осколки. Каждый осколок отражает что-то своё, да еще и преломляет изображение... А потом часть осколков вообще теряется, выпадает по дороге…». Так поэт и переводчик Вадим Муратханов говорит о человеческой памяти. Русский узбек, он родился в столице Киргизской ССР, высшее образование получил в столице Узбекистана, теперь живет в подмосковном городе Электроугли... Всё, что Вадим пишет, отмечено вот этой, изначальной для него, «двоемирностью», в которой полюса часто меняются местами или соединяются в уникальный рисунок: Восток — Запад, язык — кровь, дом — чужбина… Не случайно последняя книга русских стихов Муратханова называется «Узбекские слова».

Вадим Муратханов — поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1974 году в г. Фрунзе, в 1990-м переехал в Ташкент, окончил факультет зарубежной филологии Ташкентского ГУ. Один из основателей объединения «Ташкентская поэтическая школа». Выпустил пять поэтических сборников. Живет в Подмосковье.

По просьбе «Ферганы» с Вадимом Муратхановым поговорил литератор и журналист Санджар Янышев.

– Вадим-акя, давно хотел тебе задать один вопрос. То есть не один, конечно. Но начнём с такого. Вот ты из семьи военврача, тебе часто приходилось сниматься с насиженного места; всё твоё детство прошло под знаком этих переездов. Какой из них стал наиболее… инициирующим? болезненным?..

– Меньше всего в жизни любил переезжать – и переезжал постоянно. Под знаком переезда прошло не только детство. Во взрослом возрасте, как убедился с годами, принадлежишь себе не намного больше, чем в детском. Просто раньше за меня решали родители, сейчас – обстоятельства. Болезненными и инициирующими оказывались все переезды. Самой резкой – на контрасте – оказалась пересадка в туркменскую почву. Слишком велика была разница между образцовой фрунзенской школой и школой затерянного в песках Небит-Дага.

– Советская Туркмения, как и советский Узбекистан, была страной контрастов (сейчас-то она, полагаю, более однородная). Тебе почему-то досталась туркменская глубинка, суровое, неуютное место, если судить по твоему недавнему очерку о Небит-Даге в журнале «Дружба народов»…

«Когда живешь лицом назад, новое время нужно лишь для того, чтобы отойти от прошлого на достаточное расстояние и разглядеть. Ткешь из себя, как паук, анфилады покинутых комнат. В занесенную песком комнату Небит-Дага, где мерно гудит никогда не выключаемый кондиционер с рыжей от ржавчины решеткой, заглядываешь в последнюю очередь...»

Спустя пятнадцать лет после расставания с Небит-Дагом я написал стихотворение «Молла-Кора. Стоячая река…» – о лежащем в двадцати километрах от города озере с солёной водой, где нельзя было утонуть, потому что вода выталкивала. Такой аналог Мертвого моря. В памяти тоже попадаются густые, плотные слои, куда нелегко, да и не особенно хочется погружаться.

Ранее был в моем детстве еще один опыт жизни в пустынном городе – Капчагае, Алма-Атинская область. Но это был более лёгкий и светлый для меня период жизни. Молодой, активно строящийся город, да еще на берегу Капчагайского водохранилища, которое мы называли морем. И потом, для ребёнка солнце вообще светит ярче, чем для подростка. Может быть, дело ещё и в том, что Небит-Даг в моей частной истории наложился на переходный возраст.

С другой стороны, проживи я всю жизнь в одном благополучном месте – это была бы другая судьба и другой человек. Иногда кажется, что меня в какой-то момент поместили в чужую судьбу, чтобы посмотреть, что буду делать.

– В твоей «Поэме двора» упоминается шершавый ствол груши, прообраз родового древа. Чувствовал ли ты когда-нибудь утрату этой связи: с корнями, с «центром тяжести», где «предки спят, в могилах дотлевая»?

– Дело в том, что эту связь можно почувствовать только тогда, когда тебя вырывают из почвы. До того момента ты, как дерево, вообще не задумываешься о корнях. «Поэму двора» я написал за шестьсот километров от гигантской груши, в тени которой прошла большая часть моего детства. Вокруг груши когда-то вырос двор с двумя домами, где жила моя узбекская родня – дедушка, бабушка, дядя и тётя с их семьями. Потом груша засохла, ее срубили – и двор пришел в запустение.

