Стояло теплое летнее утро. Кислоярск жил своей обыденной жизнью – рабочие на заводах работали, продавцы в магазинах торговали, дворники подметали дворы, маляры красили стены, журналисты собирали информацию для завтрашней газеты, а школьники предавались заслуженному (или не очень) летнему отдыху.
И лишь три человека во всем Кислоярске решительно не знали, чем им заняться, и даже более того – не представляли, что их ждет в самом ближайшем будущем.
Так и не придя ни к какому объяснению случившегося, Чаликова, Серапионыч и Васятка решили положиться на волю судьбы, то есть – провести день в городе, а к вечеру возвратиться на Городище и попытаться еще раз пройти между столбов в надежде, что на сей раз все произойдет без сдвигов, и они окажутся если и не в своем мире, то хотя бы в своем времени.
Надя с опаской думала о том, что будет, коли этого не случится и они так и останутся непонятно где и непонятно когда. Серапионыч же просто вывел для себя этот вопрос «за скобки», справедливо полагая, что волнением делу все равно не поможешь, а чему быть, того не миновать. Поэтому доктор с удовольствием водил своих спутников по улицам Кислоярска, показывал им достопримечательности, ностальгически вздыхая при виде старинных деревянных домиков, снесенных за прошедшие двадцать лет, и то и дело раскланивался
со знакомыми, кое кого из которых давно уже не было в живых. А Васятке так и вообще все было в новинку. Он чуть не на лету схватывал реалии окружающей действительности и уж, конечно, более не вздрагивал при виде рычащих и движущихся чудищ на четырех колесах.
Почувствовав, что городской шум все же утомителен для Васятки, привыкшему к тишине и покою Сорочьей улицы, Серапионыч завел своих гостей в городской парк, в ту пору называвшийся Калининским.
В парке тоже шла своя обычная жизнь – садовники поливали клумбы и газоны, ребятишки игрались в песочнице, бабушки судачили на лавочке, на другой лавочке пьяницы «поправлялись» мутноватым «Вермутом» (отчего Калининский парк иногда в шутку называли «Вермутским»), на третьей ворковала влюбленная парочка.
Серапионыч привычно ностальгировал:
– Поглядите, какой цветник – настоящий узор из маргариток, анютиных глазок и настурций. И каждый год что нибудь новенькое придумывали. В семидесятом к столетию Ильича даже высадили клумбу в виде его портрета. А сейчас посадят, чего под руку попадется – и никакого вида, никакой эстетики... Давайте я вам лучше покажу скульптуру жеребенка, в наше время вы ее уже не увидите – воры цветмета постарались.
Следуя за доктором, Надя и Васятка свернули с главной аллеи, потом повернули еще раз и оказались на неширокой дорожке, выложенной квадратными плитками. Главная аллея осталась чуть в стороне, обозначенная стенкой аккуратно подстриженного кустарника. Там, где стояли скамейки, стена делала изгибы.
Вдруг доктор как то резко замолк и прислушался – ветерок донес до его чуткого уха какие то звуки из того места, где по излому кустов с торчащими сверху двумя макушками голов угадывалась скамейка.
– Знакомые голоса, – озабоченно проговорил Серапионыч.
– Ну, ничего удивительного, – усмехнулась Надя, – вы же с пол города знакомы.
– Помните, у покойного... хотя нет, здравствующего Булата Шалвовича есть такая милая песенка – «Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век»? – спросил Серапионыч. И сам же ответил: – Так вот, друзья мои, улицу, город и век перепутали не одни мы.
Надежда прислушалась. Слов было не расслышать, но голоса она узнала почти сразу. В приятном низком голосе нельзя было не уловить «установочных» интонаций Каширского, а резкий женский говор, вне всякого сомнения, принадлежал Анне Сергеевне Глухаревой.
Парочку авантюристов узнала не только Чаликова – эти голоса хорошо запомнил и Васятка, хотя слышал их всего раз, в Боровихе, когда Анна Сергеевна пыталась «наезжать» на Патапия Иваныча, а в итоге оказалась в куче навоза.
– Давайте я их подслушаю, – первым сориентировался Васятка.
– Только осторожно, чтобы, не дай бог, они тебя не заметили, – забеспокоилась Надя. – Погоди, возьми вот это. Нажмешь на красную кнопочку, а когда закончишь подслушивать, то нажмешь еще раз.
С этими словами Чаликова извлекла из сумочки диктофон и вручила его Васятке.
Васятка быстрой перебежкой подкрался к скамейке и затаился под кустами. А Серапионыч провел Надежду чуть вперед, где на траве резво скакал бронзовый жеребенок, и как ни в чем не бывало стал объяснять ей свое видение замыслов скульптора, с которым, кстати говоря, тоже был коротко знаком. Надя слушала, кивала, даже задавала какие то вопросы, но время от времени косила взор в сторону Васятки.
Если Серапионыч остался в своем «вечном» сюртуке, дополнив гардероб соломенной шляпой и сменив ультрасовременные кроссовки на более созвучные эпохе туфли, то Надя и Васятка переоделись, что называется, самым кардинальным образом. Для этого Серапионыч обратился к соседям с трогательной историей о родственниках с крайнего Севера, которые приехали к нему в гости не то из Норильска, не то из Нарьян Мара без летней одежды, ибо у них в холодном Ханты Мансийске о таком понятии, как летняя одежда, никто
даже не слышал. Разумеется, сердобольные соседи тут же принесли целую кучу ношеной одежды и обуви, из которой «северяне» могли подобрать наряд «по себе». Надя выбрала строгое темно синее платье, делавшее ее похожей на учительницу – Серапионыч подтвердил, что именно соседка учительница его и подарила. Зато с обновками для Васятки пришлось немного повозиться. Сандалии "босоножки" пришлись как раз впору, нашлась и белая рубашка, которую Надя тут же отутюжила магическим кристаллом.
Сложнее оказалось с брюками – их было несколько пар, но все либо велики, либо малы. Впору пришлись джинсы, но выяснилось, что они чуть коротковаты. Тогда Надежда, недолго думая, взяла ножницы и оттяпала по куску на каждой штанине.
– Что вы делаете?! – возопил было доктор. – Или уж режьте побольше – получатся шорты.
– Да это ж последняя мода – «три четверти»! – возмутилась Надя. – У нас в Москве все ребята так носят!
(Правда, Чаликова не уточнила, о какой Москве идет речь: о Москве восьмидесятых, или Москве двухтысячных).
Васятка одел «три четверти» – и остался доволен. А вдобавок Надя еще и повязала ему на шею красный треугольный платочек, так что теперь Васятка, затихарившийся с диктофоном под кустами, очень напоминал героя старого советского фильма, где пионеры разоблачают вражеского диверсанта. Хотя, собственно, так оно и было. Или почти так.
Вскоре Анна Сергеевна и Каширский, вволю наспорившись, встали со скамейки и скорым шагом удалились, а Васятка, выждав некоторое время, вернулся к Наде и доктору.
– Ну и о чем они говорили? – нетерпеливо спросила Чаликова.
– По правде сказать, я толком ничего не понял, – сознался Васятка. – Особенно господин очень уж учено выражался. Но одно ясно – там какое то злодейство замышляется.
Они прошли к скамейке, которую только что оставили Глухарева и Каширский, Надя перемотала пленку, и из диктофона заслышались знакомые голоса.
КАШИРСКИЙ: – Последний раз прошу вас – одумайтесь, Анна Сергеевна. Ваши действия могут вызвать самые непредсказуемые последствия. Вспомните, как у Бредбери: в прошлом наступили на бабочку, а в настоящем избрали другого президента.
ГЛУХАРЕВА (презрительно): – Ну и топчите бабочек с вашим Бредом, а у меня дела поважнее. Да и вообще, хватит тут сидеть и слова в ступе толочь. Херклафф дал нам один день, и до вечера надо успеть, хоть кровь из носа. А меня вы знаете – я ни перед чем не остановлюсь.
КАШИРСКИЙ (осторожно): – А не кажется ли вам, что это как раз тот случай, когда лучше было бы все таки остановиться, пока не поздно?
ГЛУХАРЕВА: – Как же! Ежели мы его не замочим, то этот мерзавец так и будет нам гадить. Попомните мое слово – коли дело выгорит, то в Царь Город мы вернемся уважаемыми и богатыми людьми.
КАШИРСКИЙ: – Почему вы так думаете?
ГЛУХАРЕВА: – Болван! Потому что все наши проекты проваливались из за него. А если он подохнет двадцать лет назад, то и помешать нам уже не сумеет!
КАШИРСКИЙ (нерешительно): – Может, вы и правы... Но поймите и меня – я не в состоянии поднять руку на человека, тем более, на ребенка.
ГЛУХАРЕВА (раздраженно): – Ну да, вы только свои идиотские «установки» давать умеете, а как «мокруха» – так всегда я.
КАШИРСКИЙ: – У всех своя специализация... Но вот как вы, Анна Сергеевна, представляете себе практическую сторону дела? Ведь мы даже не знаем, где он живет.
ГЛУХАРЕВА: – Ну так узнайте по своим астральным каналам. Или кишка тонка?
КАШИРСКИЙ: – Ладно, я попытаюсь установить физическое местонахождение объекта. Но прежде уйдемте отсюда – здесь отрицательная биоэнергетическая аура. И предупреждаю сразу – я снимаю с себя всякую ответственность за возможные исторические последствия.
ГЛУХАРЕВА: – Все, хватит булдеть, пошли!
Надя выключила диктофон:
– Ну и что все это значит?
– Только одно, – вздохнул Серапионыч, – и вы, Наденька, сами знаете, что именно: они хотят уничтожить Василия Николаича, покамест он еще не вышел из отроческого возраста.
– Но как же такое возможно? – бурно возмутилась Надя. – Тогда ведь вообще переменится ход событий, которые уже случились...
– Ну, это само собой, – перебил доктор. – Вопрос в другом – нам то с вами что дальше делать?
– Как что? – Надя сунула диктофон в сумочку (тоже из соседской гуманитарной помощи). – Естественно, заявить в милицию!
С этими словами Чаликова решительно встала с лавки и зашагала по аллее, так что спутники едва за нею поспевали.
– Я не знаю, что это за ми... милиция такая, – на ходу заговорил Васятка, – но что вы ей скажете?
– Правду, – вместо Нади ответил Серапионыч. – Что злодеи из будущего прибыли в Кислоярск, дабы убить местного пионера Васю Дубова. И я даже догадываюсь, что вам ответят.
– И что же мне ответят? – Надежда чуть замедлила шаг.
– Посоветуют меньше смотреть телевизор.
– При чем тут телевизор?
– Вчера, заглянув в газету, я попутно пробежал и телепрограмму. Оказывается, как раз в эти дни по Москве идет премьера «Гостьи из будущего». Помните, там еще Невинный с Кононовым в роли космических пиратов... Однако некоторое рациональное зерно в вашем предложении есть. Мы позвоним в милицию, но не по ноль два, а приватным порядком инспектору Лиственницыну.
– И вы думаете, он вам поверит? – печально спросила Надя.
Доктор ничего не ответил, лишь загадочно улыбнулся.
На краю Калининско "Вермутского" парка, где аллея упиралась в шумную улицу, стояли несколько телефонных будок, но, разумеется, половина «автоматов» были испорчены, а те, которые работали, нетрудно было определить по очередям из двух трех человек.
К счастью, очередь двигалась быстро, и вскоре Серапионыч, водворившись в будочке, извлек из кошелька монетку, опустил ее в прорезь автомата и уверенно набрал номер:
– Алло, милиция? Можно попросить господина Лиственницына? То есть пардон, я хотел сказать – товарища. Кто спрашивает? Да пустяки, доктор Владлен Серапионыч. А а, это вы, Николай Палыч?..
– Надя, с кем это Серапионыч разговаривает? – удивился Васятка. – Вроде не сам с собой, а никого другого рядом нет.
Чаликова принялась было разъяснять принцип действия телефона, хотя и сама имела о нем весьма приблизительное представление, но тут из будки вышел доктор:
– Ну, друзья мои, теперь наш путь – на Кленовую улицу, дом 27, где сейчас, по всей вероятности, и находится юный Василий Дубов. Это недалеко, всего несколько кварталов.
– Вот оперативность! – подивилась Чаликова. – Как это Лиственницын за минуту выяснил, где живет Дубов? Вася же не какой нибудь юный правонарушитель!
На светофоре загорелся зеленый свет, и путешественники поспешили на другую сторону улицы. Надя крепко держала за руку Васятку – несмотря на свою природную смышленость, он еще не совсем освоил правила уличного движения. Тем более, что далеко не все водители их соблюдали.
– Наденька, а разве Василий Николаич не рассказывал вам о своих отношениях с инспектором Лиственницыным? – спросил доктор, когда они миновали переход и шагали по тротуару Ивановской улицы.
– Нет, – чуть удивленно откликнулась Чаликова. – Пожалуйста, просветите.
– Дело в том, что Лиственницын приходится Василию Николаичу кем то вроде крестного отца. Если, конечно, такое обозначение уместно для инспектора милиции. – И доктор пояснил для Васятки: – Милиция – это наподобие Сыскного приказа. Именно Николай Палыч Лиственницын, тогда еще не инспектор и даже не следователь, а просто патрульный, или постовой, или как это тогда называлось, однажды утром нашел новорожденного малыша лежащим под дубом, прямо в Калиниском парке. Оттого ему и дали фамилию
Дубов, а отчество – Николаевич, по Лиственницыну.
– Надо же, – удивилась Чаликова, – а Вася никогда мне об этом не рассказывал.
– Кто же станет говорить всем встречным поперечным, что он подкидыш? – заметил Васятка.
– Но я же для него не всякий встречный поперечный, – возразила Надежда. – Во всяком случае, хотела бы надеяться...
– И в дальнейшем Лиственницын был связан с юным Дубовым, если можно так сказать, родственными узами. Часто навещал его в доме малютки, а когда тот подрос и пошел в школу, то брал его из интерната на выходные, на каникулы... Вы, наверное, знаете, что у Николая Палыча случилась беда – погибли жена и сын.
– Как?! – чуть не одновременно вскричали Надя и Васятка.
– В автокатастрофе, – вздохнул Серапионыч. – Погодите, когда же это случилось?.. Ну да, как раз нынешней осенью. То есть эта трагедия произойдет через два три месяца. Лиственницын тогда едва было руки на себя не наложил. Вася это сразу почувствовал и чуть не по пятам за ним ходил. Служебное оружие прятал, а однажды просто из петли вынул. Но это, конечно, строго между нами, – спохватился доктор. И нарочито по деловому закруглил печальный рассказ: – Так что звонил я Николаю Палычу,
чтобы убедиться, что Вася теперь у него. Не в милиции, разумеется, а дома, на Кленовой 27.
Слушая невеселый рассказ Серапионыча, Надя и не заметила, как доктор вывел их на просторную улицу, обсаженную молодыми кленами.
– Вот здесь, должно быть, и есть Кленовая улица? – предположил Васятка.
– Она самая, – подтвердил Серапионыч. – А вон тот трехэтажный дом – двадцать седьмой.
Доктор не стал рассказывать друзьям, каким образом эта улица получила свое нынешнее название, а история была весьма занятная.
Когда то улица звалась Мещанской, но в конце сороковых годов была названа именем некоего товарища Кленовского, который в тридцатые годы возглавлял местное отделение НКВД и отправил под расстрел и в лагеря чуть не половину Кислоярска, но сам успешно избежал «второй волны» чисток и даже пошел на повышение – первым секретарем райкома. В свете решений Двадцатого съезда перед городскими властями встала довольно щекотливая задача: что делать с улицей? С одной стороны, зверства Кленовского чекиста,
во много раз перевыполнившего «разнарядки» по врагам народа, у многих еще оставались в памяти, а с другой стороны он был все таки заметным деятелем той партии, которая продолжала находиться у власти, и переименование нанесло бы ущерб ее престижу. И городские власти нашли довольно остроумное решение: при очередной замене табличек вместо «Улицы Кленовского» появилась «Кленовая улица». А чтобы закрепить такое название, вдоль тротуаров были высажены клены, которые в жаркие летние
дни кидали на прохожих спасительную тень, а золотой осенью радовали буйством красок – от ярко желтых до темно багровых.
* * *
Вася Дубов уже давно проснулся, но глаз не открывал, предаваясь сладкой дремоте. Стояли летние каникулы, и можно было никуда не торопиться, а бесконечно долго валяться под уютным одеялом на раздвижном кресле кровати.
Лишь какой то неприятный скрип заставил Васю нехотя открыть один глаз. Первым, что он увидел, было круглое, в огромных веснушках лицо Гриши Лиственницына. Жесткие, коротко остриженные ярко красные волосы торчали на его голове, будто лучики солнца. Гришу все так и звали – Солнышко. И не только за внешнее сходство с дневным светилом.
Солнышко, полностью раздетый, сидел на тахте со скомканной простыней и, положив на коленки двадцать пятый том Большой Энциклопедии, водил карандашом по листу бумаги – отсюда и проистекал скрип.
Убедившись, что Вася уже не спит, Солнышко отбросил рисование в сторону и, вскочив с тахты, исполнил дикарский танец «Антилопа у истоков Замбези» – жизненная энергия просто клокотала и бурлила в обычном тринадцатилетнем пареньке, а ее приходилось сдерживать, чтоб не разбудить Василия. В отличие от своего друга, Солнышко всегда вставал ни свет ни заря и был готов прыгать, бежать куда угодно, что угодно делать, лишь бы не сидеть на месте. «Наш ядерный реактор» – так Гришу
в шутку звали его родители, супруги Лиственницыны.
Сегодня Солнышко встал еще раньше, чем обычно – на прошлой неделе он перезагорал на солнце, и спина обгорела и страшно болела. Пока Вася спал без задних ног, Солнышко всю ночь ворочался и никак не мог найти положения, при котором не чувствовал бы боли и жжения.
Однако все эти мучения плоти нисколько не повлияли на состояние духа – он испытывал всегдашний прилив сил и был готов любить как минимум все человечество.
– Ну дайте еще немножко поспать, – пробормотал Вася, понимая, что заснуть ему уже не удастся. А Солнышко радостно подпрыгнул, издал гортанный крик и в избытке чувств даже чмокнул Васю прямо в нос.
Вообще то Вася не очень любил такие «нежности», но разве можно было сердиться на Солнышко? Однако, чтобы не оставаться в долгу, Вася незаметно протянул из под одеяла тонкую загорелую руку и слегка ущипнул Солнышко ниже спины.
– Ай! – вскрикнул Солнышко, не столько от боли, сколько от избытка энергии.
– Извини, Солнышко, – виновато сказал Вася. – Я забыл, что ты у нас хворый.
– Да не, за попу можешь трогать, – засмеялся Солнышко. – Она то не очень перегорела... Слушай, Вась, будь другом – помажь спинку, а то мне самому не дотянуться.
Солнышко стремглав выскочил из комнаты, а уже миг спустя вернулся, неся баночку вместимостью 0,2 литра с остатками сметаны. Баночку он торжественно вручил Васе, а сам лег спиной кверху на тахту.
Вася присел на краешек тахты и стал осторожно втирать холодную сметану в красную спину Солнышка. Тот урчал и повизгивал – не то от боли, не то от удовольствия, а может быть, от того и другого сразу. А так как Солнышко не мог больше трех секунд находиться в покое, то он нащупал на тахте рисунок и принялся его внимательно разглядывать, дополняя отдельными черточками, насколько это было возможно в том неудобном положении, в котором он лежал.
Даже из этого бесхитростного портрета можно было увидеть в Солнышке немалые дарования, которые могли бы сделать его большим художником, если бы он обладал хоть малою толикой усидчивости и целеустремленности. Портрет спящего Васи, при несомненном сходстве, отражал состояние души не столько Васи Дубова, сколько самого Гриши Лиственницына.
Именно в этом смысле Вася и высказался, заглянув в рисунок. В это время он растирал художнику плечи и руки, ощущая жар, исходящий от его кожи.
– Я же не фотограф, – гордо возразил Солнышко. – Ты сам, как человек искусства, должен это понимать!
Конечно, «человек искусства» было некоторым преувеличением, но в общем то соответствовало действительности: Василий учился в музыкальной школе по классу скрипки. Правда, особых талантов он не проявлял, беря больше старанием и усердием.
Тут через приоткрытое окно с улицы долетел автомобильный рев. Мальчики прислушались – вообще то Кленовая улица находилась в стороне от главных магистралей города, и крупные грузовики сюда заезжали редко. Вдруг Солнышко резко вскочил с дивана и одним прыжком оказался у окна. У Васи мелькнула мысль, что, окажись поблизости какой нибудь судья по легкой атлетике, он бы зафиксировал если и не мировой рекорд по прыжкам в длину, то уж рекорд Кислоярска – непременно.
Прямо под окном стояла мусоросборочная машина, в зад которой соседи Лиственницыных скидывали свои отходы.
– Опять забыли! – возопил Солнышко, бросаясь к дверям. – Но я успею!
– Постой, ты что, голый пойдешь? – окликнул его Вася.
Солнышко нехотя надел синие спротивные трусы, накинул шлепанцы и побежал на кухню за ведром. И лишь на лестнице обнаружил, что все еще держит в руке Васин портрет. Солнышко рассмеялся и кинулся вниз по лестнице, перескакивая через четыре ступеньки.
В квартире сразу стало как то тихо и пусто. Вася хотел было еще поваляться в постели, но сообразил, что Солнышко, как всегда, захлопнул дверь, а ключ в спешке не взял.
Вася не спеша надел шорты, рубашку, убрал белье в тумбочку, сложил кровать обратно в кресло, аккуратно застелил Солнышкину тахту. Но сам Солнышко почему то все не возвращался. Вася подошел к окну – мусоровоз давно уехал, лишь перед столовой через улицу, загораживая витрину, стояла старомодная бежевая «Победа». Солнышка не было видно.
Вася не на шутку забеспокоился – куда средь бела дня мог исчезнуть человек, весь наряд которого составляли трусики с эмблемой «Динамо», а весь багаж – мусорное ведро?
* * *
Когда в белокурую головку Анны Сергеевны пришла гениальная идея вернуться в прошлое и уничтожить Василия Дубова, она не очень представляла себе, как будет осуществлять это на практике. Одно дело – фантастическая литература, где запросто можно съездить на машине времени в мрачное средневековье и вырвать ученого вольнодумца из лап инквизиции, или смотаться в соседнюю галактику, чтобы спасти наших братьев по разуму от нашествия монстров (или наоборот – спасти монстров от нашествия братьев по разуму).
И совсем другое дело – оказавшись в обычном советском райцентре, отыскать Васю Дубова, ничем еще в ту пору не приметного Кислоярского подростка.
Трудности начались с первых же шагов, и трудности настолько прозаические, о которых именно по причине их прозаичности никогда не пишут сочинители фантастических боевиков. Например – где справить естественную нужду? Общественных туалетов в Кислоярске было не очень то много, а те, которые попадались на пути Анны Сергеевны и Каширского, оказывались либо просто заперты на замок, либо закрыты с указанием причины (ремонт, авария, подведение итогов соцсоревнования и прочее и прочее), что, конечно, не очень
то утешало.
Еще одной проблемой, которая тянула за собой множество других, было отсутствие денег. А попытка продать в комиссионку золотой кувшинчик Каширского или колечко Анны Сергеевны наткнулась на непреодолимую преграду – отсутствие советского паспорта с Кислоярской пропиской. По этой же причине они, явившись поздним вечером в город, не имели возможности даже переночевать на вокзале, где их запросто могла задержать милиция. Гостиницу, как водится, украшала запыленная вывеска «Мест нет», и коротать
остаток ночи пришлось на скамейке в городском парке.
Но главное – где искать Василия Дубова? Господин Каширский уже второй час пытался «запеленговать» местонахождение его физического тела через астральные, ментальные и прочие экстрасенсорные каналы, но всякий раз что то срывало уже почти наметившийся контакт: то напряжение в электрораспределительной будке, то шум пролетающего самолета, а то и нескромный взгляд постового милиционера. Злоумышленники переходили с места на место, но с прежним успехом. Вернее, с отсутствием такового.
– Да вы что, издеваетесь надо мной?! – бранилась Анна Сергеевна, не желавшая вникать в объективные причины астральных срывов. – Или нарочно саботажем занимаетесь?..
– Астрал, Анна Сергеевна – это очень тонкая сфера, – с видом знатока отвечал Каширский. – Чтобы наладить с ним контакт, нужны некие особые предпосылки, если хотите – особое состояние того, что называют душой...
– Хватит молоть чепуху! – перебила Анна Сергеевна. – Я ж видела, как вы Петровичу установки давали – раз два, и готово. А тут с каким то придурошным пацаном справиться не можете!
Каширский тяжко вздохнул – Анна Сергеевна в очередной раз демонстрировала не только полное невежество в той области науки, где он считал себя первостатейным специалистом, но и нежелание сколько нибудь вникнуть в суть дела.
– Анна Сергеевна, я вам в очередной раз объясняю: установки – это одно, а астральный контакт – совсем другое. И напрасно вы считаете, что ребенка таким способом отыскать легче, нежели взрослого человека. Хотя в данном вопросе мнения ученых разделяются. Так, профессор Комаров считает, что защитная аура у детей тоньше и оттого релятивно уязвимее для влияния извне. Однако исследования академика Зеленого, не опровергая этого тезиса как такового, вносят существенную коррективу: упругость ауры
резко понижается под воздействием алкоголя, курения, стрессов – то есть факторов, коим более подвержены люди старшего поколения, и, следовательно, преодолеть астральную оболочку ребенка в ряде случаев бывает гораздо сложнее. И лично я этим выводам верю, ибо академик Зеленый, как истинный ученый, не побоялся ставить эксперименты на себе – то есть сознательно подвергал себя алкогольно никотиновой интоксикации, что и привело в конце концов, увы, к самым печальным последствиям. Но если вам, уважаемая
Анна Сергеевна, попадется брошюрка профессора Фомина, в которой он преломляет данную проблему в плоскости математических уравнений...
Но тут Анна Сергеевна не выдержала.
– А хотите, я вам тоже задам математическое уравнение? – процедила она с тихой злобой. – Пожалуйста: у=х+1. В сумке у меня лежит кинжал. Икс – это стольких я «замочила» им на вчерашний день. А игрек – столько будет сегодня. Так вот, дорогой мой ученый друг, если вы мне тотчас же не найдете Дубова, то этим «плюс одним» станете вы. Вопросы есть?
– Нет, – побледнев, чуть слышно ответил Каширский.
– В таком случае, даю вам пол часа, – сжалилась Глухарева.
– С точки зрения кандидата астрологических наук доктора Асиса... – завел было Каширский прежнюю песенку, но Анна Сергеевна его и слушать не стала:
– Время пошло.
-----
