Писатель и художник Лев Одинtsov

Писатель и художник Лев Одинtsov
http://www.odintsov.ru/

Лев Одинtsov

E-mail

ПРОЗА 

Россия, Курляндия и еще чуть-чуть на запад. 

Глава 44.

(начало)

“Мазунчик Овчар” - оказался маленькой, низенькой харчевней на окраине Вердны - убогонькой деревушки, что образовалась на границе провинций Траумштадт и Шэдоуберг. “Бобик” опустился неподалеку, и через пару минут я, согнувшись, чтобы пройти в низкий дверной проем, переступил порог заведения. Сердце билось неистово, я ждал, что наконец-то встречусь с Валери.

Первым, кого я увидел, был Мирович. Он и еще три господина сидели за почерневшим от старости столом. Я даже испугаться не успел. Ярость захлестнула меня. Я оказался последним глупцом, которого обвел вокруг пальца велетень-костолом. А еще эта аэронавтесса! Предательница! Дура с куриными мозгами! Даром, что ей двести… или сколько ей там лет! Влюбилась в меня по уши и теперь мстила за то, что я не остался с нею! Но я же с самого начала предупреждал, что у меня есть невеста!

- Ну, что, граф? Изволил отбегаться?! – Василий Яковлевич поднялся навстречу мне.

И тут я пережил новый шок. Потому что одним из спутников Мировича оказался мосье Лепо.

- Жак! Скотина! – заорал я. – И ты здесь!

- Мосье Лепо теперь работает на меня, - ухмыльнулся Василий Яковлевич.

- Шельма, да я тебя на части разорву! – я ринулся вперед, чтобы дать в морду подлому французишке.

Двое других сподручных Мировича – некусаный и еще какой-то субъект – преградили мне путь.

- Барррин-с! Сударррь вы мой! Вы же бррросили-с нас! Без гррроша-с оставили! – визжал Жак, пританцовывая за спинами товарищей Мировича.

- Ты продался, как Иуда! – ответил я.

- Ладно, граф! Будет тебе истерику закатывать! – заявил Мирович. – Если хочешь, пообедай, да и отправимся в путь. А если аппетита нет, поедем немедля.

Я огляделся по сторонам. В харчевне почти было пусто. За самым большим столом сидела компания. Трое мужчин и тролль. Они играли в карты. Когда я кричал “Жак! Скотина!”, они обернулись и посмотрели на меня недружелюбно. В ходе перепалки с Мировичем я заметил, как сидевшие от меня по правую руку картежники знаками требовали у трактирщика счет, но хозяин, темный эльф, игнорировал их жесты, с живым интересом наблюдая за нами.

Пару слов необходимо сказать о нем. Трактирщик был ростом мал – даже по эльфийским меркам, неопрятен, сальные волосы его выбивались из-под черной косынки, повязанной на голове. Еще он обладал неказистой бороденкой, которая то ли от природы выдалась куцой, то ли ее регулярно прореживали – в ходе семейных скандалов, к примеру. Впрочем, в те минуты мне было не до того, чтобы любоваться этой карикатурой на конкистадоров.

За моей спиной заскрипела дверь. Я обернулся и увидел Марагура. Он протиснулся в помещение. За ним вошла Абигейл.

- Негодяй! – крикнул я и схватил подвернувшуюся под руку табуретку.

Я замахнулся, намереваясь врезать велетеню по голове. Клавдий подставил локоть и взвыл, - видно, я попал ему по нерву. Воодушевленный маленьким успехом, я ринулся во вторую атаку. Краем глаза я заметил две вещи: во-первых, изумление на лице Абигейл, а во-вторых…

Во-вторых – был трактирщик. На происходящее он отреагировал весьма неожиданным образом.

- Мазунчик Овчар!!! - с этим кличем эльф запрыгнул на барную стойку.

В его руках невесть откуда взялись пистолеты. Его чумазая физиономия сияла от радости.

- Мазунчик Овчар!!! – выкрикнул он во второй раз и пальнул в потолок из обоих пистолетов. – Бей трусов! Кто боится драки, тот не пьет моего вина!

С этими словами он врезал ногой по железной кружке, и она угодила в голову одного из картежников. В следующее мгновение трактирщик прыгнул на тролля и врезал зеленому великану рукояткой пистолета по макушке. Тролль повалился на пол. Поднялся невообразимый шум. Картежники бросились отнимать темного эльфа от тролля. Но трактирщик отбивался ногами.

Это зрелище поразило всех, в том числе и велетеня. Изумленный Марагур пропустил второй удар, и я врезал ему табуреткой по физиономии. На меня бросилась Абигейл. Эта чертовка отбросила в угол неопалимое полено, схватила меня за грудки, извернулась и перекинула через бедро. Я грохнулся на пол и отшиб себе всю правую часть тела.

- Что с тобою, маркиз?! Ты с ума спятил! – кричала она.

- Браво! Браво, господа! – Мирович хлопал в ладоши.

За его спиной мелькала усатая рожа французской шельмы. Велетень поднял меня на ноги. Я пытался вырваться из его лап, но силы были неравны. Тем не менее в эти секунды я ликовал от радости: все-таки мне удалось съездить Клавдию табуреткой по физиономии.

- Негодяй! – крикнул я и добавил, повернувшись к Абигейл. – А ты дура! Дура с куриными мозгами!

Ее глаза вспыхнули от гнева. А щеки совсем потемнели и стали цвета горькаго шиколата.

Тем временем продолжалась непонятная свара между хозяином и посетителями, игравшими в карты. Из-за чего они поссорились, никто не понял. Вроде бы гости и расплатиться хотели, однако же чем-то прогневили трактирщика так, что он бросился на них с кулаками, несмотря на численное превосходство и присутствие тролля на стороне противника. К слову сказать, хозяин оказался прирожденным бойцом. Мужики держались неуклюже и никак не могли совладать с трактирщиком. Их удары приходились мимо цели, попытки ухватить хозяина оказывались тщетными. Эльф ловко уворачивался, не упуская случая угостить своих недругов – кого отменной зуботычиной, а кого смачным тумаком. И даже тролль не мог помочь своим приятелям. Зеленый увалень только мешался.

Велетень держал меня железной хваткой. В такие минуты не до того, чтобы чему-либо удивляться. Однако впереди было много событий, которые не могли оставить меня неудивленным.

- Да в чем дело-то, в конце концов?! – возмутилась Абигейл. – Какая муха тебя укусила?

Сжав кулачки, она приблизилась ко мне.

- Кажется, я знаю, в чем дело, - произнес Марагур. – Граф увидел старых друзей и решил, что мы собираемся его сдать им.

- Надеюсь, вы не обманете – пусть даже самых худших – ожиданий графа? – произнес Мирович.

- Вот тут-то вы, сударь, ошибаетесь, - ответил Марагур.

Он отпустил меня, отстранил в сторону и повернулся к Василию Яковлевичу. Они стояли на одном месте и мерили друг друга взглядами, словно готовились схватиться в рукопашную.

- Мой друг, что ты себе надумал?! – насупился Мирович. – Передай графа нам. Я хорошо тебе заплачу.

- Ну, уж нет, - ответил велетень. – Я дорожу своей репутацией и не могу подвести нанимателя.

В это мгновение один из картежников, получив оплеуху от трактирщика, плюхнулся между Марагуром и Мировичем. Клавдий поднял мужичка и отбросил обратно в самую гущу мельтешащих кулаков. Несчастный взвизгнул, угодив под ноги троллю.

- Да бог с ним! – скривил губы Мирович. – Бабенка какая-то! Что это за наниматель, скажешь тоже! Я твой наниматель, у нас с тобой контракт.

- Наш контракт предусматривал розыск бумаг, которые замечательно сгодились на растопку! – ухмыльнулся Клавдий. – На этом наше дело заверш…

Мужичонка из числа картежников оборвал Марагура на полуслове, врезавшись головою в его живот. Велетень легким пинком отправил того выяснять дальше отношения с трактирщиком. Отбывая восвояси, мужичонка успел отдавить ногу Мировичу, чем вывел Василия Яковлевича из себя.

- Черт! Дешевый наемник! – сорвал Мирович злость на велетене. – Ты отдашь мне графа, как миленький. Контракт, видишь ли, у него завершился! Так сделаем маленькое дополнение к твоему контракту.

Я заметил, как напряглись мышцы на скулах велетеня. Зря Мирович назвал его дешевым наемником. Марагур схватил Василия Яковлевича за шкирку и притянул к себе, а сам наклонился и уставился глаза в глаза противнику.

- Пожалуй, я сделаю на этом контракте одну, очень большую пометку. Ad acta! – с этими словами велетень дал щелбана Мировичу.

Василий Яковлевич плюхнулся на скамью.

- Ты! Ты! – задыхался он от гнева.

Его товарищи в замешательстве отступили в сторону. Лицо французишки осунулось.

- Ну, что, шельма! – зарычал я. – Вот сейчас ты у меня получишь!

- Барррин! Сударррь вы мой! – завизжал каналья. – Что ж это вы делаете-с?!

Сжав кулаки, я двинулся вперед и упал через мужика, свалившегося мне под ноги. У меня не оказалось такого великодушия, как у велетеня, и я не отправил несчастного восвояси, а схватил за рубаху и притянул к себе.

- Да что здесь происходит? – прорычал я.

- Сударь, этот трактирщик – псих! Его хлебом не корми – дай подраться! Здесь что ни вечер – сплошное побоище! – поведал мне мужичонка.

- Что за бред?! – удивился я. – Какой трактирщик будет устраивать драки в собственном заведении?!

- Мазунчик Овчар, - ответил мужичонка. – Он всегда затевает драки!

- Так зачем вы сюда пришли? – я отпустил его рубаху.

- Черт попутал! Прости, господи, мою душу! – перевернувшись на спину, он перекрестился. – Надо было собраться где-нибудь поиграть. Думали, уйдем, если запахнет жареным. Говорю вам, у этого Мазунчика Овчара не все дома! Больше всего на свете он любит драться!