Мама — Лариса Ивановна. Конец 60-х годов.

– Бишкек твоего детства – каким он был?

– Бишкек моего детства звали Фрунзе. Это был очень зелёный и уютный город, с неспешным ритмом жизни и сверкающей грядой снежных гор на месте горизонта. Троллейбусы в нем ходили, трамваев не было. Поэтому в начале ночи, если не спалось, можно было слушать, как с мягким шелестом скользят по проводам троллейбусные штанги. А металлического звона и грохота, какой бывает от трамваев, Фрунзе никогда не знал. Мы жили в одноэтажной, саманной части города, недалеко от пересечения проспекта Дзержинского и улицы «50 лет Киргизской СССР», по которой в древности проходил Великий Шёлковый путь. На той стороне улицы начинался многоэтажный Фрунзе. До начала 2000-х город почти не менялся – просто ветшал постепенно, оставаясь родным и узнаваемым. Потом всё начало понемногу сноситься, перестраиваться. Сейчас даже старый, махаллинский Бишкек весьма неоднороден. Среди обветшавших, полинявших домиков высятся двух-, трёхэтажные особняки.

Недавно впервые побывал в Караколе – бывшем Пржевальске. И вдруг узнал в нём старый Фрунзе. Те же свободные от пробок дороги, белёные саманные стены, деревянные ворота под козырьком и обязательные, тесно стоящие пирамидальные тополя перед ними. Это было странно: город моего детства сохранился на восточной оконечности Иссык-Куля.

– Так ты был махаллинский узбечонок!

– Точнее сказать, я вёл двойную жизнь: полдня проводил у русских бабушки и дедушки, вторую половину – в узбекском дворе. И там действительно старался, в меру своих сил, быть узбечонком.

Кстати, по узбекскому обычаю имя первенцу должен был давать дед со стороны отца. Узбекский дедушка Юсупхан нарек меня Одилханом, но мама и ее родители воспротивились – я стал Вадимом. Для узбекского дедушки – это следует из арабской подписи к нашей общей с ним фотографии – я все равно оставался Одилханом до конца его дней.

Дед Юсупхан с внуками

– В моем ташкентском детстве существовала четкая граница между, скажем так, «русским миром» и миром туземным, махаллинским. На пацанско-подростковом уровне это означало вечное противостояние, порой нешуточную вражду – до подбитых глаз и, как следствие, – до громких разборок между «паханами» (родителями). Из махалли в наши хрущобы ежедневно приходили за сухим хлебом для коров; молоко и творог от тех же самых коров приносила по утрам молочница со своим промасленным тарзаньим кличем – таков был натуральный обмен меж двумя мирами. Конечно, если ты сам жил, как Михаил Книжник, в махалле – отношения были уже совсем иными…

– Да, наверное. Можно сказать, я рос под защитой махалли: мои старшие двоюродные братья пользовались авторитетом и в школе, и в районе. Мне было уютно в моей махалле. Если бы она располагалась в Ташкенте, возле твоего Урикзора, я мог бы однажды постучать к тебе в дверь в поисках сухого хлеба. Именно из-за этого привычного ощущения защищенности и комфорта мне бывало вдвойне сложно обживаться в новом городе, когда родители в очередной раз забирали меня из Фрунзе.

– Ощущал ли ты разницу между узбекским и киргизским укладами?

– Конечно, ощущал. Киргизский национальный менталитет отличается от узбекского, как сознание кочевника от сознания оседлого мусульманина. У киргизов нет такой тяги к земле и тому, что растет на ней. И при этом они не столь отягощены традицией – проще смотрят на мир, меньше связаны условностями. Наверное, благодаря этому более открыты миру. Трудно сравнивать – это просто разные цивилизации, которые могут сотрудничать ко взаимной выгоде, но не всегда хорошо уживаются рядом.

В районе, где я жил, киргизов почти не было. Были узбеки, русские, бухарские евреи, уйгуры, татары, корейцы… А киргизы не слишком уютно чувствовали себя в махалле. И в целом среди городского населения они составляли меньшинство. Сегодня всё иначе: диаспоры поредели – разъехались и частично ассимилировались; киргизы из глубинки занимают их место.

– Ты упомянул корейцев. В пёстроликом Ташкенте корейцы сильно выделялись: наверно, потому, что не слишком стремились раствориться. Конечно, в каждом классе русской школы был свой кореец, но его никто никогда не задирал: за каждым из них ощущалась какая-то своя история и сила. Они поголовно занимались восточными единоборствами, два корейца в глухом переулке почти наверняка представляли опасность…

– Первые корейцы в моей жизни – это соседка Лена и её родители. Когда мы играли на улице в футбол (спортплощадок в махалле не было), мяч часто перелетал за их забор. Незадачливому игроку говорили: «Автор – за произведением!» И он должен был перемахнуть через забор и быстро вернуть мяч, пока хозяева не заметили. Ещё у Лены была игра «Морской бой», очень продвинутая для 80-х годов. С металлическим шариком, который сбивал пластмассовые фигурки кораблей.

А с корейцами-рэкетирами я познакомился именно в Ташкенте, в начале 90-х. Они выловили меня и ещё двух однокурсников прямо на выходе из филфака – ты ведь помнишь старое здание на Хадре. Всегда считал, что умею за себя постоять, но эти ребята оказались настоящими профессионалами. Денег я им не отдал, однако лечиться потом пришлось долго.

– Ты ведь году в 90-м приехал в Ташкент? Какие были первые впечатления?

– Мой первый приезд в Ташкент – это 1987 год. Мы с отцом приехали навестить родственников. Город меня тогда оглушил – размерами, запутанным рисунком улиц, интенсивным ритмом жизни, шумным и пёстрым Алайским базаром. По сравнению с ним Фрунзе, где я вырос, казался Востоком-лайт. Не таким густым, пряным и смуглым. Более европейским, хотя и располагался восточнее Ташкента. В Ташкенте я впервые увидел чинары.

Но привыкать к узбекской столице я начал уже в 90-м: отца перевели служить в ташкентский военный госпиталь, и я переехал к родителям, оканчивать школу. Первое время мы жили в 18-м, тогда еще новом, квартале Юнус-Абада. Из окон нашего дома были видны хлопковые поля.

С отцом в Ташкентском военном госпитале, 1998 г.

– Мне кажется, ты быстро сделался настоящим ташкентцем – и перемены, которые происходили с этим городом, переживал уже не как чужак; тем более, что тебе пришлось поработать на местном идеологическом фронте (я имею в виду твою службу в ташкентских СМИ)…

– Да, я быстро сроднился с Ташкентом – этот город всегда был богат теплом и людьми. А на идеологическом фронте я прослужил два года, пока проходил альтернативную службу в редакции военной газеты «Ватанпарвар». Там действительно были строгие правила и рамки. Некоторые статьи несли не столько информационную, сколько ритуальную и воспитательную нагрузку. Но это был по-своему интересный и полезный опыт. Благодаря «Ватанпарвару» я поездил по узбекским гарнизонам, увидел, каким разным бывает Узбекистан в разных своих областях. А потом мне посчастливилось работать в самых, наверное, интересных и либеральных на тот момент ташкентских редакциях – газетах «Бизнес-вестник Востока», «Время и мы», «Зеркало XXI», рядом с талантливыми коллегами. Кому-то наши статьи помогали, кому-то, наоборот, мешали и, в общем, достигали своей цели. Было ощущение, что работаешь не впустую. Резонанс, отдача от написанного – для журналиста нет ничего важнее.

Редакция газеты «Бизнес-вестник Востока», 2000 год.

– Потом, помню, была работа в католическом костёле. Естественное продолжение «либерализации» твоего журналистского пути или «загул», резкий бросок в сторону?

– Скорее, шаг в сторону. В какой-то момент возникла потребность сменить работу на менее мобильную и более спокойную. Я работал в пресс-службе прихода, помогал обновлять сайт. На рубеже тридцатилетия это была хорошая возможность осмотреться, оценить свою жизнь, подвести первые итоги. И в то же время за два года в костёле я, по долгу службы, познакомился с некоторыми работами христианских мыслителей и философов, смог лучше понять, как и чем живут верующие в начале XXI века. До этого я смотрел на мир более светскими глазами – и он выглядел более плоским.

– Как ощущали себя поляки в этом всё менее европейском городе?

