Литературное чтиво

Литературное чтиво Выпуск No 283 от 2005-10-12 Число подписчиков: 20    Александр БУШКОВ "ОХОТА НА ПИРАНЬЮ" Часть 1    Бег среди деревьев    Глава 4. Определенность      Мазур лежал долго, но к нему никто так и не посмел приблизиться. Он видел, как Ольга собралась было попросить сокамерников о помощи, но остановил ее взглядом - чтобы не напоролась на замечание. Она осталась лежать на животе, глядя на мужа с преувеличенно бодрым видом, однако в глазах стояли слезинки, скорее от бессильной злобы, чем от боли. Понемногу Мазур распутал руки сам - веревка оказалась самодельная, то ли конопляная, то ли льняная, завязанная не особенно хитрыми узлами а уж развязать ноги и вовсе было проще простого.      - Больно? - прошептал он Ольге на ухо, погладив по щеке.      - Обидно, - откликнулась она.      Пока он отсутствовал, сигареты и зажигалка улетучились. Дедуктивных способностей Шерлока Холмса тут не требовалось - Мазур уткнулся угрюмым взглядом в толстого дневального, и уже через минуту тот заерзал, занервничал, а через две осторожно приблизился и протянул издали захапанное.      Мазур с Ольгой выкурили по сигаретке, отчего жизнь вновь несколько повеселела.      Но вскоре жить стало угрюмее. По Ольгиному ерзанью и многозначительным взглядам в сторону параши нетрудно было догадаться, в чем сложность. Ему и самому давно пора было переведаться с этим немудреным изобретением цивилизации - и, хочешь не хочешь, но придется идти на мелкие компромиссы...      - Придется, малыш, - прошептал он, пожав плечами. - Нигде не сказано, что правила нельзя выполнять с презрением...      Вздохнув, Ольга с самым каменным выражением лица обратилась к толстому:      - Животное дневальный, разрешите посетить вашу парашу.      Тот недвусмысленно тянул время, наслаждаясь призраком куцей властишки, и наконец с неподдельной важностью кивнул:      - Животное гостья, разрешаю посетить мою парашу. Мазур, завидев, как Ольга мнется, сделал остальным выразительный жест, чтобы отвернулись.      Немного погодя и сам, плюнув временно на гордую несгибаемость, запросил согласие на посещение. Жизнь научила его смирять гордыню, и все же он с превеликим трудом вытолкнул из горла:      - Спасибо, госпожа параша, за ваши ценные услуги...      Тем и плохи компромиссы в подобной ситуации: делаешь шажок за шажком, уговаривая себя, что все это не более чем вынужденная игра - и сам не замечаешь, как переступаешь грань, за которой компромиссы превращаются в покорность...      В три часа дня окошечко распахнулось, и караульный лениво рявкнул:      - Животное Чугунков, жрать!      Толстяк ссыпался с нар и прямо-таки бегом кинулся к двери, откуда вернулся с миской и кружкой с водой. Так выкликнули всех по очереди-Мазура с Ольгой напоследок. С поганым осадком в душе Мазур откликнулся на команду:      - Животное Минаев, жрать!      Компромисс номер два - можно оправдать себя тем, что необходимо поддерживать силы... Как ни удивительно, процесс кормежки не содержал в себе ничего издевательского. Пайка состояла из приличного куска вареного мяса с вареной же картошкой, сдобренной то ли маслом, то ли маргарином. Что бы ни задумали тюремщики, голодом они пленников морить не собирались. Ничуть не пересолено, в самый раз. Ольга даже не справилась со своей порцией, и Мазур, чуток поразмыслив и перехватив голодный взгляд толстяка, прошел к нему и шепнул на ухо:      - Отдам, если обе наши миски вместо нас вылижешь...      Толстяк моментально согласился. Бог ты мой, каперанг, зло подумал Мазур, ты ж неприкрыто радуешься этой крохотной победе - до чего мелко...      Рано радовался. Вылизав миски, дневальный тут же кинулся к окошечку и завопил:      - Господин караульный, за новенькими замечание! Миски не вылизывают!      Ну погоди, сука, с нехорошим энтузиазмом усмехнулся Мазур. После отбоя узнаешь, как в былые времена на гауптвахте господа гардемарины делали "темную" таким вот, как ты...      Примерно через полчаса дверь камеры отперли, ввалился Мишаня с автоматом наизготовку, за ним степенно вошел пакостный старец Кузьмич. Оглядел всех, поклонился:      - Доброго всем денечка, постояльцы - и поманил пальцем Мазура. - Слезай, сокол, с нар, сходим поговорим с соответствующим человечком...      Мазур слез.      - Сядь, сокол, на краешек, и вот такую позу мне сделай, - Кузьмич показал.      Видя, что Мазур не торопится, прищурился:      - Огорчаешь ты меня, сокол. У жены и так еще попка не прошла... Хочешь, чтобы она опять за твой гонор расплачивалась?      Мазур сел на краешек нар и принял позу. Двое подручных Кузьмича внесли смутно знакомое приспособление - тяжелую доску с тремя отверстиями" одно побольше, два поменьше. С одной стороны - шарнир, с другой - петли.      И ловко, даже привычно, разведя доску на две половинки, сомкнули ее вокруг шеи и запястий Мазура, защелкнули замок. Мазур вспомнил, где видел такую штуку - в музее.      - У китайцев идейку сперли, старче?      - А они все такую колодку пользовали - сказал Кузьмич. - И китайцы, и маньчжуры, и монголы. Что ни говори, а умеют эти народы хитрые кандалы придумывать. Ну, руки ты, предположим, высвободишь, если дать тебе время. А светлую головушку куда денешь? Что-то не верю я, чтобы ты голыми руками замочек сковырнул... Шагай уж.      Мазур медленно пошел к двери. Тяжеленная доска давила на шею - а еще больше сковывала движения, тут узкоглазые придумщики с той стороны границы и впрямь проявили недюжинные изобретательские способности. Ладно, бывает хуже.      Вот когда они разрезали пятки и насыпали туда мелко стриженой конской щетины - тогда, действительно, не побегаешь. А замочек, если пораскинуть мозгами, сокрушить все же можно, попадись только подходящий металлический штырь, неподвижно закрепленный...      Он спустился с крыльца, остановился, ожидая подсказки.      - Во-он туда шагай, - сказал Кузьмич. - Видишь домик, где крыльцо зеленое? Туда и шествуй.      Мазур поднялся по зеленому крыльцу. Кузьмич, что твой швейцар, распахнул перед ним дверь и стал распоряжаться:      - Шагай вперед. Направо поверни. Стой. Открыл дверь. Мазур неуклюже вошел, повернувшись боком. В большой светлой комнате стоял стол из темного дерева, то ли и впрямь антиквариат начала века, то ли искусная подделка, а за ним восседал еще один ряженый субъект - лощеный, усатый каппелевский штабс-капитан: черный мундир с белыми кантами, колчаковский бело-зеленый шеврон на рукаве, символизировавший некогда флаг независимой Сибири, золотые погоны с просветом без звездочек, на груди - какие-то кресты местного значения. На столе перед ним лежали фуражка, лист бумаги и вполне современный "Макаров". Надменно обозрев Мазура, золотопогонник встал, скрипя сияющими сапогами, обошел пленника кругом, похмыкивая и пренебрежительно покачивая головой, - и неожиданно врезал под дых. В виде приветствия, надо полагать.      Мазур стиснул зубы, приложил все усилия, чтобы не скрючиться. Удалось, хотя крюк справа был неплох.      - Супермена, с-сука, лепишь? - поинтересовался штабс-капитан зловеще. - Я тебе такого супермена покажу, тварь большевистская, - пердеть будешь только по приказу... Смирно стоять, мразь!      Судя по его лицу, играть такую роль ему ужасно нравилось, пыжился невероятно. Однако он подошел слишком близко и тем самым неосмотрительно подставился. Мысленно прикинув положение офицеровых ног - которых он не видел из-за высоко вздернувшей голову колодки - Мазур молниеносно нанес удар правой пяткой. Штабс шумно рухнул на пятую точку, Мазур отступил на пару шагов, чтобы лучше видеть приятное зрелище. За спиной хихикал Кузьмич.      Корчился его благородие на полу недолго, вскочил, тут же охнул и скривился от боли, ступив на ушибленную ногу. Шипя угрозы и матерки, доковылял до стола, вытащил из ящика витую короткую нагайку, оскалился и собрался было пообещать некую ужасную кару - но сзади раздалось нарочито громкое покашливание Кузьмича, и штабс мгновенно притих, хотя и не без заметного внутреннего сопротивления. Кинул нагайку на стол, уселся, пошевелил усами:      - Ну, погоди, буду я твою бабу допрашивать...      - Убью, паскуда, - сказал Мазур.      - Ну хватит, орлы и соколы, - властно сказал Кузьмич. - Малость позабавились, и будет. Делом занимайтесь.      - Кузьмич, дай я хоть...      - Делом, говорю, займись, - в голосе старика звенел металл.      - Садись, тварь, - буркнул штабс, придвигая бумагу и доставая авторучку.      Мазур огляделся, опустился на крашеный табурет. Кузьмич примостился где-то в углу, так, что Мазур его не видел. Время от времени он определенно подавал какие-то условные сигналы - потому что штабс, то и дело бросавший взгляды через плечо Мазура, вдруг охладевал к избранной теме разговора, даже прерывал вопрос на полуслове.      Допрос, по оценке Мазура, выпал не из самых трудных. У штабса определенно были кое-какие навыки, не мог не служить в каком-то из ведомств, где допросы - хлеб насущный и рабочие будни. Но глубоко он не копал - видимо, не получил такого приказа. Перепроверил все, что было написано у Мазура в паспорте, немного поинтересовался военной службой - при этом не проявил никакого интереса к военным секретам и вообще к развернутым деталям, скользил по поверхности, словно бы заполняя не особенно длинную анкету.      Штатскому человеку, конечно, трудно было бы выдать себя за профессионального военного. Но военному моряку со стажем в четверть века, тем более прошедшему должную подготовку "морскому дьяволу", не столь уж трудно прикинуться пехотным майором, вылетевшим в запас после горбачев-драпа из Восточной Европы и прибившимся в охрану одной из питерских торговых фирм... Тем более на таком допросе, который можно со спокойной совестью назвать дилетантскими забавами. Бывает, конечно, что битый волк с умыслом прикидывается дилетантом но, здесь - Мазур мог прозакладывать голову - таким вариантом и не пахло.      В заключение штабс-капитан, упорно именуя Мазура "тварью" и "большевистской мордой", снял у него отпечатки пальцев - умело и быстро. И махнул на дверь в смежную комнату:      - Туда ступай, морда.      