Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Somus!

Рассылка закрыта

При закрытии подписчики были переданы в рассылку "Женский клуб о красоте и стиле жизни bahurka.ru" на которую и рекомендуем вам подписаться.

Вы можете найти рассылки сходной тематики в Каталоге рассылок.

←   Апрель 2007   →
 1
 2
 3
 4
04.04.2007
00:25:27
08:07:13
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
17.04.2007
00:17:43
12:12:08
18
19
19.04.2007
00:35:18
12:16:09
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
Автор
Павел

Статистика

335 подписчиков
-3 за неделю
←   Все выпуски   →

Пушкин и Чехов


 
ежедневная рассылка Somus!
2007-04-07 
Пушкин и Чехов
Пушкин и Чехов

…Пушкин - тога, Пушкин - схима,
Пушкин - мера, Пушкин - грань..
Пушкин, Пушкин, Пушкин - имя
Благородное - как брань
Площадную – попугаи...

М. Цветаева

  Начать эту статью сперва захотелось с известного довлатовского анекдота про лорда Байрона и писателя Наровчатова. Но по счастью ошибку удалось осознать раньше, нежели строить выводы, исходя из неверной посылки.

  Пушкин был молод, красив, здоров, его любили женщины и баловали друзья, он выходил сухим из воды в то время, когда за меньшие прегрешения молодой дворянин мог обеспечить себе лет двадцать каникул в прекрасном климате на казенные деньги. Драматичность его судьбы в последние годы жизни – долги, цензура, многочисленное семейство и необходимость прогибаться под мнение света – по счастью не коснулась «Повестей Белкина». Это проза сотворенная легким пером баловня судьбы, воистину каприз гения. Печаль его светла, торжественность иронична, пафос момента подобен сурьме и румянам мадам Жаксон на свежем личике деревенской барышни.

  Чехов – даже в самых безоблачных своих вещах – остается циником и скептиком. Его юмор всегда горчит, его героев не утешают иллюзии. О молодом Чехове вспоминают, как о весельчаке и душе компании, но герои его произведений одиноки. Вроде шуточка – скатиться на санках с миленькой гимназисткой и в минуту острейшего страха шепнуть «Я люблю вас» - пусть гадает – почудилось ей со перепугу или вправду признался в чувствах любезный друг. …Как бросить камешек в протянутую руку. Пушкинские герои брали сердца, чеховские - разбивали, может быть потому, что их собственные были треснутыми – такова жизнь.

  Рассуждая об этом контрасте можно поговорить о жанрах рассказа и новеллы у двух величайших мастеров малой прозы позапрошлого века. Оба лаконичны, немногословны, прозрачны – та кристальная четкость образа, коей удается достичь немногим поэтам. Оба пишут глаголом, действием – «экшен» как сказали бы наши критики. Сюжеты непредсказуемы, от поворотов захватывает дух, героями повествования становятся обычные люди – узнаваемые, понятные и близкие современникам. Не парадный портрет, не злая сатира, не возвышенный образ – сосед по дому, приятель, родственник.

  Всем нам встречались Душечки и Попрыгуньи, романтические Владимиры и мстительные упрямцы Сильвио. Ну, подумаешь, звали Иван Иванычем, а вместо пули – докладная записка куда положено. Но ведь стрелять – не стал. Стремление надеть маску, примерить к себе героя вообще свойственно читающей публике. Если не трогать лирические абстракции, кои можно надеть разве что на колено водосточной трубы, узнавание есть одна из важнейших составляющих ценности художественной литературы.

  Ты не один – вот в Элладе один слепец написал про проныру, которого двадцать лет ждала дома старуха-жена, а в Британии вылез на сцену рассказ про наивного короля, чье сердце в клочья порвали дочки. И твои неприятности – отражение, тень следа грандиозных сапог героя. Книжный ты всегда больше, возвышенней, ярче чувствует и сильнее болит. Пьет с надрывом, упиваясь слезой комсомолки и лихорадочным липким потом на шейке больного мальчика – он говорит «папа» а ты умиленно-хмельной восхищаешься детским лепетом… Записная реальность превращается в лакированную иллюзию стоит лишь поместить ее на бумагу, распечатать подсвеченный негатив… Но вернемся к нашим прозаикам.

  Итак – достоверный и иронический реализм Пушкина был новым словом для русской литературы. В его простых, безыскусных историях – суть, основа для всех рассказов и повестей позапрошлого века. Тут и душевный конфликт и выбор между долгом и совестью и возвышенная любовь и история падшей девушки и кошмар пьяницы – в трехстраничной истории гробовщика мне почудились разом все повести с хутора близ Диканьки. Герои Пушкина не хороши и не плохи – автор не судит их и не наставляет – позволяет им быть такими, как их создала природа, разве что чуть утрируя выпуклые черты.

  Чеховские маленькие люди порочны, гротескны в большинстве своем. Что удивительно – его сильные и добрые мужчины, профессора, врачи – всегда с душевным изъяном, гнильцой, слабиной. Они изнывают от скуки и пошлости жизни, ищут выход, словно слепые кутята тычутся мордами в черное брюхо. Их порядочность выглядит кандалами, честь – оковами на слабых руках, страсти мучительны и грязны, словно эротические кошмары подростка, не позволяющего себе мастурбировать. Его женщины в большинстве своем – истерички, дурочки или дурищи, манерные, лживые, бездарно развратные, не видящие смысла в собственной жизни, или полные гражданского пафоса – лучше б они этот смысл не находили, глядишь бы и замуж кто взял. Трогательность, жалкость его слабогрудых красавиц уравновешивается пятнами от варенья на засаленных платьях жен и хищными пальцами роковых женщин. Чехов как настоящий врач создает анатомический атлас в своих рассказах и сочувственно, трогательно, заботливо даже описывает все уродства и изъяны человеческих душ.

  Достоверность переживания фотографически точна. Когда вслед за автором мы прикасаемся к истинному безумию, вслед за доктором палаты номер шесть потихоньку теряем рассудок и умираем от страха и непонимания под кулаками сторожа… Мало в русской литературе описаний страшнее чем приют для умалишенных и минута прозрения – до скончания дней мне, безумцу, сидеть здесь с другими, скорбными духом, слушать скрипучий тенор жида Мойсейки, ощущать тяжкий смрад идиота – каждый божий день, без возможности выхода и спасения, ни родня, ни друзья ни господь не откроют двери палаты.

  Нечто подобное было у Кафки с его студентом, превратившимся в кошмарное насекомое… Но Чехов работает проще, без искусственных вывертов обезумевшей мысли. Влезем в шкуру собаки, голодной рыжей дворняжки – с полным, артистичным, кастанедовским даже перевоплощением. Увидим собачьим глазом пыль под кроватью, лакомую куриную косточку, большие крылья шумного гусака и страшную его смерть. Безотчетный ужас животного перед гибелью – звери тоже боятся смерти, просто не знают, что их ждет. Болезненно яркая по ощущениям темная ночь, хрипы птицы, шумное дыхание, шорох беззвучных шагов по комнате и собачий скулеж – неразумная тварь умеет изнывать от тоски не хуже, чем человек. Чехов страшен.

  А Пушкин прост. Прост, как хлеб насущный, как ключевая вода, как дубовые рощи и заснеженный, долгий тракт. Его герои живут обычной, обыденной жизнью, с аппетитом едят и пьют, вкусно мерзнут, влюбляются от души и следят за хозяйством, не забывая за нежным чувством ни об охоте, ни об оброке, ни о бочках и сундуках в кладовой. Гулять так гулять, стрелять, так стрелять. Любить так разбить сердце или побаловаться высокой романтикой или вступить в пристойный законный брак. Потерять – так скорбеть от души, до последнего, тешить соседских детишек орехами и свистульками.

  Мир Пушкина – вся Россия, пересеченная проезжими трактами – катишь себе на тройке до ближней усадьбы, а там отнюдь не бедная Лиза нянчит третье дитя подряд и с усмешкой рассказывает, как ее драгоценный супруг собирался жениться на дурочке Акулине… И снова – моченые яблоки, куры, запах свечки и воркотня кормилицы. А супруг все читает «Северную Пчелу» и играет с соседями в безик и при жене не заглядывается на румяных, задастых горничных.  Герои Пушкина не задают себе лишних вопросов – хочется воевать, так поедут в Грецию защищать от врагов чужое отечество. Хочется справедливости – в Петербург, к возвышенным и прекраснодушным, решать судьбу России в офицерском собрании, кричать: «Тираны» Заря свободы!» и говорить, говорить, пока серое петербургское утро не разгонит по постелям самых неугомонных.

  Онегин с его заунывным сплином случится позже. А герои повестей Белкина полны жизни. И относятся к жизни просто – как к метели или падению с лошади в неподходящий момент. И умирают просто, покорно. Недаром в это же время Пушкин писал «Маленькие трагедии» и свое невольное заключение в Болдино сравнивал с пиром во время чумы. Кажется, что он слишком любил жизнь для того, чтобы по настоящему поверить в смерть.

  Достоверность Пушкина – описательна, вещна – распорядок ночей и дней в деревенской усадьбе, изба станционного смотрителя – воистину мученика четырнадцатого класса, источенные пулями стены и обед, приготовленный отставным солдатом. Притча о блудном сыне в лубяных картинках по стенам – словно ружье, которому надлежит выстрелить, но повешенное не за ради попасться под руку – просто здесь его место. Баночка английских белил – и чувствуешь в руке тяжесть круглой коробочки с фарфоровой инкрустацией на простой крышке. …Дуня, одетая со всей роскошью моды, сидела на ручке его кресла, как наездница в своем английском седле… Картина в духе Кипренского. Платье непременно со шлейфом, открытой грудью и руками, волосы девушки сложены в выпуклую прическу, в ушах небольшие серьги, она с любовью и трепетом смотрит на своего повелителя – но не скромной домохозяйке, не исчахшему в кущах фэнтези воображению дополнять робким лепетом прелесть работы Мастера.

  Итого подводя итоги небольшого поверхностного экзерсиса: сходство рассказов Пушкина и Чехова, их родство – в любви к людям, пристальном внимании к каждому движению души обывателя. Их герои – отнюдь не герои, их судьбы не исключительны, их поступки обыденны, обстоятельства, выводящие их на страницы произведений удивительны, но отнюдь не сверхъестественны. Мне всегда казалось, что историю из «Метели» Пушкин подслушал у кого-то из своих друзей – с молодцов того времени сталось бы обвенчаться с неизвестной красавицей, заплутав в незнакомой местности. О Чехове и говорить нечего: его рассказы – фотоальбомы или даже кинохроника – начало века в черно-белом медленном движении пленки, под хрип аппарата и чуть слышную брань новичка-оператора. Их различие – метод лечения. Чехов – горькое, но целительное снадобье. Пушкин – живая вода – просто вода и все. Читаешь – как пьешь ее – прохладную, свежую, из запотевшей глиняной кружки. И покой сходит в душу с каждым глотком.

Автор:  Ника Батхен
Продолжение будет завтра!

Рассылки Subscribe.Ru
Somus!
SOMUS - он-лайн журнал для умных женщин
Автопилотка.ру - автомобильный журнал для женщин

В избранное