- Вот как, - улыбнулся я.

Надо мною склонился Лепо.

- Сударррь мой, позвольте-с, я вам помогу-с, - промямлил подлый французишка.

Я оперся на его руку и поднялся на ноги.

- Оставайся здесь, приятель, - попросил я мужичонку.

Я подошел к толпе дерущихся.

- Господа! Господа! Позвольте! – прокричал я.

- Что ты делаешь? – крикнул мне Марагур.

- Обожди, - отмахнулся я.

Я разнял дерущихся, по-очереди вызволив картежников из свалки и отпихнув их в сторонку. С трудом, но мне удалось оторвать хозяина от тролля.

- Уважаемый! Уважаемый! Постойте! – крикнул я трактирщику, который прыгал передо мной, готовый броситься с кулаками то ли на игроков, то ли на меня самого.

- В чем дело, сударь?! – прорычал эльф.

- Уважаемый, говорят, вы любите кулачные бои? – спросил я.

- Только трусы боятся драки! – задрал нос трактирщик.

Я склонился к Мазунчику Овчару и прошептал:

- Голубчик вы мой, я буду вам крайне признателен, если вы как следует отметелите вот эту каналью, – я указал на французишку. – Он скотина, как драка, так прячется. Привык держаться за мамкину юбку. Никак не отучу его от детских привычек.

- Зато вы, сударь, герой! Я видел, как вы врезали гоблину!

- О, он не в обиде! Мы старые друзья! Порою дадим друг другу по мордасам! А потом помиримся, выпьем по рюмочке! Так вы не откажетесь подраться?

Трактирщик вскинул брови.

- Уж не думаете ли вы, что я испугался этого господина? – спросил он.

- Конечно, я так не думаю, - произнес я, но не слишком уверенно.

Старый шрам и новые ссадины на моем лице вызывали восхищение у этого странного эльфа. Хозяин решил укрепить свою репутацию в моих глазах.

- Мазунчик Овчар! – выкрикнул он и бросился на подлого французишку.

Хозяин врезал Жаку кулаком в нос. Брызнула кровь. Шельма бросился бежать, на ходу опрокидывая табуреты. Мазунчик Овчар наградил каналью несколькими сочными затрещинами.

Однако я не успел получить удовольствие от этого зрелища. Мягкая ладошка опустилась на мое плечо.

- Маркиз, - окликнула меня Абигейл.

Я обернулся. Летунья влепила мне пощечину.

- Это тебе за “дуру”! – произнесла она.

Моя щека вспыхнула.

- Ты что? – воскликнул я.

- Ничего, - ответила Абигейл и ударила меня еще раз. – А это за “куриные мозги”!

Велетень, ставший свидетелем этой сцены, развел руками. Оправившийся от щелбана Мирович велел сподручным выручать каналью. Завязалась новая драка. Сам Василий Яковлевич на меня не смотрел, а только шипел на Марагура:

- Тебе это так с рук не сойдет.

- А ну вас, - отмахнулся велетень. – Лично мне кушать хочется.

Он разбросал в разные стороны товарищей Мировича и вызволил из свалки хозяина заведения.

- Трактирщик! Накрой-ка нам стол! Тащи все самое лучшее, чего там у тебя есть! Немного подкрепимся, а потом, если желающие найдутся, еще кулаками помашем.

Эльф выставил на стол всевозможные харчи. Пока он накрывал, его несколько раз окликали посетители, игравшие в карты. Они просили немедленного расчета, но хозяин отвечал, что скорее в гробу их увидит, чем они рассчитаются вперед того, как мы поедим. Мужички вместе с троллем топтались в углу у камина, но уйти, не рассчитавшись, не решались. Оставалось удивляться тому, что в этот трактир кто-то заглядывает.

Мирович с компанией привели себя в порядок и вышли вон. Перед выходом Василий Яковлевич бросил на стол деньги. Мазунчик Овчар покосился на них и, кажется, суммой остался удовлетворен. Каналья Лепо с рожей, перемазанной кровью, несколько мгновений метался, не решив для себя, что лучше: остаться со мною или примкнуть к Мировичу.

- Сударррь вы мой! Я же лучшие-с годы свои потррратил на службу вам-с! Я же-с на коленях-с вас младенцем-с деррржал-с! А вы вот-с, значит, как-с?! – выкрикнул Жак и направился к выходу.

- Что ты городишь, скотина?! – ответил я. – На каких коленях ты держал меня?! Мне семнадцать лет было, когда папенька нанял тебя!

- О, какие интересные подробности! – съехидничала Абигейл.

- Вот значит-с как, сударррь вы мой! – взвизгнул французишка и выбежал из трактира.

С улицы донесся возмущенный голос Мировича:

- А тебе чего?! Пшел прочь, болван!

Отворилась дверь, вернулся каналья. Он развел руками, выпучил глаза и выдавил:

- И все ррравно, сударррь! Не могу-с я вас бррросить! Как же-с вы без меня?! Пррропадете ж!

- Понравилось ему на коленках-то тебя держать, - прошептала аэронавтесса.

Я покрутил пальцем у виска и показал кулак каналье.

- Вот всегда-с вы так, барррин, - захныкал он.

Я отвернулся. Меня беспокоил только один вопрос.

- Ну, а где же та миловидная барышня, что наняла вас? – спросил я Абигейл и Клавдия.

- Кто о чем, а вшивый о бане, - пробурчала летунья.

- Мы договорились встретиться здесь, - ответил велетень. – Должно быть, задержалась в пути.

Аэронавтесса посмотрела на меня исподлобья, а, встретившись со мною взглядом, опустила глаза. У меня пропало желание говорить о Валери. Я решил набраться терпения и дождаться Лерчика. Я верил, что ждать осталось недолго.

Абигейл попробовала горячую похлебку и, поморщившись, отодвинула тарелку. Но даже несвежий аромат съестного пробудил во мне зверский аппетит, и я набросился на содержимое железной миски. Велетень ковырялся в своей тарелке без особого энтузиазма.

- Эй, хозяин! – окликнул он трактирщика. – А что у тебя вся посуда такая помятая?

Тарелки и впрямь были кривобокими.

- А вы как думаете?! Если по голове ими бить?! – ответил хозяин.

- Ах да! И как это я сам не догадался?! - пробормотал велетень.

Не успел я и пары ложек до рта донести, как дверь опять отворилась.

- Скажите, это заведение Мазунчика Овчара? – раздался знакомый голос. – О, да вижу, так и есть. Вот и наши друзья.

На пороге стоял мосье Дюпар. Следом за ним вошла Мадлен.

- Я, пожалуй, пррройдусь, свежим-с воздухом-с подышу, моцион сделаю, - заявил французишка и выскользнул за дверь, даже не поздоровавшись с эльфийкой и корриганом.

Мадлен проводила его смущенным взглядом.

- А где Валери? – спросил я, глядя на эльфийку.

- Я не знаю. А кто эта госпожа? – Мадлен смотрела на меня виноватыми глазами.

- Клавдий, а где Валери? – я повернулся к велетеню.

- А кто это? – удивился он.

- Барышня, которая наняла тебя.

- Вот она, стоит прямо перед тобою, - Клавдий обнял за плечи Мадлен.

Мне показалось, что в харчевне стало совсем темно. Весь интерьер перекосился и куда-то поплыл. Вокруг меня поднялась суета, кто-то потребовал воды. Эльфийки прикладывали мокрый платок к моей голове.

- Зачем, зачем ты это сделала? – глядя на Мадлен, лепетал я, а самому мне слышалось: “Отправьте меня назад в гнездовье вампиров!”

Спасительницей оказалась не Валери, и для меня это стало слишком сильным потрясением.

Меня уложили на скамью, под голову подсунули чей-то сложенный втрое кафтан.

- Зачем ты это сделала? – вновь спросил я Мадлен.

- Здравствуйте, сударь, - произнес мосье Дюпар.

- Вы, – промолвил я. – А где Жак? Куда он убежал?

- Сударь, он присвоил деньги, которые вы оставили Мадлен, и скрылся, - сообщил корриган.

Мадлен шикнула на него.

- Я же говорил вам, что он скотина! Мадлен, говорил же я тебе! И просил не доверять ему денег, - произнес я.

- Простите меня, сударь, - эльфийка опустила голову. – Мне удалось утаить от Жака пятьсот марок. Сто пришлось заплатить пану Розански. Вы сняли очень дорогой номер, сударь. И потом – счета за термы, за портного…

- Да бог с ним, - прошептал я.

- А четыреста марок я заплатила вот ему, - Мадлен кивнула на Марагура.

– Ты же истратила все деньги, что я оставил тебе! – я мотнул головой. - Ты не обязана была…

- Сударь, это были ваши деньги. И потом – вы были так добры к нам, - ответила Мадлен.

- Аннет, Валери, парочка вампирелл, - кто еще там в твоем списке? – укоряла меня аэронавтесса.

- Малгожата, Элайс, Вишенка, Марго, Жанета, Мэри-Энн, Гретхен, Абигейл, - дополнил я список сердитым голосом. – И кстати, как тебя зовут здесь?

- По-прежнему Абигейл. А ты не хами, - ответила темная полукровка. – Мадлен считает тебя благородным человеком. Не разочаровывай ее, она ангел.

С этими словами летунья прижала к себе светлую эльфийку и поцеловала ее. Я понял, что если и должен ревновать аэронавтессу, то не к Клавдию Марагуру, а к Мадлен. Летунья не отпускала девушку, они так и стояли в обнимку. Интересно, какова будет реакция Мадлен, когда она поймет, что в прикосновениях Абигейл скрывается не просто дружеский, а куда более интимный умысел?

- А Аннет-то в списке и не было, - произнес я.

- Что? – переспросила Абигейл.

- Я говорю, что Аннет в списке не было. Это Валери выдавала себя за Аннет.

- Бедный, он бредит, - прошептала Абигейл.

- Еще бы! Ему там еще досталось! Таким булыжником в лоб получить! И потом все эти передряги! – высказался Марагур и крикнул. – Эй, трактирщик! Накрой-ка нам стол по новой! А то все остыло уже!

- Дубль-два! – прокричал Мазунчик Овчар.

Он быстро убрал с нашего стола и снова накрыл его.

- Кухня не самая лучшая. Но не помирать же с голоду. Прошу вас, - Марагур жестом пригласил к столу Мадлен и мосье Дюпара.

Я принял вертикальное положение и склонился над миской с дымящейся похлебкой. Аппетит пробудился с удвоенной силой.

- Откройте окно что ли. Духотища страшная, - предложила Абигейл.

Мосье Дюпар отворил форточку. Большие синебрюхие мухи влетели в помещение и с громким жужжанием замельтешили над головами посетителей. Самое жирное из насекомых плюхнулось в мою миску.

- Милочка, - процедил я сквозь зубы, вытаскивая ложкой муху на свет, - я, конечно, понимаю, что в Судане и Эфиопии паштетъ из насекомых пользуется большой популярностью…

Тут я запнулся, потому что муха как ни в чем не бывало встрепенулась и улетела. А похлебку-то только-только с огня сняли. Я не мог поднести ко рту ложку, не подув на нее.

- Тише, все! – выкрикнул я. – Замрите!

- В чем дело? Что случилось? Что стряслось? – раздалось в ответ.

- Тише вы! Никому не двигаться! – крикнул я. – Эти мухи! Я знаю этих мух…

- Маркиз, нужно быть разборчивей в связях, - пошутила Абигейл.

Я не успел ответить, да ответа и не потребовалось. От мощного удара дверь распахнулась, в харчевню влетел Жак и, врезавшись в стену, снова расквасил нос. За ним в дверной проем протиснулся гар. Абигейл замерла, ей стало не до шуток. Да и все остальные застыли и боялись пошевелиться. Тишину нарушали лишь мухи, жужжания которых слились в единый гул. Гар вертел головой, бил хвостом, шумно дышал и брызгал слюною.

- Если муха укусит, терпите… Главное, не кричать,.. – прошептал я.

Гар повернулся в мою сторону и шумно втянул воздух. Я замер с разинутым ртом, испугавшись, что даже движение губ окажется губительным. Мадлен, сидевшая рядом со мною, больно вцепилась в мою руку.

Я заметил, как жирная муха приземлилась на щеку велетеня.

- Туёпсис Говения! – взревел Марагур и хлопнул себя по щеке.

Муха укусила его, и он не сдержался.

- Гггаррр! – рявкнуло чудовище и подпрыгнуло к велетеню.

Оно протянуло лапищи и ощупало Марагура за щеки. Велетень брезгливо поморщился.

- Граф! – взвыл он. – А долго еще не двигаться! Можно я ему промеж глаз врежу?

- Можно! – санкционировал я мордобитие.

Клавдий замахнулся и замер с занесенным для удара кулаком. Только сейчас он заметил, что у чудища нет глаз. Это открытие повергло велетеня в замешательство. Он не сразу сообразил, как врезать между глаз тому, кто уродился безглазым. Заминка длилась пару мгновений. Затем Марагур решил, что природа специально предусмотрела на морде у гара площадку – аккурат под размер кулака велетеня. Клавдий хмыкнул и нанес чудищу сокрушительный удар. Гар перелетел через стол, ударился головою об стену и обмяк.

В следующее мгновение в харчевню ворвалась целая армия чешуйчатых. Это были то ли сородичи Плесыча, то ли сам Плесыч – оживший и многажды тиражировавшийся. За ними в помещение протиснулись два гара.

- Фоморы! Фоморы! – в ужасе закричал один из картежников.

- Стойте! – другой картежник вскочил из-за стола.

Он сам и остальные игроки, включая тролля, побелели от страха.

- Стойте! – повторил он. – Мы не имеем никакого отношения к этой публике! – он указал на наш стол. – Выпустите нас, мы уйдем и делайте с ними, что хотите!

Раздались два выстрела подряд и пронзительный вопль:

- Мазунчик Овчар!

Трактирщик повторил, как видно, традиционный трюк. Он запрыгнул на барную стойку, а с нее бросился на картежников с троллем, так и не успевших рассчитаться и убраться отсюда подобру-поздорову.

Я понимал, что чешуйчатые, то есть фоморы, как назвали их местные жители, и гары пришли за мной, и отступил в сторону. Куча мала, образовавшаяся из картежников и гостеприимного хозяина, оказалась между мною и моими противниками. Я заметил, что ошибся, фоморы отнюдь не одинаковы. Они показались мне этакими серийными Плесычами, чересчур похожими друг на друга из-за чешуйчатой кожи и маленького роста. Зато отличались они немного-немало как количеством конечностей и прочих наружных органов. Некоторые фоморы, как и Плесыч, скорей всего все-таки покойный, имели по две ноги, две руки, два глаза и два уха. Но у большинства не хватало – у кого ноги, у кого руки, у кого уха. Многие имели по одному глазу, размещенному на переносице. С первого взгляда делалось ясно, что отсутствие ног и рук вовсе не результат приобретенных увечий. Для этого народца иметь одну или две ноги все равно, что для нас быть блондином или брюнетом. Одноногие фоморы ничуть не уступали в прыти двуногим собратьям. А одноглазые, наверняка, могли дать фору по зоркости дюжине лучших егерей.

- Вон он! Хватайте его! – крикнул одноухий фомор и толкнул в мою сторону гара.

- Граф! Пригнись! – рявкнул Клавдий.

Я присел, и над головой просвистела дубовая скамья. Гар получил доскою по слепой физиономии и отлетел в сторону. Несколько фоморов прыгнули на велетеня и повисли на нем. Марагур выронил скамью. Второй гар бросился на меня. Взревели мужики – чудище наступило кому-то из них на руки. Я метнулся в сторону, но гар перехватил меня и прижал к стене. Через его плечо я заметил, как двое чешуйчатых тащат к выходу Мадлен, а Абигейл бьет одного из них кинжалом. Гар обдал меня отвратительной вонью из пасти. Я сморщился, и чудище тоже сморщилось, завыло и согнулось надвое. Оказалось, что Мазунчик Овчар воткнул ему в ногу кухонный нож.

- Спасибо, дружище! – выкрикнул я и отскочил в сторону.

Я бросился на помощь Мадлен и Абигейл и наткнулся на мосье Дюпара, также спешившего спасать эльфиек. От столкновения мы отлетели в разные стороны. Я упал под ноги тролля, и зеленый великан свалился на меня. Головой я ударился об валявшийся на полу ковш. Тролль завыл от боли, кто-то помог ему скатиться с меня. Я вздохнул с наслаждением. Тут же чьи-то сильные руки схватили меня, я взлетел в воздух и через мгновение повис на шее у гара.

- Гггаррр! – рявкнуло чудище и бросилось к выходу.

Я извернулся и ухватился за колесо, подвешенное под потолком в качестве люстры. От неожиданности гар выпустил меня и по инерции пробежал вперед. Я же повис на колесе, которое не выдержало моего веса и сорвалось. Я упал на пол, и на меня навалились два фомора. Одного я ударил ногою в морду, а другого отшвырнул в сторону Марагур.

- Помоги женщинам! – выкрикнул я.

- Угу, - ответил велетень и перепрыгнул через меня.

Я попытался встать на ноги, но получил по голове какой-то железной посудиной и опять упал. На полу я столкнулся нос к носу с трактирщиком. На его темной физиономии красовались свежие ссадины, глаза заплыли, но через узкие щелки сияли от счастья.

- Веселенькое дельце! – выкрикнул он мне в лицо.

Я откатился в сторону. Трактирщик последовал за мною.

- Заходите почаще! – прокричал он. – У меня каждый вечер так весело!

- Уж куда веселее! – ответил я.

Я успел заметить, как мосье Дюпар отбивается от фомора бараньей ногою. Мадлен восседала на барной стойке. Видимо, туда ее посадил велетень. Рядом с нею на столешнице стояла Абигейл, готовая пырнуть кинжалом и добавить неопалимым поленом тому, кто посмеет обидеть светлую эльфийку. Трое фоморов прыгали вокруг велетеня, который избивал подвернувшегося гара. Еще один гар рыскал по трактиру, спотыкаясь о перевернутые столы, корячившихся на полу игроков и раненых чешуйчатых. Тот гар, что ворвался в трактир первым, так и валялся на полу без сознания. Три фомора, выстроившись полукругом, подступали ко мне.

- А по какому поводу вечеринка? – спросил меня трактирщик.

- Старые друзья! – я кивнул на чешуйчатых. - Давно не виделись! Соскучились!

- Хорошо! – одобрил трактирщик.

- Куда уж лучше! - ответил я.

- Мазунчик Овчар! – выкрикнул хозяин и ударил ногою в живот первого одноногого фомора.

- Мазунчик Овчар! – заорал я, ринулся в атаку и получил ногою в живот от второго чешуйчатого.

Я свалился на пол и, согнувшись пополам, ловил ртом воздух. Каким-то маленьким краешком сознания я соображал, что теперь беззащитен, что мне остается рассчитывать только на помощь друзей и что вот-вот меня схватит за шкирку гар и потащит в гнездовье вампиров.

Но вместо этого, случилось что-то еще. Я несразу понял, что произошло. Просто почувствовал, что вмешалась новая, свежая сила и принялась методично устанавливать порядок по своему разумению. Я не мог прийти в себя из-за боли и, словно через мутную пелену наблюдал, как несколько массивных существ расшагивали по трактиру и наносили короткие удары дубинками по всему, что двигалось. Досталось и мне. Тыкнули в правый бок, и от боли я потерял сознание.

Очнулся я с ощущением, что мои внутренности только что вывешивали на заборе и выбивали из них пыль. Я лежал на полу и наблюдал, как три дэва одного за другим вышвырнули на улицу гаров, а затем и фоморов. Когда последний уродец вылетел за дверь, откуда-то вышел и остановился посреди трактира… Абрикос. Задрав хвост, кот озирался по сторонам и вид имел такой, словно именно ради него старались дэвы и наводили порядок. Встретившись со мною глазами, кот еще и нахмурился. “Опять вы!” - читалось в его глазах. Пожалуй, я бы пнул его ногой, даже рискуя получить еще раз дубинкой по почкам. Вот только сил у меня осталось лишь на то, чтобы крикнуть:

- Жак! Скотина! Ты еще и кота сюда притащил!

- Что вы, барррин! Как можно-с! Я понятия не имею, как этот-с кот-с сюда попал! – донесся откуда-то голос подлого французишки.

- Ты еще и врешь, скотина! – ответил я.

Я дополз до стены и уселся, привалившись к ней. Рядом со мною оказался мосье Дюпар. У противоположной стены скорчился велетень. Он приподнял руку и помахал нам. Мадлен и Абигейл так и сидели на барной стойке. Темная полукровка прижимала к себе перепуганную эльфийку. Посреди помещения кряхтели и охали картежники. На мое счастье, им здорово досталось, таким образом, они оттянули на себя часть кулаков, полагавшихся мне.

Один из дэвов держал за шкирку трактирщика.

- О, достопочтимый Айтиджа-Кэбир, - оправдывался хозяин. – Чтоб мне провалиться! Я тут совершенно не при чем! Драку затеяли вот эти господа! – трактирщик указал на картежников.

- Он лжет, нагло лжет! – взвыл тролль. – Мы пришли сюда поиграть в карты…

- Зачем вы пришли сюда? – прорычал дэв. – Разве вы не знаете, что это заведение пользуется дурной славой?

- Что вы такое говорите?! – всплеснул руками хозяин. – Мое заведение пользуется дурной славой! О, достопочтимый Айтиджа-Кэбир, это несправедливо! Мое заведение славится гостеприимством, почтенная публика замечательно проводит здесь время!

Картежники поднялись с пола, ухватились за тролля и стояли, пошатываясь.

- Это наглая ложь, - всхлипнул один из них. – Мы зашли сюда и решили, что поиграем немного в карты, но уйдем, как только появится еще кто-нибудь во избежание неприятных случайностей.

- Именно так, именно, - подтвердил слова приятеля второй игрок.

- Сначала приехал вон тот господин, - продолжил третий товарищ. Он указал на Лепо. – Он был в компании с друзьями. Вид у них был вполне миролюбивый. Но внешность оказалась обманчивой! Когда к ним присоединились гоблин и этот господин – который весь в ссадинах, - речь шла обо мне. – Когда они появились тут, мы сразу поняли, что пора уходить, но было поздно…

- Вы трусы и предатели! – закричал темный эльф.

Он раскраснелся, глаза сверкали гневом. Казалось, еще секунда и он вновь с криком “Мазунчик Овчар!” ринется в драку.

- Ладно, ступайте себе, господа! – махнул рукой дэв. – И впредь обходите это заведение стороной.

Один из картежников выгреб из кармана несколько монет и сложил их на барную стойку. После чего горе-игроки отправились на выход.

- Ты контролль, - сказал тролль на прощанье хозяину.

Трактирщик лягнул ногою воздух в их направлении.

- А мы займемся делом, - с этими словами дэв, которого называли Айтиджа-Кэбир, повернулся ко мне.

Он схватил меня за плечи и поднял. Несколько мгновений он всматривался в мое лицо, а затем произнес:

- Сударь, не будете ли вы так любезны, не назовете ли свое имя?

Я растерялся, и обвел глазами вокруг, ища подсказки. Представляю себе, каким подарком будет для этих стражей порядка поимка преступника, убившего князя Дурова! Тут я увидел Абигейл, которая до этого была Малгожатой, Вишенкой… ну, и так далее. Всех не упомнишь. Я развел руками и ответил:

- Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, русский купец…

На мгновение в глазах дэва промелькнуло замешательство. Но затем он спросил:

- А скажите, многоуважаемый Федор Кузьмич Каблуков из Шэдоуберга, не вы ли маркиз де Ментье из Меербурга и Траумштадта?

Даже если бы я знал, что ответить, все равно не успел бы. Вперед вышел субъект в черном плаще, которого я и не заметил. Он скрывался за спинами дэвов. Незнакомец откинул капюшон и оказался стариком-incroyables. Тыкнув в меня пальцем, он заверещал:

- Он лжет! Лжет негодяй! Никакой он не маркиз де Ментье! И не Федор Кузьмич Каблуков! Еще б мурзою набольшим назвался! Он самозванец!

Один из дэвов отстранил старика-incroyables в сторону.

- Сударь, вам придется следовать за нами, - промолвил страж порядка. – У нас есть основания полагать, что вы и маркиз де Ментье – одно и то же лицо.

- А разве Федор Кузьмич Каблуков из Шэдоуберга не может быть маркизом де Ментье в Траумштадте?! – воскликнул я, все еще не желая признавать поражения.

Я взглянул на Абигейл, надеясь, что она не выдумала всю эту историю со сменой имен. Летунья смотрела на меня с сожалением.

- Конечно же, в Шэдоуберге вы можете быть Федором Кузьмичем Каблуковым, а в Траумштадте маркизом де Ментье, - сообщил дэв. – Но беда в том, что маркиза де Ментье из Траумштадта подозревают в убийстве. Если это так, то отвечать придется и Федору Кузьмичу из Шэдоуберга.

Стражи порядка позволили мне попрощаться с друзьями. Они находились в крайнем смущении. Мадлен плакала. И у Абигейл в глазах застыли слезы. Впрочем, она обещала позаботиться о Мадлен. Прощаясь с мосье Дюпаром, я присел на корточки, и корриган обнял меня как ребенок. Потом велетень похлопал меня по плечу.

- Прости, граф, но уж тут я бессилен, - шепнул он.

- Спасибо тебе, дружище. Ты и так сделал для меня все, что мог, - ответил я и обнял велетеня.

Напоследок я заключил в объятия трактирщика и обещал при первой же оказии заглянуть в его заведение. Он высказал уверенность, что ждать придется недолго.

Дэвы вывели меня на улицу. Два экипажа ожидали возле трактира. Один из них был тюремной повозкой. Отправляясь сюда, стражи порядка прекрасно знали, кого они встретят в заведении Мазунчика Овчара. В карете старик-incroyables потирал от удовольствия руки. На коленях его покоился Абрикос.

Меня поместили в клетку. Дверцу заперли на замок.

- Отдыхайте, любезный, путь предстоит неблизкий, - сказал Айтиджа-Кэбир.

“В клетке, сударь, вам самое место!” - прочитал я в кошачьих глазах.

Я отвернулся и встретился взглядом с велетенем. Из-за его спины выглядывал обескураженный каналья Лепо.

- Клавдий, - попросил я. – Отбери деньги у Жака и отдай их Мадлен.

Велетень кивнул и схватил Жака за шкирку.

- Что же это вы… сударррррь… вы мой, - прохрипел подлый французишка.

Дэв щелкнул кнутом, и лошади тронулись в путь.

Мадлен некоторое время бежала за повозкой. Затем она опустилась на землю и, закрыв лицо руками, заплакала. К ней подошла Абигейл и мосье Дюпар. Корриган потряс сжатыми кулаками. На улицу выбежал Мазунчик Овчар и тыкнул в небо пистолетами. Я ожидал, что прогремят выстрелы, но то ли случились осечки, то ли трактирщик не решился палить. Так они стояли и потрясали: Мазунчик Овчар оружием, а мосье Дюпар кулаками. Я помахал в ответ. Дорога свернула, и друзья скрылись из виду.

Повозка катилась через деревушку. Беспородные псины, рискуя пропасть под колесами, бежали за нами и омерзительно лаяли. Грязные мальчишки кидали в меня комьями глины. Кудахтали встревоженные куры.

Когда Вердна осталась позади, воздух наполнился пением цикад. А мне зачем-то вспомнилась Настасья Петровна.

45.

Итак, я оказался в руках Траумляндского правосудия, а оно находилось в состоянии крайней неопределенности. А все потому, что некоторые августейшие особы даже с третьей попытки не смогли нормально Польшу поделить.

Марьинский полк, возглавляемый князем Дуровым, с воодушевлением подавляя мятежных шляхтичей, переправился через Неман и оккупировал Траумляндию. Маркграф бежал через Траумзее. А русские гусары остановились. Естественной преградой послужили горный хребет Раухенберг и река Зюденфлюс, воды которой кипели, подогреваемые вечно курящимися вулканами и клокочущими гейзерами. Это природное явление обеспечивало вечное лето здесь на северо-западе Европы. Кипящие воды, попадая в море, создавали горячие потоки, которые омывали берега матушки-России, отчего и русский путешественник даже в лютый январь на полпути в Кронштадт вынужден был расстаться с тулупами.

В 1795 году Россия, Австрия и Пруссия поделили Речь Посполитую, обрисовав новые границы своих владений на карте, на которой Траумлэнд вообще обозначен не был. Счастливые монархи праздновали виктории, а князь Дуров недоумевал: как же это так получилось, что имя его позабыли и подвиг не обессмертили? Он напомнил о себе императрице, но государыня велела ему сидеть тихо и не высовываться. С одной стороны, она не желала возобновлять с прусским и австрийским императорами территориальных споров, но с другой стороны, приказала князю Дурову оставаться вместе со своими гусарами на постое в Траумлэнде, заодно объявив государственной тайной и существование этого маркграфства, и присутствие в нем российской армии. Пограничный режим вдоль Немана ужесточили таким образом, что сношения между населением, проживавшим по разные стороны границы, сделалось решительно невозможным.

Таким образом, и полк князя Дурова оказался практически отрезанным от России, и это обстоятельство послужило первым фактором того, что в Траумлэнде не насадили российских порядков. Вторым фактором являлось присутствие в маркграфстве многочисленной диаспоры дэвов. Этот народец лет за сто до наших событий переселился сюда с востока, спасаясь от гнева Ангро-Майнью. В северо-западной части Европы Траумлэнд оказался единственным местом, пригодным для проживания теплолюбивых дэвов. Они получили убежище, а взамен предложили свои услуги в качестве блюстителей порядка. И надо отметить, с этими обязанностями дэвы прекрасно справлялись. Обычно появления гиганта с каучуковой дубинкой было достаточно, чтобы прекратилась любая заварушка, а дебоширы разбежались в разные стороны. Дэвы не вмешивались в политику, но их присутствие свело на убыль все порывы российских вояк установить здесь свои порядки. В результате за два года, что князь Дуров сидел в Шлосс-Адлере, Траумлэнд превратился в конфедерацию из шести провинций, в каждой из которых управлял бургомистр, избранный из числа уважаемых граждан.

Айтиджа-Кэбир доставил меня в Траумштадт и передал, что называется, с рук на руки господину Крюшкевису, директору подземной тюрьмы Шлосс-Адлера. Сами дэвы следили за общественным порядком, участвовали в розыске и поимке преступников, но гнушались работой надзирателей и конвоиров. Меня поместили в Шлосс-Адлер в подземную темницу, где я и томился, ожидая решения моей участи. Раз в день мне разрешались свидания, и нашлась масса желающих меня навестить. Первым был Мирович. Его визит был краток. Василий Яковлевич выразил удовлетворение моим нынешним положением и высказал надежду, что в скором времени меня доставят в Санкт-Петербург, где и повесят. После его посещения меня охватила жестокая хандра, и я, наверное, удавился бы, если б имел для этого хоть какое-то средство. Ко мне приходила Мадлен, в течение всего отведенного для свидания времени она плакала, чем только усугубила мою депрессию. На следующий день пришла Мэри-Энн. Парой слов она выразила сочувствие, а затем перешла целиком к своим личным проблемам, заключавшимся в потребности отшить каналью Лепо от Мадлен. На четвертый день пришел тот, кого я уж совсем не ожидал увидеть. Алексей Иванович Швабрин вел себя крайне сдержанно, манерой своего поведения заставил меня собрать остатки мужества, дабы перенести достойно все, что уготовила судьба. Я рассказал ему в мельчайших деталях обо всех моих злоключениях, он терпеливо выслушал меня и посоветовал держать язык за зубами и ни с кем не пускаться в откровения насчет мотивов моего преступления. Он ушел, оставив меня в состоянии крайнего нервного возбуждения. Алексей Иванович вселил в меня надежду. Мне казалось, он что-то замыслил в отношении меня. Но, не сказав ничего конкретного, господин Швабрин оставил меня в неизвестности. И мне на собственном опыте пришлось убедиться, что, если окажешься в заточении, неопределенность станет самым жестоким мучителем. И когда бургомистр Траумштадта пан Марушевич решил передать меня в руки Российского правосудия, я испытал облегчение. Самую страшную новость перенести легче, чем мучиться неизвестностью. Теперь будущее мое определилось с ужасающей ясностью: я понимал, что меня повесят. Оставалась слабая надежда, что меня помилует император, и смертную казнь заменят каторжными работами. Но сибирские руды страшили меня не меньше виселицы.

Я томился в застенке, ожидая отправки в Санкт-Петербург, и теперь память о Валери терзала мое сердце. Я все не мог поверить, что она, моя Лерчик, сыграла со мной злую шутку, использовав меня в своей игре. Больше всего мне хотелось узнать, вспоминает ли она обо мне, поинтересовалась ли хоть раз моей судьбой? Или одурачив майестре, навсегда вычеркнула меня из своей жизни.

А еще я думал о Настасье Петровне и казнил себя за то, что бежал от нее. Господи, какая славная девушка! А теперь ее сосватает коллежский регистратор Коробочка! Да разве этот никчемный господин сумеет оценить сокровище, которое ему достанется?! Нет, конечно же, нет! Я с грустью думал о том, что этот молодой человек с пустыми амбициями сделает жизнь Настасьи Петровны скучной и серой, лишенной какого бы то ни было полета.

Я готовился к отправке в Россию, как вдруг в моей судьбе произошел новый поворот. Из России со специальной миссией прибыл чиновник из юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел надворный советник… Развилихин. Уж не знаю, когда он успел сменить место службы, но, исходя из отношения российских властей к западным владениям, в юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел вампирам было самое место.

Развилихин привез письмо с высочайшей просьбой. Заключалась она в том, чтобы графа Дементьева, Сергея Христофоровича, в Россию не отправляли, а судили в Траумлэнде в соответствии с местными законами и адекватно содеянному. Надворный советник и меня навестил. Развилихин поинтересовался, не соизволю ли я распорядиться насчет оставленной в России собственности, может, пожелаю назначить доверительное лицо. Я отказался от его услуг.

На следующий день явился господин Швабрин. Он находился в приподнятом настроении.

- Ну, граф, - спросил он, - что думаешь рассказать на суде?

- Расскажу все, как есть, - я отвел глаза в сторону, мне неловко было говорить о Валери.

- Что – как есть? – Алексей Иванович не сводил с меня пытливых глаз.

- Расскажу, что мною двигала любовь к женщине… И я из ревности напал на князя Дурова…

- И убил человека, - продолжил господин Швабрин, - который, как выяснилось, не имел ни малейшего отношения к предмету твоей страсти.

Я пожал плечами. Алексей Иванович похлопал меня по колену.

- Так, милостивый государь, не пойдет. Вы выставите себя обычным уголовником, который в угоду своим страстям готов убить кого угодно! И самое место вам будет на виселице!

- Но что же мне делать? – спросил я.

- Послушайтесь моего совета, - промолвил господин Швабрин. – И доверьтесь моему опыту.

46.

Граф Рюхович, уполномоченный бургомистром Траумштадта, произвел торопливое дознание. Он опросил немногочисленных свидетелей, коими оказались горничная Лизхен, аэронавтесса Мэри-Энн и, конечно же, Мирович со товарищи, прибывшие первыми на место преступления. Рюхович спрашивал про Аннет де Шоней, но я отрицал близкое знакомство с нею. Подозреваю, что она скрылась в неизвестном направлении. Также от дачи показаний уклонился Клавдий Марагур – велетень последовал примеру девицы де Шоней, и о его местонахождении никто не знал. Мэри-Энн, проинструктированная господином Швабриным, утверждала, что, взявшись доставить меня из Меербурга в Траумштадт, ничего не знала о моих планах. В последующем бургомистр издал приказ, запрещающий привязным аэронавтам приземляться на крыши зданий.

Небольшую сумятицу в дело внесла Лизхен. Она утверждала, что смерть князя Дурова стала следствием игры в маркиза де Сада. Граф Рюхович долго выпытывал у меня подробности этой игры и степень моего участия. Я неизменно отвечал, что, если князь Дуров и предавался с мадмуазель де Шоней забавам в духе маркиза де Сада, то я уж точно в них не участвовал. Мои показания в этой части разочаровали графа Рюховича. Однако же, в конце концов, он смирился с тем, что подробности игры останутся нераскрытыми.

Наконец, наступил день, когда граф Рюхович объявил, что следствие закончено, и этот день стал началом новой муки. Я потерял счет времени. Мне казалось, что я провел в каменном мешке целую вечность. Одна мысль изводила меня, лишая последних остатков мужества: когда же будет суд? Когда? С ужасом вспоминал я историю, поведанную мне господином Швабриным, - историю Антона Тарасова и Григория Конева, которые в 1757 году попались на грабеже и сорок лет провели под следствием в застенке, матушке-государыне-то все недосуг было разбираться с мелкими дворянами. И только после ее смерти эти несчастные были освобождены по указу государя Павла Петровича. Своими опасениями я поделился с тюремщиком.

- А что, любезный, - спрашивал я надзирателя, - подолгу ли суда у вас ждут?

- Не извольте беспокоиться, голубчик, - отвечал пожилой тюремщик. – Тут вам Европа, а не Рязань. У нас это быстро!

Однако, с тех пор, как граф Рюхович в последний раз переступал порог моей камеры, прошло две недели, но по поводу суда так и не было ясности.

И вновь я вопрошал надзирателя:

- Скажите, любезный, не бывает ли такого, чтобы заключенные годами ожидали своей участи?

- Помилуйте, голубчик! – удивлялся тюремщик. – Да кто ж это будет столько времени дармоедов держать?! Не извольте сомневаться, и месяца не пройдет, как судьба ваша решится. Отправитесь на тот берег Зюденфлюс руду добывать!

- Поскорее бы! – сорвалось с моих уст.

- Да все-то ваш брат торопится! – отвечал надзиратель. – А куда вам теперь спешить?! Теперь вам только жизнью и наслаждаться! Что вам – плохо, что ли?! В тепле, сыты, одеты, сидите себе, никто вас не трогает! Еще припомните эти времена! Жалеть будете, что не ценили!

- Так-то оно так, - соглашался я. – Да уж больно невыносимо мучиться неизвестностью.

- Так вас же, голубчик, и повесить могут. Нужна вам такая известность? – утешал меня надзиратель.

Я и сам понимал, что пройдет немного времени, и, если меня не казнят, то буду вспоминать о застенках Шлосс-Адлера, как о самых счастливых днях своей жизни. По крайней мере, теперь именно так я воспринимал затворничество в башне майестре. Угораздило же меня податься на уговоры Марагура с этой темной полукровкой! Сейчас валялся бы на роскошной кровати, время от времени развлекался бы с сестричками-вампиреллами! Правда, в последний раз они какую-то дрянь вместо завтрака мне подсунули. Но, глядишь, сменили бы гнев на милость. Я же плохого ничего им не сделал!

И вот свершилось. Однажды утром отворилась дверь, и вместе с надзирателем в камеру вошли еще двое в полицейских мундирах.

- Ну, что же, маркиз, пора, - оповестил надзиратель. – За вами пришли.

- Уже! Черт! Почему так быстро?! – вскрикнул я.

- Вам, голубчик, не угодишь, - надзиратель ухмыльнулся.

Все во мне перевернулось. Ноги стали ватными, желудок наполнился омерзительной слабостью. Я едва удержался от того, чтобы не вцепиться зубами в прутья решетки на окне. Кое-как я собрался с силами, позволил заковать себя в кандалы и вышел из камеры в сопровождении конвоиров.

На улице нас поджидал отряд из четырех человек. Полицеймейстеры окружили меня, и мы отправились в путь. Горожане с любопытством наблюдали за нашей процессией. Самые несдержанные громко спрашивали, за что меня арестовали?

- За то, что не в свое дело полез, - рявкнул один из полицеймейстеров.

Я шел, опустив голову, боялся встретиться с кем-нибудь взглядами, пусть даже и с незнакомцем. День стоял ясный, солнце залило мостовые. Перед моими глазами мелькали ноги прохожих, но иногда, несмотря на мои старания, я сталкивался со взглядами эльфов и карликов. Поспешно отворачиваясь, я немедленно натыкался глазами еще на какого-нибудь недоростка.

Мы перешли через ров, пересекли площадь и свернули в узкий переулок. Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Один из полицеймейстеров вложил в мою ладонь медальон на кожаном шнуре. Я посмотрел на него вопросительно.

- Одна очень даже хорошенькая барышня передала вам эту вещь, - вполголоса проговорил он. – Она просила сказать, что не забыла вас, а еще - чтобы вы ничего не боялись. Даже если вам будет угрожать смертная казнь, она вмешается в процесс.

- Как? – сорвалось с моих уст.

- Вы увидите ее на суде, - добавил полицеймейстер. Остальные конвоиры сохраняли невозмутимое спокойствие. – Она просила сказать, чтобы вы доверились ей.

Я раскрыл медальон и увидел Валери. На мгновение мне почудилось, что картинка живая. Но это был портрет. Портрет, написанный непревзойденным мастером. Действуя кистью и красками, он добился поразительного сходства. Я поднял руки, насколько позволяли кандалы, склонил голову, повесил медальон на шею и спрятал его под рубашку.

Смешанное чувство радости, стыда и страха завладело мною. Я ликовал оттого, что Валери не бросила меня в беде. Корил себя за малодушие, за то, что не доверял ей. И в то же время я страшился, что ее помощь окажется очередным трюком, в результате которого я, избежав одной опасности, попаду в новую беду. К тому же я не мог вообразить, каким образом Валери сумеет повлиять на суд с учетом того, что я совершил настоящее убийство. Впрочем, не стоило ломать голову и строить догадки. Валери де Шоней успела доказать, что способна предусмотреть выход из любой ситуации. Не удивлюсь, если она приведет в ратушу пару драконов, которые сожгут каждого, кто посмеет бросить недобрый взгляд в мою сторону.

Мы вышли из переулка и вновь оказались на оживленных улицах. Теперь я шел, выпрямившись, и смотрел прямо перед собой. Я предвкушал победу. Сталкиваясь взглядами с горожанами, я глядел на них снисходительно. Очаровательная девушка в окошке на втором этаже особняка из розового камня поливала фикус из маленькой лейки. Я подмигнул ей, она ответила приветливой улыбкой. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что Траумштадт славится красивыми девушками, и решил, что наведаюсь сюда, когда закончится весь этот фарс. Отращу себе бороду и назовусь каким-нибудь паном Пройдоховичем. Или сделаюсь бароном фон Фройляйнтрахером.

Мильфейъ-пардонъ, а с чего это я так развеселился?! Еще неизвестно, что мне Валери уготовила! А то не пришлось бы пожалеть о том, что на каторгу не отправился! О смертной казни думать совсем не хотелось.

Зловещий вид городской ратуши поверг меня в уныние. И десятки пар глаз, уставившихся на меня в зале, не прибавили оптимизма. Я украдкой окинул присутствующих взглядом, но Валери не углядел. Две женские фигурки привлекли мое внимание. Одна дама закрыла лицо черной вуалью, а другая скрывалась под белым капюшоном. Кто-то из них может оказаться моей возлюбленной. Сердце мое забилось с усиленной частотой. Я пытался, но не мог угадать, кто из них Валери.

Председательствовал на суде бургомистр Траумштадта пан Марушевич. Изрядно напудренный, в парике с завитушками он рассматривал меня через пенсне, пока два конвоира усадили меня за столик прямо перед председательствующим и двумя его советниками, одним из которых оказался приглашенный из Меербурга барон фон Бремборт. Второго я не знал, но, верно, и он был уважаемым гражданином Траумлэнда. По правую руку от них располагался длинный, узкий стол, за которым трудились трое писарей. Напротив писарей возвышалась кафедра, обитая зеленым сукном. Позднее ее занял прокурор Траумлэнда господин Набах.

Я огляделся по сторонам. Мэри-Энн и Мадлен с мосье Дюпаром сидели в первом ряду прямо за моей спиной. Я почувствовал сильный прилив нежности к этим женщинам за поддержку, которую они оказывали мне. Почему-то я несразу заметил Жака. Мосье Лепо подавал мне какие-то знаки. Его ужимки напомнили мне гримасы, которые каналья строил в облике египетской мумии.

- Чего тебе? – прошептал я.

- Барррин-с, сударррь мой, а как же ваш капитал-с? На кого вы оставите-с свое состояние?

- Уж точно не на тебя, - фыркнул я.

Я попытался отыскать глазами Мировича, но не нашел его. Сначала я удивился, как же это Василий Яковлевич отсутствует в минуты своего триумфа. Позднее по ходу дела сообразил, что его, как свидетеля, не пустили в зал сразу же.

Кто-то коснулся моей спины. Я обернулся. На меня победоносно глядел старик-incroyables. Он успел обзавестись новым костюмом. И вновь - от кутюрье a la incroyables.

- В Кронштадте мне не удалось выставить тебя заговорщиком против великого князя. Но уж тут-то я отыграюсь! – процедил он сквозь зубы.

- Так это были вы?! Вы выстрелили в окна цесаревича?

Старик-incroyables в ответ захихикал и отошел в сторону. Я заметил, что кот на суд не явился.

Чем же я так провинился перед этим старым придурком, что он даже рискнул имитировать покушение на цесаревича ради того, чтобы подставить меня? Видимо, ждать разгадки осталось недолго. Я надеялся, что мне придется заплатить не слишком высокую цену за это знание. Под ложечкой появился отвратительный холодок. Уж больно гадко старик-incroyables ухмылялся.

Несколько рядов занимали русские офицеры. Одни были мне незнакомы, они смотрели в мою сторону жестко, с нескрываемым презрением. На лицах же тех, с кем довелось мне служить, отразилось смятение.

Пробило восемь часов, и пан Марушевич открыл заседание.

- Дамы и господа, - объявил он. – Мы приступаем к рассмотрению дела “Маркграфство Траумлэнд против маркиза де Ментье”. Маркиз де Ментье обвиняется в том, что совершил намеренное убийство. Жертвой его преступления стал русский князь Афанасий Федорович Дуров. Генерал Дуров, который в последние годы исполнял обязанности верховного правителя Маркграфства Траумлэнд.

По залу прошелся гул, в котором гнев смешался с изумлением. Мне хотелось обернуться и посмотреть, кому принадлежат те или иные голоса, но я боялся смотреть людям в глаза.

- Дамы и господа, позвольте объявить состав суда. Председателем являюсь я, пан Ясек Марушевич, бургомистр Траумштадта. А бургомистр Меербурга барон Мартин фон Бремборт и бургомистр Торвейла герцог Людвиг Эйзениц согласились взвалить на себя нелегкое бремя и выступить судьями на нашем процессе.

Отворились двери, в зал вошел высокий господин в черном мундире и с пышными бакенбардами. Он поднялся на кафедру, обитую зеленым сукном, и одарил меня многообещающим взглядом.

- Государственный обвинитель, прокурор Траумлэнда барон Вильгельм Набах, - представил вошедшего пан Марушевич.

Барон Набах поклонился и посмотрел на присутствующих так, словно хотел убедить каждого в том, что от него лучше держаться подальше и не попадаться на глаза.

- Подсудимый, - обратился ко мне пан Марушевич, - скажите, будет ли ваши интересы защищать какой-нибудь адвокат, присяжный поверенный или просто доверенное лицо? Или же вы предпочитаете защищаться самостоятельно?

Я растерялся и не знал, что ответить. Никто не объяснил мне заранее, что в суде преступнику позволительно иметь защитника. Да я и не понимал, есть ли какой-либо смысл в том, чтобы нанять адвоката?

Вдруг зал пришел в движение. Господин Швабрин поднялся со своего места. Рядом с ним я заметил Федора, Хьюго и Гарри. Я удивился, увидев помощника шкипера и боцмана с “Эмералд Джейн”. Гарри помахал мне рукой. Увидев его, я чуть не расплакался от благодарности, что этот, свирепый с виду, человек пришел поддержать меня.

- Ваша честь, - обратился Алексей Иванович к судье. – Позвольте мне выступить в качестве защитника маркиза де Ментье.

- В этом вопросе последнее слово остается за обвиняемым, - сообщил пан Марушевич и повернулся ко мне.

- Я не возражаю. Я почту за честь, если господин Швабрин согласится защищать меня, - ответил я.

- Ну, что ж, - с удовлетворением молвил председательствующий. – Представьтесь, пожалуйста, и займите место рядом с обвиняемым.

- Швабрин, Алексей Иванович, дворянин милостью Его Императорского Величества Павла Петровича.

Мой защитник поклонился, подошел ко мне и встал рядом. Один из писарей склонился к бумагам и произвел какие-то записи. Господин Набах бросил на господина Швабрина недобрый взгляд. Я взглянул на Алексея Ивановича. Он едва доставал до моего плеча, но рядом с этим маленьким, смуглым человеком я чувствовал себя намного увереннее. Он ответил мне одобрительным взглядом и произнес вполголоса:

- Действуем по плану.

- Дамы и господа, - промолвил пан Марушевич, - позвольте напомнить. Мы рассматриваем дело “Маркграфство Траумлэнд против маркиза де Ментье”. Маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Его жертвой стал русский князь Афанасий Федорович Дуров, исполнявший в последние годы обязанности верховного правителя маркграфства.

И вновь по залу прошелся гул, гнев с изумлением слышались в голосах. Я вдавил голову в плечи и ссутулился. Ко мне повернулся Алексей Иванович.

- Послушать их, так можно подумать, они только сейчас узнали, по какому поводу мы здесь собрались, - господин Швабрин ухмыльнулся.

Его презрительная ухмылка, относящаяся к присутствующим в зале, ободрила меня и пробудила желание обернуться и посмотреть на всех свысока. Но я не поддался такому искушению, мне следовало быть паинькой и никого против себя не настраивать.

- Прежде, чем мы приступим к делу, я должен узнать, не имеет ли кто-либо возражений против состава суда? – спросил председательствующий.

Возражений никто не высказал.

- Подсудимый, - обратился ко мне пан Марушевич, - вам понятно, в чем вас обвиняют и согласны ли вы с обвинением?

Я кивнул.

- Вы обязаны отвечать, - пан Марушевич не спускал с меня пристального взгляда.

- Да, - выдавил я.

- Вы согласны с обвинением?

- Да, - повторил я.

- Ваша честь! – вскрикнул Алексей Иванович так, что я вздрогнул. – Защита протестует против ваших высказываний.

Пан Марушевич с изумлением посмотрел на господина Швабрина. Поступок Алексея Ивановича и у меня вызвал неменьшее удивление и испуг. Он осмелился выступить против судьи с непонятными претензиями, которые, наверняка, только озлобят пана Марушевича и еще больше настроят суд против меня. А я не сомневался в том, что не нравлюсь бургомистру Траумштадта.

- Что вы делаете? – прошептал я.

- Молчите, я знаю, что делаю! – шикнул господин Швабрин.

- Попрошу вас объясниться, господин Швабрин, - попросил пан Марушевич и добавил. – Я, собственно, никаких высказываний пока и не делал.

Сердце мое сжалось. Я проклинал себя за то, что согласился с назначением Алексея Ивановича моим защитником.

- Ваша честь, - произнес господин Швабрин, - только что вы дважды сказали, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Мой подзащитный признается в том, что совершил убийство. Мы предполагаем, что обвинитель считает это убийство преднамеренным. Но нам представляется, что суд может сделать вывод о том, было ли это убийство преднамеренным или случайным, только после того, как рассмотрит все обстоятельства дела. Когда же председательствующий в начале дела заявляет, что убийство было преднамеренным, тем самым он оказывает давление на суд, что является недопустимым фактом в цивилизованном обществе. Ваша честь, мы, конечно же, уверены в том, что ваши слова – случайная оговорка, а не предвзятое мнение председателя суда.

Пан Марушевич слушал господина Швабрина с интересом и к концу монолога вид имел растерянный.

- Я назвал убийство намеренным? – переспросил он и поочередно оглянулся на барона фон Бремборта и герцога Эйзеница.

Те придали своим физиономиям скорбные выражения и кивнули в ответ.

- Что ж, господа, - ответил пан Марушевич, - протест защиты принимается. А я приношу искренние извинения обвиняемому и почтенной публике. И прошу мои слова о том, что убийство было намеренным, не принимать во внимание, считать их недействительными, как если бы я не произносил их вовсе.

Я взглянул на господина Швабрина с восхищением. С восхищением и с надеждой, что ему удастся выкинуть еще какой-нибудь фокус, который в корне облегчит мою участь. Тут я вспомнил, что в зале суда должна находиться Валери де Шоней. Я решил ничего не говорить покамест господину Швабрину. Когда мадмуазель де Шоней появится, тогда и разберемся.

- Дамы и господа, - обратился пан Марушевич к залу. – Кто-нибудь из присутствующих хочет сделать какое-либо заявление?

И тогда – слава янычарам! - раскрылась тайна старика-incroyables. Наконец-то довелось мне узнать, чем же я так насолил этому господину.

- Ваша честь! – прокричал старик-incroyables. – Я хочу выдвинуть еще одно обвинение против этого человека.

Он указал в мою сторону опереточным жестом. На лице господина Набаха отразилась сложная игра чувств. С одной стороны, прокурор искренне радовался тому, что у него появился союзник. С другой стороны, господина Набаха приводил в смущение внешний вид старика-incroyables. Яркая и давно вышедшая из моды одежда наводила на некоторые размышления касательно психического здоровья ее обладателя.

Барон фон Бремборт склонился к пану Марушевичу и что-то прошептал ему на ухо.

- Милостивый государь, - произнес пан Марушевич. – Попрошу вас, представьтесь и изложите подробнее, в чем все-таки вы обвиняете маркиза де Ментье?

- Извольте, ваша честь, извольте! – прокричал старик-incroyables. – Я Степан Иванович Кулебякин, российский дворянин! А этот человек присвоил мои награды и выдает себя за маркиза де Ментье! А на самом деле он сын повара, его имя Федоркин Сергей Иванович!

По залу прокатился ропот. Присутствовавшие на заседании русские гусары, мои бывшие сослуживцы, в недоумении обменивались репликами. Пан Марушевич поднял правую руку, призывая всех к тишине.

По требованию председательствующего старик-incroyables вышел вперед и, положив руку на Библию, поклялся говорить правду и только правду. Пока он произносил клятву, прокурор все больше хмурился. Старик-incroyables выглядел кощунствующим клоуном. Когда он закончил, пан Марушевич кивнул ему.

- Слушаем вас.

- Этот человек – самозванец! А, кроме того, он не благородного, а подлого происхождения. Он всего лишь сын повара!

- Ваши слова, господин Кулебякин, вызывают недоумение у тех, кто давно знаком с обвиняемым. Не могли бы вы изъясниться яснее, - попросил председательствующий.

Старик-incroyables кивнул.

- Видите ли, ваша светлость, - произнес он. – Когда-то я служил в Санкт-Петербурге при Большом дворе! И я… у меня… я… я, - Кулебякин вдруг побледнел.

- Что – вы? – нахмурился пан Марушевич.

- Я… я… у меня случился амур, - пролепетал Кулебякин.

- Мы рады за вас, - ответил пан Марушевич.

Гусары захохотали. А прокурор смотрел на Кулебякина так, будто тот анекдот испортил.

- Русские, что, все такие озабоченные? – послышался голос Мэри-Энн.

- Да, но это был амур с Ее Императорским Величеством Екатериной, - заявил Кулебякин.

Шутки и хохот прекратились. В зале стало тихо.

- Сударь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите? – спросил пан Марушевич.

- Еще как отдаю! - Кулебякин сорвался на фальцет. – Это случилось ночью. А потом государыня спросила мое имя. Я испугался и назвался Федоркиным Иваном Кузьмичем. Так звали ее повара.

- Постойте, сударь, - прервал его пан Марушевич. – Вы хотите сказать, что… - тут председательствующий запнулся, - вы хотите сказать, что та особа, о которой вы упомянули, в тех обстоятельствах, которые вы обозначили словом “амур”, даже не знала вашего имени?

- Именно так, именно так, ваша честь! - Кулебякин обрадовался - его наконец-то поняли.

В зале стояла тишина. Атмосфера сделалась напряженной.

- А на следующее утро, - продолжал Кулебякин, - Ее Императорское Величество осыпала повара наградами. Чин полковника, золотая табакерка с алмазами, двести тысяч наличными, имение в Барвихе и три тысячи душ крепостных – вот, что предназначалось мне, а получил этот подлый повар. И он не сознался императрице в том, что не он сделал накануне этот амур, он коварным образом завладел всеми этими наградами и скрылся из Санкт-Петербурга! А потом еще и имя сменил! Переехал в Москву и объявил себя графом Христофором Францевичем Дементьевым.

Я приуныл. Кулебякин хоть и выглядел шутом, однако ж вытащил на свет скелет, который был скрыт в нашем семейном шкафу. Дела мои стали совсем плохи. Одно дело, когда дворянина судят за убийство, и другое дело, когда – обвиняемый – простолюдин. Я покосился на господина Швабрина, опасаясь, что Алексей Иванович откажется защищать меня. Он с хмурым видом слушал Кулебякина, на лбу его образовались глубокие складки. Оставалось только догадываться, о чем он думает.

- Но какое все это имеет отношение к нашему делу? – спросил пан Марушевич.

- Как - какое?! – вскрикнул Кулебякин, только что радовавшийся, что его наконец-то поняли. – Этот человек, - он тыкнул в мою сторону, - вовсе не маркиз, он сын того самого Федоркина Ивана Кузьмича. Я выследил его после того, как его слуга, - он тыкнул пальцем в каналью Лепо, - пытался заложить мне ту самую табакерку с алмазами. Я узнал ее.

Герцог Эйзениц потянул за рукав пана Марушевича и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул в ответ и повернулся к залу.

- А, что, - спросил председательствующий, - в России нельзя в разных губерниях называться разными именами? Нам неизвестны российские законы на этот счет, но мы хотели бы принимать их во внимание при определении степени вины маркиза де Ментье. Я бы хотел услышать независимое мнение кого-нибудь из российских поданных. Вот вы, - он протянул руку в сторону кого-то, кто сидел за моей спиной, - не могли бы просветить почтенное собрание по этому вопросу.

Я обернулся и увидел Мишу Лактионова. Он нервничал и несколько мгновений жевал губы, а затем промолвил:

- Действительно, ваша честь, в России не принято называться разными именами, даже при переезде из одной губернии в другую. Думаю, ваша честь, можно утверждать, что это запрещено.

- Благодарю вас, - ответил председательствующий и повернулся к Кулебякину. – Итак, сударь, вы утверждаете, что служили при Большом дворе, пользовались особым расположением императрицы и при этом назвались Федоркиным Иваном Кузьмичем. А Федоркин Иван Кузьмич, служивший там же при Большом дворе поваром, был произведен в полковники, переехал в Москву, где назвался графом Христофором Францевичем Дементьевым. А теперь перед нами находится его сын, полное имя которого, - председательствующий заглянул в свои бумаги, - Серж Христофор де Ментье. Вы же утверждаете, что это никто иной, как Сергей Иванович Федоркин.

- Именно так, - кивнул обрадованный Кулебякин. – А когда я кинулся в ноги к государыне-матушке и сознался во всем, и признался, что ночью-то это был я, а не повар, она прогневалась, подвергла меня опале и отправила в ссылку!

- Печальная история, - промолвил пан Марушевич и повернулся к прокурору. - Обвинение и защита, вы хотите что-либо сказать по этому поводу?

- Ваша честь, - басом промолвил барон Набах, - я считаю, что факты, изложенные господином Кулебякиным, свидетельствуют о злодейском характере обвиняемого и лишний раз подтверждают обоснованность обвинений, выдвинутых против него.

- Вы, - повернулся пан Марушевич к господину Швабрину.

Алексей Иванович не нашелся, что сказать.

- Обвиняемый, а что вы можете сказать по этому поводу? – спросил пан Марушевич.

Я понял, что терять-то мне нечего, и решил прикинуться несмышленым недорослем.

- Видите ли, ваша честь, - вымолвил я, - папенька всю жизнь называл меня Сережей, а я его папенькой. И лишь, когда отправили меня на военную службу, я узнал полное имя свое.

- И что же вы ни разу до военной службы не поинтересовались собственным именем? – спросил пан Марушевич.

- Да, оно мне ни к чему было, - я попытался развести руками, но кандалы не позволили.

- А вы молодец! Ловко ответили. Вроде как – не тутошние мы и не знаем ничего.

Голос Алексея Ивановича звучал дружелюбно, и я перестал волноваться насчет него.

Председательствующий что-то сказал своим помощникам, они приблизили друг к другу головы и несколько минут шептались. Особенно усердствовал герцог Эйзениц. Он в чем-то убеждал пана Марушевича, который, судя по наклону головы, склонялся к его мнению. Барон фон Бремборт явно не соглашался с ними. Наконец председательствующий поднялся и произнес:

- Уважаемые дамы и господа, мы считаем обвинения, высказанные Степаном Ивановичем Кулебякиным, частным случаем, по которому следует немедленно принять отдельное определение, и поставить на этом точку, дабы в будущем этот казус не путался с делом, ради которого мы здесь собрались. Мы покинем вас на десять минут, чтобы в спокойной обстановке прийти к справедливому решению.

Он говорил что-то еще, но я не слышал – меня отвлек господин Швабрин.

- Граф, вы не припомните, как звали вторую супругу Петра Великого до того, как ее прозвали Екатериной?

- Мартой, Мартой Скавронской, - ответил я. – А зачем вам это сейчас?

- Так. Есть одна идейка, - ответил Алексей Иванович.

Пан Марушевич и его помощники поднялись из-за стола и готовы были уйти, как господин Швабрин окликнул их:

- Ваша честь, позвольте высказать некоторые соображения по этому делу.

- Говорите, сударь, - кивнул пан Марушевич.

- Ваша честь, уважаемые господа, когда вы будете принимать решение по этому вопросу, прошу вас принять во внимание следующие факты. Супруга российского Императора Петра Великого Екатерина когда-то прозывалась Мартой Скавронской. Вспомним Анну Леопольдовну, она же Елизавета Екатерина Христина, принцесса Брауншвейг-Люнебургская. А наша великая императрица, государыня-матушка Екатерина, о которой неподобающим образом отзывается господин Кулебякин, - после этих слов Алексей Иванович сделал многозначительную паузу. – Так вот, государыня-матушка наша в бытность свою немецкой принцессой называла себя Софьей Фредерикой Августой Анхальт-Цербстской, да и царственный ее супруг был немецким принцем Карлом Петром Ульрихом Голштейн-Готторпским, а, переехав в Россию, вдруг назвался Петром Федоровичем. Да и что там далеко ходить?! Совсем недавно в Траумлэнд приезжал граф Норд. Думается мне, ни для кого не секрет, что граф Норд есть никто иной, как Его Императорское Высочество Александр Павлович Романов. А супруга русского цесаревича, она же графиня Норд, в России известна, как Елизавета Алексеевна. У нее есть и другое имя – Луиза Мария Августа, принцесса Баденская. Да и отец нашего цесаревича, предприняв вояж по Европе, назывался графом Нордом. Кстати, первая супруга нашего нынешнего государя - Наталия Алексеевна, она же Августа Вильгельмина, принцесса Гессен-Дармштадская. А вторая его супруга, назвавшаяся Марией Федоровной, до переезда в Россию была принцессой Вюртембергской Софией Доротеей Августой Луизой.

И как это господину Швабрину удавалось удерживать в голове всех этих Софий, Фредерик, Август и Луиз. У меня даже голова закружилась. Пан Марушевич поджал губы и почесал затылок, отчего его парик съехал на бок.

- Вы напомнили нам важные факты, - он кивнул господину Швабрину.

- Ваша честь, вы позволите мне сказать несколько слов этому господину, - Алексей Иванович указал на Кулебякина.

- Вы вольны обращаться к кому пожелаете, - пан Марушевич изобразил рукой разрешительный жест.

Господин Швабрин повернулся к Кулебякину, несколько секунд разглядывал белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет и ярко-желтые брюки. Шляпу с высокими загнутыми полями Степан Иванович держал в руках.

- Так вот, я вам, э-э-э, - господин Швабрин запнулся, секунду размышлял, как лучше обратиться к собеседнику, и наконец выдал, - анкрояблз Кулебякин… Да. Анкрояблз Кулебякин, я хочу дать вам совет. Чтобы впредь избежать подобных несправедливостей, в будущем, прежде чем пускаться в любовные авантюры, предупреждайте даму, что рассчитываете на денежное вознаграждение за оказанный ей амур.

В зале началось бурное веселье. Особенно громко, я бы сказал, непристойно громко, хохотали гусары. Анкрояблз-Кулебякин раскраснелся и сделался похожим на индюка. Барон Набах вращал глазами и готов был испепелить и господина Швабрина, и Кулебякина. Пан Марушевич хлопал в ладоши, призывая к порядку. И пока продолжались шум и гам, я успел рассказать Алексею Ивановичу о том, как впервые повстречал Кулебякина в Кронштадте. Поведал я и о ночном происшествии возле дворца Петра Великого, упомянув и о том, что стрелявшим в окна цесаревича оказался Кулебякин, в чем он сам только что приватно признался. Алексей Иванович выслушал меня с большим вниманием.

Пока мы говорили, тишина в зале восстановилась. Председательствующий повернулся к господину Швабрину.

- Сударь, я требую уважения к суду.

- Простите, ваша честь, я только хотел…

- Ладно-ладно, - перебил Алексея Ивановича пан Марушевич.

Он вышел через заднюю дверь, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц последовали за ним. Отсутствовали они не больше минуты. А вернулись в сопровождении еще двоих конвоиров. Дюжие молодцы остались стоять у двери, а председательствующий с советниками заняли свои места за столом.

- Дамы и господа, прошу всех встать. По поводу обвинения, предъявленного господином Кулебякиным Степаном Ивановичем, суд постановляет. Вне зависимости от того, разрешено или запрещено в Российской Империи называться разными именами, поскольку сами особы императорской семьи позволяют себе называться разными именами, то и подданных российских негоже за это наказывать. Таким образом, мы считаем, что маркиз де Ментье имеет полное право называться в Санкт-Петербурге Сергеем Ивановичем Федоркиным, а в Москве Сергеем Христофоровичем Дементьевым, также он имеет право именовать себя маркизом Сержем Христофором де Ментье и Федором Кузьмичем Каблуковым. Безусловно, он должен помнить, что нельзя называть себя разными именами на территории одной губернии.

Я с облегчением вздохнул – видимо, чересчур шумно, потому что пан Марушевич бросил на меня сердитый взгляд поверх пенсне.

- Также, - продолжил он свою речь, - нет никаких оснований считать, что маркиз де Ментье самовольно присвоил себе титул дворянина. Поскольку императрица Екатерина наградила его отца чином полковника, то тем самым произвела его в дворянское звание. Таким образом, маркиз де Ментье является потомственным дворянином. Также суд хочет отметить, что нет никаких оснований полагать, что отец маркиза де Ментье был отмечен милостью императрицы по недоразумению. Нам представляется, что российская царица таким образом вознаградила его за высокое кулинарное искусство.

- Ничего себе – кулинарное искусство! – взвизгнул анкрояблз-Кулебякин.

- Попрошу вас не перебивать меня, а иначе я накажу вас за неуважение к суду, - произнес сердитым голосом пан Марушевич.

Анкрояблз-Кулебякин поник, он смотрел на меня с ненавистью. Я ответил ему ухмылкой. В душе я ликовал. Но оказалось, что впереди еще больший праздник.

- В отношении вас, Степан Иванович Кулебякин, суд вынес отдельное решение. Вы признаны виновным в том, что, пребывая в Санкт-Петербурге под именем Степана Ивановича Кулебякина, назвали себя Федоркиным Иваном Кузьмичем. Мало того, что вы назвались разными именами на территории одной юрисдикции, так вы еще и использовали имя, заведомо зная, что оно принадлежит другому человеку. По совокупности совершенных вами преступлений вы приговариваетесь к одному году работ на каторге…

- Что?! Что это значит?! - Анкрояблз-Кулебякин не верил своим ушам.

А я даже пожалел старика.

- Попрошу вас! – повысил голос пан Марушевич. – Но за давностью срока, а также, учитывая то, что вы уже побывали в ссылке, хотя и по другому поводу, суд решил заменить каторжный срок десятью ударами розгами. Решение суда подлежит немедленному исполнению. И поставим точку на этом деле. Да будет так.