За дверью оказался неплохо оборудованный врачебный кабинет - вот только врач согласно местной традиции, с которой Мазур уже стал помаленьку свыкаться, был опять-таки словно бы позаимствован из дореволюционных времен: в черной тройке старинного покроя, стоячем воротничке с загнутыми углами, при темно-красном галстуке в белый горошек, золотом пенсне на черном шнурке и чеховской бородке. Эскулап оказался полной противоположностью соседу-штабсу - он расспрашивал Мазура о здоровье деликатно и благодушно, именуя, как водилось в прежние времена, "сударем" и "батенькой", а один раз - "милостивым государем". Выслушал и измерил давление-как бы и не замечая тяжелой колодки на шее пациента. Мазур, ободренный его интеллигентнейшим видом и мягкостью, попытался было задать самый невинный вопрос, но доктор со столь великолепной небрежностью пропустил его мимо ушей, что было ясно: кроме клятвы Гиппократа, на нем висит еще некая неизвестная присяга, и искать в нем сочувствующую душу бесполезно.      - Ну что же, батенька, - сказал врач удовлетворенно, - здоровье у вас великолепное, даже завидую чуточку. В легких чуточку похрипывает, но это не опасно... - и чуть повысил голос:      - Ну, давайте!      Кто-то, во все время осмотра молчаливо торчавший за спиной - его присутствие угадывалось лишь по тихому дыханию и легкому запаху одеколона моментально навалился сзади, одной рукой ухватил колодку, другой прижал Мазуру к лицу мягкую тряпку, пряно и льдисто пахнущую эфиром. Не успев толком дернуться, Мазур провалился в забытье.      ...Похоже, из беспамятства его вывела щекочущая боль в груди, похожая на комариное покусывание. Как он ни дергался, не мог даже пошевелиться. В голове шумело. Эскулап, на сей раз в накрахмаленном халате, склонился над ним, касаясь кожи на груди чем-то щекочущим и покалывающим. Мазур был прямо-таки прикреплен к какой-то твердой лежанке - на локтях, на запястьях, на пояснице, на бедрах, щиколотках, повсюду чувствовались веревки и ремни, он лежал на спине, прихваченный очередным ремнем под горло. Попробовал было открыть рот - и сразу же ощутил твердый край ремня подбородком.      Эскулап бросил на него беглый взгляд. Голос звучал по-прежнему мягко и душевно:      - Не дергайтесь, батенька, работать вы мне, конечно, не помешаете, но вот себе доставите неудобства...      - Что вы там делаете? - спросил Мазур, превозмогая боль в горле из-за давившего на кадык ремня.      - Ничего страшного, милостивый государь. Несколько татуировочек, только и всего. Еще с первобытных времен считалось, что татуировка украшает мужчину, так что немного потерпите, главное, в общем-то, позади...      - Шутите? - выдохнул Мазур.      Врач промолчал. Конечно, он не шутил, боль то и дело несильно жалила грудь, жгла кожу. Мазур стиснул зубы - не от боли, а от злости. Походило на то, что он наконец получил окончательное подтверждение самой скверной версии...      Справа раздался голос штабс-капитана:      - Док, а нельзя ему повыше задницы наколоть: "Заезжий двор"? С такой, знаете, стрелочкой, недвусмысленно указующей на очко?      - А смысл, милейший? - не отрываясь от работы, бросил врач.      - А никакого смысла. Приятно просто, пусть походит с пидоровской прошивкой на жопе... Ну, хоть точку ему над бровью наколите?      - Сочетаться не будет, батенька, с общим стилем...      - Ну и нахрен ее, гармонию. А я б вам ампулок отслюнил...      - И все это - только из-за того, что он вам слегка заехал?      - Вам бы так двинули, док... Ну, по рукам? Целую, упаковку хотите? У вас же норма кончилась... Упаковку - и дам вам с его кошкой побаловаться. Свозим ее на Таймунчи, рыбку половим, кошечку потрахаем...      - Шли бы вы, искуситель...      - Док, серьезно. Что, не договоримся, как старые знакомые?      Открылась дверь. Шаги. Елейный голосок Кузьмича:      - Беда мне с вами, как дети малые. На минутку оставить нельзя одних...      - Ермолай Кузьмич, да я... - растерянно проблеял штабс-капитан и умолк.      Кузьмич-судя по скрипу сапог, прохаживавшийся вокруг, - печально сказал:      - У меня от вас всех кошмары скоро начнутся. Где бы мне, грешному, взять вместо вас заграничных людей, к дисциплине приученных... Голубь ты мой златопогонный, ты разницу меж слабым звеном и ненадежным понимаешь ли? Хорошо, хозяин-мужик предусмотрительный-все хоромы заморскими микрофонами украсил, вот уж воистину клопы, хе-хе...      - Да я...      - Изыди, адъютант его превосходительства, пока я серчать не начал...      Сапоги проскрипели, удаляясь.      - Молодцом, доктор, молодцом-похвалил Кузьмич. - Хотя, по правде говоря, интересно было бы еще пару минут послушать - вдруг да решились бы на что противу дисциплины...      - Да я...      - Шучу я, ученый вы наш, не берите близко к душе... Как идет рукоделие? Ага... Ну, солнышко, закончите - и шабаш. Не на выставку народных талантов, в конце-то концов, мы его снаряжаем...      Вошли еще несколько человек. Отвязывали Мазура со всеми предосторожностями - сначала освободили шею и руки, замкнули колодку, потом только взялись за ноги. Он так и не увидел, что красовалось на груди - но кисти рук были прямо перед глазами. Две свежих наколки на пальцах правой руки, одна - на безымянном левой. Кожа слегка вспухла, но крови почти нет - одна-две капельки. Саднит еще пониже правого локтя значит, и там...      - Ну вот, теперь ты у нас полный красавец, - сказал Кузьмич. - Пошли назад, на квартиру... И не дергайся ты, добром прошу, помни про наши правила...      Колодку с него сняли перед дверью. Перед этим Кузьмич отошел к выходу в компании вооруженного автоматом Мишани и предупредил оттуда:      - Сокол ясный, не озоруй. У нас эти заграничные штучки с заложниками не проходят-потому что, скажу тебе со всей печалью, ребятки и меня изрешетят, если я к тебе в заложники попаду. По-моему же строгому приказу - ибо человек я уже старенький, и не в пример лучше сразу отправиться на тот свет от своей же пули. При этом раскладе я на небо прямиком отправлюсь-а в заложниках побывавши, хозяина разгневаю, что меня к небесам не приблизит, зато земную жизнь опаскудит чрезмерно...      Мазур, несмотря на ключом клокотавшую в нем злость, не удержался и фыркнул:      - А ты уверен, старинушка, что на небеса попадешь? Может, тебе местечко этажом пониже приготовлено? Где жарковато, а обслуга мохнатая и суетливая?      - Типун тебе на язык, - серьезно сказал Кузьмич, широко перекрестившись.Это за что же это ты мне сулишь такие богомерзкие страхи?      - За твои забавы, старче... - сказал Мазур. - За что ж еще?      - Потешил, сокол. Потешил - без улыбки сказал Кузьмич. - Забавы мои бога не гневят, не стращай.      - А что там сказано насчет ближнего твоего?      - Так это ж - насчет ближнего, - сказал Кузьмич так, словно растолковывал малому несмышленышу самые очевидные вещи. - А какой ты мне ближний, сокол?      Что-то я у тебя не заметил рвения к истинной вере...      - Я, между прочим, крещеный, - сказал Мазур.      - В церкви?      - Где же еще. В православной.      - В никонианской, сокол - мягко поправил Кузьмич. - В никонианском мерзостном капище. А отсюда вытекает, что ты мне не ближний - самый что ни на есть дальний, прости, Господи, за игру словесами... Какой же ты мне ближний, если у никониан вместо души - пар смердючий? - он смотрел на Мазура просветленным и яростным взором фанатика. - Как у собаки - только собака дом сторожит, и от нее польза, а никонианин бытием своим пакостит божий мир... Иди в горницу с глаз моих, пока я не рассердился. Ишь ты, тварь! - впервые Мазур видел его по-настоящему закипевшим - В ближние он лезет... Щепотник чертов...      Войдя в камеру, Мазур не обнаружил там Ольги - допрос, конечно... Лег на спину, закурил. Окинул себя взглядом.      На безымянном пальце левой руки - цифры. 1979. Если это дата, семьдесят девятый год для Мазура ничем не примечателен, поскольку прошел в относительном безделье - проще говоря, он весь этот год безвыездно просидел в Союзе, натаскивая молодняк, и никому не резал глотку за рубежами великой родины...      На безымянном пальце правой-змея в короне, обвившая кинжал. На среднем - пять точек: четыре расположены квадратом, а пятая - внутри. Меж запястьем и локтем правой - череп в заштрихованном прямоугольнике с диагональными светлыми полосами. И, наконец, на груди-заходящее солнце с длинными и короткими лучами, причем те и другие чередуются без всякой симметрии и последовательности. Ничего похожего на татуировки толстяка - у того совершенно другие, и на груди, и на плече, и на пальцах...      Какой во всем этом смысл? Насчет пяти точек Мазур что-то смутно слышал.      Вроде бы это должно обозначать, что человек сидел: "Четыре вышки по углам, и я посередине..." Но вот значение остальных абсолютно непонятно. Выполнено все крайне кустарно, как и у толстяка.      Рухнули последние сомнения. Родная служба, возьмись она проверять, способна на любые болезненные измышления - кроме татуировок. В серьезном спецназе (а в последнее время, увы, кое-где появились и несерьезные) на татуировки наложено категорическое табу. Потому что по наколкам частенько можно определить национальную принадлежность - неважно, молчаливого пленника, или трупа. Так что в "зарубежные командировки" людей с татуировками не берут. И если только не найдут способа в кратчайшие сроки убрать эту дрянь, "Меч-рыба" для Мазура закрыта.      Можно, конечно, выдвинуть суперэкзотическую версию: будто завистливый дублер, тоже жаждущий повышения по службе, решил подложить Мазуру свинью и устроил все это дерьмо...      Отпадает. В первую очередь оттого, что ни один дублер не может знать Мазура - как он не знает своих дублеров. И ни один дублер не располагал бы такими возможностями. Возможности, как минимум, генеральские... Честолюбивый дублер с папой-генералом? Слабо, вилами по воде...      Некая разведслужба другого ведомства, которой из-за сложнейших и непонятных даже кое-кому из своих, запутанных интриг позарез требуется обратное-чтобы "подводная кастрюля" прошла испытания в строжайшей тайне?      Бред. Любой, кто вознамерился сорвать операцию "Меч-рыба", будь он свой или импортный, должен понимать простую, как перпендикуляр, истину: вывод Мазура из игры ничего не сорвет. Или - почти ничего.      Вывод незатейлив: кто бы ни похитил Мазура с Ольгой, они не имеют отношения к государству. Сейчас совершенно неважно, кто они и зачем пустились в такие игры. Это уже вторично. Главное, отсюда нужно вырываться.      Любыми средствами. Ничуть не боясь крови.      Будут ли его искать свои? Ну, естественно, и с превеликим тщанием. В палатке на плоту у него была маленькая рация спутниковой связи. Каждый вечер, в двадцать один ноль-ноль, он выходил на связь с Шантарском и кратко сообщал, что жив-здоров, и все у него нормально. Сегодня вечером он этого по вполне понятным причинам сделать не сможет. Ночью никто ничего предпринимать не будет - как и Мазур, ни одна живая душа не верит в иностранных шпионов, поджидающих на берегу Шантары. Сначала особенно не забеспокоятся, как не беспокоился бы сам Мазур о Володе Сомове или Морском Змее - что может случиться на спокойной воде с "морским дьяволом", вооруженным и готовым к любым неожиданностям? Ни порогов, ни корсаров, ни акул...      К обеду, конечно, начнут слегка нервничать. А когда и во второй раз сигнала не последует, зашевелятся всерьез. И не позднее послезавтрашнего утра пошлют самолет вдоль Шантары. Даже в нынешние времена, когда за неуплату по счетам отключают свет в ракетных стратегических центрах, найдется и горючка, и желание - каперанг Мазур ценен не сам по себе, а тем, что ему предстоит.      Но самолет будет искать плот. А Мазур уже понял, что захватившие его в плен - люди неглупые. Когда вертолет улетел, на берегу вполне могли остаться другие, которых он тогда не видел. Уничтожить плот не так уж трудно, а отбуксировать его пониже по течению и пустить плыть без руля и без ветрилеще легче. Даже если он останется на месте, искать будут по берегу. Никому и в голову не придет дать крюк километров на сто в глубь тайги. Никто, даже увидев заимку с воздуха, не свяжет ее с исчезновением засекреченного каперанга и его молодой жены. Честно признаться, сам Мазур, окажись он в поисковой группе, и в ночном кошмаре не додумался бы...      Следовательно, на помощь надеяться нечего. Хотя и страшно хочется в подмогу верить. Рассчитывать следует только на себя, бравого. Нужна обувь, минимум продуктов и, коли уж шиковать в мечтах - оружие. А если жить скромнее - то обувь, и не более того. Мазур еще прошел бы по тайге босиком. Ольга со всем ее туристским опытом не пройдет. Обувь, причем крайне желательно-по размеру. Если окажется мала или велика, выйдет еще хуже, нежели босиком...      Он пытался сосредоточиться на картах здешних мест, но никак не получалось- беспокойство за Ольгу, неизвестность подавляли все остальное.      Позволил себе еще одну сигарету. Осталось восемь...      Минут через двадцать тихо лязгнул замок. Вошла Ольга, и у Мазура екнуло сердце - она шла, повесив голову, в глазах стояли слезы, страшно было подумать, что ее сломали надежно...      Взобралась на нары и упала ему в объятия, спрятала лицо на груди, захлебываясь тихими рыданиями. На остальных Мазур не обращал внимания, словно их тут и не было, гладил жену по волосам, сердце щемило от жалости и бессильного гнева, шептал на ухо что-то бессвязное, не давая ей сорваться в истерику.      Она подняла голову, и Мазур обрадовался - глаза все еще мокрые, на щеках влажные дорожки, но сквозь тихий плач явственно просвечивает фамильное упрямство...      - Что, малыш? - шепнул он на ухо.      - Да ничего, - она заглянула ему в глаза, попыталась улыбнуться, вновь уткнулась мягкими губами в ухо. - Не били, не насиловали. Допросили просто. Совсем недолго.      - Штабс-капитан?      - Ага. А потом...      Замолчала, показала ему правую руку. На костяшке мизинца синели мелкие буквы: КАТЯ. Потом оттянула штаны на правом бедре - там была вытатуирована роза. Тоже не шедевр живописи.      - Все? - шепнул Мазур.      - А тебе что, мало? Слушай, а мы ведь, похоже, влипли... Это не государство, это мафия какая-то... Ты раньше ни про что подобное не слышал? Сибиряк ведь...      Мазур молча мотнул головой. Во-первых, раньше очень многого попросту не существовало в природе. Во-вторых... Он вдруг поймал себя на том, что совсем не знает гражданскую жизнь. Читал, конечно, и газеты, и разные разоблачительные книжки, но это все не то. Четверть века в самых засекреченных и режимных военных городках, предельно узкий круг общения, сущая тебе каста. Он знал, что происходит в стране, но вот саму жизнь с массой деталей и мелочей быта ведал плохо. И сейчас Мазуру пришло в голову, что в какой-то степени он похож на эмигранта, вернувшегося на родину после долгой отлучки. Чисто теоретические знания. Никакие спецсеминары тут не помогут.      И все же нетрудно сообразить теперь, что они с Ольгой угодили к насквозь криминальному элементу. Законопослушные граждане таких штучек не выкидывают.      И жизненно важных вопросов просматривается всего три: для чего их сцапали, где они находятся и что делать, если удастся бежать?      Подневольная рабочая сила - вот лучшее из имеющихся объяснений. Для того и заведены в этом зиндане идиотские на первый взгляд правила - чтобы раздавить узника, превратить в животное, в ничтожество. Надо признать, методика неплоха. С точки зрения эффективности. На своей шкуре испытал если и дальше будет идти на компромиссы, боясь за Ольгу, зайдет далеко.      Вниз, вниз и вниз...      Значит, надо бежать, не дожидаясь, когда окажешься на каком-нибудь потаенном золотом прииске... Поглаживая чисто машинально по голове прильнувшую к нему Ольгу, Мазур напряг тренированную память. Перед тем, как отчалить на "Ихтиандре", он просмотрел охапку карт - без особой нужды, то ли по профессиональной привычке, то ли из ностальгии. И сейчас мог с уверенностью определить, где они находятся - с погрешностью не более чем в сотню километров (а для этих мест, таежных просторов, такая погрешность прямо-таки ничтожна, любой понимающий человек согласится...) Заимка расположена где-то на восточных отрогах Шантарского кряжа, на правом берегу Шантары, меж Подкаменной Тунгуской и Малым Питом. Точность, конечно, опять-таки весьма приблизительная потому что речь идет о куске нехоженой тайги размером с какую-нибудь Голландию. Но ошибки быть не может штабс-капитан в разговоре с доктором неосмотрительно помянул реку Таймунчи, а это дает неплохую привязку к местности. Вряд ли здешний хозяин даст им вертолет для поездки на рыбалку - значит, Таймунчи неподалеку...      Деревень в этих местах почти нет. Чтобы попасть в более-менее цивилизованные места (где на тысчонку квадратных километров приходится аж пара-тройка населенных пунктов и энное количество лагерей-лесоповалов), придется отмахать по тайге километров триста. Что не столь уж жутко-болот здесь почти нет, это вам не левобережье Шантары. Можно управиться за неделюесли не зарядят дожди, если удастся раздобыть для Ольги подходящую обувь.      Километров триста строго на юг, еще километров сто по тем самым "цивилизованным местам", - и будет здешний Париж - город Пижман с населением аж в пятнадцать тысяч человек, с железнодорожным вокзалом, самой северной точкой Шантарской "чугунки", с младшим братом капитан-лейтенанта Сомова, служащим в местной милиции. Словом, Пижман-стратегическая цель, мечта и земля обетованная. Даже если Сомова-младшего не будет на месте, можно забраться на товарняк и катить с относительным комфортом до самого Шантарска.      Теперь-помехи и препятствия... Оптимизма ради следует сразу надеяться на самое худшее, так гораздо легче...      К плоту, естественно, возвращаться нельзя. И не потому, что его на прежнем месте может уже не оказаться. Просто-напросто все водные пути для них бесполезны - течение всех без исключения здешних рек направлено на север (за исключением небольших участков, но Мазур заранее решил на них не полагаться, не имея надежных навигационных приборов). Переть придется по сухопутью. Компас желателен, но обойтись можно и без него. А вот без ножа, пусть плохонького, никак не обойтись - самый скверный ножичек открывает массу возможностей. На обутки Ольге можно пустить собственную тельняшку, худо-бедно сойдет... Нож нужен, нож, без него нечего и думать...      В камере заметно потемнело-близился вечер, окошечко было крохотное, а никакого светильника и не подумали принести. Остальные лежали тихо, то ли привыкли к таким долгим темным вечерам, то ли спали. Ольга тоже тихонько посапывала, пригревшись у него под боком. Мазур лежал на спине, глядя в темноту. В голове работала безукоризненная вычислительная машина.      Погоня, конечно, будет. Предположим, у них есть на вертолете кое-какая аппаратура, есть способные идти по следу собаки. И все равно, это самодеятельность. Мазура учили выживать в условиях, когда ты брошен на совершенно чужой земле, и против тебя - все силы государства. И неплохо выучили, раз он жив до сих пор. Главное - держаться чащобы, где не сможет сесть вертолет, где густые кроны более-менее защитят от неприцельного автоматного огня с бреющего полета. Никто не станет, преследуя беглецов, устраивать лесной пожар-очень уж рискованно...      Вот только эти татуировки... Полное впечатление, что тут попахивает не просто унижением личности, а еще и неплохим расчетом. Кем бы ни был здешний "хозяин", он изрядно богат, судя по чудесному городку в глуши, и вполне может оказаться кем-то вроде местного удельного князька. А в здешних местах, где на многие сотни километров тянется тайга, где города вроде Шантарска далеки, словно Марс или Луна, нравы испокон веков были самыми патриархальными. "Закон - тайга, прокурор - медведь" - по этому нехитрому правилу жили и при царе, и при коммунистах, а уж теперь, когда полуфеодальный уклад вдруг совместился с огромными деньгами "новых русских"... Что, если уголовные татуировки преследуют строго определенную цель? И каждый здешний участковый, каждый деревенский житель будет знать, что из отдаленных лагерей задал тягу жуткий тать и убивец, какой-нибудь живорез Семен- Вырви-Глаз с подругой, Кровавой Катькой? В охоте может участвовать масса хороших и добрых людей, ни о чем не подозревающих. Свято верящих, что ловят живореза и варнака. Нечто подобное было с группой Морского Змея в более цивилизованных местах, правда, но это еще более осложнило дело, потому что и по радио, и по телевидению дважды в час напоминали о группе особо опасных преступников, стремящихся покинуть пределы области...      Предположим, Морской Змей, что твой колобок, благополучно избежал всех опасностей и прибыл на базу, не потеряв ни одного человека. Но там было шестеро "морских дьяволов", и у них не висела на шее питерская искусствоведка двадцати трех лет, сроду не отмахивавшая серьезных концов по дикой тайге...      В конце концов он незаметно задремал - когда обдумал все, что следовало.      ...Он спал чутким волчьим сном и моментально проснулся от постороннего звука. Несколько секунд лежал во мраке, мгновенно привязав себя к реальности. Темнотища, хоть глаз выколи - ночь выдалась безлунная, а фонари поблизости от тюрьмы не горели. Потом справа проник свет.      Это отперли дверь камеры, и длинный прямоугольник резкого света протянулся от нее до противоположной стены, На всякий случай притворившись спящим, Мазур наблюдал сквозь прижмуренные веки. Шумно, по-хозяйски топая сапогами, вошли знакомые поганцы - усатый Мишаня и его напарник. Оба несли тяжелые табуретки, а бритый - еще и какой-то непонятный с первого взгляда предмет, за которым тянулась длиннющая тонкая веревка. На плече у Мишани висело помповое ружье.      Тайна предмета тут же разъяснилась: бритый установил его в углу, что-то повернул, нажал-и вспыхнул свет. Обыкновенная настольная лампа с длиннющим проводом, но вкрутили туда, пожалуй что, пятисотсвечовку, так что направленный в потолок сноп ослепительного света залил камеру, кроме уголка за самой лампой. На нарах зашевелились, забормотали люди, кто-то дико, истерически вскрикнул спросонья.      - Подъем, животные! - весело и властно покрикивал Мишаня. - Кончай дрыхнуть, культурная программа на подходе! Превратим Сибирь в край высокой культуры - не для вас, что ли, сказано? Коммунистов нету, а лозунг остался! Лозунги-чтоб вы знали-штука долговечная...      Его напарник жизнерадостно заржал. Бессмысленно было притворяться и далее, Мазур сел, прислонясь спиной к стене, переглянулся с Ольгой. Судя по тоскливо- безнадежным лицам собратьев по заключению, ночные культурные программы им не в новинку и ничего приятного не содержат...      Мишаня поставил свой табурет в углу - теперь он был во мраке, а все остальные для него, как на ладони. Как ни вглядывался Мазур, рассмотреть верзилу не мог, но раздавшиеся в темноте звуки узнал моментально-это щелкали заполнявшие магазин патроны с пластмассовыми гильзами. Напарник, наоборот, устроился посреди камеры, восседал на табурете, ухмыляясь и ерзая.      В дверях торчал караульный, зажимая карабин под мышкой.      Повисло напряженное молчание.      - Итак, господа и твари, - театрально возгласил Мишаня из темноты. - От имени и по поручению, так сказать, разрешите объявить вечер культурного отдыха открытым. Почетный президиум в составе Политбюро ЦК КПСС решено не избирать по причине отсутствия такового в окружающей действительности.      Первым номером нашей программы... - он неимоверно долго тянул театральную паузу. - Восходящая звезда таежного стриптиза, мадемуазель Виктория Егоршина. Виктоша, прошу!      Черноволосая молодая женщина слезла с нар, повернулась к ним лицом, отступив на пару шагов, раскланялась, разведя руки и производя ими волнообразные движения, словно неумелая актриса, изображающая птичий полет.      - Аплодисментов не слышу! - донеслось из темноты. - Удручает меня некультурность ваша...      Трое мужчин на нарах ожесточенно захлопали в ладоши.      - Новенькие, а вы чего же такие некультурные? В карцер захотели?      Презирая себя, Мазур несколько раз хлопнул в ладоши. Рядом столь же вяло аплодировала Ольга.      - Скучает зал, скучает... - печально констатировал Мишаня. - Трудно разогревается публика, а посему - поехали, Виктоша, в медленном ритме! Зрители затаили дыхание, добросовестно затаили...      Виктория с совершенно безучастным, словно у деревянной куклы, лицом принялась стаскивать сине-белые адидасовские штаны. Неумело пытаясь подражать стриптизеркам из импортных фильмов, продемонстрировала их на вытянутой руке, не глядя, отбросила в сторону. Распахнула куртку - под спортивным костюмом ничего больше не оказалось - и, старательно разведя полы в стороны, медленно закружилась, оборачиваясь то к нарам, то к двери, то к скрытому во мраке распорядителю. Бритый звонко шлепнул ее пониже спины. У Мазура судорогой свело пальцы, так хотелось добраться до обоих. Потом сбросила и куртку, обнаженная стояла посреди камеры, заложив руки за спину, глядя в потолок. На плече и на руках у нее Мазур заметил синие татуировки.      - А сейчас на сцену решительно выходит ейный неизменный ассистент, герр доктор Виктор Егоршин! - распорядился Мишаня - Просим, хер доктор! А изобразите вы нам, пожалуй что, подсвечник!      Иркутский врач покорно слез с нар, взял у бритого пару желтых стеариновых свеч, дождался, пока тот подожжет их зажигалкой, застыл, симметрично вытянув расставленные руки - нелепый и позорный живой канделябр. Пламени свечей почти не видно было в ярком электрическом свете. Ольга прерывисто вздохнула, почти простонала.      - А таперича, миряне, очаровательная Вика нам исполнит коронный номер нашего камерного концерта - камерный минет почти что в парижском стиле. Барабан вертится, вертится... кто же этот счастливец? Ах, господин Степан, туточки среди нас присутствующий, словно рояль в кустах! Поприветствуем счастливчика, призовая игра! Виктоша, прошу!      Виктория опустилась на колени перед бритым Степаном, оба располагались в профиль к зрителям.      - И ее громкое, веселое, жизнерадостное чмоканье долетело аж до галерки! - комментировал Мишаня. - Судьи отмечают мастерство спортсменки... Смотреть, вы, новенькие, а то хуже будет! А теперь выдвигается канделябр...      Врач приблизился чуть ли не вплотную - с другой стороны, чтобы не заслонять зрелища от сидящих на нарах, встал, прилежно держа свечи.      - Встала Виктошенька, мурлыча и облизываясь, поклонилась зрителям с милой улыбкой... - тянул Мишаня.      Мазур давно уже, словно бы невзначай, снял свои тяжелые механические часы и положил их на нары у бедра. Он все еще колебался - не прикидывая шансы, а мысленно рисуя подробную партитуру предстоящего. В иных стычках импровизация категорически противопоказана, каждый бросок нужно рассчитать в уме заранее...      - Томно распростерлась Виктоша у подножия канделябра... - командовал Мишаня. - А в нашей программе - дебют! На сцену приглашается очаровательная мадемуазель Ольга Вяземская, каковая нам сейчас стянет портки с канделябра и ублажит его в точности так, как только что наблюдала. Внимание, дебют! Впервые на нашей эстраде девочка-сосунок!      Ольга не шелохнулась. В ее голосе сквозило ледяное презрение:      - Я такие вещи только с мужем делаю.      - Мы же не звери, мадемуазель! - жизнерадостно завопил Мишаня. - Мы же народ понимающий и уважаем свободу выбора. Раз такие у вас сексуальные принципы, выбывает из игры канделябр! Идя навстречу пожеланиям дебютантки, приглашаем на сцену и законного мужа! Воля ваша, ублажайте его, счастливца! Прошу на сцену, сладкая парочка. Аплодисменты! "Ригли-сперма" неповторимый устойчивый вкус!      Мазур склонился к Ольге и шепнул:      - Как только прикоснусь - падай и ползи под нары. Пошла!      Ольга стала медленно слезать с нар, Мазур стиснул часы в кулаке. Голова была ясная и холодная, как всегда перед боем, секунды растянулись неимоверно, и время казалось застывшим.      Ружье определенно будет направлено на него, а не на Ольгу. Вот только Мазур непременно окажется меж дверью и караульным - и успеет уйти с директрисы. Молниеносным броском швырнуть часы и разбить лампочку - детская забава. Хотя из коридора падает свет, все равно в первые секунды по контрасту покажется, будто наступил непроглядный мрак. А уж использовать эти секунды с максимальной выгодой - дело привычное: не истощен, не обессилен, нешуточно зол, недавно кормлен, тело все знает само... У Степана кобура под мышкой, это нужно учесть...      Ольга слезла с нар, встала, не удаляясь от них. Мазур спрыгнул следом. - Итак, на сцене - сладкая парочка, минет по-армейски! - орал Мишаня. - Наш бравый майор начинает неспешно раздевать свою лялечку, сымает сначала, охальник, тельняшечку... Ну, шевелись, служивый!      Мазур протянул левую руку, коснулся Ольгиного локтя, миг спустя уже ушел с воплем вправо, отвлекая на себя внимание. Метнул часы. Лампочка с грохотом взорвалась, затрещала сухо вспышка короткого замыкания, упал мрак - и буквально в ту же самую секунду Степан, получив ребром ладони, обрушился с табурета - шумно, как мешок с картошкой. Мазур оттолкнулся от пола, прыгнул.      Навстречу, левее, ударил выстрел, лицо обдало жаром и тухлой пороховой гарью - промах! А Мазур смог отлично сориентироваться при вспышке. И ударил точно.      Что-то мерзко хрустнуло под пяткой, противник обмяк. Еще миг - и ружье оказалось в руках Мазура, он передернул затвор, выстрелил по часовому, не успевшему ничего предпринять, не успевшему даже убраться от двери. Стрелял в грудь, промахнуться никак не мог...      И тут от двери ударил в лицо свет нескольких мощных фонарей. Мазур мгновенно ослеп, но продолжал стрелять наугад - и не слышал ни звона стекла, ни криков, ни шума падающих тел. Боек щелкнул впустую, патроны кончились - и до него стало помаленьку доходить, что они не могли быть боевыми... Холостые пустышки. Его снова обыграли.      - Бросил бы ружьецо? - послышался из коридора елейный голосок Кузьмича.Ну зачем оно тебе, бесполезное?      Мазур колебался секунду. У двери раздался негромкий хлопок, что-то прожужжало - и Мазур повалился на пол, опутанный сетью. Один из самых страшных врагов рукопашника - портативный метатель сети...      В камеру тут же хлынули толпой, грохоча сапогами, светя фонарями во все углы. К превеликому удивлению Мазура, его и пальцем не тронули - только приставили к голове дуло пистолета. Присевший рядом на корточки человек вполне мирно посоветовал:      - Не дергайся, шансов никаких...      Мазур не шевелился - шансов и в самом деле никаких не было. Он видел, как выносили из камеры табуреты, лампу, так и не пришедшего в себя Мишаню.      Стонавшего Степана вывели под руки.      - А ну, все на нары! - скомандовал Кузьмич. - И ты, голубка, вылезай-ка из-под нар живенько... - он обернулся к Мазуру. - Ну и здоров ты хамить, сокол...      - По хозяину и честь, - огрызнулся Мазур. Как ни странно, в голосе Кузьмича не слышалось ни злобы, ни раздражения. Словно происшедшее его вполне устраивало.      - Не прост ты, сокол, ох, не прост... - протянул старикан, стоя над Мазуром. - Все убрали? Часики ему верните, идут ведь? Идут, ты смотри. На совесть сделаны. С часиками на нарах куда как хорошо, всегда видишь, что времечко медленно бежит... Пошли? Ты, сокол, как сеть распутаешь, ее в окошечко выбрось обязательно, имущество казенное...      - Да ладно, - послышался чей-то незнакомый, уверенный голос. - Не изгаляйся, Кузьмич, сверх меры, распутайте вы его...      Это говорил белобрысый в рваных джинсах, недавний сокамерник. Он совершенно непринужденно спрыгнул с нар и стоял рядом с Кузьмичом, как свой человек.      - Думаешь? - спросил Кузьмич.      - Хватит, - махнул рукой белобрысый. - Все ясно. Распутывайте.      Кузьмич не протестовал. Мазура принялись распутывать - и, едва сдернув сеть, предусмотрительно отступили к двери, ослепляя его фонарями.      - Вались, майор, на нары и дрыхни - сказал Кузьмич. - Завтра поговорим...      И дверь захлопнулась, щелкнул замок. Мазур взобрался на нары. Ольга кинулась к нему, обхватила, прижалась.      - Ладно, - шепнул он. - Все обошлось...      На самом деле столь благополучный исход конфликта еще больше ему не нравился - из-за своей непонятности. Не избили для наглядного примера - хотя просто обязаны были это сделать, учитывая все их предшествующее поведение. И вдобавок в камере оказалась подсадка. У Мазура было впечатление, что он в очередной раз столкнулся с неким тестом, еще одной прогонкой по экстремальной ситуации. Для будущей рабочей силы такие тесты вроде бы и ни к чему...      Прошел час, а в камеру так никто и не нагрянул - и Мазур решил, что можно спать.      ...На сей раз его разбудило не лязганье замка, а безмолвная возня рядом.      Протянув руку, он нащупал борющиеся тела, ткнул пальцем в жирный живот - и сообразил. Ударил наугад. Тут же раздался визг - Ольга сумела впиться зубами в зажимавшую ей рот ладонь. Придержав толстяка левой рукой, Мазур отвесил ему еще одну полновесную плюху, отшвырнувшую того подальше. Все это, если не считать визга, происходило в совершеннейшем молчании.      Ольга горячо зашептала на ухо:      - Проснулась - а он с меня штаны тащит, рот зажал... По дощатому полу прошлепали босые ноги - толстяк бежал к двери. Заколотил в окошечко:      - Господин караульный, за новенькими замечание! Животное женского пола мне отказывает в сексуальных услугах!      Стукнуло окошечко, и караульный лениво отозвался:      - Пшел вон.      - Господин караульный, я вам докладываю о нарушении правил согласно распорядку...      Караульный кратко и смачно разъяснил, куда толстяк может отправляться, после чего окошечко со стуком захлопнулось. Похоже, правила менялись на ходу... Мазур шепнул Ольге:      - Ложись-ка между мной и стеной на всякий случай...    Глава 5. Виват, король, виват!      Это было первое утро, встреченное Мазуром в здешнем загадочном заточении - и потому он с ходу не смог определить, конечно, отличается ли оно от прежних угрюмых будней. Однако очень скоро убедился, что все же отличается...      Едва электронные часы Егоршина коротко пискнули - Мазур глянул на свои: было восемь - иркутский эскулап скатился с нар, подбежал к двери, постучал в окошечко и, стоило тому распахнуться, затараторил:      - Господин караульный, докладывает дневальный! В наличии - пятеро животных...      - Вы что это такое несете, господин хороший? - громко спросили с той стороны исполненным невероятного удивления голосом. - Сон, что ли, плохой увидали? И не совестно вам так страмно людей обзывать, товарищей своих?      - Но ведь распорядок... - сбился с тона врач.      - Какой распорядок? - продолжали удивляться в коридоре. - Уж не головку ли солнцем напекло? Распорядки какие-то вдруг придумали, дневальных... Нешто вам тут казарма? Тут вам горница, а в горнице - господа гости, кушать скоро подадут, так что потерпите чуточку, посидите, зарядку сделайте, что ли...      И окошечко звонко захлопнулось. Врач настолько оторопел, что так и остался торчать у двери. Прошло две-три минуты, прежде чем он вернулся на нары с совершенно растерянным лицом, мотая головой и бормоча что-то под нос.      Мазур сидел на нарах, как король на именинах, курил утреннюю сигаретку и грустно ухмылялся про себя. Ибо решительно не верил во внезапную вспышку гуманизма и нежданно разразившуюся среди тюремщиков эпидемию доброты. Глупо было бы такого ожидать - особенно после его вчерашних шумных подвигов.      Скорее уж следовало ждать вторжения разъяренных вертухаев с дубьем.      Значит, это всего-навсего продолжалась не столь уж и изощренная морально- психологическая прессовка. Сначала людей усиленно загоняли в скотство, потом контраста ради провозгласили вольности и либерализацию.      Холодный душик, горячий душик... Не оригинально и не ново. В иных жутко засекреченных учебниках можно прочесть описания не в пример более тонких и контрастных методов...      Должно быть, это в какой-то степени понимали и те трое, что оказались здесь прежде Мазура с Ольгой. Особого восторга на их лицах не наблюдалось скорее тягостные раздумья и усиленная работа мысли. Что, в общем-то, вполне укладывалось в стереотипы...      В половине девятого стали кормить - опять-таки со всем политесом.      Распахнулось окошечко, и караульный возгласил:      - Господа, кушать подано! Дамы, как и положено, подходят в первую очередь! Виктория Федоровна, Ольга Владимировна, прошу!      Вернувшись, Ольга с недоуменным пожатием плеч показала Мазуру не только миску - где к куску жареной курицы с картошечкой прилагалась и пластмассовая ложка - но и пачку болгарских сигарет со стограммовой голландской шоколадкой. Всем дали ложки, а Мазуру с толстяком еще и по пачке сигарет (Егоршины, судя по всему, не курили), а вместо воды сунули по двухлитровому баллону пепси. Мало того, караульный пообещал:      - Вернетесь с прогулочки, дамы и господа, мы вам тем временем умывальничек поставим... Если кому книжку или там шахматишки, только скажите, мы здесь на то и приставлены...      Голос его звучал откровенно и мирно, однако Мазур, за время службы прошедший неисчислимое количество учебно-тренировочных допросов - и в роли следователя, и сидя на месте допрашиваемого - распознавал в сладеньком баритоне некий "второй план". И легкая насмешка, и еще, пожалуй, недовольство оттого, что приходится ломать всю эту комедию. Во всяком случае, когда караульный приглашал получить миску с завтраком "господина Минаева", определенная доля злобы в его голосе была - ну, не актер, конечно, а его дружков Мазур вчера должен был ушибить на совесть, особенно Мишаню...      После завтрака Мазур хотел было поговорить с сокамерниками - уже в полный голос, - но увидел, что они, подчиняясь наработанному рефлексу, принялись вылизывать миски языком, брезгливо поморщился и махнул рукой. Он не собирался быть святее папы Римского и прекрасно понимал, что сломаться может любой, но все же за четверть века привык к совсем другим людям... И потому не мог себя пересилить.      Ольга, наоборот, непринужденно пошла на разведку - сразу после завтрака подсела к Виктории, и они о чем-то зашептались, один раз даже послышались смешки. Сам Мазур, перебравшись под окошко, чутко прислушивался к долетавшим снаружи звукам, пытаясь выловить в окружающем пространстве хоть кроху полезной информации. Но ничего полезного не обрел. Все, что долетало, больше всего походило на утренние шумы самой обыкновенной деревеньки: лениво брехали собаки, давая понять, что они не дармоедствуют, а прилежно несут службу, совсем недалеко мычала корова, пару раз слышалось ржанье лошадей, кто-то прошел, позвякивая пустыми ведрами, и вскорости забренчала колодезная цепь. Закрыть глаза, забыть на миг про тюрьму, отрешиться - и кажется, будто сгинули куда-то последние четверть века, а ты в родной деревне... Вернулась Ольга, шепнула на ухо:      - Ничего не получается. Никакой пользы.      - Раскрутить пробовала?      - Ага. Пока речь идет о постороннем тра-ля-ля, все гладко, а стоит речь завести о том, что им тут предлагали, - сразу в клубок сворачивается, иголки выставляет...      Мазур задумчиво уставился на толстяка. Чутье подсказывало: тут не придется особенно изощряться, пускать в ход особые методы допроса, каким учили, - сунуть кулак к носу, дать по ушам разок... Попробовать, что ли?      Не успел - распахнулось окошечко, и караульный, изо всех сил пытаясь сохранять те же интонации радушного и хлебосольного хозяина, возгласил:      - Дамы и господа, не изволите ли на прогулку собраться? Погоды стоят самые солнечные, воздухом подышать куда как полезно... Украшеньица получайте, будьте ласковы!      Тут же лязгнул металл - вертухай забросил в окошечко клубок поблескивающих, новеньких цепей (Мазур тут же отметил, что разомкнутых браслетов - четыре). Никто не шелохнулся - видимо, для сокамерников Мазура такие сюрпризы тоже оказались новостью. Цепи так и лежали около двери.      - Ну что ж вы так, родненькие? - озаботился караульный. - Подходи первый, кто хочет. Люди вы ученые, грамотные, живенько разберетесь, что куда цеплять. Или погулять не хотите? - в голосе зазвучали прежние, жестокие нотки. - Что ж вы так о здоровье не заботитесь? Добром прошу, надевайте обновки...      Толстяк первым кинулся к двери, принялся ворошить лязгающую кучку.      Караульный наставлял:      - Пару на ручки, пару на ножки, сударь милый. Ходил, поди, в кинематограф, видел кандальников?      Со страху, должно быть, толстяк разобрался быстро, звонко защелкнул на запястьях и лодыжках браслеты. Мазур присмотрелся. Самые настоящие кандалы ручные и ножные, соединены цепью. Сработано на совесть, тяжесть, сразу видно, приличная. Тем временем на пол плюхнулся новый звенящий клубок.      - Надевай, майор, сокол наш, - послышался голос Кузьмича. - Ты не бойся, у нас погулять и означает - погулять. Таежным воздухом подышите, потом в баньку сводим. Только ты уж их не скидывай, как факир в цирке, а то мне сердце вещует, что женушка у тебя таким фокусам не обучена, и потому ничего толкового у тебя пока что и не выйдет...      Плюнув, Мазур слез с нар. Оковы весили килограммов десять и движения стесняли изрядно. Кузьмич зорко таращился, наблюдая за этим фантасмагорическим одеванием - и, когда в кандалах оказались все пятеро, дверь тут же распахнулась.      - По одному подходите, гости дорогие - позвал старик.      Мазур пошел первым. Там стоял незнакомый жлоб, здоровенный, как все здешние, и, подобно всем уже виденным, одетый то ли купеческим приказчиком, то ли справным мужиком, собравшимся в церковь или на ярмарку. Он ловко пристегнул. наручниками цепь Мазура к другой цепи, потяжелее-а потом одного за другим присовокупил к этой цепи и всех остальных. Оглядел дело своих рук не без удовольствия, отступил на шаг и скомандовал:      - Шагайте на двор, господа гости!      Странная процессия двинулась, звякая и погромыхивая. Было не то чтобы мучительно, но непривычно и унизительно. То и дело кто-то наступал на цепи, останавливая шествие. Мазур оглянулся через плечо - Ольга крепилась, старательно держа одной рукой общую цепь, другой подхватив ножные кандалы.      Кузьмич шел впереди, мурлыча под нос что-то тягучее, вполне возможно, церковное. На крыльце обернулся:      - К телеге шагайте, милые. Повезем вас, как бар, не бить же ножки полверсты?      Метрах в десяти от крыльца стояла знакомая повозка - и возница тот же самый, сидел с равнодушным лицом опытного кучера, возившего на своем веку самые неожиданные грузы. Когда пятерка под лязг и звон плелась к нему, мимо прошла женщина лет сорока - с простым русским лицом, в черной юбке до пят, синей кофте в белый горошек и сером платке. Несла она большой глиняный горшок с мукой, и от ее взгляда у Мазура мурашки побежали по спине - именно потому, что этот мимолетный взгляд был начисто лишен и неприязни, и любопытства, да и каких бы то ни было других эмоций. Столь привычно и равнодушно сам Мазур прошел бы мимо фонарного столба или газетного киоска каждодневных деталей быта...      Кое-как взобрались и расселись, свесив ноги. Кузьмич ловко запрыгнул на высокую повозку, оказавшись рядом с Мазуром - крепок был, сволочной старичок, надо признать, ни следа дряхлости...      Из-за соседнего строения, больше всего смахивавшего на амбар, выехали двое всадников - бритый Степан (бросивший на Мазура злой взгляд) и незнакомый усач. Двинулись следом за повозкой, как конвойные.      Прежние караульщики распахнули ворота, повозка выехала с заимки, но повернула в другую сторону - стала пересекать долину в самом широком месте.      Там тоже оказалась колея-но не столь накатанная, как та, по которой вчера везли Мазура с Ольгой.      Утро и в самом деле выдалось прекрасное, небо было ласково-синим, безоблачным, темно-зеленая тайга казалась чистейшей, сотворенной пять минут назад на пустом месте - для жительства или охоты добрых, честных людей...      - Как самочувствие, майор? - непринужденно спросил Кузьмич. - Ты всегда такой спокойный, или только по утрам? А если я вас всех расстреливать везу? - сзади шумно вздохнул толстяк, и старик, не глядя, презрительно бросил через плечо:      - Не хныкай, вонючка, шутит дедушка, натура у него такая... Вот ты знаешь, майор, что я в тебе отметил? Ни разу ты, сокол, ни у кого не спросил, что нам всем от тебя нужно...      - Ведь не скажешь, - пожал плечами Мазур.      - Так спросить-то не грех? Значит, решил на расспросы времени не тратить, а сбежать при первом удобном случае, а? Соколок... А сейчас о чем думаешь?      - О высоких материях, - сказал Мазур. - Галактика, понимаешь, куда-то несется в пространстве, планеты вертятся, кометы кружат, повсюду благолепие и мировая гармония - и надо ж так, чтобы обитал в тайге такой поганец, как ты, старче божий...      - Не любишь ты меня, сокол, - печально вздохнул Кузьмич. - Не глянулся я тебе, убогонькой...      - Так а за что мне тебя любить?      - За душу мою добрую, - сказал Кузьмич с просветленным лицом. - Я тебя не мучил, красоточку твою на баловство не давал, хоть и приставали, как с ножом к горлу, иные охальники. Живешь ты у меня, как у Христа за пазухой, лопаешь от пуза, ребяток моих увечишь совершенно безнаказанно, да вдобавок обзываешь бедного старика похабными городскими словами      -Ох, попался бы ты мне, старче бедный, в вольной тайге... - мечтательно сказал Мазур.      - Убил бы? - радостно догадался старик.      - Да уж не пряниками бы кормил.      - По таежному закону, одним словом? Где медведь - прокурор? А? Так что же ты злобой исходишь, когда не ты меня, а я тебя по тому же таежному закону посадил на цепь - и за ногу к конуре?      - Ты не передергивай, - хмуро сказал Мазур. - Я, понимаешь ли, плыл и никого не трогал...      - А ты за всю жизнь никогда ничего не делал поперек закона? Это на военной-то службе, сокол?      - Философский ты старичок, - сказал Мазур.      - Уж пытаюсь, как умею, - сказал Кузьмич. - Есть грех, тянет иногда замысловато умствовать. И приходит мне тогда в голову, что вся наша жизнь это бег меж законами, как меж деревьев. То я тебя поймаю, то ты меня...      Возница натянул поводья. Повозка остановилась посреди глухой тайги, оба всадника тут же спешились и принялись старательно привязывать коней к низким сучьям ближайших кедров.      - Ну, слезайте, гости дорогие, - распорядился Кузьмич, спрыгнув на землю с юношеской ловкостью - Уж простите, что пешком вас гонять приходится, да лошадей жалко мучить - у нас там медведь обитает, коняшки пугаться будут...      Майор, коли ты такой прыткий, с медведем подраться не желаешь на потеху честной компании? Топор тебе дам, будешь, как римский гладиатор... И чем бы ни кончилось, я твою женушку отпущу вовсе даже восвояси...      - Не юродствуй, старче, - сказал Мазур. - Что-то ты не похож на дурака, который свидетелей отпускает...      - Ну вот, снова ты обо мне плохо думаешь, - грустно молвил Кузьмич и первым направился по колее в глубь тайги, не оглядываясь.      Остальные поневоле двинулись за ним, бренча цепями. Метров через сто старик свернул с дороги на видневшуюся меж деревьев поляну. Навстречу к нему прытко двинулся молодой здоровяк, на бегу сдергивая картуз. На поляне просматривалась какая-то конструкция, белевшая свежими досками. В нос Мазуру ударил запашок гниющего мяса.      Это оказалось нечто вроде неширокого помоста, стоявшего под углом к земле, градусов в двадцать-на крепко сбитых козлах-подпорках. А на помосте был распят... негр? Снежный человек?      Только сделав еще несколько шагов, Мазур разглядел, что к чему. Человек, чьи запястья и лодыжки накрепко привязаны веревками к вколоченным в помост костылям, был голым и, как выразился бы индеец, бледнолицым. Но мелкий таежный гнус облепил его так густо, что распятый казался то ли чернокожим, то ли покрытым темной шерстью. Воздух над ним дрожал, как раскаленный - но это опять-таки роился гнус. Вот и источник запаха - возле помоста два деревянных ящика с кучками уже почерневшего мяса. Приманка для мошки.      Скованные люди стояли неподвижно, ни одно звенышко не брякнуло. Теперь Мазур видел, что рот у человека плотно забит кляпом, а дергать головой он не может оттого, что голова прихвачена к помосту - поперек лба идет прочный ремешок, поперек шеи, ремни опутывают уши. Сквозь темное, неустанно мельтешащее облачко, как сквозь клубы густого дыма, все же удалось рассмотреть сведенное гримасой, оскаленное лицо, а там и узнать. Это был не кто иной, как "штабс-капитан", опрометчиво нарушивший дисциплину.      Мошка - произносится непременно с ударением на последнюю букву - пострашнее любого зверя. Еще и потому, что способна довести любого таежного зверя до безумия. И даже не оттого, что она кусается. Кусают комары - а мошка, гнус, скопище разнообразных мушек, чье точное научное название как-то не тянет выяснять, всего-то навсего садится на кожу, щекочет, ползая, выясняя, не попадется ли ей мертвого мясца. Но это еще хуже. Неостановимо, с тупостью механизма, сотни крохотных тварей лезут в ноздри, в рот, под веки, в уголки глаз, они неисчислимы и неутомимы, сплошь и рядом ничуть не помогают разнообразные жидкости и аэрозоли, остается разве что безостановочно курить, но мошка лезет и сквозь дым... Самые хладнокровные люди быстро сатанеют - а зверь бесится, бросается в воду, катается по земле...      Мазура затрясло - едва он представил себе, что ощущает распятый. Хорошо еще, солнце невысоко, в полдень станет и вовсе не выносимо... К вечеру привязанный человек вполне может рехнуться - а то и раньше...      - Все прониклись? - спросил негромко Кузьмич. - Вот так, гости мои дорогие, у нас принято поступать с безалаберными нарушителями дисциплины. И показываю я вам это насквозь поучительное зрелище не из пустого запугивания, а чтобы осознали: коли у нас так наказывают своих, с чужими могут и еще почище поступить... Уяснили, соколы, орлы, голубки и твари дрожащие? Да посмотрите на него, посмотрите, это вам не театр, это все всерьез... - он остановился перед Мазуром и посмотрел на него беззлобно, со спокойным сознанием собственной силы. - А если мы в корень посмотрим философски, то червяка из тебя, сокол, сделать - что два пальца описать. Велю твою бабу сюда вместо этого дурака положить - ты мне через час на сапоги полный глянец языком наведешь...      - А ты на моем месте? - спросил Мазур.      - Да точно так же, ибо плоть слаба и на дух способна влиять самым унизительным образом. Ежели ты это хотел услышать. Только палочка-погонялочка, майор, не у тебя в руке, а у меня... - он помолчал и вдруг расплылся в улыбке. - А не устроить ли нам, друзья, в завершение прогулки судилище? Очень мне интересно на вас поглядеть и души ваши потрогать... Устроим мы все, как, прости господи за срамное слово, в Государственной Думе... Большинство рук поднимете за то, чтоб ему до вечера здесь прохлаждаться - будет прохлаждаться. Велите избавить - избавлю. Ну, процесс пошел, как говорил наш придурок, сатаной меченый... Обмозгуйте-и тяните рученьки в демократическом процессе... Кто у нас, стало быть, за то, чтобы этого оглоеда отвязать и отправить на милые забавы - нужники вычищать?      Мазур, не колеблясь, поднял руку - тут же звякнула Ольгина цепь.      - Двое, - сказал Кузьмич равнодушным тоном опытного спикера. - Что ж так мало- то, миряне? Смертный приговор ведь выносите...      - Вика... - умоляюще сказала Ольга соседке по цепи.      - А пошла ты! - лицо Виктории прямо-таки исказилось. - Тебя этот подонок во все щели не трахал - с прибауточками... Вот и пусть дохнет, раз уж такие игры...      Кузьмич терпеливо ждал. И наконец заключил:      - Ну, коли уж все демократично, трое против двух - пусть себе кукует до вечера в теплой компании мелких божьих тварей. Спасибо, милые. Потешили старика, наглядно доказали, что человек человеку - волк. И обид не прощает... - он прошелся вдоль строя, остановился перед Викторией, задумчиво шевеля губами - А если я тебе, милая, пистолетик дам, ты этого ирода порешить сможешь? Там и дел-то особых нет, покажу, куда пальчиком нажимать... Нажмешь, пуля и выскочит.      Виктория закусила губу, глаза у нее нехорошо горели.      - Нажмешь... - сказал Кузьмич убежденно. - На что хорошее человека не подвигнешь, а на пакость за здорово живешь, с полным нашим удовольствием... - он потрепал молодую женщину по щеке, кивнул. - Ну что, дать пистолетик?      Со стороны долины послышался заполошный конский топот. Вскоре к ним подлетел верховой на высоком гнедом коне - тот, храпя и разбрасывая пену, пошел боком, чуть не налетел на скованных, и они шарахнулись наклонился с седла к Кузьмичу и прошептал на ухо что-то короткое. Потом развернул коня на месте, подняв его на дыбы, наметом ускакал прочь.      Кузьмич мгновенно переменился, лицо стало озабоченным и серьезным.      - Назад, гости дорогие, - скомандовал он хмуро. - К повозке, и живенько. Скажу вам по секрету, хозяин в гости жаловать изволят, так что времени у нас мало...      Назад возница гнал лошадь во всю прыть, повозка прыгала на ухабах, цепи отчаянно звенели. Кузьмич за все время не произнес ни слова, лицо у него было какое-то другое, незнакомое.      Ворота оказались распахнутыми настежь, а две собачьих будки, мощные, как маленькие блокгаузы - наглухо закрытыми деревянными щитами. Слышно было, как внутри обиженно повизгивают волкодавы, огорченные неожиданным заточением.      Посреди двора стоял, широко расставив ноги, незнакомый бородач и орал в пространство:      - Махальщика на башню! Порох где, дармоеды? Запорю!      Возле терема, меж домами суетились люди в старинной одежде, которых оказалось неожиданно много-что-то тащили, что-то устанавливали, трое проволокли черную пушку на зеленом лафете, времен примерно Бородинского сражения-небольшую, но явно тяжелую и потому выглядевшую вполне настоящей.      Слева вдруг ударил колокол, замолчал, загремел пуще - похоже, в целях испытания.      Повозка свернула не к тюрьме вправо, к небольшому домику со столь же крохотными окошками, без решеток, правда.      - Диспозиция вам такая, - сказал резко Кузьмич, соскакивая на землю.Живенько всем в баню, чтобы вымылись до скрипа, причесались, подкрасились - к мужикам, понятно, не относится, разве что кто захочет... Церемоний разводить не будем, не в Кремле, так что набивайтесь туда, не делая различий меж бабами и мужиками. Не дети, чай, все видели... Живо!      Вокруг повозки полукругом стояли человек семь - кто с автоматом наперевес, кто с карабином.      - Персонально для тебя, сокол, уточняю, - торопливо сказал Мазуру Кузьмич. - Кончились спектакли, так что патроны у всех боевые. Начнешь дергаться, красотка твоя первую пулю огребет, Христом-богом клянусь, так что не егози...      Лицо у него было ожесточенно-деловое, и Мазур, невольно подчинившись общей суете, машинально кивнул, не сразу и опомнившись. Злость куда-то улетучилась, как ни странно. Ему вдруг стало интересно, и это вытеснило все другие чувства.      - Живо, живо! - нетерпеливо покрикивал Кузьмич. - Времени почти нет, час какой- то. Надевайте потом, что на кого смотрит, все одинаковое...      Под зорким и пристальным взглядом нескольких дул с Мазура сняли кандалы и подтолкнули к двери баньки. Войдя в тесный предбанник, он неторопливо принялся раздеваться, движимый сейчас нехитрой солдатской философией: что бы там плохое ни случилось потом, а банька - вещь неплохая, и ею стоит воспользоваться...      Следом появилась Ольга, покрутила головой:      - Что-то интересное завязывается...      - Вот и посмотрим, - сказал он спокойно. - Раздевайся, малыш, хоть вымоемся как следует, а на этих наплюй с высокой колокольни... Ты у меня молодец, неплохо получается - обливать презрением, вот и дальше двигай в том же ключе. Предки твои дворянские, как история гласит, лакеев в таких ситуациях нисколечко не стеснялись...      Они и в самом деле мылись совершенно непринужденно, терли друг другу спины, притворяясь, что никого, кроме них, в жарко натопленной бане и нет.      Толстяк, правда, пытался зыркать на Ольгу блудливым взглядом, но с ним Мазур управился моментально: хлопнул по пояснице вроде бы в шутку, однако нечаянно угодил в одну из болевых точек, и господина Чугункова моментально скрючило, а разогнувшись, он убрался в дальний угол и отныне держался совершенно монашески...      Пока мылись, кто-то унес старую одежду и приволок новую - стопу одинаковых штанов и рубах, белых, из толстого полотна, со скупой красной вышивкой на рукавах у запястий и по воротнику. На Мазура пришлось почти впору, Ольге пришлось и рукава, и штанины подвернуть - но и в этом каторжном наряде оставалась столь прекрасной, что у Мазура захолонуло сердце, и он пообещал себе выжечь здешний клоповник начисто, если это понадобится ради ее спасения.      Полотенец хватило, чтобы как следует высушить Ольгины великолепные волосы, а на лавке нашлись и гребень, и пара косметичек - хозяину явно намеревались показать товар лицом. Выйдя первым на крылечко, Мазур опять угодил под прицел полудюжины стволов, на запястьях и лодыжках звучно щелкнули кандалы.      - Ну вот, - довольно оглядев его, заключил Кузьмич. - Теперь и на люди показаться не стыдно. Что жена замешкалась?      - Косу заплетает. Сигаретку дай, старче, а то мои с одеждой унесли...      - В горнице подымишь потом, - отрезал Кузьмич. - Будешь еще двор табачищем поганить...      Мазур вспомнил: он и в самом деле ни разу не видел курящим ни Кузьмича, ни кого- то из его подручных, и табачным духом от них не пахло. Ну да, естественно-"трава никоциана"...      - Ты смотри, на хозяина хвост не подымай, - сказал Кузьмич, пристегивая его к общей цепи, - А то кто его знает, с какой он сегодня ноги встал. Велит в яму с медведем кинуть - придется исполнять скрепя сердце...      Мазур оглядывался. Пушка уже стояла у главного крыльца обширного терема и возле нее выжидательно переминался мужик с дымящимся фитилем. Теперь Мазур хорошо рассмотрел, где размещались колокола: на специальной звоннице, высокой башенке, под шатровой крышей на четырех резных балясинах. Колоколов - целых пять, два больших и три помельче.      - Слушай-ка, старче божий, - сказал Мазур. - Насколько я помню, это вроде бы не в раскольничьей традиции - колокола на церковь вешать...      - А они и не на церкви. Вон, звонница особая.      - Да я не то имел в виду... Колокольным звоном встречать - это вроде бы не по вере, а?      - Ты не лезь в то, чего не понимаешь, - сказал Кузьмич, и лицо у него на миг определенно омрачилось. - Вера тут ни при чем - хозяина встречаем...      - А он-то не старовер, а?      - Он - хозяин. Тебе достаточно. Мне, положим, тоже...      Один за другим выходили остальные - и попадали на цепь, конечно. Вокруг, сбившись в несколько кучек, маялись принаряженные обитатели заимки, они старательно держались подальше от пленников, не переступая пределы невидимого круга, но, судя по лицам, что-то не ощущали себя вольными орлами.      Заранее можно сказать, что здешний хозяин свою челядь держит в кулаке без всякой старинной сибирской патриархальности...      - Что они, старче, у тебя такие скучные? - не выдержал Мазур. - Сколько помню, всегда говорилось, что староверы есть люди независимые и несгибаемые...      - Молчи ты! - цыкнул на него Кузьмич, остервенев лицом.      Мазур замолчал. Подобострастная суетня вокруг и боязливые лица удручали его сами по себе. Все-таки места здешние испокон веков были вольными. Еще при Николае Первом, когда только что приехавший из России и никогда не бывавший прежде в Сибири новый губернатор попробовал было объясняться со здешними мужиками так, как привык за Хребтом, финал получился для него крайне унизительным: казачий конвой был шантарскими таежными жителями мгновенно обезоружен, побит и связан, а у самого губернатора долго вертели под носом ядреными кулаками и, как умели, объясняли ему простыми словами, что тут ему не Россия. Как ни удивительно, особых репрессий не последовало...      - Едут! - отчаянно заорал кто-то поблизости - Машет!      Мазур задрал голову, уставясь куда и все, - на вершину могучей стометровой башни. Там отчаянно мотался над ограждением смотровой площадки ярко-алый лоскут.      - Становись! - заорал Кузьмич. - Близко уже! Неразберихи и сутолоки не было - процедура, видимо, давно отработана, как парады на Красной площади.      Все проворно выстроились в две шеренги вдоль воображаемой линии, направленной от ворот к "красному" крыльцу терема - мужчины по одну сторону, женщины по другую, чуть ли не с военной четкостью. Что касается пленников, им отвели местечко в мужской шеренге, на ее левом фланге, у самого терема.      У крыльца появился Кузьмич в компании доктора, добавившего к прежнему наряду еще и черный котелок. Меж ними маялась довольно красивая деваха в роскошном сарафане и вышитой рубахе, с русой косой из-под белого расшитого платка. Мельком оглядев ее, Мазур машинально отметил, что у Ольги коса не в пример роскошнее.      Выскочила толстая баба, торопливо подала девахе хлеб-соль - красивый каравай, увенчанный золотой, судя по цвету, солонкой, на блюде с рушником пошептала что-то на ухо и вновь скрылась.      Все замерло. Ни малейшего звука на подворье, даже собаки притихли. Мазур покосился через плечо-караульных за спиной осталось всего двое, они стояли в деревянных позах, автоматы висели на шее.      - Трепещешь? - громко прошептала Ольга, приблизив голову.      - Ага, - таким же шепотом ответил Мазур. - Но до чего мне оглушительно пернуть охота, спасу нет...      Она тихо фыркнула. Острый на ухо Кузьмич стегнул их злым взглядом, весь подобрался, придавая себе степенную важность. В воздухе явственно попахивало чем-то химически-резким - то-то ни комаров, ни мошки совершенно незаметно...      Воздух резанул мощный разбойничий посвист - это с верхушки башни. Все застыли. Мазур увидел кучку всадников, выехавшую из тайги и двинувшуюся шагом к воротам - по той дороге, которой привезли сюда их с Ольгой. Один, два... пятеро.      Обитатели заимки превратились в живые статуи. Всадники двигались к воротам, безмятежно синело небо, сияло солнце, и Мазуру вдруг нестерпимо захотелось проснуться.      Всадники все ближе... Кузьмич махнул большим красным платком - и слева оглушительно громыхнула пушка, густой белый дым тяжело поплыл по двору. Тут же отозвались колокола и уже не умолкали, вызванивая неизвестную Мазуру мелодию. Замолчали они, когда всадники, двигавшиеся шагом, оказались примерно на половине шеренги.      Мазур смотрел во все глаза. Держась на полкорпуса впереди свиты, на вороном коне ехал человек лет сорока - в голубой шелковой рубахе с крученым алым пояском, жемчужно-серой поддевке, таких же шароварах в тонкую черную полоску, сером картузе и ослепительно сиявших сапогах. Высоколобый, с крупным носом, четко очерченным ртом, чисто выбритый, надменный, но, если можно так выразиться, в меру надменный - спокойный, властный Хозяин...      Способный, пожалуй, и в самом деле послать в яму к медведю одним шевелением брови. Мазур вынужден был признать, что столкнулся с сильной личностью. Вот только регалия эта - диссонансом...      Слева на груди у загадочного Хозяина тускло посверкивала огромная орденская звезда - судя по первому беглому впечатлению, не новодел, подлинная. В солнечных лучах радужно, остро сверкнуло множество мелких брильянтов. Неплохо разбиравшийся в таких вещах Мазур опознал звезду Андрея Первозванного - м-да. Хозяин не страдал излишней скромностью даже в маскарадных играх...      Мужики и бабы низко кланялись по всем старинным правилам-касаясь правой рукой земли, выпрямляясь далеко не сразу. Пожалуй что в старые времена въезд барина в деревню мог выглядеть именно так...      Сразу за Хозяином на столь же красивом вороном ехал еще более экзотический субъект: горбоносый, с венчиком черных волос вокруг обширной лысины и роскошной ассирийской бородищей. На нем переливалась алая черкеска с начищенными газырями, а на наборном серебряном поясе висел массивный, серебряный же кинжал-весь в выпуклых узорах, синих, алых и зеленых самоцветах, сущее произведение искусства, гордость хорошего златокузнеца.      Когда он проехал мимо, Мазур увидел, что справа у него висит вполне современная черная кобура.      Рядом двигалась личность уже знакомая - тот самый "товарищ по несчастью", оказавшийся "наседкой" белобрысый. На сей раз он красовался в такой же каппелевской форме, какую носил проштрафившийся "штабс-капитан", только белобрысый то ли имел больше заслуг, то ли запросы у него оказались выше: на нем сверкали золотом старинные полковничьи погоны с двумя просветами без звездочек. У бедра висела сабля в богатых ножнах, судя по весу, настоящая.      Двое, замыкавшие кавалькаду, особого интереса вовсе не представляли: очередные верзилы с роскошными усами, один черный, как ворон, цыганисто-казачьего облика, второй-типичная славянская харя. У обоих карабины через плечо, пыжатся невероятно...      Взгляд Хозяина мельком скользнул по пленникам, и они с Мазуром на миг встретились глазами, словно шилом кольнули друг друга, такое впечатление.      Кузьмич уже сдернул картуз и низко поклонился. Выпрямился, но картуза не надел, зачастил с подобострастной развязностью балованного управителя:      - Рады приветствовать, батюшка-барин, во владениях ваших! Особыми достижениями, скудные, похвастаться не можем, но и без дела не сидели, вас дожидаючись! Соизвольте обозреть нынешний полон, авось, и не прогневаетесь...      - Осмотрел уже, - сказал Хозяин, ловко спрыгивая с седла. - Неплохо, друже...      Как ни удивительно, их разговор вовсе не казался скверной комедией - сейчас и здесь все выглядело естественно и вполне уместно... Хозяин со всей серьезностью принял от девахи каравай, отщипнул пышный кусочек, макнул в солонку и съел, можно выразиться, истово. Если это и была игра, все присутствующие относились к ней крайне благоговейно...      Вслед за Хозяином отломили по кусочку человек в черкеске и белобрысый "полковник" (хотя этот, если разобраться, ниоткуда не прибыл, заимки-то он не покидал...) Парни с карабинами к хлебу-соли допущены не были - они стояли, держа в поводу пятерых коней, старательно вытянувшись в струнку.      Хозяин, сопровождаемый "комитетом по встрече" (в лице Кузьмича и доктора, деваха проворно улетучилась куда-то вместе с сыгравшим свою историческую роль караваем), полковником и бородатым, прошелся вдоль недлинной шеренги пленников, что твой Наполеон. Мазуру его взгляд не понравился-очень уж хозяйский, неприкрыто барский-а то, как бородатый озирал Ольгу, не понравилось еще больше. Он моментально прикинул: вообще-то, даже в таком положении можно без особого труда накинуть Хозяину на шею цепь от кандалов, взять в надежный захват, заполучив таким образом отменного заложника - и уж тогда переболтать по душам...      Стоп. Очень уж рискованно...      - Молчи, Кузьмич, - Хозяин жестом остановил Кузьмича, посунувшегося было к нему. - Сам попробую угадать, кто тут геройский майор - это, скажу тебе честно, не столь уж и трудно. Не пузатый же, а у этого - морда типичнейшего холуя, так что выбор невелик... - он указал на Мазура. - Вот он, твой майор. Хороший, жилистый, глаза злые, зыркает вполне несгибаемо... Удачное приобретение. Хвалю, Кузьмич. Что с Мишаней?      - Помер Мишаня, батюшка барин - скорбно отозвался Кузьмич. - Поутру. Доктор говорит, ребра у него с одного удара сломались, сердце проткнули...      Казалось, такая новость Хозяина крайне обрадовала - он посмотрел на Мазура благосклонно и даже поднял руку, собираясь похлопать по плечу, но передумал, чуть повернул голову:      - Ибрагим-Оглы!      - Что, Прошка? - моментально откликнулся тот, придвинувшись и положив руку на кинжал.      - Свести тебя с майором - кто кого?      - Совсем трудно сказать, Прошка... - протянул Ибрагим-Оглы. - Смотря как, с чем и где...      - Вот то-то, - кивнул Хозяин.      Странно, подумал Мазур. Очень уж фамильярно этот липовый кавказец (а он липовый, сомнений нет, довольно неумело имитирует акцент) обращается к всесильному в этих местах барину, но тот не гневается ничуть. А имя вроде бы знакомое, определенно крутятся ассоциации и иллюзии. Ибрагим-Оглы...      Положительно, знакомое имечко. Но с чем оно связано? Почему-то оно как раз связано с Прошкой. Прошка и Ибрагим-Оглы, Ибрагим-Оглы и Прошка...      Спокойный голос Хозяина сбил его с мысли:      - Пошли, Кузьмич, поболтаем с дороги. Я доволен, так что вели всем водки. Этим тоже. Только смотри, особенно не расщедривайся, возможно, уже завтра и придется начинать...      Он отвернулся и в сопровождении свиты направился к парадному крыльцу.      Глядя ему вслед, Мазур даже издал от избытка чувств нечто вроде громкого хмыканья - на что никто не обратил внимания, все взоры прикованы к удалявшемуся шествию.      Ну конечно же! Можно было догадаться и быстрее-Мазуру-то, потомственному сибиряку-но впечатлений оказалось много, вот не сразу и допер...      Прошка. Ибрагим-Оглы. Пушка у парадного крыльца. Высоченная башня, смахивающая на Эйфелеву - по идее, она должна быть сорокасаженной... сколько там в сажени? Ага, в общем-то, на первый взгляд, сходится...      Роман Шишкова. "Угрюм-река". На протяжении многих лет - любимое чтение нескольких поколений обитателей Шантарской губернии. Потому что именно в ней действие романа и происходило: шишковская Угрюм-река-это Нижняя Тунгуска, протекающая километрах этак в трехстах от заимки. А если Мазур немного и ошибся, то не более чем на полсотни верст. Все сходится, слишком многое совпадает...      И осложняет дело, определенно осложняет, голову можно прозакладывать!      - Что встал? - подтолкнул его в плечо караульный. - Команды не слышал? Шагай в горницу!      - А где пристав Амбреев? - спросил у него Мазур.      Соседи по цепи, даже Ольга, покосились изумленно, однако конвоир ничуть не удивился, перекрестился на староверский лад и вздохнул:      - Не выдержал пристав изобилия спиртного, еще весной от скуки долакался до полного изумления и к мишке в яму свалился сдуру... Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Ярослав Гашек "Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны" Владимир Войнович "Москва 2042" Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения