Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Вечное возвращение к себе

Вникаю в бездонную работу Мартина Фридриховича Хайдеггера «Изречение Анаксимандра»
(Der Spruch des Anaximander, 1946). Написал много страниц.  

Первый подступ – совсем прост. Ведь мысль способна охватить всё мыслимое, включая
саму себя. Вне – нет ничего немыслимого. Значит, это всеобъемлющее  Всё заключено
или замкнуто в себе, вращается в самом себе. Всеобщий круговорот – единственно-мыслимое
состояние всеобъемлющего Всё. Идеальная форма этого   всеобщего круговорота –
вечное возвращение одного и того же, то есть такое тождественное повторение «циклов»,
что их бесконечное множество сливается в один самотождественный цикл, как будто
в вечности изваяно
одно Всеобщее.

Как же с точки зрения «законов природы» возможна такая самофокусировка? Если
человек владеет «законами природы», то он сам и может их «сфокусировать», даже
«запрограммировать». Код-алгоритм «вечного возвращения» - в руках человека.

В восточной мысли «вечное возвращение» воспринимается как нечто само собой разумеющееся.
Дело в том, что восточные мыслители брали первозданный миф о «вечном возвращении»
как данность, не особенно подвергая его философской рефлексии. Поэтому лучше
все же начать критическое осмысление «вечного возвращения» с западной мысли,
где философская рефлексия проявилась впервые у древних греков и в дальнейшем
определила развитие западной цивилизации, которая ныне распространилась на весь
мир и оказывает существенное воздействие
также и на восточное мышление. 

Итак, примерно в 611-545 годах до нашей эры жил-был в городе Милете на берегу
Эгейского моря (ныне Турция) мудрый грек Анаксимандр, ученик и друг первого греческого
философа Фалеса, которому, кстати, приписывают изречение «познай самого себя».
Фалес много путешествовал, в том числе в Египет, и считал воду первоисточником
всего, как бы носителем «кода бытия». Сочинений от него не осталось, а отрывки
из сочинения Анаксимандра «О природе», считающейся  первой философской работой
на греческом языке, дошли до наших
дней.

Познавая самого себя и доверяя своему мышлению, Анаксимандр «учил, что части
изменяются, целое же остается неизменным» (Диоген Лаэртский II, 1-2). Феофраст
же сообщал– «Анаксимандр,друг Фалеса, утверждал, что в Безраздельном /апейрон
– всеобъемлющее первоначало сущего/ заключается всякая причина возникновения
и уничтожения. Из него-то, говорит он, выделились небеса и вообще все миры, число
которых бесконечно. Он объявил, что все они погибают по истечении весьма значительного
времени после своего возникновения,
причем с бесконечных времен происходит круговращение их всех».

Особенно знаменита формула Анаксимандра, которая в дословном переводе гласит
– «Из чего же происхождение (есть у вещей), туда также происходит их пропадание
по необходимому; а именно, они выдают друг другу право и пени за несправедливость
по порядку времени». Обычно это изречение воспринимается в классическом переводе
немецкого античника Германа Дильса – «Из чего же вещи берут происхождение, туда
и гибель их идет по необходимости; ибо они платят друг другу взыскание и пени
за своё бесчинство после установленного
срока». 

Величайший мыслитель ХХ-го века Мартин Хайдеггер (1889-1976) считает данное умозаключение
– ключевым в истории философии. В нем закодирован ответ на загадку бытия. «Вещи
здесь, - пишет Хайдеггер, - не суть вовсе только природные вещи. И люди, и людьми
произведенные вещи, человеческим действием или попустительством заведенные установления
или произведенные обстоятельства также принадлежат к сущему. Также к сущему принадлежат
и демонические и божеские вещи» (Хайдеггер М. Изречение Анаксимандра // Хайдеггер
М.
Разговор на проселочной дороге. Москва: Высшая школа, 1991, стр. 35). 

Фалес искал истину в познании человеком самого себя, а Анаксимандр познал, что
деяния и помыслы не просто вплетены в канву сущего, а определяют судьбу бытия.
Аристотель, обсуждая систему Анаксимандра и его ведущую мысль о том, «что существует
нечто беспредельное /апейрон/», говорит – «Самый же главный и сильный аргумент,
который причиняет вообще затруднение всем, это то, что в мысли нет предела: (в
ней) кажутся бесконечными и число, и математические величины, и пространство
за небом» (Физика. Книга третья /Г/
203b 23-26).

Забегая вперед, напомним, что основоположения или «основания» современной математики,
физики и космологии предполагают активную роль «наблюдателя» - человеческой воли,
человеческой интенции (волевой направленности внимания), человеческого выбора.
Ученые даже сформулировали так называемый «антропный принцип» - «код» необъятного
космоса, проявляющийся в фундаментальных «мировых константах», жестко сопряжен
с условиями и возможностями телесного человеческого существования, то есть с
«кодом» человека (микрокосмоса).

Призыв «познай самого себя» предполагает взгляд на себя со стороны, то есть как
бы самораздвоение. Недаром «мышление» по-гречески – «диа-нойя» («дву-умие»),
почти «диалог». Есть нечто самотождественное в мышлении, которое удостоверяет
существование мыслящего. «Cogito ergo sum» (мыслю, следовательно, существую)
– как изрек основоположник современной философии Рене Декарт (1596-1650). Познавать
самого себя можно лишь через «вечное возвращение» к самому себе.

Чтобы человек смог взглянуть на себя и на окружающий мир как бы со стороны и
тем самым оценить себя и всё сущее «критически», надо быть «субъектом». Слово
«субъ-ект» - латинская калька с греческого «ипо-кейменон», «под-лежащее» или
«лежащее в основе» или «под-метнутое». Если «объ-ект» - «пред-метнутое» или «пред-лежащее»
или «пред-мет», то «субъ-ект» - это «под-мет», предпосылка и основание «пред-мета».
Субъект властвует над объектом, господствует над сущим.  Такую способность «субъектности»,
то есть способность
к властвованию над собой и над вещами, - обрести не так легко. Прежде всего необходимо
освободиться от власти инерции сущего, особенно социального, и противопоставить
себя ему. Но как противостоять общине, обычаю, лидеру, государству, работодателю,
если ты от них зависишь в каждом жизненном аспекте? А если человек порабощен
обществом в лице обычая или господина или работодателя, то он живет как бы под
гипнозом «общественного мнения» или мнения более авторитетного человека и не
имеет потребности критически взглянуть
окрест, то есть вести себя субъектно, мыслить.

Недаром русская поговорка, отмечая зависимость не богатого (или, по-научному,
не экономически-самодостаточного) человека от финансовой милости господина или
общины, гласит – «Без денег и разума нет». Обычно неимущий – не субъект.

Поэтому почва для субъектности возникла лишь после того, как городская жизнь
с её разделением труда и расцветом торговли и ремесленничества и соответственно
с развитием производительных сил, а именно с освоением железных орудий труда,
- возобладала над общинной жизнью. В наиболее удобных местностях Старого Света
это произошло примерно в одно время – экономически-самодостаточные городские
слои возникли в Греции, Палестине, Иране, Индии, Китае в 7-5 века до нашей эры.
В их среде возникли новые религиозные учения
и появились первые философы (те же Фалес и Анаксимандр в торговом Милете). 

Создать новую религиозную систему или критически взглянуть на мир и задать вечные
философские вопросы могли только субъекты. «Познай самого себя» - это девиз субъекта,
свидетельство его власти над собой. И, если посмотреть шире на всё сущее, то
субъект есть «под-лежащее» Круга Времени, «вечного возвращения».

Субъект есть начало всего сущего! «В самом деле, - говорит Аристотель, - всё
либо само есть начало, либо (произошло) из начала, беспредельное же не имеет
начала, ибо последнее было бы его предел. Притом же оно (беспредельное) не возникаемо
и не уничтожаемо; ибо то, что возникло, необходимо должно иметь конец, и всякое
 уничтожение приводит к концу. Поэтому-то, как мы говорим, у него (апейрона,
беспредельного) нет начала, но оно само кажется началом остальных вещей. Оно
объемлет всё и всем правит, как говорят
те /Анаксимандр/, кто кроме Бесконечного /апейрон/ не принимает иных причин,
как, например, ум /Анаксагор/ или дружбу /Эмпедокл/. И оно есть божество, ибо
оно бессмертно и неуничтожимо, как говорит Анаксимандр и большинство физиологов»
(Физика. Книга третья /Г/ 203b 7-15).

В начале данного отрывка из сочинения Аристотеля слово «начало» употреблено в
значении первопричины, в конце же оно имеет значение количественного начала.
Уже древние заметили здесь у Аристотеля паралогизм. Поэтому современные истолкователи
предлагают понимать «начало» как «ипо-кейменон», то есть как субъект или субстрат,
«который объемлет возникшие из него вещи и поэтому превосходит их по величине».
Такое предложение вытекает из основоположения философии Нового Времени - «субстанция
есть субъект».

Естественно, только субъект может удержать перед глазами образ конкретного предмета
и воспроизвести его в изображении, в картине. Портретная живопись – порождение
субъекта, как и пейзаж и натюрморт. Проблески субъектности-равнобожия наблюдаются
в человечестве со времен Грехопадения прародителей Адама и Евы, когда они, вкусив
от древа познания добра и зла, смогли «увидеть», взглянуть на себя и на окружающий
мир как бы со стороны – «и открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги,
и сшили смоковные листья,
и сделали себе опоясания» (Бытие 3:7). Замечательные портретные изображения –
у доарийских обитателей долины Инда, в скульптурках и барельефах эпохи Эхнатона
и его жены Нефертити, а также в «чертеже рая» на вазе из кургана Майкопской культуры.

Собственно натюрморт и пейзаж наряду с массовым распространением портретной живописи
стали господствовать в Европе и в мире лишь после XIV века благодаря резкому
усилению богатеющих городских (=буржуазных, от слова «бург = город») слоев в
вольных городах-республиках Италии и Голландии, а затем и в других продвинутых
западных странах. Однако западная традиция субъектизированных изображений, включая
«фаюмский портрет» Египта и живопись Равенны, родилась именно в торговом Милете.
Как свидетельствует Агафемер –
«Анаксимандр Милетский, ученик Фалеса, первый дерзнул начертить землю на доске,
а после него Гекатей Милетский, много странствовавший муж, выполнил то же самое
с величайшей тщательностью, так что его работа вызвала (общее) удивление».

Страбон же сообщает – «Эратосфен говорит, что первыми после Гомера /географами/
были следующие два лица: Анаксимандр, приятель и согражданин Фалеса, и Гекатей
Милетский. А именно, Анаксимандр издал первую географическую карту, Гекатей же
оставил после себя сочинений /по географии/, принадлежность которого ему удостоверяется
из другого его сочинения». Отметим, что когда в XV веке свершился грандиозный
и породивший Новое Время (модерн) прорыв низовой (буржуазной) субъектности в
Западной Европе, то одним из его
последствий стал расцвет интереса к географии, открытие Нового Света и т.п. 

Самое же главное – властное отношение субъекта к самому себе и к миру. Карта
– и человек одним взглядом как бы со стороны охватывает мир. Чертёж – и «масон»
(каменщик, строитель) сотворяет модель божественного мироздания на земле, прежде
всего в образе храма. Кстати, согласно преданию, орден масонов возник во времена
царствования мудрейшего царя Соломона (965-928 гг. до нашей эры), когда воздвигался
Первый Иерусалимский храм. Анаксимандр не только составил географическую карту,
на которой были изображены размеры
(«периметрон») суши и воды, но изготовил тогда же небесный глобус и изобрел солнечные
часы, а также первые научные приборы, на которых было наглядно показано вращение
солнца и определялось равноденствие. Этот первый научно-технический прорыв развил
Пифагор (около 570-500 гг. до нашей эры), который, говорят, общался с Анаксимандром
на острове Самос при тиране Поликрате. Ведь геометрический чертёж, использованный
Пифагором при доказательстве теоремы Пифагора, позволял овладевать «кодом сущего»,
сквозь  поверхностную
явленность прорываясь к сущности вещей. Пифагоров ученик Платон недаром начертал
над входом в свою Академию – «Негеометрам вход воспрещен». А по поводу самой
Пифагоровой теоремы Гегель справедливо пишет – «Она, в самом деле, является главной
в геометрии, и мы не должны смотреть на неё как на любую иную теорему. Пифагор,
по сообщению Диогена Лаэрция (VIII, 12), по случаю открытия этой теоремы принес
в жертву гекатомбу /сто быков; как видим, Пифагор был не беден/; он,значит, понимал
её важность, и замечательно,что
его радость была столь велика, что он устроил большой праздник и задал пир, на
который были приглашены знать и весь народ. Теорема стоила того; это была радость,
празднество духовного познания – за счет быков» (Гегель. Лекции по истории философии.
Книга первая // Гегель. Сочинения. Том IX. Москва: Партийное издательство, 1932,
стр. 210).   

Поскольку, согласно Анаксимандру, именно всеохватывающий апейрон из самого себя
производит всё сущее, включая человека с его мыслями и устремлениями, то весь
живой мир как бы единится одним «кодом» или, как мы ныне его называем, - «геномом».
«Анаксимандр Милетский (говорит), что, по его мнению, из нагретого ила /собственно
«воды и земли»/ произошли либо рыбы, либо животные, весьма похожие на рыб. В
них-то образовались люди, которые оставались во чреве их в виде утробных зародышей
до возмужалости. Тогда-то наконец,
разорвав их, вышли (из них) мужчины и женщины, которые уже были в состоянии (сами)
кормиться» (Цензорин 4:7). И эволюция, и мутация – уже предвосхищались Анаксимандром.

Подчеркнем, что наука и научно-технический прогресс автоматически следуют из
субъектного отношения к себе и к миру. Поэтому Хайдеггер совершенно верно говорит,
что атомная бомба начала взрываться в мыслях первых философов Греции

Великий немецкий философ Карл Ясперс (1883-1969), одно время друживший с Мартином
Хайдеггером, назвал эти плодоносные 7-5 века до нашей эры – «осевым временем»
(Axenzeit). «Тогда, - констатирует Ясперс, - произошел самый резкий поворот в
истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день» (Ясперс
К. Истоки истории и её цель (1948) // Ясперс К. Смысл и назначение истории. Москва:
Политиздат, 1991, стр. 32).

Немецкий философ-античник Эрнст фон Лазо ещё в 1856 году указывал – «Не может
быть случайностью, что почти одновременно за 600 лет до нашей эры в качестве
реформаторов народной религии выступили в Персии Заратустра, в Индии – Гаутама
Будда, в Китае – Конфуций, у иудеев – пророки, в Риме – царь Нума, а в Элладе
– первые философы ионийцы, дорийцы, элеаты» (Lasaulx E. Neuer Versuch einer alten
Philosophie der Geschichte. Wien, 1952, S. 137). И замечательный немецкий истолкователь
даосизма Виктор фон Штраус утверждает
– «В эпоху, когда в Китае жили Лао-цзы и Кун-цзы, все культурные народы были
охвачены своеобразным духовным течением. В Израиле – это время пророков – Иеремии,
Аввакума, Даниила, Иезекииля; в последующем поколении был воздвигнут второй храм
в Иерусалиме (521-516). В Греции ещё жил Фалес, выступили со своими учениями
Анаксимандр, Пифагор, Гераклит, Ксенофонт, родился Парменид. В Персии произошла,
по-видимому, серьезная реформация древнего учения Заратустры. А в Индии выступил
Шакья-Муни, основатель буддизма»
(Laotse: Der Weg der Tugend. Herausgeben von Victor von Strauss. Leipzig, 1870,
S. LXIV).

Карл Ясперс отмечает, что в эпоху «осевого времени» «были рассмотрены все возможности
философского постижения действительности, вплоть до скептицизма, до материализма,
софистики и нигилизма». «В эту эпоху, - продолжает немецкий мыслитель, - были
разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы
мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей. Во всех направлениях совершался
переход к универсальности. Этот процесс заставил многих пересмотреть, поставить
под вопрос, подвергнуть
анализу все бессознательно принятые ранее воззрения, обычаи и условия. Всё это
вовлечено в водоворот. В той мере, в какой воспринятая в традиции прошлого субстанция
была ещё жива и действенна, её явления прояснялись и она тем самым преображалась».

Новое, возникшее в эту эпоху, сводится к тому, подчеркивает Карл Ясперс, что
«человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы». «Перед ним открывается
ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные
вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед
собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания. Всё это происходило
посредством рефлексии. Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом
мышление. Началась
духовная борьба, в ходе которой каждый пытался убедить другого, сообщая ему свои
идеи, обоснования, свой опыт. Испытывались самые противоречивые возможности.
Дискуссии, образование различных партий, расщепление духовной сферы, которая
в противоречивости своих частей сохраняла их взаимообусловленность, всё это породило
беспокойство и движение, граничащее с духовным хаосом» (стр. 32, 33).

Древний мифический мир, поясняет Ясперс, медленно отступал, сохраняя, однако,
благодаря фактической вере в него народных масс свое значение в качестве некого
фона, и впоследствии мог вновь одерживать победы в обширных сферах сознания.

«Все эти изменения в человеческом бытии можно назвать одухотворением: твердые
изначальные устои жизни начинают колебаться, покой полярностей сменяется беспокойством
противоречий и антиномий. Человек уже не замкнут в себе. Он не уверен в том,
что знает самого себя, и поэтому открыт для новых безграничных возможностей.
Он способен теперь слышать и понимать то, о чем до этого момента никто не спрашивал
и что никто не возвещал. Неслыханное становится очевидным. Вместе с ощущением
мира и самого себя человек начинает
ощущать и бытие, но не полностью: этот вопрос остается.

Впервые появились философы. Человек в качестве отдельного индивидуума отважился
на то, чтобы искать опору в самом себе. Отшельники и странствующие мыслители
Китая, аскеты Индии, философы Греции и пророки Израиля близки по своей сущности,
как бы они ни отличались друг от друга по своей вере, содержанию и внутренней
структуре своего учения. Человек может теперь внутренне противопоставить себя
всему миру. Он открыл в себе истоки, позволяющие ему возвыситься над миром и
над самим собой.

В спекулятивном мышлении он возносится до самого бытия, которое постигается без
раздвоения, в исчезновении субъекта и объекта, в слиянии противоречий. То, что
в высочайшем порыве познается как возвращение к самому себе в бытии или как unio
mystica /мистическое единство/, как единение с божеством или как ощущение себя
орудием воли Божьей, в объективирующем, спекулятивном мышлении выражается таким
образом, что допускает двойственное или даже ложное истолкование. 

Это - подлинный человек, который, будучи связан и скрыт плотью, скован своими
влечениями, лишь смутно осознавая самого себя, стремится к освобождению и спасению
и действительно способен обрести его уже в этом мире в порыве вознесения к идее,
в несокрушимом спокойствии души, в медитации, в понимании того, что он сам и
весь мир есть атман, в состоянии нирваны, в единении с дао или в покорности воле
Божьей. По своей настроенности и по содержанию веры эти пути к спасению сильно
отличаются друг от друга, но общее
здесь то, что человек выходит за пределы своего индивидуального существования,
сознавая свое место в целостности бытия, что он вступает на путь, пройти который
он должен в качестве данной индивидуальности. Он может отказаться от всех мирских
благ, уйти в пустыню, в лес, в горы; став отшельником, познать творческую силу
одиночества и вернуться в мир обладателем знания, мудрецом, пророком. 

В осевое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и
личностью.

То, что достигается отдельным человеком, отнюдь не становится общим достоянием.
В те времена дистанция между вершинами человеческих возможностей и массой была
чрезвычайно велика. Однако то, чем становится единичный человек, косвенным образом
изменяет всех людей. Человечество в целом совершает скачок» (стр. 34-35).

В каком бы уголке земли ни возвышался человек до субъекта, до осознания самого
себя – он задавал одни и те же глубиннейшие вопросы и давал вполне однотипные
ответы. Поэтому все новые религии и философские системы в Греции, Индии и Китае
весьма схожи в «осевое время». В осевое время, по Ясперсу, «основным является
именно общее в историческом развитии, прорыв к сохранившимся по сей день принципам
человеческой жизни и пограничной ситуации». Лишь здесь, в осевое время, обнаруживается
параллельность, возникающая
не как следствие некоего общего закона; напротив, здесь собственно историческая,
единичная данность носит всеохватывающий характер, включает в себя все духовные
явления. Только в осевое время существовал универсальный во всемирно-историческом
смысле параллелизм в целостности культур, а не простое совпадение единичных явлений.
Здесь наличествует, по нашему мнению, параллельное существование в одно и то
же время и без взаимодействия. «Ряд различных по своему истоку путей ведет как
будто к одной цели. Перед нами
многообразие одного и того же в трех образах /Китай, Индия и Западный мир/, три
различных корня истории, которая впоследствии – после прерываемых отдельных соприкосновений,
окончательно только через несколько столетий, собственно, только в настоящее
время – обретает свое единство» (стр. 40, 41, 42).

Собственно, из субъектного отношения к себе и к миру вытекает обожествление человека,
восприятие самого себя как всемогущего (в потенции) господина миров. Индийские
мудрецы осознали в «осевое время», что Атман (человеческое Я) есть Брахман (божественное
Всё), а Лао-Цзы учил о том, что человек руководится Дао и в то же время своими
действиями и помыслами творит Дао самого себя и миров. В знаменитом вещем Псаломе
Асафа возвещено – «Я сказал: вы – боги, и сыны Всевышнего – все вы; но вы умрете,
как человеки, и
падете, как всякий из князей» (Псалтирь 81:6-7). И когда иудеи стали обвинять
Иисуса Христа «за богохульство и за то, что Ты, будучи человеком, делаешь Себя
Богом», то Иисус, ссылаясь на этот псалом, «отвечал им: не написано ли в законе
вашем: Я сказал: вы боги?» (Евангелие от Иоанна 10:33-34). Субъектность = равнобожие.
Всё христианство – в этом обретении благодати, в спасении через подвиг саможертвоприношения.

В то же время субъектность подразумевает «вечное возвращение» к самому себе,
и в этом обреченность субъекта. «Вечное возвращение» предстает как рок – ты хочешь
быть свободным господином, но твой волевой порыв к свободе возвращает тебя, заложника
вечности,  в плен Круга Времени, превращает в раба Божия. И чем сильнее твоя
воля к господству, тем крепче сковываешься ты своей судьбой, своим «вечным возвращением»
к самому себе. Тем самым ты становишься пленником своего высшего долга - нисходящего
свыше «категорического
императива». Но этот долг – не внешний, исходящий от общины или хозяина, а внутренний
долг совести, преданности Всевышнему. Весь ислам – в этом высшем долге.

Нерасторжимость «воли к власти» (=субъектности), «категорического императива»
и «вечного возвращения» постиг гениальный немецкий философ Фридрих Ницше (1844-1900)
и сфокусировал эту истину в своем учении о свойственном в основном русским  amor
fati («любовь к року»), противопоставляемой свойственной многим евреям ressentiment
(«нелюбовь к благодати»). Воля взять себя в руки и подчинить себе судьбу («воля
к власти») – есть орудие и предпосылка самой судьбы, и любовь к року – это не
противодействие ему, а подчинение
ему, пусть ценой своей жизни. 

«На высшую точку завершения западной философии, - указывает Хайдеггер в работе
«Изречение Анаксимандра» (1946), - приходится такое высказывание: «Запечатлеть
на становлении характер бытия – вот высочайшая воля к власти». Так пишет Ницше
в заметке, озаглавленной «Рекапитуляция». По характеру почерка этого манускрипта
мы должны отнести эту заметку к 1885 году и тому времени, когда после «Заратустры»
Ницше плангировал свой систематический метафизический шедевр. «Бытие», которое
мыслит здесь Ницше, есть «вечное
возвращение одного и того же». Оно есть тот способ утверждения, в котором изволяет
себя сама воля к власти и обеспечивает свое собственное присутствие как бытия
становления. В самом высшем завершении метафизики бытие сущего приходит к этому
высказыванию. Раннее изречение мышления раннего времени и позднее изречение мышления
позднего времени приносят к речи то же самое, однако высказывают они не подобное.
Но где в неподобном может быть из-речено то же самое, там как бы само собой исполняется
основное условие
для мыслящего собеседования позднего времени и раннего» (стр. 37).

Легко заметить, что в изречении Анаксимандра просвечивают и «христианская», и
«исламская» ипостаси субъектности. Возьмем недавно переизданный белорусским 
издательством «Харвест» томик «Досократики: доэлеатовский и элеатовский периоды»
(Минск, 1999), подготовленный ещё в 1914 году уроженцем Гродно знаменитым ученым-античником
Александром Осиповичем Маковельским. Он так  переводит изречение Анаксимандра
– «А из чего возникают все вещи, в то же самое они и разрешаются согласно необходимости.
Ибо они за свою нечестивость
несут наказание и получают возмездие друг от друга в установленное время».

Известный русский философ Сергей Николаевич Трубецкой, по мнению которого отдельные
вещи возвращаются к своим элементам и лишь последние поглощаются беспредельным
(апейроном), - «В те начала, из которых все вещи имеют свое происхождение, в
те самые они и уничтожаются по необходимости, в наказание и искупление, какое
они платят друг другу за неправду, по определенному порядку времени». А член-корреспондент
Российской Академии наук филолог-античник Григорий Филимонович Церетели переводит
– «От этого (начала)
все вещи получают рождение и согласно необходимости уничтожение, ибо в определенное
время они претерпевают наказание и (несут) возмездие за взаимную несправедливость».

А Хайдеггер справедливо полагает, что истолкование изречения Анаксимандра может
быть только конгениальным, то есть произведенным в «системе координат» самого
Анаксимандра и вообще первых проблесков субъектной рефлексии. От точности перевода
первосубъектных изречений, неоднократно подчеркивал великий мыслитель, зависит
судьба человечества. «Мы можем с преувеличением, но в той же мере (с таким же
успехом) и поистине утверждать: участь европейского Запада зависит от перевода
слова «еон», при том условии, при том
условии, что перевод покоится в переводе к истине пришедшего к речи в этом «еон»»
(стр. 46).  Неправильный перевод ведет к забвению бытия, заводит в тупик. Правильный
же перевод – направляет к истине, к овладению «кодом сущего» и к равнобожию.
Отойдя от первозданности «осевого времени», мы запутываемся в мелочах, впадаем
в заблуждения. Каждый новый прорыв к субъектности, как свидетельствует история,
ознаменовывается истовым припаданием к «осевым» первоистокам, то есть Возрождением
или Ренессансом.

И Хайдеггер в истолковываемом изречении особое внимание обращает на слово «хреон»,
которое обычно переводят как «необходимость». Нет, не так всё просто! «Как бы
ни должны мы были мыслить «то хреон», - отмечает Хайдеггер, - это слово есть
самое раннее имя для продуманного «еон» /«присутствие»/  этих «еонта» /«присутствующее»/:
«то хреон» есть наиболее древнее имя, в котором мышление приносит к речи бытие
сущего» (стр. 60-61). Вопрос – «каким образом присутствующее как таковое должно
давать сочинение своего присутствия?»
(стр. 55). Ответ – через «вечное возвращение» вещи к самой себе, через «промедление».
«Присутствующее есть промедлительное. Промедление существует как переходное прибытие
в отход. Промедление существует между про-ис-хождением и от-ходом прочь. Между
этим двояким отсутствием существует присутствие всякого медлительного. Это «между»
начинено про-медлительным. «Между» есть то сочинение, сообразно которому медлящее
«учиняется» от происхождения сюда к отходу прочь. Присутствие медлящего вклинивается
в «сюда» происхождения
и «отсюда» отхода. Присутствие обоих сторон сочинено с отсутствием. Присутствие
существует в таком сочинении. Присутствующее происходит от прибывания и переходит
в отход, и то и другое одновременно, а именно, коль скоро оно – про-медляет.
Промедление существует в сочинении. Но тогда промедлительное как раз есть в сочинении
своего присутствия и никоим образом – теперь мы можем сказать – не в бес-чинстве,
не в «адикия». И все же изречение высказывает так. Из постижения сущего оно изрекает,
что «адикия» есть основочерта
этих «эонта»».

Даже в оригинале этот текст кажется странным, но на самом деле он касается сути
Времени и Бытия, раскрывает «чин» человека. Без такого суперсубъектного подхода
не постичь «спектр» человеческих душ и темпераментов, сопряженный с мерой «промедления»
и соответственно с энергетикой (пассинарностью) и с «критическим порогом» субъектности,
и не постичь смысл разделения людей на «варны», на «господ» и «рабов». А без
такой «основы основ» бессмысленно и даже «бес-чинно» говорить о «коде бессмертия».
Ведь здравый смысл
и пророческие откровения свидетельствуют, что отнюдь не все люди попадут в рай
и возродятся к достойной жизни, а лишь те, кто выдержал «чин» своей доли и смог
«запечатлеть на становлении характер бытия – вот высочайшая воля к власти» (Ницше).

И прежде, чем дальше истолковывать изречение Анаксимандра, я обратился к сходным
попыткам постичь соответствующие мысли Хайдеггера, кои предпринял поэт Александр
Скидан в главе «Транспозиции» из его книги «Сопротивление поэзии:  Изыскания
и эссе. Санкт-Петербург: Борей-Арт, 2001, стр. 199-226 http://www.vavilon.ru/texts/skidan7-18.html),
а также Артемий Магун в работе «Что значит ориентироваться в истории?» (http://www.intelros.ru/lib/statyi/magun1.htm).


Оба текста весьма полезны для дальнейших подступов к «коду Бытия». Так что продолжение
следует.