В ниже приведённой работе автор делает выводы, что с 1950-х годов в нашей стране внедрена методика родовспоможения, которая зачастую приводит к повреждению шейного отдела позвоночника новорожденных.
Из монографии невропатолога
А.Ю.Ратнера «Поздние осложнения
родовых повреждений нервной системы»
(Казань, изд. Казанского университета, 1990 г.).
Вот что пишет А.Ю.Ратнер:
«В процессе общепринятого в акушерстве выведения головки и выведения плечиков плода манипуляциями с поворотом головы на шейный отдел позвоночника плода падает непомерная нагрузка. Именно в этот момент и бывает слышен обычно треск и хруст» (стр. 15).
И далее:
«Недекларируемая в руководстве, но часто существующая на практике тактика подавления потуг при извлечении плода, при этом неизбежна тяга за голову – и, следовательно, вытягивание туловища плода за шею, с той же степенью опасности для позвоночной артерии» (стр. 15).
Стояла в лесу сторожка, а в сторожке жил лесник с женой. Жили они в лесу не мало годов, хозяйством обзавелись - на дворе у них и коровка, и овечки, и в дому всего вдоволь. Одно плохо - бездетные.
Говорила жена леснику:
- Несчастливые мы с тобой, Матвеюшка. Есть у нас что поесть, есть что обуть-одеть, а вот детками мы с тобой не разбогатели.
- Ну что ж поделаешь, - отвечал лесник, - значит судьба наша такая - одним век вековать. А без детей, конечно, скучно.
Вздохнул лесник. Вздохнула лесничиха. И на том разговор кончился.
Бывало, что лесник и сам про то речь начинал:
- Эх, были бы у нас детишки, Пелагеюшка, веселее в избе-то было бы. А то живём без году двадцать лет, а поколения от нас нет и нет. Некого нам растить-воспитывать, не на кого порадоваться. А как подойдёт старость, кто нас с тобой тогда спокоить будет?
- Ну что ж, - говорит Пелагея, - видно, так нам на роду написано. Сам говоришь: "Судьба наша такая". Немилостивая она к нам - не даёт счастья деток понянчить.
Повздыхают, поохают, и опять разговор весь.
Вот принялся лесник на зиму дрова готовить. Привёз сухостойнику, перепилил плашки на полешки и стал в поленницу складывать. Складывал аккуратно полено к полену, а которые сучклявые или коряжистые, те в сторону откидывал. "Не нами, - говорил, - сказано: кривое полено всю поленницу портит".
Складывал он, складывал, и попалось ему одно полешко берёзовое: ствол надвое расходится, будто ноги, а от тех мест, где бы плечам быть, два сучочка отходят, будто руки. Поглядел на него лесник и зовёт жену:
- Выдь-ка, Пелагеюшка, посмотри, какое полено диковинное - вроде на человечка похоже.
Вышла жена и тоже признала: сучочки-то словно ручки и ножки у дитя малого. Дай-ка я его в избу отнесу.
Подхватила она полено, унесла в избу, в старую шаленку завернула да на печку положила:
- Погрейся, - говорит, - на печке в тёпленьком местечке.
И стала лесничиха с этим полешком нянчиться - и всё его завёртывала да перевёртывала. А лесник Матвей того и не видел, он весь день в лесу на обходе, да и ночью нет-нет да и выйдет поглядеть-послушать, не балуется ли где топоришком какой-нибудь порубщик.
Раз вечерком пришёл Матвей с обхода, а жена по избе из угла в угол ходит, на руках полено укачивает да припевает:
- Что это ты, Пелагеюшка, никак в куклы принялась играть? Больно уж не по годам игру затеяла, ты ведь не молоденькая.
Поглядел он, а у неё полено разнаряжено: и рубашоночка на нём, и чепчик с лентами, и пелёночка беленькая с кружевами. Всё как и быть должно на настоящем дите. Хотел Матвей жену пожурить, да пожалел: "Скучно ведь ей, - думает он, - всё одна да одна в избе, и поговорить ей не с кем. Пусть хоть с куклой позабавится, коли ей это любо".
Лесничиха полешко на кровать уложила и стала мужу ужин собирать.
Вот сидит лесник, ужинает. А жена к нему рядышком подсела и ласковым голосом подговаривается:
- У меня к тебе, Матвеюшка, просьба будет.
- Какая такая просьба?
- Пообещай, что исполнишь, - тогда скажу.
Лесник подумал и говорит:
- А разве я когда не исполнял твои просьбы? И не грех ли тебе с такого подхода начинать: "Пообещай, так скажу"? Ведь сама знаешь - всё, что тебе надо, я всегда исполняю.
Тут жена и высказала свою просьбу:
- Сделай, Матвеюшка, нашему сыночку зыбочку.
Лесник даже куском поперхнулся:
- Да ты что, - говорит, - сдурела на старости лет? Надо же такое придумать: "Сделай, Матвей, для полена зыбку". Я ещё не совсем рехнулся, чтобы в куклы играть.
А жена просит, не отстаёт:
- А ты, Матвеюшка, не для полена, а потрудись с лёгким сердцем. Может, усовестится наша с тобой судьба и пошлёт нам настоящее дитё. Сделай, Матвеюшка, зыбочку, уважь мою просьбу. Ведь ты уже пообещал.
- Ну ладно, говорит лесник, - отвяжись! Раз пообещал, то и сделаю.
У лесника, конечно, дело служебное, трудно досужий часок выбрать. Всё же принялся он зыбку делать, где утречком пораньше урвёт часик или полчасика, где вечером маленько попилит да построгает. Хотел он сделать тяп-ляп, как-нибудь, было бы лишь подобие зыбки. Да нет, не взяла рука по-нарошному делать, смастерил он зыбочку, не стыдно и настоящего младенца в такой покачать. Отдаёт он зыбку жене и говорит:
- Получай, Пелагеюшка. Забавляйся. А то и вправду - скучно тебе.
Повесили они зыбку как полагается. Пелагея на неё кисейный положок накинула, положила поленце в зыбку и говорит:
- Погляди-ка, Матвеюшка, как в избе-то хорошо стало! Будто и свет по-другому светит.
А Матвею что-то взгрустнулось. Вздохнул он и говорит:
- Верно! Лучше в избе стало: и светлее и веселее. Только ведь это всё одна видимость, а дитя-то нету… Ладно, хоть от людей далеко живём, никто к нам не приходит, некому над нами посмеяться.
Подумал он, подумал да говорит:
- А вот скоро в лесу прочистка начнётся, народу здесь много; может, и к нам кто в избу заглянет. Так уж ты, того, Пелагеюшка, к тому времени сними зыбку-то да спрячь. А то ведь от людей стыдно будет.
Сильно обиделась Пелагея на эти слова. Говорит:
- А вот не буду зыбку снимать! Пусть люди подумают, что и у нас с тобой дитё есть. Никакого стыда в том нету, что зыбка висит. А для меня и стыд и горе превеликое, что детей у нас нет.
Так Пелагея расстроилась, что Матвей и не рад, что такой разговор завёл.
- Ладно, - говорит, - ладно! Делай как хочешь, я тебе ничего не говорю. Молчу. Молчу.
Ну и опять всё пошло по-хорошему.
Однажды ночью услыхал Матвей - встаёт жена с постели. Он её спрашивает:
- Ты чего поднялась?
А она:
- Ничего. Дитё покачать. Плачет что-то
Рассердился Матвей:
- Вот ещё выдумала! Какой от него может быть плач? Ведь это полено! Дерево! У него и голосу нет.
- Это как так "голосу нет"? А не ты ли сам мне сказывал, что в лесу каждое дерево по голосу знаешь?
- Ну и что же? - говорит Матвей. - Я, конечно, разбираю, какое дерево и как листьями шумит, какое и как поскрипывает, какое и как под ветром стонет. Какой же я был бы лесник, если бы я деревья по голосам не знал?
- Так, так! - говорит Пелагея. - Значит, ты от дерева голос слышишь, а я нет? Я, Матвеюшка, тоже не глухая. Я тоже слышу. А ты лучше спи себе и не говори мне ничего.
И принялась она зыбку качать да баюкалку приговаривать:
- Аю, баю, баю, баю,
А я зыбочку качаю.
А я песенку спою;
Баю, баиньки, баю,
Берёзынька скрип-скрип,
Серёженька спит, спит…
Под эту песенку Матвей и уснул крепким сном.
Как начали в лесу прочистку, стали люди к леснику в избу заходить - кто испить, кто погреться, кто варежки посушить. И, конечно, кто ни войдёт, всякий прежде всего зыбку видит. Говорят люди:
- А у вас, оказывается, в семействе прибавление. А мы и не слыхали!
И, конечно, каждый спросит:
- Сынок или дочка?
Пелагея только успевает отвечать:
- Сынок, милые, сынок, Серёженькой звать.
А сама положок на зыбке поплотней запахивает. Люди думают: "Дитя не кажет - видно, сглазу боится". И, конечно, в зыбку заглянуть стесняются.
Один дяденька лесника спрашивает:
- Ты что это, Матвей Иванович, таишься? У тебя сынок растёт, а ты помалкиваешь?
Матвей Иванович растерялся, застеснялся, глаза прячет и говорит, сам не зная, что:
- Уж какой там сынок! Не сынок, а, прямо сказать, берёзовый пенёк. Сдурела баба на старости, вот и утешается - зыбку качает…
Матвей Иванович сказал так одному, а тот другому, а другой третьему, третий пересказал куму, кум свату, а сват брату. Ну и пошёл разговор со двора на двор по всему селу:
- У лесника у Матвея сынок народился.
- А Матвей-то стесняется, говорит: "Сдурела баба на старости".
- А парнишку хвалит, говорит: "Здоровенький да крепенький, как пенёк берёзовый".
Вроде и те же слова, да по-другому повернули. А про то, что в зыбке берёзовое полено лежит, никому и в голову не пришло.
Ну в селе идёт своё, а в лесной сторожке своё.
Однажды ночью проснулся Матвей Иванович и слышит: сильная погода разыгралась. За окошком буран стонет и воет. Лес шумит и гудит. И кажется Матвею Ивановичу, будто в зыбке что-то возится да покрякивает. И не поймёт он - то ли правда в зыбке дитя сопит да шевыряется, то ли ветер за окном приплакивает. Стал он жену будить:
- Проснись, мать! Дитё-то вроде плачет.
Поднялась Пелагея и к зыбке:
- Ну-ну, миленький, нишкни, нишкни! Вот я тебя покачаю, вот я тебя прибаюкаю.
А дитё не унимается, плачет. Взяла его Пелагея на руки, развернула, перевернула. Опять принялась баюкать. И говорит:
- Это он к погоде так растревожился, к бурану. Ну-ка, отец, поуговаривай ещё ты его. Посмотри-ка на сыночка нашего - он уж и глазками глядит и ручонки тянет.
Матвей Иванович прямо-таки диву дался:
- Это как же, - говорит, - так? Неужели он и вправду так очеловечился? Как же ты сумела его этак выходить?
А Пелагея на это ему ответила:
- А вот так, Матвеюшка, и выходила. Я ведь всё к нему с заботой да с лаской. Это материнская ласка его отогрела. А от ласки материнской не то что дерево, а и камень оживеть может. Ну как теперь тебе - от людей стыдно не будет?
- Да нет, - говорит Матвей, - теперь что же. Дитё как следует быть! Давай теперь его растить да воспитывать, чтобы вырос у нас сынок и разумный, и честный, и к работе прилежный, чтобы и нам с тобой на утешение и чтобы от людей укора не заслужил.
И стали лесник с лесничихой сынка растить. Ничего для него не жалели, но уж и зря баловаться не позволяли. Нет! Ласка лаской, а строгость строгостью.
А зыбка в их дому оказалась счастливой: только-только Серёженьке маловата стала, родила Пелагеюшка сына. Не прошло двух лет, родила второго. И стало у Матвея с Пелагеей три сына. И все умные и разумные, и смелые и умелые, и на ученье и на всякие дела понятливые. И не только отец с матерью, а и все добрые люди на них любовались да другим ребятам их в пример ставили, особенно большака Сергея.
Конечно, и Матвея с Пелагеей хвалили - сумели они детей вырастить, и воспитать, и ко всякой работе приохотить.
* * *
То была сказка, а теперь будет к ней маленькая досказка.
Вот совсем недавно - только не подумайте, что в том самом селе, - нет! - совсем в другом месте, - шли две женщины из школы с родительского собрания. Одна волнуется и говорит:
- Удивляюсь! Где же отец с матерью были? Неужели не видели, какой у них оболтус растёт?
А другая на это сказала:
- Не следили за ним, пока маленький был, вот и вырастили дубину стоеросовую. Родители разные бывают. Иные и из пенька паренька смогут выходить.
Наверно, эта женщина что-нибудь слыхала про Матвея с Пелагеей.
