Писатель и художник Лев Одинtsov

Писатель и художник Лев Одинtsov
http://www.odintsov.ru/

Лев Одинtsov

E-mail

ПРОЗА 

Россия, Курляндия и еще чуть-чуть на запад. 

Глава 44.

(конец главы)

Пан Марушевич кивнул двум новым конвоирам. Они схватили анкрояблз-Кулебякина и повели его под всеобщий хохот. Степан Иванович побледнел, ему сделалось не до смеха. Он понял, что его будут бить. Каторга ему больше не грозила, и проснувшаяся во мне было жалость уступила место добродушному ехидству. До меня донеслись слова председательствующего, из которых я понял, что Кулебякину сделают не очень больно.

- Господа, - напутствовал пан Марушевич конвоиров, - это тот случай, когда халатность и нерадивость будут только приветствоваться! Прошу вас, не переусердствуйте.

- Да, мы так, погладим немного, - ответил один из дюжих молодцев.

На мгновение я встретился взглядом с анкрояблз-Кулебякиным. Я улыбнулся и, насколько позволяли кандалы, приподнял руку и помахал ему.

- Ну, а мы, господа, вернемся к тому печальному вопросу, из-за которого были вынуждены собраться здесь, - объявил пан Марушевич. – Я еще раз попрошу всех, кто имеет что-либо против или в защиту обвиняемого, сделать свои заявления. Надеюсь, что заявления эти будут соответствовать сути нашего дела, а не превратят заседание в балаган.

В зале шушукались, но заявлений никто более не делал. Несколько секунд пан Марушевич взирал на присутствующих поверх пенсне, затем вздохнул и промолвил:

- Ну, что же, господин прокурор, вам слово!

И понеслось!

47.

Сперва в качестве свидетеля вызвали графа Рюховича, и он торопливо рассказал все, что сумел выяснить в ходе следствия.

Потом господин Набах вращал глазами, брызгал слюной и говорил о том, как я под покровом ночи проник в покои князя Дурова и нанес ему коварный удар ножом в спину! А Алексей Иванович возражал, утверждая, что с покойным я состоял в дружеских отношениях и потому мог запросто без экивоков залететь к нему поздним вечером на огонек. И первый удар я-де нанес не коварно в спину, а открыто в живот, не сдержавшись в пылу спора, в чем теперь искренне раскаиваюсь.

Прокурор кричал, что я пытался скрыться с места преступления и с этой целью побежал на крышу, где меня поджидал привязной аэронавт. А мой защитник отвечал, что к тому времени, о котором говорит барон Набах, монгольфьера давным-давно и след простыл, а я выбрался на крышу, чтобы с горя от содеянного с этой самой крыши головою вниз броситься, и исполнил бы задуманное, если бы Клавдий Марагур не остановил меня.

Тогда прокурор заявил, что я попугаю головку нарочно свернул, дабы птичка криком меня не выдала. А господин Швабрин рассмеялся на это и напомнил про то, что, как выяснилось в ходе следствия, князь Дуров с девицей де Шоней любили в маркиза де Сада поиграться, а какая же игра в маркиза де Сада обходится без того, чтобы птичке голову не оторвать?!

Зал напрягся после этих слов. Те, кому забавы в духе маркиза де Сада были чужды, о достоверности эпизода с попугаем судить не могли. Те же из присутствующих, кто был непрочь отлупить свою половину прежде, чем отдать совместную дань Эроту, помалкивали, с одной стороны, не желая выдавать своих интимных пристрастий, с другой стороны, мучаясь чувством, что упустили нечто важное в своей жизни.

Барон Набах сделал новый ход.

- А сейчас, ваша честь, - заявил он, - я докажу, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Я прошу вызвать первого свидетеля – фройляйн Дранке.

Отворились двери. Я сгорал от нетерпения узнать, что это еще за дранке-фройляйн появилась в моем деле? В зал вошла Лизхен. Я с облегчением вздохнул, полагая, что бывшая горничная князя вновь развлечет публику рассказом про маркиза де Сада и ничего существенного не добавит.

Но я ошибся. Лизхен поклялась на Библии, и прокурор начал задавать вопросы. Лизхен сообщила, что, после того, как обнаружила князя Дурова убитым, застала меня и Аннет де Шоней в кабинете Афанасия Федоровича. Она сообщила, что мы рылись в бумагах князя, а когда заметили ее, госпожа де Шоней ударила ее рукояткой кинжала по голове.

Рассказ Лизхен произвел на судей тяжелое впечатление. Чаша весов склонилась не в мою пользу. Барон Набах смотрел на меня сверху вниз, его губы изогнулись в самодовольной ухмылке. Я оглянулся на девушку в черной вуали, а затем на девушку в белом капюшоне. Где же Валери?! Ведь не бросит она меня! Не бросит! Я просунул руку под рубаху, нащупал медальон и прошептал:

- Плохо дело.

- Еще не вечер, - ответил Алексей Иванович и повернулся к судье. - Ваша честь, позвольте задать свидетельнице несколько вопросов.

Пан Марушевич кивнул. Господин Швабрин повернулся к Лизхен, его физиономия расплылась в добродушной улыбке.

- Милая фройляйн, ваши показания очень важны для установления истины, и мы крайне признательны вам за то, что вы явились в суд, а не ударились в бега, как это сделала мадмуазель де Шоней. Кстати, скажите, пожалуйста, кто именно рылся в бумагах князя?

- Она вот и рылась, - ответила Лизхен.

- Возможно, искала свои документы? Ведь без документов она не могла убежать.

- Возможно, - согласилась Лизхен.

Барон Набах зашумел и подался вперед, едва не опрокинув кафедру.

- Ваша честь, я протестую! – заревел он. – Свидетели не должны давать оценку событиям!

- Вы совершенно правы, - поддержал прокурора пан Марушевич. – Господин Швабрин, пожалуйста, задавайте вопросы по существу, а не выясняйте мнение свидетеля!

- Хорошо-хорошо, ваша честь, - Алексей Иванович приложил правую руку к груди и поклонился. – Еще один вопрос. Скажите, фройляйн Дранке, а ранее не случалось такого, чтобы Аннет де Шоней била вас?

- А то! – откликнулась Лизхен. – Князь Дуров в меня что ни день сапогами кидался, а мамзель его – та и вовсе била всем, что под руку ей попадалось!

- Благодарю вас, Лизхен, - промолвил господин Швабрин. – Ваша честь, полагаю, что, если свидетеля хотят устранить, его бьют лезвием, а не рукояткой. В данном же случае горничную ударили просто тем, что под руку подвернулось. И раз уж эта процедура входила в ежедневный распорядок дня в доме князя Дурова, то нет ничего удивительного в том, что и в день прилета маркиза де Ментье мадмуазель де Шоней поколотила служанку.

- Прошу вас, господин Швабрин, - пан Марушевич поморщился так, словно у него заболели зубы. – Суд сам решит, как расценивать факты. Вы, фройляйн, можете занять место в зале.

- Ваша честь, - воскликнул прокурор, - я требую отказать господину Швабрину в праве защищать обвиняемого!

Выражение лица председательствующего изменилось так, словно к зубной боли добавилась еще и головная.

- На каком основании? – спросил он.

- На том основании, - ответил барон Набах, - что господин Швабрин превращает суд в балаган!

- Ну, господин прокурор, давайте не будем впадать в крайности, - произнес пан Марушевич.

Барон Набах поджал губы и смерил нас ненавидящим взглядом.

- Обвинение сдает позиции, - шепнул Алексей Иванович. – Но и нам расслабляться нельзя.

Барон Набах вызвал следующего свидетеля. Наступила очередь поручика Мировича. Василий Яковлевич явился в зал, посмотрел на меня, ухмыльнулся и положил руку на Библию. Он произнес клятву и обратил подобострастный взор на прокурора. Барон Набах начал задавать вопросы. Поначалу поручик Мирович не добавил ничего нового к тому, что было сказано до него – хоть тем же графом Рюховичем. Вот только эмоциональная окраска его рассказа выражала уверенность в том, что меня необходимо казнить и как можно скорее.

Но неожиданно в деле появился новый поворот. Барон Набах спросил Василия Яковлевича, не знает ли тот, что я мог искать в бумагах князя Дурова? Мирович скривил губы и несколько секунд помолчал. Затем Василий Яковлевич выдал следующее:

- Я не хотел говорить об этом, господа, поскольку дело касается государственной тайны Российской Империи. Но, как видно, мы не сможем изобличить злодейский умысел графа Дементьева, не упомянув о некоторых бумагах. Действительно, граф Дементьев прибыл в Траумштадт для того, чтобы выкрасть письма покойной Императрицы Екатерины. Из-за этих, в высшей мере ценных документов, он и совершил убийство. Мы подоспели слишком поздно и не смогли предотвратить гибели Афанасия Федоровича. А задержись мы еще на несколько минут, и граф Дементьев успел бы уничтожить бумаги императрицы.

На пана Марушевича смотреть было жалко. Он выглядел так, словно к нестерпимым мигрени и зубной боли добавился острый приступ диареи. Барон Набах торжествовал. Он хотел победить – даже ценою международного скандала.

- Ваша очередь, - сказал пан Марушевич господину Швабрину, когда прокурор закончил.

