Скурлатов В.И. Философско-политический дневник

Почему в системе Хайдеггера вроде бы нет места любви?

Много читая в эти дни Хайдеггера и знакомясь со списком его работ и семинаров,
констатирую факт – о любви (Liebe) и о поле (Geschlecht) он не говорит,
на Фрейда или Вайнингера не ссылается, хотя нельзя допустить, будто смысл столь
важных для человека любовных и половых отношений его не интересовал. Ведь и сам
по себе как человек, а не только как мыслитель, Мартин Фридрихович отнюдь не
был женоненавистником и не лишен был чувства любви. Тут же приходит на ум, что
у Канта, Фихте и Гегеля, не говоря о Марксе – тоже маловато сказано на
эту тему.

Напрашивающийся вывод – суровый германский дух в отличие от нашей русской
страстности предпочитает воспарять в абстракции и пренебрегать самой глубинно-христианской
истиной «Бог есть Любовь», постигнутой как Православием, так и католичеством
(вспомним последнюю строчку «Божественной комедии» Данте про «Любовь,
что движет Солнце и светила»). Однако творчество великих немецких поэтов
опровергает такое обобщение. Видимо, дело в традиции философствования, воспринятой
западной философией Нового Времени от логицистской схоластики.

В подтверждение приведу творчество Эдмунда Гуссерля, который чрезвычайно сильно
повлиял на Мартина Хайдеггера (он был его учеником и одно время почти  членом
семьи) своим методичным исследованием проблем «жизненного мира» и
особенно «интерсубъективности». В трактате Хайдеггера «Бытие
и Время» (1927), посвященном Гуссерлю, эта проблематика «снята»
учением о «бытии-в-мире». Вот где, казалось бы, источник любви. Но
она оказывается настолько «снятой», что её фактически нет ни у Гуссерля,
ни у Хайдеггера, она выпала «за скобки».

Между тем Фридрих Ницше в учении о «воле к власти» одновременно с
Сёреном Кьеркегором и Фёдором Достоевским открыл онтологическо-эсхатологическое
измерение Любви и в учении о русском amor fati («любовь к судьбе»
- смотри цикл моих статей на эту тему http://panlog.com:8881/cgi-bin/dd-view.cgi?date=2004-03-07)
коснулся сути Правой Веры. И Хайдеггер не мог не осмыслить сокровенную суть Любви,
держа в уме в то же время учение Платона об Эросе. Только Хайдеггер скрыл эту
суть в своем экстатическом мышлении о *A-letheia (Не-сокрытое = Истина) и Ereignis
(Обособье-Присвоение). Хайдеггер настолько возлюбил Быть, что пропитал любовью
сущее. Не употребляя слово Любовь (Liebe), он «обобщает» эту бытийную
страсть в терминах «взаимопринадлежность», «давание-посылание»
и «Обособье-Присвоение». Получается по форме сухо, а по содержанию
жарко. 

Важен здесь момент как бы монашеской аскезы и целомудрия, который присущ Канту
и другим гениям германской мысли, в том числе Хайдеггеру. Любовь здесь переживается
или сублимируется в Бытие/Бого/любие, «почвенность», патриотизм.

Многие работы Хайдеггера, не говоря уж о его выступлениях в годы пребывания в
гитлеровской Национал-социалистической рабочей партии Германии, раскрывают его
именно с этой стороны. Вчера на пляже Люберецкого карьера (неимоверно загаженном,
как и всё в России, когда ею правят временщики) с наслаждением читал признание
Мартина Фридриховича в любви к родному городу Мескирху и к родной Германии в
речи «Отрешенность» (Gelassenheit), произнесенной 30 октября 1955
года на праздновании 175-ой годовщины со дня рождения его земляка композитора
Конрадина Крейцера (отлично снова перевела Солодовникова А.С. http://lib.ru/HEIDEGGER/gelassen.txt).
Сразу сравнил с речью Валерия Павловича Филимонова на Съезде православных братств
в прошлую пятницу 13 августа 2004 года в кинотеатре «Эльбрус». Филимонов
говорил о стремлении мондиалистов-сатанистов установить электронный контроль
над каждым из нас, а Хайдеггер ещё полвека назад бил тревогу о надвигающейся
угрозе утраты человеком самого себя: 

