Поэт-сказочник, писавший на идиш для детей. Для всех детей в мире.
Так что вы садитесь поудобнее, а я буду рассказывать так, как рассказывают на идиш. Потому что идиш в моём сердце. На нём говорили мои дед и бабка – между собой, когда хотели посекретничать. Это потайное наследство моего отца, и это – особый язык. Женский. Потом что на нём говорили женщины, а мужчины у евреев говорили мало. Молились – на иврите, в работе приходилось говорить на тех языках, среди которых остановились на время - ведь в будущем году непременно в Иерусалиме! - колёса еврейской судьбы,
а на женском … ну, разве пели только? Такой это был язык, кухонный, уличный, песенный и колыбельный. И ритм его такой – сердечный, материнский, мягкий. Речь-трава. А если ещё такой же гениальный переводчик…
«Пройдёшь ты дорогою длинною,
Дорогою длинною-длинною,
Минуя страну журавлиную,
Минуя страну лебединую.
Зимою и летом
Ты будешь в пути,
Пока не найдёшь
То, что надо найти».
Тихо. Без грохота и литаврения. Как над колыбелью. Шепчет в затылок маленькому человеку, ещё полному страха перед миром, отпуская в первый путь – от стула до стола, уже знает, что страны лебединые и журавлиные, и ни в одной нельзя задержаться надолго. Но не плачет.
«Пусть плачут сосульки,
Пусть плачут туманы,
Дырявые крыши
И старые краны,
Худые корыта,
Оконные стёкла
И грустная шляпа,
Что в дождик намокла:
Кап-кап,
Кап-кап,
Кап-кап.
Но мы не сосульки,
Но мы не туманы,
Не крыши худые,
Не медные краны,
Ведь мы с тобой,
Как известно, мужчины,
И нам же нельзя
Безо всякой причины:
Кап-кап,
Кап-кап,
Кап-кап»
Вот так. Серьёзно, ласково и просто. Почти невероятно. И уже не почти, а совсем невозможно представить, чтобы мир детства, мир послевоенного детства был бы целым без слов этого старого сказочника. А сказку-то он умел сделать из всего. Ни золота не надо, ни дворцов, ни феи-крёстной. Только хлеба кусок, живого и тёплого:
«А что может быть
Правдивее хлеба?
Отрежешь ломоть –
И сразу тепло.
В сказках, как в жизни,
Земля и небо,
Солнце и тучи,
Добро и зло».
У Дриза было.. нет. Я не хочу так. Почти все мои годы пришлись на «было» о человеке, который не просто был со мной, а есть, и будет, пока поются детские песенки и читаются стихи уже нашим детям, а скоро и внукам. У стихов Дриза, скажу я – есть и пребудет, конечно, редкое свойство – достоинство. Мудрец и с ребёнком разговаривает на равных, уважительно и доверчиво. И дитя выходит на дорогу, зная, что искать-то чудеса и то, что нужно найти (а чего же стоит искать в мире, кроме чудес?) надо рядом. В старом
буфете, где дедушкин кубок хрустальный (ох, ну и кому какое дело, что это пасхальный кубок, той Пасхи, которая ещё Песах), что нужно смотреть и на травинку, и на облако, и на солнце в луже. Мир становится плотным. Ничто не может предать, изменить, обмануть, обернуться не тем, что есть – потому что всё это дважды и трижды проникнуто жизнью и живо.
«Я люблю комочек глины
разминать в ладони
и при этом напевать:
«Кони мои, кони…
о далёком детстве
вспоминать люблю я:
вот опять из глины
скакуна леплю я».
Ну, и потому мудрец таков, что всегда рядом с ним Энык-Бенык, взаправдашный волшебный мальчик, «Энык-Бенык знает всё», ясная память:
«Радуйся, телёнок,
Радуйся, козлёнок,
Радуйся, собачка,
Прыгай, поросёнок,
Радуйтесь, щенята,
Кошка и котята,
Квочка и цыплята!
Нет счастливей дня –
В первый раз за хлебом
Мама шлёт меня!»
И потом уже можно легко низать истории одну за другой, о том, как привезли в новый двор дерево, о волшебной скромнице виолончели, о пароходе из кубиков, о том, как дедушка был паровозом, о том, как
«мы будем ехать:
Дзинь-дзинь!
И в тот далёкий-далёкий день
На круглых
Бесшумных
Лёгких
Колёсах
Мы въедем
В свою неизвестную осень,
Которую мы ещё не листали,
Которую мы ещё не читали!»
Путешествие детей и мудрецов, лучшее в мире странствие, основа самых волшебных историй – одно, общее. В одном воздухе пролетает серебристая паутинка, скользит по детским пальцам, прилипает к бороде мудреца.
Так и должно быть. В этом – покой.
И можно бы вспомнить сейчас потрясающее стихотворение, в котором вся жизнь и детство – одно, неразделимое, но ему будет время, а пока – ну, как я уйду и ни слова не скажу вам о Хеломе?
О Хеломе, в котором, - «трудно поверить, не спорю я с вами», - не было бань, и «от самых бедных до самых богатых все мылись в корытах, тазах и ушатах», и потому складывали для новой волшебной бани печи из масла – из лучшего сливочного масла! О Хеломе, в котором были дивные обычаи и где суд вершили, как положено волшебному местечку, семь еврейских мудрецов. Ага. Почти что те самые. Семь страшных…ох, да страшно смешных еврейских мудрецов, распевающих магическое «чирибим-чирибом» и судящих, что
«доски строгать ты строгай, не ленись, но только клади их – строганным вниз!».
«Люди разные повсюду. Эти глупы, те умны.
А в местечке, как известно, жили умники одни:
На дорогах умники,
На порогах умники,
На крылечках умники
И на печках умники,
На лавках, на перинах,
В корытах и в корзинах…
Вот какое счастье,
Просто-таки счастье!
И собрались семь старейших и умнейших на совет,
Чтоб решить, ну что же делать? От мышей спасенья нет!
Рассуждали, обсуждали и гадали семь ночей.
Наконец решили: кошки нас избавят от мышей –
Кошки на дорогах,
Кошки на порогах,
Кошки на крылечках,
На чердаках, на печках…»
Ага, уже улыбаетесь. Ну да, да, эти забавные сказки – они же просто уснули где-то внутри, и когда их рассказывают – они припоминаются, словно сами собой, живое слово за живым словом, а потом остаются, уже вынутые, ясные, памятные, тёплые.
Остаются насовсем.
Ну, а теперь то, обещанное – где детство – вся жизнь. И где вся жизнь – от детства до встречи последней.
Оно называется «Прятки».
Мы играли в прятки:
Я,
Анька голубоглазая,
Рива,
Еся,
Зося
И Петя курносый.
Я спрятался за деревом.
А они должны были меня искать.
Они должны были меня найти.
Я слышал их голоса.
Они были рядом,
Близко-близко.
Казалось, вот-вот
Меня найдут.
Но они пробежали мимо.
Они забыли про меня.
Они забыли меня найти.
Так я простоял всю весну,
Всё лето.
Осень роняла листья
К моим ногам.
Зима нахлобучила на меня
Белоснежную шапку.
А я всё стоял, ждал.
Я слышал их голоса:
Голос Аньки голубоглазой,
Голоса Ривы, Еси и Зоси,
Голос Пети курносого,
Но они пробежали мимо.
Они забыли меня найти.
Я устал стоять. Прилег,
Укрылся теплой землей
И уснул.
Но однажды сквозь дрему
Я услышал звонкую капель,
Птичий гомон и детские голоса.
Я слышал их всё ясней и ясней.
Вот голос Аньки голубоглазой,
Вот голос Пети курносого,
Ривы, Еси, Зоси.
Они уже рядом.
Они положили цветы к моим ногам.
Всё же меня нашли.
Будьте здоровы, живите долгие полные годы. Читайте вашим детям Овсея Дриза, и не только. Помните родных и любимых.