– Служившие в костёле поляки, мне кажется, отдавали себе отчёт, что живут не в Европе. Но у жизни в Ташкенте были свои приятные стороны. По праздникам, помнится, настоятель прихода отец Кшиштоф Кукулка возил нас в корейские и китайские кафе – он любил дальневосточную кухню. А один раз зимой у нас был корпоративный выезд в горы…

Местных поляков-католиков в Ташкенте было немного. Около сотни прихожан регулярно посещали воскресную мессу на русском (на Пасху и Рождество набиралось до четырёхсот человек). Кроме того, в отдельные часы богослужения велись на английском и корейском языках – для иностранцев. Вообще, строить костёл начали ещё до революции, и первым настоятелем был литовец, Иустин Пранайтис. Во время Первой мировой собор строили католики-военнопленные. Но достроить не успели – грянула революция. Рассказывали, что в 20-х годах костёл пытались взорвать, но он устоял. И только в 92-м продолжилось строительство.

– …А еще была работа в русскоязычном литературном журнале «Звезда Востока». Казалось бы, в силу своей неширокой, скажем так, специфики (на фоне мелеющего озерца русской культуры) «Звезда» должна была оставаться мирным островком в стороне от официальной идеологии, проводимой узбекским Союзом писателей во главе с Абдуллой Ариповым. Но журнал почему-то не выжил – в том виде, в каком он существовал в начале 90-х.

– В середине 90-х при Сабите Мадалиеве, когда я только начал публиковаться в журнале, это было издание очень приличного уровня, со своим лицом. Его читали по всему СНГ и отмечали премиями. Мне кажется странным скорее взлёт журнала в первой половине 90-х, чем то, что он затем утратил этот блеск. Горячий интерес к «Звезде Востока» питали не столько узбекскоязычные члены СП, сколько представители русской секции, заслуженные писатели, которые во времена Мадалиева печатались в журнале очень дозированно и постоянно обижались. С точки зрения тогдашней редакции, они элементарно не дотягивали до установленной планки. И это не удивительно: ведь им приходилось конкурировать не только с самобытными, хотя и не признанными официально, авторами, живущими в Узбекистане – прозаиками Сергеем Спирихиным, Вячеславом Аносовым, представителями Ферганской школы поэзии, – но и с корифеями мировой литературы – Паундом, Монтале, Кавафисом… Интернета в те годы ещё не было. Для нас, начинающих поэтов, выходившие в «Звезде Востока» переводы были уникальной возможностью приобщиться к литературе в ее лучших образцах.

Некоторые публикации из журнала «Звезда Востока» начала 90-х годов можно прочитать тут.

А я пришел в журнал в 2002 году, по приглашению тогдашнего главного редактора Сухроба Мухамедова, на должность заведующего отделом поэзии. Проработал там около года. В то время «Звезда Востока» выходила ежеквартально, едва сводя концы с концами. И для поэзии в журнале оставалось мало места, в самом буквальном смысле этого слова.

– В середине «нулевых» ты опубликовал два замечательных очерка, щёлкнувших по принципу «домино»: «Первородный грех колониста» (о русских в Средней Азии) и «Записки змеи. Опыт натурализации» (о нас, «чучмеках», на просторах постколониальной – ксенофобской, «бритоголовой» России). Что изменилось с тех пор – там и тут?

– Там следы русского присутствия с каждым годом бледнее, так же как и русский язык. Несколько лет назад, приехав в Ташкент, пообщался со своим старым другом, русским, – и заметил в его речи узбекский акцент. Он работает в узбекском коллективе, неосознанно перенимает манеру говорить и смеяться. Что-то похожее происходит с русскими эмигрантами, которые несколько десятков лет прожили на Западе, в отрыве от родной языковой среды. В советское время нередко говорили об обрусевших киргизах, узбеках, казахах… Сейчас русское отхлынуло из региона, и процесс направлен в обратную сторону. Консервация общества и культуры невозможна – они неуклонно меняются, так или иначе. Здесь, в России, тоже кое-что изменилось: у бритоголовых растут дети, для которых «чучмек» – уже не ругательство, а обозначение представителя другой касты. К приезжим привыкли, они заняли определенные ниши. Установился нормальный, неформально узаконенный апартеид.

Десять лет назад, вскоре после отъезда из Средней Азии, я писал обо всем этом – о русских там, о нерусских здесь – достаточно эмоционально. Сейчас – скорее, принимаю как данность. В нашем обществе по-другому, видимо, сложиться не могло. Возможно, дело в том, что чем дальше Россия от Европы, тем больше у россиян потребность быть Европой по отношению к Азии. На самом деле, с Азией у России гораздо больше общего, чем хотелось бы думать. Кстати, многие мои знакомые, живущие там, обеими руками за Россию. В любом разговоре о политике они активно ее защищают и симпатизируют ей сейчас гораздо больше, чем Западу. Во многом это, конечно, объясняется ностальгией по Союзу и тем, что российское ТВ регулярно смотрят в этом регионе. И все же для меня это лишенное взаимности чувство во многом остается загадкой.

– Ну, колониальный синдром в равной степени поражает колонизатора и колонизируемого: «старший брат» презирает, но не отпускает, а «младший» и сам никуда не хочет уходить: от добра добра не ищут, «старый саман лучше новых семян» и т.д.

– Да, наверное, это что-то иррациональное, подсознательное. В советской Средней Азии, я помню, на бытовом уровне отношение к русским было в национальной среде порой непростое, вопреки официальной идеологии интернационализма. Сейчас Россия для наивного бытового сознания – это страна, вобравшая в себя все лучшее из прошлой жизни, где не было конфликтов, безработицы, разрухи и газвода продавалась за три копейки. Некий гарант того, что все окончательно не перевернётся. Так это видится оттуда.

– Оно и не перевернётся. Падение, как и подъем, может быть бесконечным… Уютно ли тебе сегодня здесь, в подмосковных Электроуглях?

– В Электроуглях мне живется легко и пишется неплохо: тишина, свежий воздух, лес неподалеку. Да и Москва в пределах досягаемости. Когда-то, до переезда, я не понимал московских писателей: зачем, чтобы писать, непременно ехать на дачу? Ташкент, например, тоже мегаполис, но там писать ничто не мешало, для этого не нужно было уединяться куда-нибудь в Ходжикент. После переезда, когда поработал немного в Москве, понял: писать, творить в этом городе действительно сложно. Слишком велика плотность информации на квадратный сантиметр. В такой среде хорошо предъявлять написанное. Хотя и это относительно: новое в Москве легче услышать, но труднее расслышать, и зачастую оно забывается через короткое время. Здесь, в Электроуглях, время движется так, что можно разглядеть его течение. К тому же в этом крохотном городке проводятся встречи с учёными, интересные концерты и даже ежегодный рок-фестиваль. Благодаря ему я живьем, никуда не выезжая и совершенно бесплатно слушаю «Мегаполис», «Вежливый отказ», Леонида Федорова, фолк-роковые группы из Восточной Европы… Фестиваль, концерты и встречи в Электроуглях устраиваются в основном стараниями местного православного прихода и его батюшек, Александра Лыкова и Андрея Винника. Это люди не только сильной веры, но и широких взглядов. И они привлекают к себе молодежь.

Электроугли, декабрь 2007 года.

Поскольку мы с женой в Электроуглях не только живём, но и работаем, то нам не нужно каждый день штурмовать электричку, как это делает львиная доля жителей Подмосковья. Возвращаясь к началу разговора… Я много раз менял место обитания, и как-то не верится, что этот город для меня – навсегда. Но если когда-нибудь покину его, то буду вспоминать с благодарностью.

Вадим Муратханов

Беседовал Санджар Янышев

На карте: Территория Согдийской области Таджикистана «полуостровом» вдаётся в Узбекистан

В начале текущей недели Согдийскую область Таджикистана посетила группа из 30 предпринимателей и промышленников из соседней Ферганской области Узбекистана. В течение двух дней в сопровождении зампредседателя Согдийской области Таджикистана они посещали промышленные предприятия, исторические, культурные и памятные места городов Худжанда и Исфары. В частности, гости побывали во Дворце Арбоб, историко-культурном комплексе «Истиклол», возложили цветы к памятнику таджикско-персидского поэта XIV века Камоли Худжанди, а также приняли участие в вечере поэзии и музыки, который состоялся в Доме-музее этого поэта.

По словам завотделом информации и анализа администрации Согдийской области Музаффара Юнусова, визит узбекских гостей был неофициальным. «Визит носил характер культурного обмена, - сказал Музаффар Юнусов. – Однако такие встречи сулят надежду на потепление охладевших узбекско-таджикских взаимоотношений. Народная дипломатия всегда эффективна и приносит адекватные плоды». Следует отметить, что бизнесмены приехали по инициативе узбекской стороны.

А в середине первой декады октября по приглашению супруги и сына известного певца, Народного артиста Узбекистана Шерали Джураева Ташкент посетил Народный артист СССР Джурабек Муродов. Он и другие эстрадные исполнители Таджикистана – Шабнами Сурайё, Нигина Амонкулова и Джонибек Муродов – приняли участие в презентации нового альбома младшего сына Джураева, а также в концерте популярного артиста Озодбека Назарбекова, где на одной сцене с ними выступила узбекская поп-звезда Юлдуз Усманова.

Эти, казалось бы, рядовые поездки на самом деле являются знаковыми для народов двух соседних государств. Жители Таджикистана, особенно районов республики, граничащих с Узбекистаном, надеются на скорейшее улучшение взаимоотношений между нашими странами. В частности, они возлагают большие надежды на упрощения порядка перехода границ хотя бы для тех граждан, которые проживают в приграничных районах. От этого выиграют граждане обеих стран, уверен житель Матчинского района Таджикистана Джура Юсуфи.

Джура Юсуфи

«Я прекрасно помню, как в советские времена жители соседнего с нашим Букинского района Ташкентской области свои выращенные бахчевые культуры реализовали в основном у нас в Матчинском районе. Наши ребята покупали у них оптом помидоры, огурцы, лук, чеснок, капусту и перепродавали в других районах области, а также соседней Киргизии. Так продолжалось почти до 2000-х годов. Потом, начались ограничения в переходе границ. Хотя жителям приграничных районов было позволено находиться без виз на сопредельной территории в радиусе до 30 километров и в течение пяти суток. Настала пора возобновлять функционировавшие ранее приграничные продовольственные рынки, что дает возможность гражданам продавать свои товары, не выезжая далеко от дома. Все мои сограждане ждут упрощения правил перехода границы. Надеюсь, этого ждут и наши узбекские братья и сестры. Ведь мы тысячелетиями жили бок о бок и очень привыкли друг другу. У нас одна религия и одно кладбище», - говорит Джура Юсуфи.

Один из некогда самых оживленных пограничных контрольно-пропускных пунктов (КПП) – «Джартепа» между Пенджикентским районом Таджикистана и Самаркандской областью Узбекистана – в настоящее время закрыт. Однако в рамках проекта автомагистрали Айни-Пенджикент данная международная дорога должна присоединиться к Узбекистану. Поэтому с обеих сторон воздвигаются современные сооружения таможенных постов. Узбекская сторона уже завершила их строительство, а таджикская сторона ведет работы на последнем этапе.

«Строительство этих объектов сулит надежду, что, наконец, граждане двух соседних республик смогут свободно переходить госграницу и гостить у своих родных и близких, проживающих по обе стороны, - говорит житель города Пенджикент Шохин Облокулов. – Участие президента Таджикистана Эмомали Рахмона в похоронах Ислама Каримова было знаком уважения к узбекскому народу, и, по-моему, узбекские власти это поняли, потому что после этого по поручению и.о. президента Узбекистана Шавката Мирзиёева Душанбе посетил министр иностранных дел Абдулазиз Комилов. Надеемся, что это является первой ласточкой возобновления традиционной дружбы между двумя соседними народами».

В советские времена граждане Таджикистана и Узбекистана свободно пересекали символические границы, заключали браки, создавали семьи. Несмотря на существующие ограничения, люди и сейчас встречаются и женятся. По неофициальным данным, только на севере Таджикистана ежегодно заключается около 200 браков между гражданами двух стран.

Следует отметить, что ухудшение узбекско-таджикских отношений началось в конце 1990-х годов. Было прервано прямое авиасообщение между странами, Узбекистан в одностороннем порядке ввел визовый режим с Таджикистаном. Заодно Узбекистан заминировал обширные участки вдоль узбекско-таджикской границы, обосновав это угрозой прорыва исламских боевиков с территории соседней республики. Однако, за последние шестнадцать лет ни одного случая проникновения боевиков или подрыва на минах каких-либо экстремистов не зафиксировано. Зато в результате разрывов мин погибли и получили ранения сотни мирных таджикистанцев.

Сейчас из 18-ти КПП на узбекско-таджикской границе работают только три. Введенные ограничения обернулись не только уменьшением количества взаимных поездок граждан двух соседних государств, но и резким падением торговли между ними. Если в начале 2000-х годов товарооборот между Таджикистаном и Узбекистаном составлял $500 млн, то в 2015 – всего $12 млн, тогда как существующий потенциал исчисляется миллиардами.

Негматулло Мирсаидов

- Почти четверть века межгосударственные отношения Таджикистана и Узбекистана определяли амбиции двух лидеров - Ислама Каримова и Эмомали Рахмона. Не хочу ничего плохого говорить о президенте Узбекистана, ибо не в наших правилах осуждать покойных, но поскольку он наложил серьезный отпечаток на жизнь региона в определенный исторический момент, скажу о том, почему между двумя самыми близкими народами Центральной Азии формировались отношения ненависти и вражды, возведенные в ранг государственной политики. При всех своих положительных качествах (высокий уровень интеллекта, культуры и образования, настойчивость, убежденность в правильности избранного пути) Ислам Абдуганиевич, на мой взгляд, был довольно упрямым, обидчивым, подозрительным, как все диктаторы, человеком. А молодой президент Таджикистана Эмомали Рахмон оказался из числа не менее амбициозных политиков, который сразу дал понять всем, что с позиции высокомерия с ним лучше не говорить. Столкновение характеров при решении региональных вопросов в середине 90-х привели к резкому охлаждению межгосударственных отношений.

Уход с политической арены Ислама Каримова, на мой взгляд, должен снять напряженность в двухсторонних отношениях. И это происходит. Разумеется, не стоит ожидать разворота на 360 градусов, но отношения двух стран и народов должны нормализоваться. Что сейчас заметно, стороны отказались от истерии, взаимных упреков и обвинений. Постепенно снимается тот психологический стресс населения, образовавшийся в результате враждебной политики по отношению друг к другу. Первым готовность к налаживанию отношений выразила таджикская сторона. Впервые за долгие годы в разного рода мероприятиях в Таджикистане стали звучать узбекские песни. Узбеки отвечают тем же. Это все только создает дружественную атмосферу. Однако, стороны пока конкретных действий не проявили. Видимо, и не могут проявить до тех пор, пока Шавкат Мирзиёев не подтвердит роль лидера в своей стране.

При этом все же не стоит забывать о двух вещах. Первое, насколько Мирзиёев будет свободен в принятии решений, даст ли поддерживающий его клан такую свободу? Второе, намерен ли Узбекистан изменить или существенно корректировать курс Каримова? В настоящее время создается ощущение, что узбекское руководство пытается наладить отношения с соседями, выйти из изоляции, однако, не считая встреч министров иностранных дел двух стран и рабочих встреч Межправительственной Комиссии по делимитации и демаркации границы между Узбекистаном и Кыргызстаном, ничего другого нет.

Одним из действенных шагов по налаживанию отношений с Таджикистаном могло бы стать изменение порядка пересечения границ, то есть приведение данного порядка хотя бы в соответствие с визовым режимом, когда функционировали бы контрольно-пропускные пункты, а население приграничных районов свободно передвигалось через границы. Казалось бы, ничего сложного нет в открытии хотя бы дополнительно одного или двух КПП, но этого не происходит.

Некоторые средства массовой информации поспешили назвать в числе конкретных шагов недавнее посещение большой группой узбекских предпринимателей Согдийскую область. Должен сказать, что причиной данного посещения была свадьба в Исфаре, которую играл известный в деловых кругах России, Узбекистана и Таджикистана человек - Илхом Шокиров. Ведь не могли известные люди, в числе которых были и госслужащие, игнорировать власть. И потому был придуман план посещения достопримечательностей региона, хотя это, наверняка, было интересно гостям. Кстати, Илхом Шокиров и [вице-премьер узбекского правительства] Рустам Азимов - сваты. Сын Шокирова женат на дочери узбекского вице-премьера. Есть слухи, что теперь Илхом Шокиров породнился с Шавкатом Мирзиёевым, выдав дочь за его родственника. Безусловно, этот бытовой момент тоже может сыграть положительную роль в формировании новых межгосударственных отношений. Необходимо просто повременить и дождаться выборов президента в Узбекистане. Тогда многое может проясниться, в том числе и то, как в будущем поведет себя узбекская элита.

Азиз Рустамов