«Этим   летом  в  очередной  раз  состоялась  международная встреча  лауреатов
 Нобелевской  премии  1955  года  в  Линдау. Американский химик Стэнли сказал
на ней следующее: "Близок час, когда  жизнь окажется  в  руках химика, который
  сможет синтезировать,  расщеплять и изменять по своему желанию субстанции жизни".
Мы приняли к сведению  это  утверждение,  мы даже  восхищаемся дерзостью научного
поиска, при этом не думая. Мы не останавливаемся, чтобы  подумать,  что  здесь
 с  помощью технических  средств  готовится наступление на жизнь и сущность человека,
с которым не сравнится даже взрыв  водородной  бомбы. Так как даже если водородная
бомба и не взорвется и жизнь людей на  земле  сохранится,  все  равно  зловещее
  изменение   мира неизбежно надвигается вместе с атомным веком. 
Страшно  на самом деле не то, что мир становится полностью технизированным. Гораздо
более жутким является то, что  человек не  подготовлен  к этому изменению мира,
что мы еще не способны встретить осмысляюще мысля то, что в сущности лишь начинается
в этом веке атома».

Хайдеггер выделяет два вида мышления – одно основано на любви к Быть и
к своей сущности Дабыть и соответственно в духе платоновской теории Эроса и «мифа
о пещере» является das besinnliche Nachdenken («прочувственным думанием-вспоминанием»),
в то время как второе  основано на «сексе» с сущим. «Его специфичность
состоит в том, что когда мы планируем, исследуем, налаживаем производство, мы
всегда  считаемся с данными условиями. Мы берем их в расчет, исходя из определенной
цели. Мы заранее рассчитываем на определенные  результаты.  Это рассчитывание
является отличительной чертой мышления, которое планирует и исследует. Такое
мышление будет калькуляцией  даже тогда,   когда оно не оперирует цифрами и не
пользуется калькулятором или   компьютером. Рассчитывающее мышление калькулирует.
Оно беспрерывно калькулирует новые, все более многообещающие и выгодные возможности.
Вычисляющее мышление "загоняет" одну возможность за другой. Оно не может успокоиться
и одуматься, прийти в себя. Вычисляющее мышление - это не осмысляющее мышление,
оно не способно подумать о смысле, царящем во всем, что есть». Половые
отношения между людьми не эволюционируют, в них всегда присутствуют зоологическая
объект-объектная, эксплуатационная субъект-объектная и бытийная субъект-субъектная
компоненты. На протяжении истории в разных условиях меняется лишь соотношения
между этими тремя компонентами. 

Когда же субъектно-объектный «секс» с сущим возобладал над субъект-субъектной
любовью к Бытию? Ведь «человек – это мыслящее, т.е. чувствующе-осмысляющее
существо» (das denkende d.h. sinnende Wesen)». Когда наши прародители
свершили Грехопадение, вкусив Древо познания добра и зла и раскрыв глаза на мир,
то их прежние природные половые объект-объектные отношения сменились субъект-субъектными,
сопряженными с мышлением, с познанием друг друга. «Адам познал Еву, жену
свою, и она зачала» (Бытие 4:1). А секса долго не было, до преддверия Потопа.
Секс в масштабе всей земли стал затмевать Любовь лишь с приходом субъектного
Нового Времени, когда, говорит Мартин Хайдеггер, «человек оказался пересаженным
в другую действительность». «Эта радикальная революция  мировоззрения
произошла в философии Нового Времени. Из этого проистекает и  совершенно новое
положение человека в мире и по отношению к миру. Мир теперь представляется объектом,
открытым для атак вычисляющей мысли, атак, перед которыми уже ничто не сможет
устоять. Природа стала лишь гигантской  бензоколонкой, источником энергии для
современной техники и промышленности.   Это, в принципе техническое, отношение
человека к мировому целому впервые возникло в семнадцатом веке и притом только
в Европе. Оно было долго незнакомо  другим континентам. Оно было совершенно чуждо
прошлым векам и судьбам народов». Субъектный прорыв возвысил Любовь и одновременно
стимулировал субъект-объектные отношения эксплуатации, в том числе научно-технической,
капиталистической и сексуальной. Гёте в «Фаусте» всё это выразил,
но в последних строках отдал первородство «Вечно Женственному», которое
«возносит нас» (Ewige-Weibliche zieht uns hinan). Куда возносит?
Наверное, в Ereignis. Истории любви в разные эпохи и на разных фазах жизни общества
и человека посвящена большая литература, к которой я и отсылаю слишком любознательных.

Казалось бы, секс надвигается неудержимо, попирая Любовь, как когда-то перед
Потопом. «Если обуздание атомной энергии будет успешным - а оно будет 
успешным! - то в развитии технического мира начнется совершенно новая эра. То,
что нам сейчас известно как техника фильмов и телевидения, транспорта, особенно
воздушного, средств информации, медицинская и пищевая промышленность,  является,
вероятно, лишь жалким началом. Грядущие перевороты трудно  предвидеть. Между
тем технический прогресс будет идти вперед все быстрее и быстрее и его ничем
нельзя остановить. Во всех сферах своего бытия человек будет  окружен все более
плотно силами техники. Эти силы, которые повсюду ежеминутно требуют к себе человека,
привязывают его к себе, тянут его за собой, осаждают его и навязываются ему под
видом тех или иных технических  приспособлений - эти силы давно уже переросли
нашу волю и способность  принимать решения, ибо не человек сотворил их. Но к
новому миру техники принадлежит также и то, что его достижения самым быстрым
образом  становятся  всем известны и привлекают всеобщий интерес».

Современный человек массы теряет свою субъектность и тем самым способность к
любви, подчиняясь свойственному эпохе развитого индустриализма обществу массового
потребления. «Усиливающаяся бездумность, - констатирует Хайдеггер, - проистекает
из болезни,подтачивающей самую сердцевину современного человека.
Сегодняшний человек спасается бегством от мышления. Это бегство от мышления и
есть основа для бездумности. Это такое бегство, что человек его и видеть не 
хочет и не признается в нем себе самому. Сегодняшний человек будет напрочь отрицать
это  бегство от мышления. Он будет утверждать обратное. Он скажет - имея на это
полное право, что никогда еще не было таких  далеко  идущих планов, такого количества
исследований в самых разных областях, проводимых так страстно, как сегодня. Несомненно,
так тратиться на хитроумие и придумывание по-своему очень полезно и выгодно.
Без такого мышления не обойтись. Но при этом остается так же верно и то, что
это лишь частный вид мышления».

Есть ли в условиях неотвратимости десубъектизирующих тенденций глобализации,
в том числе связанных с развитием современной техники, возможность обрести субъектную
почву под ногами, свою самодостаточную собственность. Для этого нужно сначала
обрести Родину. «Есть ли ещё Родина, - вопрошает Хайдеггер, - в почве которой
– корни человека, в которой он укоренен? (boden-ständig – «стоящий
на почве», коренной, местный, оседлый, в противоположность мондаилистским
«новым кочевникам»)».

Вопрос этот крайне актуален для нас, нынешних русских, поскольку мы лишились
своей Родины, нами правят агенты мондиализма, мы живем в оккупированной стране,
вокруг предатели и полицаи, сомоса. Отчасти в схожем положении находились немцы
в 1955 году, когда Хайдеггер произносил речь «Отрешенность». Запад
Германии был оккупирован США, а Восток – СССР. И под оккупантами жил немецкий
народ. Любовью к Родине печалится Хайдеггер, сопереживает ей, как и мы ныне.
«Многие  немцы, - отмечает он, - лишились своей Родины, им пришлось оставить
свои города и села, их изгнали с родной земли. Многие другие, чья родина  была
спасена, все же оторвались от нее, попавши в ловушку суеты больших  городов,
им пришлось поселиться в пустыне индустриальных районов. И сейчас  они чужие
для своей бывшей Родины. А те, кто остался на Родине? Часто они еще  более безродны,
чем те, кто был изгнан. Час за часом, день за днем они проводят у телевизора
и радиоприемника, прикованные к ним. Раз в неделю кино уводит их в непривычное,
зачастую лишь своей пошлостью воображаемое царство,пытающееся  заменить мир,
но которое не есть мир. "Иллюстрированная газета" доступна всем. Как и все, с
помощью чего современные средства информации ежечасно стимулируют человека, наступают
на него и гонят его - все, что уже сегодня  ближе  человеку, чем пашни вокруг
его двора, чем небо над землей, ближе, чем смена ночи днем, чем обычаи и нравы
его села, чем предания его родного мира. 
Мы задумаемся еще и спросим: что происходит здесь - как с людьми, оторванными
 от родины, так и с теми, кто остался на родной земле? Ответ: сейчас под угрозой
находится сама укорененность(Bodenständigkeit) сегодняшнего человека. Более
того: потеря корней не вызвана лишь внешними обстоятельствами и судьбой, она
не происходит лишь от небрежности и поверхностности образа жизни человека.  Утрата
 укорененности исходит из самого духа века, в котором мы рождены». Как
это верно для нас в сегодняшней России!

Выхода тогда, ещё задолго до пришествия постиндустриализма с его обновленным
порывом к субъектности, - не предвиделось. Тем весомее надежда на спасение, которая
питала Хайдеггера. Он не предрекал новые социально-экономические и духовно-политические
обстоятельства, способные обратить человека к субъект-субъектному отношению к
другому человеку, к своей Родине и окружающей природе, то есть к любви Бытия.
Но он чуял, что человек может «с утратой старой укорененности обрести новую
почву для коренения и стояния, такую почву и основу, на которой будут по-новому
процветать сущность человека и все его труды даже в атомный век». Эта новая
почва и основа, возвращающая нас к Любви – отехниченный мир, который Хайдеггер
назвал Поставом (Gestell) и который является предусловием Словострела нашей «прикладной
эсхатологии».

«Приспособления, аппараты и машины технического мира, - указывает он, -
необходимы нам всем – для одних в большей, для других - в меньшей мере.
Было бы безрассудно вслепую нападать на мир техники. Было бы близоруко проклинать
 его как орудие дьявола. Мы зависим от технических приспособлений, они даже подвигают
нас на новые успехи. Но внезапно и не осознавая этого мы оказываемся настолько
крепко связанными ими, что попадаем к ним в рабство. Но мы можем и другое. Мы
можем пользоваться техническими средствами, оставаясь при этом свободными от
них, так что мы сможем отказаться от них в любой момент. Мы можем использовать
эти приспособления так, как их и нужно использовать, но при
этом оставить их в покое как то, что на самом деле не имеет отношения к нашей
сущности. Мы можем сказать "да" неизбежному использованию технических средств
и одновременно сказать "нет", поскольку мы запретим им затребовать нас  и таким
образом извращать, сбивать с толку и опустошать нашу сущность».

И Хайдеггер тем самым обосновывает то отношение к Быть, которое Ницше назвал
Amor fati и сопряг с сутью русской души. Любовь к Року – вот благородная
страсть Дабыть, поскольку делает его спокойным на краю Забыть. Я бы уточнил –
Любовь к Року является необходимой предпосылкой Правоверия, ибо иначе нельзя
решиться низвергнуть Нечто в Ничто. В Священном Коране раскрыт этот Долг.

Хайдеггер для раскрытия сути amor fati использует термин die Gelassenheit, который
аналогичен мусульманскому фатализму и главной установке ислама – покорности
воле Божьей (Аллаха). Современное значение Gelassenheit – покой, спокойствие,
хладнокровие, невозмутимость. Восходит это слово к глаголу lassen – оставлять,
давать возможность, позволять, разрешать кому-либо делать что-то. В Средние Века
это слово «отрешенность» использовалось немецкими мистиками, в том
числе Мейстером Экхартом (1260-1328),в смысле «оставить мир в покое таким,
какой он есть, не мешать естественному течению вещей и предаться Богу».
Это –чистый ислам. И величайшим мусульманином среди гениев Германии считают
Гёте, который, хотя публично не объявлял себя адептом ислама, в таких своих произведениях,
как «Западно-восточный диван», в представлениях  о мире, о смысле
бытия, о соотношении человеческого и Божественного удивительным образом совпадает
с исламским видением этих проблем. Достоверно известно, что он считал Священный
Коран Откровением Бога, а Мухаммада - Его Пророком. В 1995 году в Веймаре группа
исследователей во главе с шейхом Абдул-кадыром аль-Мурабитом изучила многочисленные
произведения и письма Гёте и признала поэта мусульманином под именем  Мухаммад
Иоганн Вольфганг Гёте. Как гласит соответствующая фетва, «величайший поэт
Европы, чье творчество воплотило величие немецкого языка и достижения интеллекта,
был первым мусульманином современной Европы, разбудившим в сердцах людей желание
к познанию Бога и Его Посланника (соллаллаху алейхи ва саллям) – знание,
дремавшее со времен нисшедшей на исламскую Испанию тьмы».

Поскольку Гёте во многом созвучен Хайдеггеру, его понимание «отрешенности»
- архетипично. Доктор филологических наук Ашик Саид Конурбаев отмечает (http://www.islam.r2.ru/gete.htm),
 что «Гёте считал человека всецело подчиненным Божественной Воле, воле
единого Творца, создавшего этот мир. Именно в таком безраздельном подчинении
писатель находит смысл человеческого существования, называя это чувство покорности
и подчинения Богу - Исламом. Поэт неоднократно высказывал мысль о том, что в
описанном смысле он и сам является мусульманином. Вот что он пишет по этому поводу
в одном из стихотворений своего “Западно-Восточного Дивана”:

“Как глупо, так и эдак воспевать 
Свои суждения об этом и о том! 
Ведь если Ислам покорность означает Богу, 
Мы все живем и все умрем в Исламе”. 

(“Närrisch, daß jeder in seinem Falle 
Seine besondere Meinung preist! 
Wenn Islam Gott ergeben heißt, 
In Islam leben und sterben wir alle”).

Эта концепция подтверждается и в ряде других исторических документов. “Вера
в единого Бога, – пишет Гёте в “Заметках и очерках о «Западно-восточном
Диване”, – всегда поднимает дух, поскольку служит критерием внутреннего
единства человека”. Гёте восхищенно признает благословенность покорности
и поклонения Аллаху: “Уже само по себе перебирание магометанских четок,
для восхваления имен Аллаха, отражающих девяносто девять Его качеств, –
это великолепное хвалебное молебствование. Одновременное поминание присущих Творцу
утверждающих и отрицающих качеств говорит о непостижимости Его Существа (Wesen);
молящийся удивлен и очарован, покоряется Его воле и успокаивается...” 

Исходя из этой жизненной позиции, Гёте отрицал случайность и простые совпадения.
Все происходящее с человеком было, по его глубокому убеждению, особым знаком
и уроком, который Аллах дает человеку. “Все неизвестные людям силы, которые
они не могут осознать, – пишет он Реймеру в ноябре 1807 года, – и
которые наилучшим образом проявляются в минуты триумфа, – называют они
случаем. Но это не случай, а Бог, незримо присутствующий и проявляющий Свое Величие
даже в самом малом”. 

В письме к Цельтеру от 20 сентября 1820 года Гёте приводит трогательный пример
из своей жизни. После смерти близкого ему человека - Кристианы, Гёте чувствовал
себя совершенно несчастным и уже в третий раз отправлялся к Марианне фон Виллемер
с твердым намерением жениться на ней. Однако во время путешествия к ней у него
сломалась карета. Поэт воспринял это как явное предупреждение не упорствовать
в достижении поставленной цели и, в конце концов, отказался от первоначального
желания. Завершая письмо Гёте, написал следующее: “Итак, мы должны остаться
в Исламе (т.е. в полном подчинении воле Божией) ... К этому не могу добавить
больше ничего”.

В 1831 году, когда разразилась эпидемия холеры, унесшая много жизней, он утешал
одного из своих друзей: “Здесь никто никому не может помочь советом; здесь
каждый решает за себя. Мы все живем в Исламе, какую бы форму мы ни избирали для
того, чтобы ободрить себя..” (Письмо к Адель Шопенгауэр. 19.9.1831).

В одном из стихотворений “Дивана” Гёте открыто отказывается от христианского
понимания Иисуса, выставляя, в противовес этой идее, мысль о едином Боге и пророческой
миссии Мухаммада и Иисуса ('алейхис-салям):

“Пречист Иисус и был покорен 
Лишь Богу одному Единому; 
Оскорбляло Бога, что возвеличили как Бога Иисуса. 
Пусть воссияет правда, 
Которую донес до нас Мухаммад, 
Который через постижение Единого 
Весь мир к покорности склонил”. 

(“Jesus fühlte rein und dachte 
Nur den Einen Gott im Stillen; 
Wer ihn selbst zum Gotte machte 
Kränkte seinen heil’gen Willen. 
Und so muβ das Rechte scheinen 
Was auch Mahomet gelungen; 
Nur durch den Begriff des Einen 
Hat er alle Welt bezwungen”). 

В одной из частей “Дивана” Гёте пишет: 

“От века ли существовал Коран? Не очень-то я в этом понимаю!.. 
Что Книгой книг является Коран, я, мусульманин, истиной считаю...”

“Ob der Koran von Ewigkeit sei? Darnach frag’ ich nicht !..
Daβ er das Buch der Bücher sei Glaub’ ich aus Mosleminen - Pflicht...”


Хайдеггер не сопрягал себя с какой-либо конкретной религией, ибо он, как и Гёте,
исповедывал Правую Веру. Понять его «отрешенность» (Gelassenheit)
лучше всего все же через Священный Коран, а также через учение мусульманского
богослова ал-Кашани (умер в 1329) о соотношении ал-када (Божественный промысл)
и ал-кадар (Божественный приговор, судьба). Отрешенность – высший вид Любви
к Богу. Отсюда – единственно достойное для человека отношение к технике,
к Поставу. «Но если мы скажем так одновременно "да" и "нет" техническим
приспособлениям, то разве не станет наше  отношение к миру техники двусмысленным
и неопределенным? Напротив. Наше отношение к миру техники будет чудесно простым
и спокойным.  Мы впустим  технические приспособления в нашу повседневную жизнь
и в то же время оставим их снаружи, т. е. оставим  их  как  вещи, которые  не
 абсолютны,  но  зависят  от  чего-то высшего. Я бы
назвал это отношение одновременно "да"  и  "нет"  миру  техники старым словом
- "отрешенность от вещей"(die Gelassenheit zu den Dingen). 

Итак, продолжает Хайдеггер,  во  всех  технических процессах господствует смысл,
который располагает всеми человеческими поступками и поведением, и не человек
выдумал или создал этот смысл. Мы не понимаем значения зловещего усиления  власти
 атомной  техники. Смысл мира техники скрыт от нас. Но давайте же специально
обратимся и будем обращены к тому, что этот сокрытый смысл  повсюду нас затрагивает
в мире техники, тогда мы окажемся внутри области, которая и прячется от нас,
и, прячась,  выходит к нам. А то, что показывается и в то же время уклоняется
- разве не это мы называем тайной? Я называю поведение, благодаря которому  мы
открываемся для смысла, потаенного в мире техники,
открытостью для тайны (Die Offenheit für das Geheimnis). 

«Отрешенность от вещей и открытость для тайны взаимно принадлежны. Они
предоставят нам возможность обитать в мире совершенно иначе. Они обещают  нам
новую основу и почву для коренения, на которой мы сможем стоять и выстоять в
мире техники, уже не опасаясь его. Отрешенность от вещей и открытость тайне дадут
нам увидеть новую почву, которая однажды, быть может, даже возвернет в ином обличье
старую, сейчас так быстро исчезающую…

Если   отрешенность   от  вещей  и  открытость  для  тайны пробудятся в нас,
то мы выйдем в путь, который ведет нас к новой почве для коренения и стояния.
На этой почве творчество может пустить новые корни и принести плоды на века».


Так в другой век и несколько по-другому сбываются вновь слова Иогана Петера Гебела,
которыми Мартин Фридрихович Хайдеггер заканчивает свою речь «Отрешенность»,
являющейся вершиной его Любви к своему народу, к Родине: 

"Мы растения, которые - хотим ли мы осознать это или нет - должны корениться
в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды".