Три года как я понял, что жил не зря. Нигде и ни разу - не зря. И что могу ещё, и что всё ещё получится.



Я ехал просто отдохнуть. Решил, что мой последний роман хотя бы будет красив, как разгар осени.

За год на ярухе я не только расхрабрился быть собой, но и начал учиться говорить о себе. Тяжело, но стало получаться - и я скоро обнаружил, что мне натурально легче стало дышать. Я стал реально коммуникабелен и взялся непринуждённо общаться - так намного легче, чем устраивать очередное гусарство в кабаке или молча глушить вишнёвку, часами пялясь в звёздное небо. Вирт меня в итоге спас - я завёл себе несколько друзей и приятных собеседников по интересным мне темам. При этом поляну накрывать не надо - частые пьянки не по мне, всё же.

А дальше было как и в реале - юзерши вычисляли меня и раньше под самым абстрактным ником, а тут и вообще случился налёт на новенького... Мне пришлось выбирать и всерьёз думать о развирте. Мой последний роман должен быть таким, чтоб не жаль было его закончить и встретить белую костлявую с усмешкой - чё, опять ты? Ну, на сей раз мне пофиг...



Я не успел выбрать. На мою страницу завалились вот с этим...


С коротким сообщением - приезжай, как предполагалось, жду тебя и жажду.


Я кожей почуял, как моя лента сделала стойку, подняв шерсть на загривках - ну чё, будешь-де удаляться теперь?

А я блоггер. Мне нельзя так делать. Да и вообще, отчего не подыграть? Если это провокация, то я ничего не теряю, будет весёлое приключение. Если это шутка, то ещё неизвестно, кто как пошутит после развирта , да, я в себе не сомневаюсь - разбивать сердца я хоть и не люблю, но навык имеется. А может, это просто дурость или конкретное простодушие - мы ж единомышленники с юзершей, хорошие приятели по личке...



А пока я думал два часа, девушку уже стали задирать - вражья шляется по серваку без устали ежесуточно... Мол, что, выставила себя идиоткой, он тебя пошлёт и прочая.

И я вылез - защищать свою френдессу. Прямо сказал, что базара нет, согласен. Буду, жди. Шобла-то гадская заткнулась, но лента охнула так, что я пошёл себе мускатный орех в кофе заваривать - накрыло...

И думаю - ну нафига ж, право, мне мундир и плащ, использую парадный прикид по самому прямому назначенью. Так потом и поехал, продолжая с планшета дотрёпываться с ещё одной приятельницей. С кем ещё обсудить-то такое дело, как ни с человеком своего поколения... ночная я живность, да. И очень осторожный парень.

Цветок купил по пути всё же свой любимый, вот этого рода.



И надо ж было мне зайти в притвор в тот момент службы, когда Царские Врата открывают... а она ещё и навстречу аккурат посреди порога обозначилась. А я глянул на девушку и понял, что это сокровище - не для меня, слишком хороша. Ну слишком хороша, чтоб просто развлечься, не тот случай, чтоб после вежливо ручкой на прощание сделать. А свалить нельзя - подонство будет вообще. Понимаете, какая засада? А уже и танцевали мы с ней очень откровенно, и пел я со сцены ей разные красивости, и дело к ночи, а глаза у неё пламенем желания полыхают. И пойти у неё на поводу нельзя - рыдать потом будет очень много, когда меня не станет, ещё на похороны притащиться станется - ну нафига такой компот... Полное попадалово.

Решил её споить, что оставалось - надеяться, что молодость и сон возьмут своё. Это было несколько трудно, ведь и мне пить пришлось. Но, когда всё удалось, я обрадовался. Унёс красотку на постель, аккуратно собрался - нет, не сматываться, спать у камина на шкуре - но тут произошло непредвиденное...

Искра. На мне парча - на ней нейлон... Сильная искра, руку уже случайно не уберёшь, да и посмеяться теперь этикетом положено, и тихо не свалишь.

Коньяк - чепуха, пьянею я давно от других вещей... а опомниться мне не дали.

Выложился, как юноша семнадцатилетний. И никуда мы с кордона не вылезали несколько суток.

Я про всё забыл тогда - с Преображения до начала декабря. Видались каждый день, ибо те ещё конспираторы, оба. Если бы я знал, что у меня будет однажды такая осень, мне было бы раньше намного легче жить.

История эта началась тёплым мартовским вечером 1996 года в чахлом скверике возле Иркутского Дома Актёра. Тамошний дом-актёровский бар был в те годы своеобразным полюсом притяжения всей городской богемы; там, в баре, каждый вечер собиралась довольно пёстрая и весёлая тусовка – сиживали там и актёры, и художники, и журналисты, и всякие непризнанные гении-стихотворцы, и разные мутные личности, которых кто-нибудь приводил с собой за компанию. Ну и мы, наснимав за день сюжетов для своей передачи, двигали туда. Приятно, знаете ли, после долгого трудового дня, после всех этих синхронов с муниципальными чиновниками и стенд-апов на фоне очередного отремонтированного детского садика, посидеть и расслабиться в обществе коллег, выпить болгарского бренди «Плиска», закусив его квашенной капусткой с брусникой (именно так!) и сарделькой с картофельным пюре. И не упрекайте, не вздумайте упрекать нас за это! – мы и без вас знаем о том, что бренди не закусывают квашенной капустой, что это есть моветон. Но что прикажете делать? – поколесив весь день по городу на съёмочной машине, вечером уже чувствуешь себя настолько разбитым и голодным, что тебе уже несколько безразлично, каким алкоголем поднимать тонус и какими закусками утолять голод. Уже не до того, чтобы думать о правильных сочетаниях «выпивка-закуска». Да и не было в дом-актёровском баре в те времена ничего, кроме «Плиски», сосисок этих с пюре, да квашеной капусты с брусникой…


Нередко бывало так, что в баре кто-нибудь нажирался в хлам, и тогда такую «жертву алкогольного фронта» выводили из бара охранники. Дальше – в зависимости от ранга «жертвы»:если пострадавший оказывался не только здешним завсегдатаем, но и известным и уважаемым в городе человеком, то его укладывали на диванчик в фойе, вызывали ему такси, или звонили домашним с просьбой приехать и забрать бедолагу. Если же социальный статус побеждённого алкоголем был не столь высок, то охранники помогали ему одеться и вежливо-вежливо под руки выводили на крылечко, предоставляя ему возможность самостоятельно искать путей возвращения под родной кров. Ну, а если перебравший гость и вовсе относился к категории каких-то случайных посетителей, то его тоже выводили на крылечко с тем, чтобы двигал восвояси – правда, делали это совсем не так вежливо, как с остальными. Ну, и наконец, припоминаю случай, как какого-то случайно залетевшего на огонёк клиента охранники просто-напросто выбросили из Дома Актёра – вынесли, держа за руки и за ноги, и, покачав немного, отправили в полёт до ближайшего сугроба. Случай этот потому и запомнился, что был единичным.

В тот вечер какие-то случайные посетители сидели за дальним столиком и пили с нашими операторами. К слову, операторы раньше с ними и знакомы-то не были – просто, соседями по столику оказались (бар в тот вечер переполнен был). Вот сидели они там, сидели, дрызгали свой бренди – и, в конце концов, кто-то там что-то не то сказал, а кто-то сильно обиделся – ну, и… сами понимаете. Хозяйка бара позвала охрану, охранники быстро успокоили дебоширов: операторов-то они в лицо и даже по именам знали, поэтому и не тронули их – а вот гостей «с улицы» без лишних слов взяли под микитки и вывели вон – отправили вечерним воздухом дышать.

А через час, когда бар стал закрываться, выяснилось, что те, которых охрана вывела вон, не просто ожидают своих оппонентов в скверике для продолжения диспута, но что они ещё и подняли боевой дух при помощи поллитровки водки, купленной в ночном ларьке. И диспут с операторами был тут же продолжен – с громкими криками, руко- и даже ногопомордеприкладством, с сорванными шапками и разодранными куртками. И происходило это всё на глазах всей трудовой богемы, что покидала бар. А мимо проезжал экипаж ППС.

Дальше было вот что: «бобик» остановился, из него высыпали стражи порядка, которые стали винтить без разбора всех участников потасовки. Вот тут-то моя коллега Наташа и проявила свою гражданскую позицию: она безошибочно вычислила командира подразделения, которому тут же стала объяснять, что вот эти (указывая на операторов) ни в чём не виноваты, что на них напали вот эти вот (жест рукой в сторону операторских оппонентов) хулиганы, – и вот их-то и нужно винтить, запихивать в «воронок», везти в райотдел, запирать в обезьянник и т. д.. Но – не операторов, те не виноваты. В доказательство своей правоты Наташа заявила, что вот мы с Ромкой (жест рукой в мою сторону) были свидетелями всего этого безобразия, и готовы засвидетельствовать всё вышесказанное в официальном порядке, под запись в протокол. И таким образом, наши с Наташей данные (ФИО, место работы, домашний адрес) оказались вписанными в какую-то бумагу ППСовским лейтенантом, после чего все отправились по своим делам: задержанные поехали коротать ночь в кандее, освобождённые Наташкой операторы двинули отмечать это дело в сторону ночного ларька – ну, а мы по домам поехали.Недели через две я обнаружил в почтовом ящике повестку в N-ский райотдел, куда мне предлагалось явиться в качестве свидетеля по делу о драке возле Дома Актёра. Причём, пока эта повестка добиралась до меня, она успела «прокиснуть»: была помечена вчерашним числом. Я не стал заморачиваться, выбросил повестку, да и забыл о ней – у тележурналиста жизнь и без того полна событиями. Повестки потом приходили по почте ещё раза два или три – и их постигала та же участь, ибо, благодаря Почте России, они неизменно приходили уже тухлыми. Как выяснилось впоследствии, и Наталье эти повестки приходили, и к ней они попадали с опазданием на день-два – и она точно так же, как и я, с лёгким сердцем отправляла их в мусорное ведро, и тут же благополучно забывала о них.

Но вот родная милиция ни о нас, ни о наших (вернее, Наталкиных) обещаниях дать свидетельские показания, не забывала – и, отчаявшись заманить нас к себе на рюмку чая посредством повесток, предприняла радикальные меры. Однажды утром, часиков, этак, в восемь, в дверь нашей квартиры позвонили. В следующую минуту меня уже будила мама: «Вставай скорее! Там менты какие-то приехали, тебя срочно требуют!...»

Ничего не понимая, полусонный, натягиваю джинсы и рубашку, выхожу в прихожую. Стоит там хмурый оперативник – скажем так, Очень Кавказской Национальности – и сообщает мне, что раз я по-хорошему не реагирую на приглашения следователя такой-то, то он вынужден доставить меня в РОВД в принудительном порядке – поэтому, поскорее, пожалуйста, и паспорт не забудьте, уважаемый…

Здесь я должен сделать небольшое – совсем-совсем небольшое! – отступление: те, кто знает меня давно, не дадут соврать, что требовать чего-то от меня раньше десяти, а то и одиннадцати часов утра бессмысленно, ибо до этого времени нахожусь я в полусонном состоянии и адекватно на происходящее реагировать не могу. Вот и здесь случилось то же: вместо того, чтобы на законном основании послать визитировавшего меня опера подальше, объяснив ему, что повестки они должны разносить сами и загодя, я плетусь умываться, на ходу жую какой-то бутерброд, запиваю его чашкой кофе (бесполезно! – никакой кофе меня не бодрит и не будит) и, одевшись, тупо следую за опером-кавказцем. В глазах туман, в голове дурман… С добрым утром, страна!Спускаемся мы по подъезду (и он бдит за мной, словно конвойная овчарка) – и, уже выходя из подъезда, сталкиваемся с соседкой Полиной Яковлевной. Эта Полина Яковлевна – тучная дама весьма и весьма преклонного возраста, ей бы дома сидеть, а не шляться ни свет, ни заря непонятно, куда и зачем – так ведь, нет же!... Как раз, когда мы с моим конвоиром выходили из подъезда, Полина Яковлевна совершает «полёт шмеля» на наледи перед подъездом, летит нам под ноги, едва не сбивая и опера, и меня – и орёт дурным голосом!

Мы – поднимать старушку: опер – справа, я – слева. Веса в Полине Яковлевне – не меньше центнера, и от этой тяжести наши ноги на льду тоже немного разъезжаются. Держим бедолагу под руки, пытаясь привести её в вертикальное положение, ставим на ноги – а она голосит от боли и плачет. Всё понятно: перелом.

Таким образом, и я, и мой утренний горсть попадаем в очень интересную ситуацию: стоя на скользкой наледи, мы удерживаем пожилую тучную даму в одном и том же положении; руки наливаются свинцовой тяжестью, ботинки скользят немилосердно, но ни опер-кавказец, ни я пошевелиться не можем: всякая попытка встать хоть чуточку устойчивее, или поудобнее перехватить пострадавшую, вызывают у неё дикие боли, о чём она тут же сигнализирует жалобными воплями.

- Эй, Пэтья! – кричит в сторону своего «бобика» пришедший по мою душу опер, - давай, скарэй вызивай «Скорый помощь»! Скажи, чито тут чэлавэк нога паламал! Пуст скарэй прыезжают – а то этат старуха очень-очэнь тяжолий! Мы её долга дэржать нэ сможэм – а шэвэлить ей больна, да!

И вот мы стоим. Вы думаете, мы просто так стоим? Ничего подобного! – мы стоим и общаемся с этим сыном Кавказских гор, надевшим форму российского милиционера. Переквалифицировавшись в атлантов, мы стоим и треплемся, чтобы как-то скоротать время. Сначала опер спрашивает, почему это я по повесткам к следователю не прихожу – а я отвечаю, что повестки приходят с опозданием, да и занят я, чтобы ещё о повестках этих помнить. А где я работаю, спрашивает опер. А я отвечаю, что на телевидении – и опер говорит, что вах! это круто, и у него есть коллега, тоже опер, который знает каких-то ребят с телевидения, и зовут этого его коллегу Стасом, и, может быть, я его тоже знаю? А я говорю, что прекрасно знаю этого Стаса ещё со школы, что виделись мы с ним буквально позавчера – вместе собак водили выгуливать… Тут опер проникается ко мне симпатией и предлагает познакомиться, и сообщает, что зовут его Рома – а я сообщаю, что меня тоже зовут Рома – и тогда опер говорит, обращаясь уже к Полине Яковлевне, которая висит между нами на наших руках:

– Э, мать! Как тэбе павэзло, да! Между два Ромы стаишь, да! Э, слюшай! Давай, загадывай жэланий, да!

– У-у-ю-ю-ю!... – воет в ответ Полина Яковлевна…

…«Скорая» приехала только через сорок минут – они там, оказывается, сначала куда-то не туда приехали, потом ещё до нас добирались. И когда мы, наконец, передали злосчастную Полину Яковлевну с рук на руки санитарам, кавказский опер Рома уже считал меня закадычным другом (да это и неудивительно: ведь на протяжении последнего часа на нашу с ним долю выпало столько тяжестей – такое поневоле сближает!). Усевшись в «бобик», он тут же сообщил коллегам, что мы с ним – тёзки, и что я Стаса знаю, и что вообще я – «настаящий джигит» и его друг, и что сегодня вечером, после работы, мы идём обмывать знакомство в шашлычную, к его брату.

А я сижу и нервничаю: времени – начало десятого, а в 9.30 я должен быть на работе, у нас съёмки заказаны, а телевидение – это конвейер, никто ждать меня не будет, опоздаю на съёмки – группа уедет без меня, и мои сюжеты медным тазом накроются. А, кроме того, я представляю, как я буду объяснять эти свои утренние приключения Наталье – и как она не поверит ни одному моему слову, и презрительно скажет: «Вечно у тебя, Ромка, то одно, то другое – только не работа». И, наверное, по-своему будет права. Поэтому я прошу оперов уже быстрее передать меня в ежовые рукавицы следствия – а то, я на работу опаздываю. И кавказский опер Рома говорит мне:

– Нэ валнуйса! Всо нармальна будэт!

И действительно, как только мы добрались до райотдела и вошли в кабинет к следователю, кавказский опер Рома закричал сидевшей за следовательским столом молодой сотруднице:

– Лэна! Умалаю, да! Пабыстрэе атпусты чэлавэка! Он на тэлэвидэние работает, прэдставлаешь, да?! У нэго – сыёмка! Он Стаса знаэт, да! – и в голосе его при этом чувствовалось неподдельное уважение.

Девушка-следователь вняла его просьбе – и уже через десять минут, дав свидетельские показания по поводу той драки, я на всех парах нёсся на работу, надеясь, что случится чудо и съёмочная группа дождётся меня.

Чудо случилось: возле подъезда телекампании стояла наша машина, тут же курили оператор и водитель. Едва завидев меня, они на два голоса начали орать:

– Ну, где вас черти носят?! Ехать надо! Съёмки заказаны на полдесятого – а сейчас уже полодиннадцатого! И где Наталья, в конце концов?!...

Тот факт, что Наташа, как и я, опаздывает на съёмку на целый час, сам по себе, был из ряда вон выходящим: обычно за нашим редактором такая необязательность не числилась. Однако, рассуждать было некогда: нужно было ехать и снимать – в конце концов, на первую половину дня были намечены съёмки моих сюжетов, да и интервью, которое должна была записывать Наталка, я вполне могу записать и сам… Поэтому, не тратя времени, мы сели в старенький рафик (гос. номер 06-66 ИРО) и поехали. И снимали до обеда.А в обед, вернувшись на студию, я поднялся в редакцию, и увидел… Наташу: она сидела, вжавшись в кресло, какая-то очень-очень беззащитная, и нервно курила дамские сигареты, одну за одной. Едва я появился на пороге, она кинулась ко мне:

– Ромка! Что сегодня было – ужас! За мной с утра милиция приехала! Они мне повестки присылали – помнишь, тогда они нас в свидетели записали из-за драки возле Дома Актёра? – а повестки всё время с опозданием приходили! Так они меня сегодня на машине под арестом в милицию привезли! Ужас! – Наташа едва сдерживала слёзы, – Они привезли меня в дежурную часть, там отобрали паспорт и сумочку, заставили всё из карманов достать, и посадили за решётку, представляешь? Я даже заплакала! Мне курить хотелось, прошу их: «Дайте хоть мои сигареты» – а они на меня орут! А в углу, в этой камере сидит какая-то грязная бомжиха, она достаёт откуда-то бычок, протягивает мне: «Покури, сестра!» – а сама такая страшная, я испугалась её, стала кричать… В общем, только час назад привели меня к следователю, она мне всего несколько вопросов дурацких задала, и говорит: «Всё, свободны!» – представляешь, хамство какое? Да они – вообще, беспредельщики и сволочи, просто звери какие-то!... – на последних словах Наташа уже всхлипывала. Для неё, академгородковской девочки-отличницы, университетской выпускницы-краснодипломницы, ведущей общественно-политических программ и «лица канала», это была первая в жизни встреча с сотрудниками «органов» в, так сказать, не парадной обстановке.

Судите сами: мог ли я, после этого, рассказывать ей, как мы с кавказским оперативником Ромой целый час держали сломавшую ногу Полину Яковлевну и умудрились за это время сдружиться? Как этот же опер сказал мне: «Нэ бэспакойса, всо нармална будэт!», как мы договорились с ним сегодня вечером посидеть под шашлычок, как он орал на следовательшу, чтобы та не задерживала меня долго: «у чэлавэка – сыёмки, да! Он на тэлэвидэнии работаэт!...»? Но я зачем-то рассказал ей обо всём этом – думал, дурак, что развеселю её. И знаете, что я услышал в ответ?

– Вечно у тебя, Ромка, всё шиворот-навыворот, – обиженным тоном изрекла Наталья, – даже в милицию умудряешься попадать, не как все нормальные люди…