- Ваша честь, - ответил Алексей Иванович, - у нас нет вопросов к этому свидетелю. Но мы бы хотели вызвать еще одного свидетеля.

- Как его имя?

- Степан Иванович Кулебякин.

- Э-э-э, - только и вымолвил пан Марушевич.

- Зачем вам этот паяц? – удивился я.

- Есть одна мыслишка, - шепнул Алексей Иванович. – Бог даст, сработает.

Послали за Кулебякиным. Мне не терпелось увидеть его в зале суда. Хотелось понять, что задумал господин Швабрин. Тем временем процесс шел своим чередом. До прихода старика, судья успел вызвать новых свидетелей. Выступал некусаный, назвавший свое имя, которое тут же вылетело из моей головы. Он рассказал о том, как они с Мировичем прибыли в Шлосс-Адлер и в сопровождении офицеров Прокудько, Свиньина и Тюленева поднялись в покои князя Дурова, где и обнаружили бездыханное тело Афанасия Федоровича. Его слова по-очереди подтвердили все те же Прокудько, Свиньин и Тюленев. Рассказали они и о том, как в Шлосс-Адлер прибыл великий князь и сжег конверт, который Мирович отобрал у меня.

Когда завершался опрос Тюленева, появился старик Кулебякин. Его не успели увести далеко, да и побить тоже, к сожалению, не успели. Анкрояблз испуганно озирался и выглядел затравленным зверем.

- Господин Кулебякин, мы хотим задать вам несколько вопросов, - сообщил пан Марушевич. – Отвечайте честно, и тогда, пожалуй, мы отменим решение о розгах. Для начала положите руку на Библию и поклянитесь говорить правду и только правду.

Степан Иванович произнес клятву, с опаской поглядывая на пана Марушевича. Он не сомневался, что судья сдержит слово и отменит наказание. Но при этом анкрояблз Кулебякин подозревал, что вляпается в новую неприятность. С момента последней встречи со мной он кое-чему научился.

- Вы можете задавать свои вопросы, - кивнул председательствующий господину Швабрину.

- Уважаемый Степан Иванович, - произнес мой защитник, - не могли бы вы рассказать о том, что вы делали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Начните с того момента, когда вы подслушивали разговор цесаревича.

- Я подслушивал? – переспросил Кулебякин.

Его глаза бегали как мыши. Он опасался, что как бы он ни поступил, любой его поступок обернется против него же. И вновь я почувствовал жалость к Кулебякину. Но это было мимолетное чувство, которое сам анкрояблз и разрушил. Наши взгляды встретились. И в его глазах вспыхнул озорной огонек. А в следующее мгновение его очи закатились, он застонал, схватился за сердце, повалился на пол, пару раз ножкой дрыгнул и затих, немного пены припустив изо рта. Зал ахнул.

- Вот сволочь! – выкрикнул я.

Анкрояблз Кулебякин одурачил нас также ловко, как проделал это на корабле. Не знаю, что замыслил господин Швабрин, но, по всей видимости, усилия его оказались тщетными. Мое положение лишь усугубилось, поскольку Кулебякин приобрел ореол мученика, а я оказался паршивцем, который довел несчастного, незадачливого старичка до кондрашки.

Прокурор незамедлил воспользоваться ситуацией. Пока в зале охали, причитали и кричали “Лекаря! Лекаря!”, барон Набах сошел с кафедры, подошел к судьям и говорил им что-то обстоятельное, судя по губам, в выражениях не стесняясь.

- Ну, и что теперь, сударь? – спросил я господина Швабрина.

- Друг мой, все идет хорошо, - улыбнулся Алексей Иванович.

Я не знал, чему он радуется. Прокурор в чем-то убеждал судей, растерянный пан Марушевич кивал, какие-то женщины суетились возле Кулебякина, и все это не предвещало ничего хорошего.

Алексей Иванович вышел вперед.

- Ваша честь, - господин Швабрин сильным голосом перекрыл поднявшийся в зале шум, - ваша честь, я протестую против приватных консультаций судей с прокурором во время суда. И взываю к вашему авторитету! Наведите, пожалуйста, порядок!

Пан Марушевич выпрямился, но сказать ничего не успел.

- А этому господину понадобился лекарь! – продолжил Алексей Иванович. – Здесь как раз присутствует подходящий специалист! – он повернулся к залу и позвал: - Федор! Федор, прошу тебя!

Федор поднялся со своего места и прошел вперед.

- Разойдитесь, господа, разойдитесь! – прокричал он.

Изъяснялся он по-русски, и местные жители его не поняли. Но при его приближении те, кто хлопотали возле Кулебякина, отошли в сторону. Федор имел вид человека, только что вернувшегося с каторги и ищущего случая на каторгу вернуться. От него хотелось держаться подальше. Федор наклонился к Кулебякину и большим пальцем надавил старику в плечо, в ямочку под ключицу.

- Ай! – вскрикнул Кулебякин и отмахнулся от ручищ Федора.

- Ну вот, видите! – воскликнул Алексей Иванович. – Вот он и выздоровел! Его болезнь называется симуляцией и, при известном подходе, легко лечится. Спасибо, Федор!

Подручный господина Швабрина поклонился и вернулся к Хьюго и Гарри. Возмущенные голоса слились в единый гул. Я рассмеялся. Теперь Кулебякин выглядел посмешищем.

- Ну, мы еще повоюем, - шепнул Алексей Иванович.

Пан Марушевич пришел в негодование, топал ногами и кричал на Кулебякина. Из-за воцарившегося шума я не разобрал слов судьи, но понял, что анкрояблзу розог не избежать. Я оглянулся и увидел даму с черной вуалью как раз в тот момент, когда она поправляла головной убор. На мгновение оказалось открытым ее лицо. Это была незнакомая женщина в почтенном возрасте. Я посмотрел на незнакомку в белом, сердце колотилось в груди: я боялся, что она откинет капюшон и окажется еще кем-нибудь, но не Валери де Шоней.

Пан Марушевич сумел восстановить порядок в зале и разрешил господину Швабрину начать допрос. Алексей Иванович повторил вопрос:

- Уважаемый Степан Иванович, расскажите, милостивый государь, что вы видели и слышали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Вы же подслушивали разговор цесаревича, у нас есть свидетели.

- Его Высочество Александр Павлович изволили спорить, - промямлил анкрояблз Кулебякин.

- А с кем спорил великий князь? – спросил господин Швабрин.

- Великий князь изволили спорить вот с этим господином, - с этими словами старик показал на Мировича.

Василий Яковлевич покраснел и насупился. А анкрояблз Кулебякин, видимо, решил, что терять ему нечего, и его понесло. Он передал содержание разговора Мировича с цесаревичем. Но и этого ему показалось мало. Он, вероятно, принадлежал к той категории людей, которые, если заведутся, то уж не остановятся, даже если сказанное обернется им же во вред. Кулебякин рассказал, как я его прогнал. А потом ко всеобщему изумлению поведал, что, обидевшись на меня, похитил пистолет у пьяного офицера и выстрелил в окно гостиной, где находился великий князь.

- Ничего не понимаю! Этого не может быть! – вдруг воскликнул Мирович.

На его слова не обратили внимания. Зал гудел. Шокированный пан Марушевич хлопал глазами, а барон фон Бремборт и герцог Эйзениц, судя по лицам, жалели о том, что высунули носы из своих провинций. Анкрояблз Кулебякин, довольный произведенным эффектом, держался героем.

Пан Марушевич добился тишины и повернулся к свидетелю.

- Господин Кулебякин, - промолвил он. – Каждый раз, как вы выходите сюда, вы сообщаете удивительные вещи. То вы поразили почтенную публику рассказом об особых отношениях с покойной российской императрицей, а теперь сообщаете, что стреляли в ее внука, в русского цесаревича. Да вы в своем ли уме, сударь?

- Еще как в своем! – закричал анкрояблз Кулебякин. – И я сообщу вам новые факты, которые не оставят сомнений в истинности моих слов. После того, как я выстрелил в окно, как я и предполагал, подозрение пало на подлого Федоркина. И поручик Мирович даже изловчился поймать мерзавца. Но подлому Федоркину удалось вырваться и оглушить господина Мировича, он ударил его кулаком в лицо и удрал. А господин Мирович остался с воротником в руках, этот воротник оторвался от кафтана подлого Федоркина. И послушайте меня, милостивые государи, послушайте! Этот подлый Федоркин проявил верх наглости! Знаете, что он сделал?! Он воспользовался тем, что господин Мирович не разглядел лица обидчика, и имел наглость в одной компании с ним отправиться в плавание на флейте “Эмералд…”!

Анкрояблз Кулебякин не договорил. Девичий визг прервал его речь. Кричала Мадлен. Я обернулся посмотреть, что произошло, и получил удар вскользь по лицу.

- Так это был ты! Это был ты, Дементьев! Я знал, что это был ты!

Разъяренный Мирович набросился на меня. Столик, за которым я сидел, перевернулся, и мы перелетели через него. Полицеймейстеры бросились оттаскивать от меня взбесившегося Василия Яковлевича. На помощь им поспешил некусаный.

- Сударь! Это какая-то ошибка! Клянусь богом, за всю ночь граф Дементьев не покинул палатки!

- Я тебе поклянусь! – огрызнулся Мирович и, вырвавшись из рук конвоиров, врезал по зубам некусаному.

Наконец-то этот господин хоть по морде получил!

Пану Марушевичу – в который раз – пришлось потрудиться, чтобы навести порядок в зале. Когда Мирович угомонился, а присутствующие притихли, председательствующий выпрямился и обвел взглядом зал. Его глаза сверкали, даже толстый слой пудры не скрывал раскрасневшихся щек.

- Вот что, господа, - произнес он. – Мы рассматриваем дело об убийстве князя Дурова, мы знаем, кто убийца, мы обязаны установить степень его вины, и нам нет нужды разбираться в похождениях разных безумцев и одержимых какими-то маниями! Мы составили протоколы ваших показаний и отправим их в Санкт-Петербург. Да и вас под конвоем препроводим в Россию. Пусть российское правосудие разбирается, как квалифицировать выстрел в окна великого князя. Бог даст, сударь, вам зачтутся заслуги перед покойной императрицей! Мы же вернемся к предмету нашего разбирательства. И поскольку неопрошенных свидетелей более не осталось, я предлагаю обвинению и защите выступить с последним словом, прежде чем суд удалится для принятия окончательного решения.

Шутки кончились. Я почувствовал слабость в ногах. Еще несколько минут, и меня запросто приговорят к смертной казни. А может, даруют жизнь, и через неделю, подыхая на рудниках, я пожалею о том, что меня не повесили.

Бледного и трясущегося анкрояблза Кулебякина увели конвоиры. Кто-то сдавил мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с Мэри-Энн. Я кивнул ей.

- Мадмуазель, это запрещено, - прошептал конвоир и отстранил аэронавтессу.

- Господин прокурор, прошу вас, - объявил пан Марушевич.

Барон Набах с удовлетворением вздохнул и вышел из-за кафедры. Расхаживая взад-вперед перед судьями, он говорил о моих прегрешениях и, как о само собой разумеющимся, говорил о моей казни. Меня мучил страх, и в то же время я испытывал странное удовольствие, предвкушая, как господин Швабрин ловко обставит прокурора и добьется – нет, конечно же, не прощения – но сочувствия и снисхождения ко мне. Алексей Иванович в эту минуту незаметно сжал мою руку, чем укрепил мою уверенность в благоприятном исходе дела, разумеется, в той степени, в которой исход вообще может быть благоприятным.

Но после его пожатия новая, неожиданная мысль посетила меня. Я подумал, что все происходящее превратилось в игру, как если бы господа Швабрин и Набах сошлись в шахматном поединке, условившись, что, если верх возьмет барон, меня повесят, а если победу одержит Алексей Иванович, меня сошлют на каторгу. Зрители разделились на два лагеря и с азартом следят за грубым схевенингенским наступлением одного и изящными контратаками другого. И между делом как-то все забыли о том, что я действительно убил человека!

Да и сам-то я всерьез об этом не думал. А руки мои были замараны кровью ни в чем неповинного человека!

Мильфейъ-пардонъ, граф. Как это – неповинного?! А Беленин Андрей?! А Половецкий Сашка – какой весельчак был, какой жизнелюб?! А горская девушка?! Разве Афанасий Федорович не заслуживал смерти?! А разве не я скормил Иванова громовому ящеру?! И ни малейших угрызений совести не испытываю.

Да, но в случае с Ивановым я оказался пленником, и мои действия были вынужденной защитой. К тому же, задушив женщину, он глумился надо мною. “Твоя валдайская зазнобушка! А Любку-то твою придушил я”, - как вспомню ухмылку Иванова, так в дрожь кидает! Скотина! Он, значит, возомнил, что вправе женщин моих убивать! Ну, положим, Любка не была моей зазнобушкой, так – случайный десертъ на скорую руку. Но Иванов-то, сволочь, своим поступком показал, что он и Аннет, то бишь не Аннет, а Валери придушит, как только возможность представится, и издевался надо мною, полагая, что я не в силах ничего поделать. А потом, положа руку на сердце, мне и Любку до слез жалко. Да я и сейчас его б своими руками придушил, воскресни он фантастическим образом!

И все же не покидало меня чувство, что убийство Афанасия Федоровича есть mea culpa, и за всю жизнь не отмою я рук, а самое строгое наказание не даст искупления.

Мои размышления прервал господин Швабрин.

- Прокурор-то пыжился-пыжился, а ничего нового не сказал, - прошептал он.

- Эх, Алексей Иванович, - вздохнул я, - человека-то я, действительно, убил и заслуживаю наказания.

- Друг мой, - молвил господин Швабрин, - вы это бросьте! Вы покорились неизбежному, и оправдываете свое пораженческое настроение необходимостью искупления вины! Между тем, все не так однозначно. Мы еще повоюем! Да и князь Дуров – подумаешь, эка невидаль – князь! Что, на Руси князей что ли мало, чтобы ваша жизнь…

Господин Швабрин не договорил. Пан Марушевич пригласил его выступить с заключительным словом. Алексей Иванович вышел вперед. Я почувствовал острую неприязнь к этому маленькому человечку. Его слова “на Руси князей что ли мало” вызвали в моей душе возмущение. Я вспомнил, с каким хладнокровием господин Швабрин убил Джека на корабле! Вот форшмакъ! Тогда поступок Алексея Ивановича показался мне геройством. Но теперь я думал, что он мог просто оглушить матроса.

Господин Швабрин произносил свою речь, встав вполоборота так, чтобы обратить свое лицо и к судьям и к залу. Смысл его слов не доходил до меня: я был занят своими малоприятными размышлениями. Но вдруг слова о коронации российского императора заставили меня переключиться.

- Итак, уважаемые дамы и господа, как мы поняли, опередив господина Мировича и перехватив бумаги государственной важности, маркиз де Ментье обеспечил интересы российского императора Павла Петровича и великого князя Александра Павловича! Именно благодаря действиям обвиняемого, бумаги покойной императрицы попали в руки русского цесаревича, а не остались в руках господина Мировича, который вопреки воле российского государя и его наследника, стремился завладеть этими бумагами и распорядиться ими по своему разумению. Как вы знаете, уважаемые дамы и господа, завтра в Москве состоится коронация Его Императорского Величества Павла Петровича. Полагаю, что в интересах Маркграфства Траумлэнд сохранить добрососедские отношения с Россией. Смею предположить, что окажись упомянутые бумаги в руках господина Мировича, коронация российского императора сделалась бы затруднительной. По меньшей мере, завтрашний великий день оказался бы омрачен опасным брожением умов.

“Эвона, куда он загнул!” - подумал я и поневоле восхитился изворотливостью господина Швабрина. Между тем пан Марушевич выглядел так, словно мигрень доконала его, да и с диареей он не справился. Алексей Иванович продолжил свое выступление.

- Итак, господа, завтра состоится коронация российского императора! Так зададим себе вопрос, каковой будет реакция Его Императорского Величества, когда он узнает, что маркиз де Ментье, он же русский граф Дементьев, которому император хоть в малой степени, но все-таки обязан восшествием на российский престол, за усердие свое на благо государя и России поплатился свободой, а то и жизнью?! Ваша честь, уважаемые судьи, решение принимать вам. А мы взываем к вашей мудрости и уповаем на вашу милость и милость божью! Вы же примите решение так, как подсказывает сердце!

Пан Марушевич как раз схватился за левую грудь. Видимо, подсказки сердца оказались болезненными. Его щеки блестели от пота, он коснулся лица, и катышки пудры посыпались на стол. Похоже, что он бы со мной поменялся б местами, лишь бы избавиться от нелегких обязанностей.

Господин Швабрин поклонился и занял свое место рядом со мною. Председательствующий поднялся из-за стола. Тишину в зале нарушало нечленораздельное шипение Мировича.

- Что ж, уважаемые дамы и господа, суд выслушал мнения сторон и намерен удалиться на совещание. Но прежде я обязан напомнить, что маркиз де Ментье обвиняется по сто второй статье устава уголовного судопроизводства Маркграфства Траумлэнд. Эта статья предусматривает наказание от десяти лет каторжных работ до смертной казни…

Перед моими глазами поплыл туман. Пан Марушевич, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц зачем-то раздвоились, а затем, смешавшись с двойниками, превратились в черные кляксы и слились в мутное пятно. Стол поплыл вверх и навалился на меня. Кто-то из конвоиров схватил меня за руку. Откуда-то из нездешнего мира донесся голос пана Марушевича, приказавшего дать мне воды. Вокруг меня началась суета. Послышался голос мосье Лепо:

- Пустите меня, я его слуга!

Французишка сунул в лицо мне стакан воды. Я сделал несколько глотков.

- Барррин-с, сударррь мой, как же ваш капитал-с?! – прошептал каналья. – Пррропадут-с же денежки-с, пррропадут-с…

Я набрал в рот побольше воды и обрызгал подлого французишку.

- Уберите от меня эту шельму, - попросил я.

- Эх, барррин-с, сударррь вы мой, вот вы значит как, - ответил Лепо. – Не себе, не людям-с, как говорррится!

Конвоиры оттеснили его в сторону.

- Полагаю, мы можем продолжить, - промолвил пан Марушевич. – Вы хотели что-то сказать, - он обратился к кому-то в зале.

- Ваша честь, - послышался незнакомый голос, - меня зовут Ульрих Лейбер, я директор анатомического театра. Этот человек молод, полон сил и обладает прекрасным телосложением. Если его казнят, мы хотели бы заполучить его тело. Пусть оно послужит науке. Мы готовы внести соответствующий залог в размере пятидесяти марок.

- Я внесу двести марок, - раздался девичий визг.

Я обернулся и сквозь стоящую в глазах пелену увидел Мадлен.

- Я внесу двести марок, чтобы маркиза де Ментье похоронили согласно обычаям той веры, которой он придерживается! А вообще – вы не должны его казнить! Он не виноват!

Мадлен лишилась чувств. Мэри-Энн подхватила ее на руки. Пан Марушевич распорядился подать и ей стакан воды. Аукцион продолжился.

- Я внесу две тысячи марок, - раздался женский, знакомый до боли голос.

Это был голос Валери! Клянусь, это была она!

С заднего ряда поднялась фигура в белом одеянии. Капюшон закрывал ее лицо почти целиком.

Я обрадовался! Валери! Наконец-то! Как и обещала, она вмешалась в процесс в тот момент, когда речь зашла о казни. Но… мильфейъ-пардонъ, я надеялся, что ее вмешательство предполагает спасение моей жизни, а не унаследование тела!

Валери, Лерчик, что же ты задумала?!

- Я приехала сюда по поручению майестры Залины. Я ее младшая сестра майестра Катрина.

В зале воцарилась тишина. Один из писарей выронил гусиное перо. Пан Марушевич выглядел растерянным. А я… я почувствовал невероятную усталость. Больше всего мне хотелось лечь на пол и уснуть! Тихая ярость переполняла мое сердце. В эти мгновения, мне казалось, что я ненавижу Валери. Вновь я позволил обмануть меня. И хотя в этот раз меня провели майестре, мой гнев был обращен именно на Валери. Словно это она, а не вампиреллы передали мне через конвоиров медальон, который ввел меня в заблуждение. И словно Валери была виновна в том, что ее голосом вдруг заговорила явившаяся на суд Катрина. И теперь я смотрел на фею в белом и ждал от нее спасения.

- Разве есть закон, который запрещает нам выкуп тела?! – повысила голос вампирелла.

- Я этого не говорил, - ответил пан Марушевич. – Но закон требует согласия обвиняемого на передачу его тела в руки тех, кто владеет темной магией!

- Только что эльфийка предлагала за него выкуп, и вы не поинтересовались ее магическими способностями, - майестра Катрина рассердилась.

- Она не требовала тела, она предлагала взнос за то, чтобы казненного похоронили согласно традициям его веры, - возразил председательствующий. – Вы предложили самую крупную сумму. Если никто не предложит больше, - пан Марушевич обвел пытливым взором зал, - преимущество останется за вами. Но при условии, - он поднял указательный палец вверх, - при условии, если обвиняемый даст свое согласие.

Я глядел, как зачарованный, на вампиреллу. Она откинула капюшон, повернулась ко мне и одарила меня обворожительной улыбкой, ее глаза светились сочувствием. Я вспомнил, как ее нежные, прохладные пальчики скользили по моей груди. Тысячи мыслей закружились вихрем в моей голове. Мне казалось, что эти мысли задушат меня, но не было сил противиться им.

Что ждет меня в случае казни?! Как меня встретит Главный Повар?! Всю свою жизнь я обращался к нему запросто. Но имел ли я на это право?! А сколько грехов на моей совести – об этом и думать страшно! Господи, что ждет меня?! Найдется ли хоть одна черствая корка, которую можно кинуть в противовес моим грехам? А что, если нет такой корки?! Я попытался припомнить хоть одно доброе дело, но ни одного достойного поступка не пришло мне на ум! Господи, да я только и делал, что гонялся за юбками, а в погоне за одной из них дошел до того, что убил человека! И еще смею надеяться, что Главный Повар подберет для меня закуток на своей кухне! Да он и встречать меня не выйдет!

Но самое страшное другое! Что если Его и вовсе не существует?! Может быть, правы атеисты, и Главный Повар – не более, чем досужий вымысел трусливых человеков. Что - если впереди нет вообще ничего?! Ничего!

Катрина, моя Катрина смотрела на меня и улыбалась. “Все будет хорошо!” - кричали ее глаза. Она чуть заметно кивнула мне, едва уловимым движением повела бровями и накрыла голову капюшоном.

О, господи! Уж не знаю, существует на самом деле Главный Повар или нет? Но если он все-таки существует, то в те минуты явно отлынивал от работы. Хоть бы знак мне подал какой-нибудь, хоть на йоту укрепил бы мою веру! Так нет же! Бросил одного перед лицом смерти. Поди угадай, что там ждет меня – адовы муки или все-таки Он хоть малюсенькую корочку подобрал за мной и припас на черный день? А я-то всю жизнь рассчитывал на него, просил: смотри, мол, дружище, чтоб там нормально все было!

А тут – вот она Катрина, ладно скроенная фея с обворожительной улыбкой. Благодаря ей, я составлю компанию Отто и Эвелине, глядишь, раз в десять лет будут на прогулку выпускать, все ж лучше, чем совсем ничего! Надо только попросить, чтоб присматривали за мною получше! А то ж найдется какой-нибудь разгильдяй – оторвет руку или еще какую пакость над бренным телом учинит.

Пан Марушевич постучал по столу. Задумавшись о вечном, я не заметил, что председательствующий обращается ко мне.

- Маркиз де Ментье, попрошу Вас собраться, - попросил он. – Вы должны ответить на вопрос: согласны ли вы с тем, что ваше тело выкупит майестра Катрина? Прежде чем вы ответите, я обязан поставить вас в известность, что майестра Катрина, равно как и ее сестры майестре Залина и Марина, суть нелюди и вампиры.

- Ага, - буркнул я и кивнул.

- Простите? – брови пана Марушевича изогнулись. – Будьте любезны, повторите ваш ответ ясно и громко.

Во рту у меня пересохло, язык ворочался через силу.

- Да, - выдавил я. – Согласен. Я согласен.

На этот раз пан Марушевич не только брови изогнул, а еще и глаза выпучил, чем невероятно разозлил меня. “Вынужден предупредить, что чаша весов может склониться в пользу смертной казни обвиняемого, - мысленно передразнил я его. - Старый хрыч, корчит тут харю! Ведь приговорит к повешению и спокойно домой отправится внучат нянчить”.

- Маркиз, прежде чем принять окончательное решение, скажите, известны ли вам истинные обличия майестре?

Этот вопрос развеселил меня. Я вспомнил роскошные, черные волосы, рассыпавшиеся по белым как мрамор плечам Марины, золотую змею – браслет на левом предплечье, золотые колечки со скелетиками, украшавшие соски Катрины. Уж кто-кто, а я-то знаю их истинные обличия. Осталась, правда, старшая сестра. Но чем она могла меня удивить?! Черепашьим панцирем между ног?

- Да, ваша честь, мне известны истинные обличия майестре.

- И вы соглашаетесь с тем, чтобы ваше тело в случае смертной казни передали майестре?

- Да, согласен, - ответил я с вызовом.

Меня возмутило то, что судья в третий раз заставил меня испытать унижение. Я не смел обернуться, не смел смотреть в глаза никому. С ненавистью глядел я на Мартина фон Бремборта. “Для тебя я просто Мартин! Мы же пили на брудершафт!” - так он говорил, а теперь со спокойной совестью проголосует за смертную казнь!

- Маркиз, позвольте вопрос. Вы можете не отвечать, если не хотите, - промолвил пан Марушевич.

Я кивнул.

- Почему вы соглашаетесь? Вы же практически отрекаетесь от господа нашего?!

Хотел бы посмотреть, когда тебя на кол посадят, какому богу ты будешь молиться! Так хотелось ответить мне, но я сдержался.

- У меня особые отношения с майестре, - ответил я. – Мы уважаем друг друга, и я уверен, что они не сделают мне дурного.

- Что ж, воля ваша, - произнес пан Марушевич и посмотрел вглубь зала поверх голов. – Майестра Катрина, согласно закону вы должны внести залог секретарю суда и расписаться. Прошу вас. А также я должен напомнить, что на время совершения официальных актов вы обязаны принять свое истинное обличие.

- Благодарю вас, ваша честь, - ответила Катрина.

Послышались шаги. Фигура в белых одеяниях подошла к столику, за которым сидели писари. Она положила на стол тяжелый кошелек. Секретарь подвинул бумаги к краю стола и протянул фее перо. Сердце мое замерло. Я смотрел на майестру Катрину, как на спасительницу. Она дарила мне возможность прожить долгую, многовековую жизнь после смерти.

В то же время я стыдился своей трусости и не знал, как смогу теперь взглянуть кому-либо в глаза?! Я страшился того, что пан Марушевич объявит смертельный приговор, но посчитал бы за счастье умереть немедленно! Ну, где же ты, Главный Повар?! Треснул бы меня поварешкой по лбу и дело с концом!

- Сильный ход, - донесся до меня шепот.

- А? – вздрогнул я.

- Сильный ход! – повторил господин Швабрин. – Это вы здорово сообразили?

- Что сообразил? – спросил я.

- Как – что? – прошептал Алексей Иванович. – Теперь уж точно смертная казнь не про вас. Ну, какой нормальный судья приговорит обвиняемого к смертной казни, зная, что тот воскреснет в виде нелюдя?! Да и зомби, перед которым сам российский император в долгу, думается мне, в Траумштадте никому не нужен!

- Ну да, оно конечно, - прошептал я, польщенный тем, что в моих словах господин Швабрин увидел не слабость духа, а изощренность в казуистике.

Майестра Катрина откинула капюшон и на мгновение повернулась в мою сторону. Бесцветные жидкие волосы топорщились во все стороны. Лицо казалось заросшим застаревшей плесенью. С правой стороны отсутствовала часть щеки. Между лохмотьями мяса виднелись черные редкие зубы и два здоровых белых клыка. Десны кровоточили. Несмотря на разделявшее нас расстояние, я почувствовал вонь изо рта. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не выдать смятения, и убедить себя, что это все-таки лучше, чем надежда на милость от Главного Повара, про которого доподлинно никто не знает, все ли дежурит он на кухне или его там и в помине не было.

Майестра Катрина отвернулась, взяла перо и оставила на бумаге размашистую подпись. Секретарь пересчитал деньги и кивнул пану Марушевичу.

- Благодарю вас и прошу занять ваше место в зале, - произнес председательствующий.

Катрина накинула капюшон и удалилась. Я вздохнул с облегчением. Припомнил ее белые, круглые ягодицы и подумал, что при случае надо будет поблагодарить и ее, и Марину за то, что даже в минуты экстаза они сдерживали себя и не являлись передо мною в подлинных обликах.

Пан Марушевич поднялся из-за стола, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц последовали его примеру.

- Суд удаляется на совещание! – объявил председательствующий.

Они повернулись и вышли через боковую дверь.

Время вновь замедлило свой ход, превратившись в самую страшную пытку. Мое сердце готово было разорваться на части. Я с трудом стоял на ногах. Кажется, господин Швабрин каким-то образом успокаивал меня. Не помню, что он говорил, и не берусь сказать, принесли ли его слова пользу мне.

Но наконец-то, и это испытание завершилось. Отворилась дверь. Судьи вернулись на свои места.

- Дамы и господа, попрошу тишины, - объявил пан Марушевич. – Прошу всех встать – суд намерен объявить приговор.

Поднялся страшный шум. Зашуршали десятки платьев и в два раза больше ног одновременно зашаркали. Я почувствовал сильное головокружение. Пан Марушевич дождался тишины и продолжил:

- Суд Маркграфства Траумлэнд, руководствуясь принципами законности, справедливости и гуманизма…

Я почувствовал тошноту: почему смертную казнь нужно оправдывать законностью, справедливостью и гуманизмом? Тот, кто произносит такие слова, попробовал бы сыскать высоконравственного палача с моралью, соответствующей этим принципам.

Между тем пан Марушевич продолжал свою речь:

- … снять с маркиза де Ментье обвинение по сто второй статье “Умышленное убийство”…

Я не верил своим ушам.

- Я, что, никого не убивал? – воскликнул я.

- Убивали-убивали, - прошептал господин Швабрин.

- … признать, - продолжал председательствующий, - маркиза де Ментье виновным в преступлении, предусмотренном статьей сто седьмой устава уголовного судопроизводства Маркграфства Траумлэнд, - а именно в убийстве, совершенном в состоянии аффекта, то есть внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного длительной психотравмирующей ситуацией, в которой маркиз де Ментье оказался помимо своей воли, и приговорить маркиза де Ментье к трем годам лишения свободы с отбыванием на каторге Раухенберга.

Зал бурно отреагировал на приговор. Радостные и возмущенные голоса слились в единый гвалт.

- Это неслыханно! – кричал Мирович.

- Серж! Серж! Поздравляю тебя! – восклицала Мэри-Энн.

Мадлен плакала, мосье Дюпар успокаивал ее. Господин Швабрин обнял меня и похлопал по спине. Кто-то из офицеров обещал вызвать меня на дуэль, как только я вернусь с каторги. В общем, все ликовали, как могли, и только я не знал – радоваться мне или плакать?! Три года каторги – в обычных условиях звучит страшно. Но мне только что угрожала смертная казнь. И я решился наконец-то засмеяться от счастья и уже набрал воздуху в легкие, как голос подлого французишки донесся до меня:

- Сударррь-с мой, барррин, а как же-с я пррроживу-с эти тррри года?!

- Надеюсь, что сдохнешь! – прорычал я.

- Вот-с, значит-с, вы как! – посетовал каналья.

- Ну, вижу, граф, теперь вы превосходно себя чувствуете! – улыбнулся господин Швабрин.

Я вспомнил его наставления: Только не вдавайся в подробности, - поучал он меня во время свидания в темнице. – Просто говори, что политика князя казалась тебе губительной. Это убережет тебя от смертной казни. А потом кто-то придет на смену Афанасию Федоровичу, и тогда кричи во все горло, что именно новый правитель и воплощает те идеалы, из-за которых ты пострадал. А уж я позабочусь, чтоб твой голос услышали в Шлосс-Адлере. Вот увидишь, новый правитель тебя помилует!

Интересно, размышлял я теперь, успеет ли новый правитель помиловать меня или же мне придется все три года спину гнуть?!

Тут до меня донесся голос пана Марушевича. Оказалось, что он еще не все сказал и поэтому требовал тишины. Когда же все успокоились, председательствующий продолжил свою речь. Впрочем, ничего особо интересного он больше не сказал, лишь поведав, что к Мировичу решено никаких мер не применять, поскольку русский цесаревич, застав Василия Яковлевича в Шлосс-Адлере, отпустил его на все четыре стороны. А вот анкрояблзу Кулебякину не повезло. Решено было препроводить его под конвоем в Санкт-Петербург вместе с записями обо всех его подвигах, в которых он лично признался. Старик скис. А Василий Яковлевич возмущался на весь зал:

- Это неслыханно! Что за наглость?! Они еще смели подумать о том, применять ко мне меры или нет!

Пан Марушевич объявил заседание суда закрытым, разъяснив напоследок специально для меня, что я имею право обжаловать приговор, обратившись письменно лично к верховному правителю маркграфства, обязанности которого исполняет он, бургомистр Траумштадта пан Марушевич.

Затем мне дали пятнадцать минут на общение с друзьями и близкими. Мадлен повисла на моей шее, Мэри-Энн поддерживала ее за талию, господин Швабрин похлопывал меня по плечу, приговаривая что-то вроде “мы еще повоюем”, что-то сочувственное и благодарное пытался сообщить мне мосье Дюпар, ему вторили Федор, Хьюго и Гарри, - все они окружили меня плотным кольцом, вокруг которого носился каналья Лепо и то подпрыгивал, то приседал, чтобы через чужие плечи и между чужими локтями протиснуть гнусную физиономию и заглянуть мне в глаза по-собачьи преданно. Я был так возбужден, что не улавливал смысла всего того, что мне говорили, но кивал в ответ и благодарил их сердечно. Но вдруг реплика Мадлен, выпав из общего контекста произносимых слов, привлекла к себе особое внимание.

- Что это, сударь?! – воскликнула она. – Вы носите на шее портрет вашего слуги Жака?

Мадлен сжимала в руке медальон, который в ходе сумятицы выскользнул из-под рубахи и раскрылся.

- Что за чушь? – удивился я.

- Это портрет Жака, - повторила эльфийка.

Я взял вещицу из ее рук. Из медальона на меня смотрела Валери де Шоней.

- Мадлен, что ты городишь? – пробурчал я. – При чем здесь Жак?!

Мэри-Энн взяла медальон и повернула к себе.

- При чем здесь Жак?! – изумилась она и выдала новый сюрприз. – Мадлен, это же твой портрет! – она поднял на меня округлившиеся глаза. – Серж, ты носишь на груди портрет Мадлен?!

В следующее мгновение ее глаза сузились и сделались злыми.

- При чем здесь Мадлен? При чем здесь Жак? – возмутился я.

- Дайте-ка посмотреть, - попросил господин Швабрин.

Мэри-Энн повернула висящий на моей шее медальон. Алексей Иванович взглянул на него и застыл. По лицу пробежала тень, глаза сделались печальными.

- Да, это она… Маша Миронова, - произнес он тихим голосом и добавил. – Мысль любовну истребляя, тщусь прекрасную забыть…

- О чем это вы? – спросил я.

- Так… глупые любовные куплетцы одного стихотворца, - ответил Алексей Иванович.

Я заглянул в медальон. Обворожительная Валери смотрела на меня с картинки.

- Да что все это значит? Кто такая Маша Миронова? – воскликнул я.

Господин Швабрин отвел взгляд – мне показалось, что он сделал это через силу.

- Неважно, мой друг, это уже неважно. А что касается медальона, так картинка в нем – обманка. Каждый видит в ней того, кого хочет увидеть. Вы видите в ней Валери, Мадлен видит Жака, а Мэри-Энн… Кого вы там видите?

- Я вижу Мадлен, - призналась аэронавтесса.

- Вот как, - пожал плечами Алексей Иванович.

Мадлен залилась краской.

- Перестаньте! Все это глупости! – воскликнула она и стряхнула с себя руки Мэри-Энн.

Мне сделалось грустно. Я почувствовал себя антрекотомъ, в разгар веселого застолья отправленного в рот: жизнь продолжается, а он – на полпути к поганому чулану. А еще я чувствовал себя дураком, потому что в медальоне видел Валери, а не Настасью Петровну. Или ту же Мадлен. Славная девушка. Не знаю, что она нашла в каналье Лепо.

- Маркиз!

Я обернулся на зов и встретился взглядом с Катриной. Она стояла чуть в стороне и – слава Главному Повару – не в истинном обличии, а в облике очаровательной девушки с каштановыми волосами, источавшими едва уловимый запах лаванды.

- Я не прощаюсь. Скоро мы встретимся, - она накинула капюшон и быстро вышла из зала.

- Вот тварь, - прошептал я вслед майестре.

- Плюньте вы на них, милостивый государь, - промолвил господин Швабрин.

- Легко сказать, - ответил я.

Алексей Иванович нахмурился.

- Позвольте, - произнес он и отвел меня на пару шагов в сторонку.

Он по-дружески обнимал меня. А я испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, был преисполнен благодарности, понимая, что обязан жизнью этому человеку. С другой стороны, беспринципность господина Швабрина меня коробила.

- Так что у вас за проблемы с этими упырями? – спросил он.

- Я и сам не знаю, - признался я. – Они убеждены, что я владею ценными для них знаниями. Может, оно и так, но я ничего не помню.

- Вода забвения, - с пониманием кивнул господин Швабрин.

- Да, самое главное, я так и не смог вспомнить, что произошло между мною и Валери в Валдаях? Каким образом она заставила меня по доброй воле выпить воду забвения? Эта мысль не дает мне покоя…

- Да плюньте вы, друг мой! – перебил меня Алексей Иванович. – Какая вам разница, как эта девица вас обманула? Стоит ли ломать над этим голову? Вспомните – так вспомните, а нет – так и не надо! Не стоит терзаться этим. Поверьте моему опыту: чем быстрее вы выбросите из головы эту девицу, тем лучше будет для вас. В противном случае вы рискуете всю жизнь провести с призраком прошлого… Это будет грустная жизнь.

Слова господина Швабрина были мне неприятны, и я перебил его, задав первый пришедший в голову вопрос:

- А вы-то… вы как? Вы же держали путь в Амстердам…

- Не совсем так, друг мой. Эта ваша девица наняла моего давнего знакомца Никитку Помятого…

- Какого еще Помятого? – вскинул я брови.

- Того самого, которого застрелили у Кронштадта…

- Ах да, - вспомнил я.

Мне сделалось стыдно. Только что в душе я осуждал господина Швабрина за пренебрежение нормами морали, а теперь выходило, что человек, погибший из-за меня, был его товарищем.

- Никита позвал в компаньоны меня и Федора. Мадмуазель де Шоней заплатила нам за то, чтобы мы были рядом с вами, мой друг, и страховали вас от неприятностей.

- Так, значит, и на суде вы выполняли ее задание…

- Нет, - господин Швабрин помотал головой. – Мы должны были сопроводить вас только до берега.

- Так вы были знакомы с Валери?

- Нет, - опять помотал головой господин Швабрин. – Она имела дело только с Никитой, я даже не знаю в точности, сколько она заплатила ему. Кстати, она и ему представлялась как Аннет, а не Валери.

Я пожал плечами.

- Господи, ничего не понимаю! Зачем? Зачем ей было нужно выдавать себя за Аннет?

- Что же тут непонятного, милостивый государь?! – вскинул брови господин Швабрин. – Тут все понятно. А ну как вы не захотели бы по доброй воле отправляться ее спасать.

- И что? – спросил я.

Ход мыслей господина Швабрина оставался мне неясен.

- Как – что? Представьте себе, появилась в России некая Аннет де Шоней, по слухам шпионка, связанная с бумагами императрицы. Даже если бы не захотели отправиться на ее поиски, непременно нашлась бы партия, которая заставила бы вас силой…

- И эта партия нашлась, - перебил я Алексея Ивановича. – Во главе с Мировичем.

- Именно так. А Валери получила фору во времени, чтобы скрыться в неизвестном направлении и послать весточку этим вампиршам: дескать, высылайте деньги, а секрет вот-вот причалит к вашим берегам на “Эмералд Джейн”. Вот только неясно, неужели она и вампирш обманула? Может, и впрямь остается только ждать, когда вы вспомните все окончательно. Искренне желаю, чтобы при этом вы вспомнили что-то такое, что заставило бы вас по-настоящему выкинуть Валери из головы.

- Ладно, Алексей Иванович, благодарю вас за все, что вы сделали для меня.

Боюсь, мои слова прозвучали чересчур сухо.

48.

Солнце давно перевалило за полдень, когда конвоиры вывели меня из здания ратуши и усадили в черный экипаж с решетками на окнах. Кучер щелкнул кнутом, лошади всхрапнули – тяжелый вздох слышался в их всхрапе, налегли на оглобли, и экипаж с косо посаженными колесами поскакал по мостовой.

Чьи-то пальцы забарабанили по стеклу. Послышался окрик конвоира:

- Неположено, фройляйн!

Я подался к окну и увидел Мэри-Энн. За спиной аэронавтессы маячил подлый французишка с Абрикосом на руках. У меня промелькнуло сомнение: правильно ли я поступил, что не оставил Жаку денег? А то ведь с канальи станет – и впрямь пустит кота на воротник, когда приспичит. Но тут же я сообразил, что в Траумлэнде жара стоит круглый год, и воротники не пользуются спросом.

- Серж, - крикнула Мэри-Энн. – Не забудь сделать надпись на скале: “И я тоже был здесь!”. Кажется, ты мечтал об этом, - она подмигнула на прощание.

- Осуществляются мечты, - ответил я.

Женщина осталась позади. Я откинулся на жесткую спинку кресла и вздохнул с облегчением. Громадная тяжесть свалилась с моих плеч. Все тревоги, все нервотрепки, порожденные то неопределенностью ближайшего будущего, то невероятными перипетиями, остались позади. Жизнь не то, чтобы наладилась, но оказалась во вполне четко очерченных рамках, сколь ужасными они б не казались обывателю. Конечно, скажи мне кто-нибудь месяц назад, что мне грозит три года каторги, я бы умер от ужаса. Но в сравнении с виселицей Раухенберг выглядел настоящей Аркадией. О том, что на каторге можно ни то, что за три года, а и за три дня загнуться, в эти минуты я не думал.

Да и вообще не думал о себе. Мысли мои вернулись к Валери. Я смотрел на ее портрет, и сердце сжималось от тревоги. Я счел бы за великое счастье получить хоть малюсенькую весточку. Только бы знать, что она жива, что она исполнила все задуманное, одурачила этих отвратительных повелительниц бурь, глупых банкиров и всех, кто попадется на ее пути, получила столько денег, сколько ей нужно, чтобы жить без забот и чтобы никакие майестре до нее не дотянулись. Я восхищался полетом ее мысли, грандиозностью планов и виртуозностью исполнения, боготворил ее и загрыз бы каждого, кто встанет на ее пути. И каждый, кто осудит ее или просто скажет о ней худое, пусть даже и справедливое – что с того, слово, станет моим злейшим врагом.

Мне вспомнился господин Швабрин, его сказанные на прощанье слова:. “Чем быстрее вы выбросите из головы эту девицу, тем лучше будет для вас”. Да, как он смел так говорить о Валери?! Я со злорадством припомнил, как изменилось выражение его лица, когда он заглянул в магический медальон. “Ах, Маша Миронова, - передразнил я мысленно Алексея Ивановича. – Мысль любовну истребляя, тщусь прекрасную забыть…” Можно подумать, его жизнь лучше сложилась, если он все эти годы только и тщился, чтобы забыть кого-то!

Дорога проходила через лес, и экипаж трясся на кочках. Я порядком устал, сидение было жестким. Время от времени я видел в окно лошадиный круп и ноги в сапогах, вычищенных до блеска. Судя по голосам, конвоиров было двое, вместе с кучером - трое. В пути они травили анекдоты, обсуждали жен и любовниц, хохотали над разными сальностями. Иногда их голоса отвлекали меня от печальных раздумий, пару раз я даже смеялся над их глупыми шутками.

Веселье оборвалось внезапно – за очередным поворотом. Все произошло так быстро, что конвоиры и удивиться толком не успели. Их возгласы изумления обернулись предсмертными хрипами. Я не видел происходящего и метался по экипажу, будучи прикованным к массивному кольцу в днище. Чей-то силуэт загородил окно, я отпрянул и вжался в стену. Раздался треск, дверцу экипажа выломали, и в проеме появился одноглазый фомор. Уродец, оказавшийся еще и одноногим, запрыгнул внутрь.

- Гы-гы, привет, маркиз! – осклабился он. – Попрошу на выход.

Фомор заметил цепь.

- Эй, ведите сюда Шлюсселя! – выкрикнул он, высунувшись из экипажа.

Шлюсселем оказался гар. Безглазая морда протиснулась внутрь. Фомор помог гару нащупать кольцо, и чудище вырвало это кольцо, разворотив днище экипажа.

- Молодец, Шлюссель!

- Гггаррр! – рявкнуло польщенное чудище.

Одноногий уродец схватил меня за отворот кафтана и вытолкнул наружу. Я выкатился кубарем, успев в очередной раз поразиться силе и ловкости фомора. Я уселся на кочке, заросшей мохом, и огляделся. Тела конвоиров и кучера со свернутыми шеями валялись в траве. Фоморы дрались над ними за право первым обшарить карманы несчастных. Два гара, разодрав брюхо коню, лакомились внутренностями. Лошади, впряженные в экипаж, фыркали и воротили морды от кровавого пиршества. Еще три коня, два черных и один вороной, гарцевали вокруг, сверкая красными, как раскаленные угли, глазами. Верхом на них восседали майестре.

- Здравствуйте, дамочки, - промолвил я.

- Я говорила, что скоро мы встретимся, - ответила Катрина.

- Не будем терять время, сестры! – приказала майестра Залина.

Два фомора схватили меня, посадили на пень у дороги и, скрутив руки за спиной, лишили возможности пошевелиться. Младшие сестры спешились и направились ко мне. В руках Катрины блеснуло лезвие, Марина держала огромную флягу. Вампиреллы решили запастись моей кровью впрок. Я рванулся так, что хрустнули кости, но фоморы удержали меня в сидячем положении. Марина зашла со спины. Ее нежная ладошка легла снизу на мой подбородок, я почувствовал запах дорогого парфюма. Мне было страшно, но откуда-то взялись силы, чтобы хоть немного похорохориться, и я спросил:

- Интересно, почему вы не явились в истинном обличье? Пощадили мои нервы или ваши истинные облики вам самим омерзительны?!

- Не хами, мы этого не заслужили, - в голосе Катрины послышалась обида.

А Марина резким движением запрокинула мою голову. Скосив взгляд, я увидел, как фея в белом приблизилась вплотную ко мне. Я вдохнул аромат лаванды, закрыл глаза и приготовился к худшему. Я ждал, что лезвие вопьется в горло, порвет артерию и моя кровь хлынет в подставленную флягу.

- Какого дьявола ты шевелишь губами? – насмешливым голосом спросила Катрина.

- Молюсь богу, - выдавил я.

- Помнится, на суде ты на него не надеялся, - напомнила вампирелла в белом.

- И все-таки он не оставил меня, - прохрипел я.

- Хватит трепаться! – выкрикнула Марина.

- Ну, все-все, - ответила Катрина.

Я зажмурился и продолжил молиться. Вдруг Катрина больно лягнула меня по ноге.

- Маркиз, если ты не прекратишь жмуриться и разевать рот, тебе будет больно! - произнесла она злым голосом.

На меня полилась вода. Катрина запустила нежные пальчики в мои волосы и принялась намыливать мою голову.

Они мыли меня перед едою, как овощ! Я жмурился от страха и, грязные струйки попали в глаза. Я зажмурился еще сильнее, теперь от боли, но это не помогало.

- Я же предупреждала тебя.

С этими словами Катрина полотенцем протерла мои глаза, жжение прекратилось.

- Ну, полегче стало? – спросила фея.

На мгновение я открыл глаза, и увидел лезвие. Оно промелькнуло передо мной и легло на левую щеку чуть выше старого шрама вплотную к уху.

Ну, вот и все! Я закрыл глаза! Господи, дружище, здравствуй!

Лезвие скользнуло вверх, и я лишился пряди волос.

Ну, почему не убить меня быстро! Нет, проклятым феям нужно измучить меня перед смертью!

Я почувствовал, как лезвие вновь опустилось, но теперь за ухом. Скользнуло вверх, и я опять потерял волосы. Катрина обрила меня над ухом, затем - затылок. Я открыл глаза. Клочья мыльной пены с волосами летели во все стороны. Катрина работала, как заправский цирюльник. Она обрила меня наголо, вытерла голову полотенцем и воскликнула:

- Готово! Смотрите-ка, эта мадмуазель не обманула нас!

- Что ж, хорошо, - с удовлетворением промолвила майестра Залина и спрыгнула на землю.

Она подошла ко мне с маленьким сундучком в руках. Щелкнула пальцами, и фомор застыл перед нею навытяжку. Майестра вручила ему сундучок. Уродец раскрыл его, и получился маленький столик с письменными принадлежностями. Майестра Залина раскрыла книжицу в кожаном переплете, взяла перо, обмакнула его в чернильницу. Она внимательно посмотрела на меня, а затем сделала какую-то запись в книжице.

- Что происходит? – спросил я.

- Мы переписываем формулу. Она записана на твоей голове, - объяснила Катрина.

- Что значит – записана на голове?! – воскликнул я.

- То и значит, - молвила Катрина. – Очень аккуратная наколка. Формула доктора Джонатана Флюкингера. Валери сделала татуировку на твоей голове, а ты и не знал.

Я вспомнил два медовых месяца с Валери. Два месяца – понадобившихся для того, чтобы отросли волосы.

- Надеюсь, на этот раз мы получим вакцину от серебра, - произнесла Марина.

- Отпусти его, я переписала формулу, - сказала майестра Залина.

Марина опустила руку, фоморы ослабили хватку, обождали несколько секунд и, убедившись, что я не собираюсь ни на кого кидаться, отпустили вовсе.

Вдруг послышался топот. Из-за кустов выехал всадник в полицейском мундире.

- О, боже! – только и успел выкрикнуть он.

Одноногий фомор прыгнул на него сзади и свернул полицеймейстеру шею. Труп свалился на землю. Несколько уродцев бросились к нему, занялись мародерством.

- Обязательно убивать всех подряд? – спросил я.

- Тебя мы не тронем, - произнесла Катрина. – Кстати, если тебе интересно знать, то это Валери попросила не убивать тебя. Мы обещали, что даруем тебе жизнь, если она не обманет и отдаст нам формулу. Мы сдерживаем свои обещания.

- Сестра, - промолвила Марина. – Если мы отпустим его, формула доктора Джонатана Флюкингера станет еще чьим-нибудь достоянием.

- Я позаботилась об этом, - ответила майестра Залина и добавила, обращаясь к фомору с письменными принадлежностями. – Ты помнишь, что нужно сделать!

- А как же, майестра Залина! – отрапортовал фомор.

Он подал знак сородичам, и меня вновь скрутили так, чтобы я не мог пошевелиться. Мою голову зажали, но теперь это были не нежные пальчики Марины, а чешуйчатые щупальца поганых уродцев. В голову мне вонзилось что-то острое.

- Ай! – вскрикнул я.

- Потерпите, маркиз, - сказала майестра Залина. – Ничего плохого с вами не сделают, просто чуть-чуть исправят формулу.

- Проще было содрать с него кожу, - проворчала Марина.

Ей не успели ответить. К майестре Залине подбежал один из фоморов и протянул ей какую-то бумагу – на вид, некий официальный документ.

- Что это? – спросила повелительница бурь.

- Эта бумага касается маркиза де Ментье, - ответил фомор.

Фея развернула документ, прочитала несколько строк и рассмеялась.

- Маркиз, вы родились под счастливой звездой, - промолвила она. – Послушайте, что здесь написано. Это указ исполняющего обязанности верховного правителя маркграфства пана Марушевича.

Фоморы продолжали наносить новые татуировки на мою голову, а майестра Залина читала вслух:

- Я, исполняющий обязанности верховного правителя маркграфства Траумлэнд пан Ясек Марушевич, постановляю в отношении маркиза Сержа Христофора де Ментье следующее. Маркиз Серж Христофор де Ментье имеет право поселиться в любой из трех провинций маркграфства Траумлэнд, а именно – в провинциях Торвейл, Монтейн-Фло, и Крегенфилд. При этом маркиз Серж Христофор де Ментье волен называться любым именем, но лишается права прозываться Сержем Христофором де Ментье и Федором Кузьмичем Каблуковым. Также ему запрещается въезд в провинции Траумштадт, Шэдоуберг и Меербург. Если маркиз Серж Христофор де Ментье согласен принять данные условия, то приговор суда о лишении свободы сроком на три года с отбыванием на каторге Раухенберга считается отмененным. Но если впоследствии маркиз Серж Христофор де Ментье вознамерится посетить провинции Траумштадт, Шэдоуберг и Меербург или же назовется именем Серж Христофор де Ментье или же именем Федор Кузьмич Каблуков, он будет арестован и осужден, как беглый преступник. Если же маркиз Серж Христофор де Ментье пожелает сохранить имя Серж Христофор де Ментье, а также право на въезд во все без исключения провинции Траумлэнда, в том числе и в провинцию Шэдоуберг под именем Федора Кузьмича Каблукова, то решение суда сохраняется в силе, и маркиз Серж Христофор де Ментье обязан отбыть наказание на каторге Раухенберга в течение трех лет в соответствии с решением суда.

- Ну, ты не хочешь стать бароном Куртом Элерштайном? – спросила Катрина. – Был тут такой, испарился, а имя осталось.

- Вам и правда, везет. Ладно, нам пора! – майестра Залина бросила документ мне на колени.

Фоморы помогли ей сесть на коня. Младшие сестры оседлали лошадей сами.

- Маркиз, если будет желание, заезжай в гости! – крикнула на прощание Катрина. – Будешь Федором Кузьмичем. Да не бойся, мы не выдаем беглых каторжан.

Они натянули поводья и поскакали прочь. Через минуту топот копыт стих. Фоморы с гарами скрылись в лесу. Я остался один среди трупов ни в чем неповинных людей.

Поднявшись на ноги, я наклонился и потрогал руками голову. Катрина не оставила на ней ни волосика. А там, где фоморы правили формулу, кожа зудела.

Я заметил ключи возле мертвых конвоиров. Слава Главному Повару, фоморы не взяли их. И я смог освободиться и сбросить кандалы.

После этого я уселся на пень и с тоской огляделся. Несколько минут назад я чувствовал себя человеком, которого наконец-то оставили в покое. Которому всего-то и нужно было, что отбыть трехлетнюю каторгу, а потом зажить нормальной жизнью. И вот тебе на! Оказалось, что расслабился я прежде времени. Испытания еще не закончились. Одно лишь оставалось утешение. Теперь я знал, что моя любимая жива и здорова, получила свои деньги и, похоже, вампиреллы вполне довольны сделкой и не собираются искать Валери.

Валери, Валери! Что же ты сделала со мной?! Что сделала со мною любовь?!

Я ухмыльнулся, вспомнив слова Клавдия Марагура.

Вот тебе и любовь! Мне не оторвали ногу, не выбили глаз и отправили на каторгу, а не в рукопашную схватку.

Я оглянулся на тело полицеймейстера, везшего указ пана Марушевича. Вот ведь и горниста за мною послали, только не успел он сыграть отбой, из рук его выбили горн.

И что мне делать теперь? Ума не приложу!

Краснорожий стражник вращал глазищами и никак не мог уразуметь, чего я хочу от него.

- Так вы это, значит, кто?

- Объясняю еще раз. Я маркиз Серж Христофор де Ментье. Приговоренный к трем годам каторги.

- Вот так, значит, и приговоренный?!

- Вот так, значит.

- И что же это вы сами, значит, на каторгу прибыли?!

- Сам прибыл.

- А конвой где?

- Отстал по дороге.

- Ха! – выдал краснорожий страж и скрылся в будке.

Конь, которого я позаимствовал у покойного полицеймейстера, переступал с ноги на ногу и фыркал. Хотя это животное и служило в полиции, но, похоже, не одобряло моего намерения добровольно явиться на каторгу.

Стражник вернулся с товарищем. Таким же краснорожим, а к тому же еще и невероятно толстым. Его глаза заплыли, отчего физиономия имела сходство со свиным рылом. Мундир сходился на животе с такой натугой, что собеседник рисковал быть расстрелянным медными пуговицами. В правой руке он держал кусок хлебного багета, из которого торчал колбасный огрызок. Он смотрел на меня поросячьими глазками и размеренно двигал челюстями. Проглотив, процедил сквозь зубы:

- Юродивый что ли? На юродивого не похож!

- Да не юродивый я. Вот сопроводительные документы, - я протянул ему пакет. – Меня приговорили к каторге. К трем годам. Прибыл для отбывания наказания.

Свиное рыло не шелохнулось, но повысило голос:

- Ты мне бумажками своими не тычь! Где твой конвой?

- Я уже объяснял. Конвоиры отстали в пути.

По свиному рылу покатился каплями пот. Жара стояла нестерпимая. Еще бы! В нескольких шагах от нас протекала Зюденфлюс. Я находился у канатной переправы. Отсюда приговоренных преступников в подвесных гондолах переправляли на другой берег.

- Вот недоумок! Вали-ка отсюда подобру-поздорову!

- Помилуйте, милостивый государь! Я государственный преступник, явился…

- Заткнись, недоумок!

Свиное рыло налилось кровью. Стражник едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня с кулаками.

- Да вы бумаги-то посмотрите, - пробормотал я.

И сам на себя подивился: терплю оскорбления от какого-то быдла! В былое время надавал бы ему по мордасам!

- Что мне их смотреть?! – пробурчал Свиное Рыло. – Мне подписи нужны – “Принял-Сдал”. А тут кто мне распишется? И кто бумаги с моей подписью отвезет в суд, а? Или ты, недоумок, думаешь, что я их сам повезу твоему пану Марушевичу?

- Ну, можно со следующим конвоем передать…

- А ты мне не нукай!

Первый стражник потянул толстяка за рукав и что-то зашептал тому на ухо. Слушая, Свиное Рыло сначала вращал глазами, а потом его взгляд сфокусировался на моей лошади. Он отпихнул товарища, посмотрел на меня и спросил:

- А с кобылкой-то твоей что?

- Как – что? – пожал я плечами. – Лошадь останется вам.

Свиное Рыло хрюкнул, пихнул недоеденный багет с огрызком колбасы напарнику, вытер ладони об штанины и протянул мне руку.

- Давай сюда свои бумаги! И с лошади слазь!

Я спешился и протянул стражнику документы. Он углубился в изучение оных.

- Граф Сергей Христофорович Дементьев из Российской Империи, он же маркиз Серж Христофор де Ментье, он же Федор Кузьмич Каблуков… Шляпу сними и парик – долой! Неположено!

Я подчинился и бросил на землю треуголку и парик.

- А это еще что такое? – воскликнул Свиное Рыло.

Татуировка на моей голове шокировала его. Он схватил меня за воротник и потянул вниз, чтобы я наклонил голову. Я не противился, хотя и испытывал невероятное желание треснуть стражнику по морде.

- Что это такое? Ни черта себе! Благородного происхождения, значит, а наколки - как у простого уголовника!

- А может, я и есть простой уголовник!

- Ладно, это не наше дело, - ответил Свиное Рыло. – Пожалуйте, маркиз, карета подана!

Он изобразил галантный жест и указал мне на гондолу, подвешенную на канате. Я вздохнул. Было еще не поздно передумать. Я бы справился с этими нерадивыми служаками, вернул бы себе коня и бросился бы наутек. Ведь пан Марушевич, можно сказать, помиловал меня, позволив поселиться в Траумлэнде под новым именем. И все же… все же мне хотелось остаться графом Дементьевым, даже ценою трехлетнего срока на каторге. Кроме того, я опасался, что если не отправлюсь отбывать наказание, то меня заподозрят в убийстве полицейских. Конечно, и Раухенберг не послужит мне алиби, но вряд ли кому-либо придет в голову, что я убил конвоиров ради того, чтобы добровольно явиться на каторгу.

Я поднялся на деревянный мостик, а с него перебрался в гондолу. Свиное Рыло последовал за мною.

- Вперед! – скомандовал он.

Его напарник подтолкнул гондолу, и она скользнула вперед по направляющим желобам. Через мгновение мы качались на головокружительной высоте над Зюденфлюс. Снизу поднимался горячий пар, за которым невозможно было ничего рассмотреть. Вскоре напарник Свиного Рыла скрылся в клубах белого марева. Я всматривался вперед, не терпелось увидеть берег, которому предстояло стать моим домом на три ближайших года.

Вдруг сильные руки обхватили меня. Я и ойкнуть не успел, как Свиное Рыло швырнул меня через ограждение. В последнее мгновение мне удалось извернуться и ухватиться за бортик гондолы.

- Отцепись, недоумок! – Свиное Рыло хохотал, без стеснения глядя в мои глаза. - Ты станешь самым удачливым беглым преступником! Тебя никогда не поймают! Хы-хы-хы!

Я не успел даже испугаться. Вместо страха горькая обида обжигала меня: остаться в живых после стольких передряг и погибнуть так нелепо! Наверняка, даже Валери, если узнает об этом, посочувствует мне.

Валери! Валери! Я вспомнил про медальон!

- Приятель! – выкрикнул я. – Прежде чем ты сбросишь меня вниз, посмотри, что висит у меня на шее! Поверь, это в твоих интересах!

- Ну, что там у тебя?! – Свиное Рыло разорвал мою рубаху. – О, какая интересная вещица!

Он сорвал медальон и раскрыл его. Уж не знаю, кого он там увидел, но лицо его побелело, и это несмотря на жару.

- Недоумок! Откуда это у тебя?! – взревел Свиное Рыло.

- Этому человеку грозит опасность. Только я знаю, как уберечь его от неприятностей, - промолвил я.

Свиное Рыло схватил меня и потащил вверх. Я оказался на борту гондолы.

- Откуда у тебя это? Что ты знаешь о ней? – зарычал жирдяй.

Надо же, кто бы мог подозревать в этой свиной туше такие страсти?!

- Приятель, ты знаешь, что такое меланжъ? – промолвил я.

- Что? – переспросил Свиное Рыло.

Я ударил его ногой ниже пояса. Стражник взвыл и согнулся надвое, ухватившись руками за причинное место. Медальон выпал на дно гондолы, я поднял его и спрятал в карман. Свиное Рыло свалился на пол и корчился от боли.

Тем временем механизмы продолжали свою работу, и гондола двигалась вперед. Неожиданно клубы пара пришли в движение, марево летело навстречу нам и вдруг оказалось за спиной. Теперь мы передвигались над пологим берегом, усыпанным галькой. Впереди находился деревянный помост – конечный пункт нашей поездки. Несколько по пояс голых, черных от загара мужчин с веселым улюлюканьем спешили навстречу. Пологий берег упирался в почти отвесную гладкую скалу - вполне подходящую для того, чтобы высечь незамысловатую надпись.

И я тоже был здесь.

 примечания

К главе 44

Туёпсис Говения – (искаженная латынь) возможно, названия каких-то цветов.

Ad Acta – (лат.) в архив (пометка на деловых бумагах)

Кэбир – (арабский) большой