– А давай завтра вечером опять улицы переименовывать? – предложил Юрка.

Мы отмечали День Рождения Ключа. Этот ключ я нашёл ещё в годы школьного детства: мастер, который его сделал, зачем-то выбил на колечке ключа дату: «12. 10. 1962 г.». Я этот ключ, в числе прочих, Юрке подарил: он тогда инсталляцию делал из старых ключей – «Мемуары Медвежатника» называется. Шикарная инсталляция получилась!... Ну, а мы потом каждый год День Рождения Ключа отмечали.

– Prosit! – говорю, – Поехали! За дорогого нашего именинника! – и мы опять разлили по крошечным рюмочкам самогон.





К тому времени самогонный аппарат был уже построен. Правда, примитивный: скороварка плюс змеевик из латунной трубы – под этот змеевик приходилось ставить для охлаждения кастрюльку с холодной водой, всё время менять эту воду. Скороварку я у мамы на даче забрал, а трубку Юрка у себя в мастерской нашёл. Стали думать, как из неё змеевик согнуть, чтобы, не дай Б-г, не перегнуть и не сломать. Думали- думали – ничего так и не придумали, и пошли за советом к Дяде Жене Скачкову.

Дядя Женя наш вопрос выслушал, и говорит: надо, мол, перед тем, как трубу гнуть, песок в неё засыпать – тогда и гнуться нормально будет, и не сломается, и не перегнётся.

Песок засыпать, ага… На дворе – начало октября, но что-то осень уж совсем какая-то ранняя выдалась: уже заморозки были. В той песочнице, где мы этот чёртов песок ковыряли, он весь смёрзся в камень, а у нас – ни молотка с зубилом, ни топора, ни лопаты! Чуть все ногти в той песочнице не оставили!... С грехом пополам наковыряли, привезли песок в мастерскую, выбрали из него камешки, просеяли даже – ну, и засыпали в трубу. Потом трубу эту гнули – нормально получилось! Присобачили получившийся змеевик к скороварке (предварительно, конечно же, высыпав песок и промыв всё на три раза) – получился самогонный аппарат. Запустили – гонит! Гонит!...

Решили мы Скачкова отблагодарить за совет: пригласили его в мастерскую, угостили получившимся продуктом – Дядя Женя от удовольствия даже крякнул (ещё бы! – первач идёт крепостью в 76 градусов, у нас и спиртометр заготовлен был, мы проверили!) Стали мы рассказывать на два голоса, как чуть без ногтей не остались, пока этот песок добыли – а Скачков и говорит: «Вообще-то, можно было и не песок, а соль обычную засыпать… А потом промыть…». Задумчиво так говорит…

Ладно. Про самогонный аппарат мы больше никому не стали рассказывать, и когда гнали самогон, если кто-то к Юрке в мастерскую стучался, мы сначала аппарат прятали, и только потом двери отпирали. Художественные мастерские в бывшем доме Файнберга на Халтурина – то ещё место! – если бы тамошние художники узнали про то, что мы аппарат построили и самогон гоним, то мы бы только тем и занимались, что опохмеляли их! Так что, свою бутлеггерскую деятельность мы в строжайшей тайне хранили, хоть самогоноварение давно уже и не наказуемо законом.

…И вот, значит, говорит Юрка:

– Давай уже опять улицы переименовывать! Вот завтра вечерком на моцике и поедем – я тут пару вывесок интересных подсмотрел…

Вывесок этих уличных у Юрки уже целая коллекция набралась! Причём, ни каких попало – а старых, выпуклых таких, выдавленных из толстой жести ещё в 1940-х годах на заводе имени Куйбышева. И все почти – с ультра-революционными названиями: «ул. 25 Октября», «ул. Красногвардейская», «ул. Свердлова», «ул. Освобождения», «пер. Пионерский». Только одна вывеска с этаким патриархально-провинциальным названием: «ул. Провиантская», её мы тоже вместе снимали.

Дело так было. Поехали мы на очередной свой «пленэр» в район строительства нового Ангарского моста: там кварталы старой деревянной застройки под снос идут, и в выселенных домах да по дворам есть, каким антиквариатом разжиться. Мы и разживались: то самовар угольный найдём, то старинные амбарные замки, то радиоприёмник винтажный, то ещё какое-нибудь счастье коллекционерское…

Так вот: едем мы, значит, вдвоём на его грузовичке, всё честь по чести – сами погрязнее оделись, в кузове инструмент лежит и лестница-стремянка – на всякий случай. Юрка всё на дома смотрит, на углы: высматривает свои любимые таблички с названиями улиц, старые номерные знаки домов и кварталов. И вот мы сворачиваем на Провиантскую – там, кстати, от века асфальтового покрытия не было, будто и не городская улица, а какая-то деревенская – и тут он на углу одного из домов эту табличку видит… «ул. Провиантская»! Название-то какое – хоть на холодильник вешай вместо магнита!...

Всё! Надо снимать табличку! Но тут возникает неожиданное препятствие: возле ворот дома лежит гора угля, и какой-то дедуля этот уголь во двор на тачке возит. Вернее, не возит, а загружает, чтобы во двор увезти. И выражение лица у этого дедушки, надо сказать, склочное весьма.

– Как думаешь, – спрашивает Юрка, – успеем мы лестницу поставить и открутить эту «ул. Провиантскую», пока он свой уголь разгружать будет?

– Нет, – говорю, – по-любому не успеем. Сам знаешь: там, наверное, гвозди дюймовые, да ржавчиной своей в доски вросли – пока с ними возиться будем, он уже и вернуться успеет. К тому же, когда гвозди выдёргивать будем, треску будет – мама, не горюй!...

– А что же делать? – опять спрашивает Юрка, – ждать, пока он весь свой уголь перевезёт? Или уж вечером подъехать?...

– Погоди, – говорю, – попробую с ним договориться. Вдруг, да получится. На крайняк, предложу ему полтиник…

Выхожу из машины, подхожу к деду: так, мол, и так, мы тут старину всякую собираем, хотим у вас во-он ту ржавую вывеску с названием улицы от угла дома снять. Можно?

– А сымайте! – весело отвечает дедуля, – здеся, один хрен, всё ломать будут скоро! Сымайте! Тока вам лестницу надо: табличка-то шибко высоко висит!

– Лестница, – говорю, – имеется в наличии, – а сам машу Юрке утвердительно: мол, таможня даёт «добро»!

Юрка без лишних слов вытаскивает из кузова лестницу, выдергу, пассатижи, и лезет снимать вожделенную табличку. Я стою рядом, держу стремянку, а наш дедуля – тут как тут! – постоял, поглядел, как Гимов там на верхотуре корячится с этой табличкой, да и убежал к себе в ограду. Через секунду возвращается бегом – и откуда такая прыть в его годы? – с огромным ломом наперевес! «Всё, – думаю, – хана нам! Не иначе, как у деда мозги совсем набекрень, и он нас этим ломом сейчас здесь же уложит и в куче угольной трупы наши зароет! А вместо памятника с эпитафией, будет у нас одна на двоих старая ржавая табличка: «ул. Провиантская»…

Но зря я так подумал: дед нёс нам лом, чтобы нам эту табличку сподручнее отрывать было, это он нам посодействовать решил! Пришлось объяснить ему, что всё, мол, в порядке, что ломом эту вывеску от стены отколупывать будет неудобно… А он, услышав всё это, всё равно не сдаётся:

– А чё, парни, – спрашивает он, – вы, кроме вывесок этих, больше ничё старинного не собираете? А то у меня есть тут…

– А что есть-то? – спрашиваю я, пока Юрка там с ржавыми гвоздями возится.

– КолокОл! – повергает меня в смятение дед, произнося это слово именно так, с ударением на последний слог, – старинный колокОл! Щас принесу!... – и убегает обратно в дом.

– Слыхал?... – тихо спрашиваю Юрку, – «колокОл» у него, видите ли!... Что за «колокОл»?

– Ну, колокОлы – это по твоей части, - из своего поднебесья философски отвечает Гимов, терзая последний гвоздь, – колокОлы ты у нас собираешь, вот и договаривайся с ним…

И я договорился с ним тогда – всё за тот же полтинник. А через час мы уже сидели в мастерской у Юрки и любовались на свои трофеи: он – на уличную табличку с провинциально-патриархальным названием «ул. Провиантская», а я – на бронзовый поддужный ямщицкий «колокОл» с надписью «Даръ Валдая» на юбочке. А рядом на плитке пыхтел самогонный аппарат, капал по капельке из змеевика самогон-первач, мы сдвигали крошечные рюмочки и пили – «за ветер добычи, за ветер удачи, чтоб зажили мы веселей и богаче!»

…И вот, сидим мы, стало быть, День Рождения Ключа отмечаем, общаемся. Сначала про таблички эти поговорили – мы эти наши рейды за ними называли «мероприятиями по переименованию улиц» – а потом на тему выставки перешли. Юрке тогда намекнули в Союзе Художников: мол, пора бы и о персоналке подумать – вот он и вызвонил меня, для совместного «мозгового штурма», так сказать. Ну, а День Рождения Ключа и самогон – это всё для антуража, это не главное… Главное – выставка.

– Значит, так! – говорит Юрка, – в Союзе меня так сориентировали: мол, к следующему сентябрю уже надо, чтобы всё было готово! В начале сентября можно будет и выставиться – только нам с тобой надо какую-то концепцию придумать, чтобы не просто инсталляции и бриколлажи развешать по стенам, но чтобы всё это как-то увязано по смыслу между собой было…

– Не сомневайся, – отвечаю ему, – всё увяжем и привяжем! Ты, главное, скажи, какие работы на эту выставку пойдут? А уж мы придумаем, как их «закольцевать» между собой…
– Ну, – начинает перечислять Гимов, – естественно, все светильники выставим! Мы их там от розеток запитаем, включим – лампы мигать будут, этакий экшн получится! Потом, непременно «ФотоШкафЪ» надо будет выставить – он тоже очень выигрышно смотрится, будет к себе внимание посетителей привлекать. Потом – столик-«рулетку», проигрыватель, шифоньер…

– Вот-вот! – подыгрываю ему я, – выставим твой шифоньер, раскроем дверцу, а вовнутрь кокотку полуголую посадим с огромной пилочкой для ногтей – пусть сидит там и педикюр делает! Знаешь, этакую «кокаиновую проститутку» в духе Вертинского! А на проигрыватель поставим диск с песнями Вертинского! «В опалово-лимонном Сингапуре» и всё такое прочее!...

Юрка сидит, хохочет, конечно же – а ведь с этой «кокаиновой проститутки» всё и началось, с неё-то у нас идея выставки и сложилась! Решено: раз Гимов делает свои инсталляции из винтажного хлама, да ещё и оснащает их электролампочками, значит… значит, здесь уже пахнет духом 1920-х, НЭПом, ленинским планом «ГОЭЛРО» и всем прочим в том же духе!...

– Мы выставку посвятим юбилею «ГОЭЛРО»! – ржём мы на два голоса, – а рядом с экспонатами пусть будут характерные персонажи эпохи! Проститутка в шкафу – это класс! Мы ещё у входа Красную Революционную Комиссаршу поставим – с маузером, в кожанке и в мини-юбке! Девчонок в каком-нибудь агентстве досуга закажем, заплатим им почасовую оплату – а после выставки в мастерскую их пригласим!... – нас уже несёт по полной, и самогонный аппарат за нашим креативным мышлением едва поспевает, мы только успеваем под змеевиком ёмкости менять.

Домой в тот день я, кажется, на такси уехал: хоть и недалече идти было из мастерской, а всё же, пришлось таксомотор вызывать. Победил меня в тот вечер суровый нэпменский креатив, победил… Хорошо, хоть колбу с самогоном не раскокал по дороге.

Здесь ещё надо отдельно и про «ФотоШкафЪ» Юркин сказать, и про тот шифоньер, в который мы собирались проститутку с пилочкой сажать. Когда Гимов въехал в мастерскую на Халтурина, то появилась необходимость её не только обустроить, но и какой-нибудь винтажной мебелью обставить – найти, предположим, какой-нибудь древний сундук, или буфет резной, или ещё что-нибудь в том же роде. А буфет у меня на примете был, и совсем в двух шагах от Юркиной мастерской: он стоял в общем коридоре старой коммуналки. И даже более того: я был знаком с хозяйкой буфета, и она предлагала мне его купить, или помочь продать – но у меня у самого был почти такой же буфет, а наши любители антиквариата, когда я приводил их в тот коридор и показывал мебелину, брезгливо морщили носики: простоват, мол… Ну, а Юрка нос морщить не стал: сразу же договорился с хозяйкой, рассчитался – да в тот же вечер они с Сашей Подгорным его загрузили в Юркин грузовик, и в мастерскую перевезли! А вместе с ним загрузили и небольшой старинный книжный шкафчик, который стоял в том же коммунальном коридоре: просто, взяли, загрузили и увезли – хозяйка Вера Николаевна даже протестовать не стала.

Буфет Юрка потом восстановил, отреставрировал «от» и «до» – залюбуешься! А старый книжный шкаф частично отшелушил от краски, кое-где наклеил на него сканы старинных фотографий (ну не убивать же подлинники, в конце концов!) – а потом вставил в дверцу стекло с фаской, провёл электрику, над каждой полочкой придумал освещение – и разместил внутри штук тридцать старых плёночных фотоаппаратов! Получилась совершенно не функциональная вещь – и совершенно отпадная дизайнерская работа! А после того, как Юрка этот шкаф на «АрДи-2008» выставил, «ФотоШкафЪ» стал его своеобразной «визитной карточкой».

Ну, а шифоньер, в который мы собирались проститутку усаживать (и ведь усадили, в конце концов! – только не проститутку, а… впрочем, всему своё время, расскажу ещё) – так вот, этот шифоньер тоже был найден в одном из тех самых кварталов, что пошли под снос при строительстве нового моста через Ангару. Традиционная такая конструкция, популярная в СССР с середины 1920-х и по самый конец 1950-х – шифоньер «Мама и Дочка». Как везли его, да как закорячивали на второй этаж, в мастерскую – не суть важно. Важно то, что из этого шифоньера Гимов, в конце концов, сваял. А сваял он… Короче, выглядит это так: снаружи – шифоньер, да шифоньер – вроде, прилично отреставрированная винтажная мебелюга, но не более того… Зато, внутри – самый настоящий будуар! Стенки изнутри алым шёлком обтянуты, стяжки-капитоны из позолоченных пуговиц в шахматном порядке – да ещё и внутренняя подсветка на интимно-эротические мысли сразу же наводит. Шикарный шифоньер получился. Развратный.

К Юркиной выставке мы почти год готовились. Ну, то есть, как готовились? – собирались в мастерской, да устраивали «мозговые штурмы» под журчание самогона из змеевика. Ничего не записывали даже, всё само собой запомнилось. Юрка наколотил за это время несколько интересных работ, а в мои задачи входило «вписать» их в общий концепт выставки, обосновать, так сказать, их «право на участие – ну, и «легенду» каждой из работ придумать. Такое, короче, «сочинение на заданную тему» для двоих великовозрастных мальчишек, длинною в год… Весело было.

Ближе к выставке, однако, стало уже не до веселья: началась гонка и штурмовщина. Перво-наперво, нужно было набрать «актёрскую труппу» для оживления действа и поселения в экспонатах. От идеи заказывать девочек из агентства мы отказались: не то, что «профессионалками» побрезговали – здесь другое… Ведь, по замыслу, персонаж «Кокаиновая Проститутка» шёл у нас в количестве «1 шт.» - а к остальным персонажам предъявлялись уже совершенно иные требования.

Во-первых, мы вводили в действо персонаж «Красная Революционная Комиссарша» - тоже, кстати, «1 шт.» - который должен был стоять на входе и суровым голосом спрашивать: «Ваше приглашение, товарищ!», – а во-вторых, в глубине зала мы полагали установить не просто фуршетный столик, но сделать самый настоящий общепитовский буфет, и поставить там самую настоящую буфетчицу! Эта буфетчица должна была орать гостям что-то, вроде: «В очередь, сукины дети, в очередь!», «Водка и закуска – только по предъявлению талонов» – ну, и в целом, создавать у посетителей ощущение некой временно'й телепортации во времена социализма. То есть, безусловно, если бы мы доверили роли суровой чекистки-комиссарши и халды-буфетчицы девочкам из агентства, то им, безусловно, пригодились бы их профессиональные BDSM-навыки – но, кроме этих навыков, требовалось ещё и актёрское мастерство.

Во-вторых, о сути нашего проекта во время очередного нашего «мозго-штурма» в мастерской узнал наш друг Юра Якобсон – и не просто узнал, но и решил принять в этом безобразии самое активное участие! Дело в том, что по ходу «действа» у нас уже была запланирована ещё одна роль, мужская. Правда, мы к тому моменту ещё толком не определились, кем у нас будет персонаж-мальчишка – уличным чистильщиком обуви, или газетчиком, или уличным же фотографом… Якобсон же решительно поставил на наших сомнениях жирный крест, заявив:
– Никаких газетчиков и чистильщиков обуви! Ведь отыгрывается эпоха НЭПа – следовательно, должен быть и нэпман. Значит, будет мелкий лавочник-гешефтмахер – и исполнять его роль таки буду я!

– А что? – обрадовался Гимов, – почему бы и нет? Приготовим сувениры всякие – закажем тарелки с репродукциями моих работ, спички с нашими фотографиями на этикетках, каталоги выставки тебе на прилавок выложим – и вперёд! Заодно, и копейку кое-какую отобьем с этого дела – на «продолжение фуршета» в мастерской, так сказать…

– Давай-давай! – поддержал Якобсона я, – на тебя если ещё жилетку, да шляпу с широкими полями одеть, так ты просто чрезвычайно фактурен будешь! А если ещё и пейсы приклеим, то станешь ты, Юрка, просто неотразим!...

Посмеялись, поржали в тот вечер – да на том и порешили.

Правда вот, с сувенирными тарелками полный облом у нас вышел: доверили это дело одному козлу, имени которого я называть не буду, вбухали в это дело десять тысяч рублей – а он взял деньги, да и пропал! В запой ушёл, скотина. Неделю мы ему звонили: как там наш заказ – а он сначала отмазки лепил: мол, всё уже готово, вот сейчас прямо по типографии иду, забирать заказ – а потом и вовсе трубку брать перестал. И – ищи ветра в поле! Хорошо ещё, что с сувенирными спичечными коробками всё удачно вышло: просто, моя жена приехала поздним вечером к этому «издателю» на такси, на окраину города, врезала ему пару раз по морде – да и заставила при ней, вот сейчас прямо, печатать этикетки на резографе, да на коробки наклеивать. А вот с тарелками – увы…

Ну, а девчонок для нашего спектакля нам помогла найти Ирина Георгиевна Бордовская: просто, пригласила студенток с кафедры ИЗО – те с радостью согласились. Мало этого: они привели с собой ещё и свою подругу-немку, натуральную мюнхенскую Deutschland, не знавшую, к тому же, ни слова по-русски – и её-то, эту Лизи, мы и посадили в развратный гимовский шифоньер, предварительно обрядив в коротенькое платьице, больше похожее на пеньюар, и в бесстыжие чёрные колготки в крупную сетку! Она там, в шифоньере, всю презентацию просидела с огромной пилочкой для ногтей, что-то мурлыкая себе под нос по-немецки, да соблазняя своими ногами посетителей.

Ну, а на входе свирепствовала Комиссарша – она, кстати, тоже была одета не совсем по канонам 1920-х: вместо классической комиссарской кожанки – чёрная рокерская косуха, вместо красной косынки или, там, кожаной фуражки со звездой – вполне себе стильная бейсболка. Ну, и длинна юбки тоже… Скажем так: канонический образ персонажа подвергся некоторому творческому переосмыслению. Зато, портупейный ремень с ревнаганом в кобуре и строгая классическая повязка дежурного были на месте!



Комиссарша строго спрашивала у каждого входящего «пропуск» – сиречь, Приглашение – затем пробивала в нём дырки массивным старым дыроколом, церемониально накалывала на ржавый винтовочный штык, и только тогда пропускала посетителей в зал. Таким образом, каждому, кто в тот день пришёл в «союзовскую» галерею, уже с порога давалось понять, что выставка Гимова – это вам не хухры-мухры какое-нибудь, что здесь всё серьёзно.

…Через некоторое время на входе в зал с экспозицией появился один персонаж – некий дядечка небольшого росточка и пенсионно-предпенсионного возраста. Дядечку этого все завсегдатаи выставок и прочих творческих мероприятий хорошо знают: как где открытие какого вернисажа или экспозиции – он обязательно приходит туда. Ну, «бомондит» человек – никому ж не мешает, правда? Если бы ещё на всех этих открытиях ни брал слова и не читал своих стишат, совсем бы замечательно было…
– Ваш пропуск, товарищ! – сурово глянула на него сверху вниз наша Комиссарша.

– Да я… я это… на выставку… к Юре Гимову… – начал лепетать гость.

– Ваш пропуск! – строго повторила дежурная.

– Да я… это… нету… Юра меня знает… Эй, Юра, Юра!... это я!... – гость, не переступая порога, начал смешно подпрыгивать на месте и махать рукой, пытаясь привлечь к себе внимание бенефицианта, – Юра!... я… пройти!... на выставку!...

И тут наша девушка начала гениально импровизировать! Сняв телефонную трубку с давным-давно погибшего телефонного аппарата, который Юрка превратил в очень изящный арт-объект, и который висел здесь же, на входе в зал, Комиссарша громко и строго произнесла в трубку:

– Говорит Пост Номер Один! Приём! Приём! Говорит Пост Номер Один! – те, кто был ближе к месту действия, невольно обернулись, а девушка, как ни в чём не бывало, продолжала разыгрывать свою роль: – Соедините с товарищем Гимовым! Срочно! – незадачливый тусовщик тихонечко подпрыгивал рядом, порываясь что-то сказать, но Дежурная делала вид, что не слышит его: – Товарищ Гимов? Докладывает Пост Номер Один! Здесь пришёл без пропуска один товарищ… Назовите свою фамилию! – обернулась она к гостю, – Громче! Ещё громче! Товарищ Гимов не слышит!... – дядька выкрикнул свою фамилию так, что её услышала, наверное, половина зала, а наша девушка продолжала: – Пропустить? Слушаюсь!!! – и уже обернувшись к этому смешному дядьке, который стал предметом её спонтанного розыгрыша, громко и чётко произнесла: – Проходите, товарищ!!! И в следующий раз непременно озаботьтесь предварительно получить специальный пропуск на выставку товарища Гимова!



– Слушаюсь! – по-военному пискнула жертва этой безобидной импровизации, и юркнула в зал. Все, кто наблюдал за этой сценой, веселились от души: провод телефонного аппарата, по которому Комиссарша «вызывала» Юрку, был совершенно истлевший, завязанный в какие-то чудовищные узлы, из него торчали жилы оборванных проводков – Юра специально оставил его именно таким – и, конечно же, все понимали, что «вызвать» по этому аппарату уже сто лет, как никого не возможно…

А смешной гость, тем временем, стал кругами ходить вокруг нашей «кокотки», что сидела в развратном шкафу (мы, кстати, назвали этот шкаф не иначе, как «Революцiонный Гламуръ»), маникюрила ногти и напевала на немецком какую-то незамысловатую детскую песенку. Я не слышал, что он у этой Лизетт пытался спросить – но было видно, что он пытается завязать с ней разговор, делает робкие попытки познакомиться. А Лизи, бедняжка, его не понимала, и отвечала ему на чистом немецком, что она не понимает, о чём он её спрашивает, говорила, что не знает ни слова по-русски – и тем повергала дядьку в окончательный ступор!



Ну, а из соседнего зала тем временем доносилось: «Не толпитесь! Не толпитесь! Соблюдайте очередь, товарищи! Водка и бутерброды – только по талонам! На всех не хватит! Да не лезьте вы без очереди, а то позову милиционера!...» и т. п. – там шёл процесс угощения гостей за нашим «фуршетным буфетом» (или, всё-таки – «буфетным фуршетом»? да какая, в сущности, разница?) Талоны «на ОДИН бутерброд с колбасой» и «на ОДНУ рюмку водки» мы напечатали заранее: они были вложены в именные конверты с приглашениями. Хотели мы напечатать эти талоны на серо-бурой рыхлой обёрточной бумаге – да вот незадача: не смогли мы такую бумагу найти, и пришлось печатать их на обычной.

В «буфете» гостей тоже ждал свой сюрприз – вернее, даже не сюрприз, а даже небольшое шоу. Когда к фуршетным столикам, вдоль которых сновала не одна, а целых три Буфетчицы – все, сообразно каноническим стандартам, одетые в фартуки и в высокие наколки, – так вот, когда к фуршетным столиком подошёл тогдашний председатель местной организации Союза Художников Александр Муравьёв, самая ладная и бойкая девушка-буфетчица на весь зал выпалила:

– А-а-а! Аляксан Михалыч, здрассти-и!!! – интеллегентнейший Муравьёв на секунду остолбенел, а девушка продолжала играть свою роль Фроси Бурлаковой: – Вот ваш бутыльброд, по спецзаказу! Из спецраспределителя! И вот ищщо! – перед Муравьёвым появилась половина белого батона, разрезанного не поперёк, а вдоль: хлеб был густо намазан маслом, а сверху это безобразие обильно сдобрено чёрной икрой. Но это ещё не всё: к «бутыльброду» прилагался достаточно объёмный фужер, доверху налитый коньяком. Всё это былор извлечено нашей «буфетчицей Фросей» из-под прилавка, как только к нему подошёл Муравьёв: – Угощайтеся пожалста, Аляксан Михалыч! За щщот заведения! Сам товарищ Гимов распорядился вас накормить! А талонов-то не надь, и денег не надь! Кушайте на здоровьице!...



Слава Б-гу, Муравьёв, в отличии от героя предыдущего розыгрыша, всё же, человек с чувством юмора: вальяжно взяв в одну руку фужер, а в другую «бутыльброд», он обернулся к зрителям, и сурово произнёс:

– А вы что так смотрите, товарищи? Раз положено начальству – значит, положено. И нечего тут антисоветчину разводить!... – после чего изящно поднял бокал: – Ну, товарищ Гимов, так сказать, за тебя и твою выставку!

Тост был встречен аплодисментами.

Про Юру Якобсона, гешефтмахера нашего, я даже и не знаю, что сказать: он был весь – одна сплошная импровизация! В той самой шляпе и в моей старой жилетке – правда, пейсы мы ему так и не присобачили, но он в своей роли был великолепен и без пейсов!


Кто-то мне потом уже говорил, а ещё потом говорил и ещё кто-то, что если бы мы даже из всех действующих лиц этой выставки-спектакля оставили одного только этого нэпмана-торговца с его сувенирной лавочкой, то и его одного вполне бы хватило – настолько он был колоритен!

…Виновник торжества давал интервью телевизионщикам – их, что-то очень много пожаловало на выставку. Гости угощались за фуршетными столиками: к тому времени мы уже объявили, что эпоха Военного Коммунизма, а вместе с ней и талоны, отменяются, и мы переходим к НЭПу и продуктовому изобилию. Мигали лампочки в гимовских бриколлажах и прочих арт-объектах, кто-то фотографировался на фоне работ, кто-то делился впечатлениями по сотовому телефону: « –…А я говорю тебе: скорее приезжай! Они тут ТАКОЕ устроили – это надо видеть!... Приезжай скорее, говорю – не пожалеешь!!!»

Одним словом, жизнь удалась.


…Уже потом, где-то через месяц или два после выставки, мы опять сидели в его мастерской. Кажется, опять гнали самогон – а может, и не гнали уже, неважно. Важно то, о чём мы тогда говорили.

– Знаешь, – говорил Гимов, – мне теперь все говорят: дескать, это была не выставка, а какая-то культурная революция! Мол, прежде в Иркутске ничего подобного вообще ни разу не было! Здорово мы придумали! А ещё – спрашивают: не планируется ли ещё что-нибудь в том же духе?... Нет, ты понимаешь, людям же действительно понравилось! Мы же настоящее шоу устроили – со всеми этими комиссаршами и проститутками, и со всеми остальными! А Якобсон вообще великолепен был! – меня тоже всё время спрашивают, где это мы такого актёра нашли?... Так что, через годик-другой надо будет что-нибудь опять замутить…

– Значит, замутим, – говорю, – у меня к этому времени, как раз, книжка уже будет готова. Издам её – и сделаем с тобой и выставку, и презентацию книги. Этакая культурная акция «два в одном».

– Скорее уж, «три в одном», – отвечает Юрка, – позовём Юру Якобсона, Володю Безродных – пусть они нам какой-нибудь мини-спектакль по твоим рассказам сделают, что ли! По твоей «Красной Шапочке», например…

– Давай, отчего бы и нет, в конце концов?... Ты, как раз, работ новых наколотишь, я ещё рассказов настучу – и организуем это дело. И ребят позовём: идея мини-спектакля мне нравится…

– Кстати, – говорит тогда Гимов, – раз уж у нас с тобой фактически уже образовалась творческая группа, то надо бы как-то назваться. Предлагаю – «Культурная Революция»!

– Скорее уж, «Культурная Контрреволюция»! – смеюсь я в ответ, – мы же с тобой надругались над всем, что дорого и свято, так сказать: на выставке в честь юбилея ленинского плана ГОЭЛРО проститутку в шифоньер посадили, Комиссаршу – красу и гордость революции! – в карикатурном виде выставили, публичную BDSM-сессию устроили…

– Ага! – смеётся в ответ Юрка, – а ещё вывески с революционными названиями улиц с домов снимаем! А они там, едва ли, не со времён революции висели!... Ну, и кто мы после этого? Контрреволюционеры и есть!

– Культурные Контрреволюционеры, – уточняю я, – ведь мы же всё делаем, мало того, что очень культурно, так ведь ещё и во имя Культуры…

Так мы и самообозвались – Творческое Объединение «КУЛЬТУРНАЯ КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ». Почти что куртуазные маньеристы, только ещё эпатажнее. И эту нашу следующую акцию, на которой Гимов должен был выставить новые работы, а я презентовать свою книжку рассказов, решили так же назвать – чтобы «застолбить» за собой бренд.

* * *

…Человек предполагает, а всё равно, всё выходит не так. Наш «годик-другой» растянулся на четыре долгих года. Сначала Юрка начал строительство нового дома в деревне, и ему было не до творчества. Потом я наколотил, наконец, свою книжку, но начались проблемы с тем, чтобы её издать: удовольствие это – не из самых дешёвых. Потом, когда вопрос был почти уже решён, наступило лето, а устраивать какие-то культурные акции летом нет смысла: мёртвый сезон, никого нет в городе. Решили ждать осени: вот осенью-то, в сентябре или где-то в самом начале октября, когда все уже будут в городе – вот тут-то мы и устроим…

Дождались.

Отменяется наша совместная культурная акция. Навсегда отменяется. 1 июля этого года Юрка ехал на своём легендарнейшем моцике из гаража в сторону города, и на трассе в районе грузового аэропорта был на полной скорости сбит джипом. Через двенадцать дней он скончался в реанимационном отделении медсанчасти авиазавода, куда увезла его «скорая». Я так и не успел съездить к нему в больницу, успел только поговорить с ним несколько раз по телефону – до последнего дня он был в сознании.

Всё, точка. И дом на улице Провиантской, с которого мы тогда табличку снимали, тоже снесли этим летом.

P.S. И ещё несколько фотографий - на этот раз, с посмертной Юркиной выставки:

Несколько дней назад я рассказывал о наших "невинных детских забавах" - стрельбе из пушки по притаившемуся в туалете соседу, прыжках с крыши на крышу и прочих подобных приключениях (вот здесь ). Но когда я готовил этот текст, произошёл какой-то очередной ЖЖшный сбой, в результате которого треть текста просто погибла. Вдоволь и от души поматерившись в специально отведённом и оборудованом для этого месте, я решил, всё же, восстановить погибший фрагмент текста. И - кто бы мог представить? - восстановил! И сегодня представляю вашему благосклонному вниманию свои мемуаризмы, которые следовало бы озаглавить не иначе, как "Маленькие Висельники" - но я озаглавил их, всё же, иначе...


Подвал манил нас, мальчишек, не меньше, чем крыша. Собственно, подвал в доме был не один, а целых четыре: из нашего первого подъезда можно было спуститься в ту часть подвала, где находились кладовки: бОльшая часть этих кладовок была брошеной после того, как в 1974 году один из жильцов дома спустился в этот подвал и свёл счёты с жизнью, застрелившись из охотничьего ружья. Прямо из двора лестница вела в другой отсек подвала: там когда-то располагалась угольная кочегарка, но после того, как дом был подсоединён к городским сетям, кочегарка была упразднена, и подвал пустовал. А после того, как мы, мальчишки, сняли с этой бывшей кочегарки замОк и проникли туда, это помещение долгое время стояло открытым, и однажды там обосновался небольшой цыганский табор. Хорошо помню, как наши соседи вышвыривали оттуда этих цыган...

Из второго подъезда можно было попасть в самое большое подвальное помещение, тянувшееся почти под всем домом: когда дом проектировали, этот огромный подвал должен был служить бомбоубежищем для жильцов на случай нападения на совецкую родину империалистических хищников или китайских ревизионистов. Но империалистические хищники и китайские ревизионисты всё никак не могли собраться со своим нападением, и подвал пустовал. Наконец, заждавшись этого нападения, директриса детского сада, который находился и по сию пору находится на первом этаже нашего дома, распорядилась отгородить небольшую часть этого подземиного бомбоубежища под овощехранилище, что и было сделано.

В бомбоубежище вела тяжёлая бронированая дверь, состоящая из двух половинок - верхней и нижней. Сделано это было для того, чтобы её, элементарно, можно было открыть: если бы дверь была монолитной, то её вряд-ли можно было бы сдвинуть с места. Запиралась она на какие-то тяжеленные заглушки, на какие-то штурвалы - думаю, там, внутри, у неё были замки, типа "краба", фиксирующие створку с четырёх сторон. Собственно, эта дверь находилась уже в самом подвале: для того, чтобы добраться до неё, сначала нужно было открыть обыкновенную дверь на первом этаже, спуститься под лестницу - и вот тогда-то только можно было оказаться перед входом в бомбоубежище.

О том, что у нас в подвале находится самый настоящий бункер, мы и не подозревали. Просто, однажды кто-то из мальчишек проник под лестницу во втором подъезде, наткнулся на эту бронированую дверь, и рассказал об этой своей находке остальным. Естественно, было решено испытать неизведаное и изведать неизвестное - и в тот же вечер мы собрались во дворе, вооружившись карманными фонариками.

Хорошо помню этот вечер: на дворе был сентябрь, и уже сгустились сумерки (надо сказать, что в те годы у нас считалось вполне нормальным болтаться во дворе часов до десяти, а то и до одиннадцати вечера). Придурковатого Славку Рыжкова мы решили не посвящать в наши планы и не брать в "исследовательскую экспедицию" в подвал: к тому времени, Славка уже не раз доказал собственную неадекватность и явил нам своё гнилое нутро, и поэтому успел превратиться в "персону нон-грата". Но он всё равно крутился где-то рядом - правда, на безопасном расстоянии - пытался подслушать нас, или понять, что мы затеваем... Мы не обращали на него внимания - и, как оказалось, совершенно зря.

Мы спустились в подвал, открыли тяжеленную бронированую дверь, зажгли фонарики и стали осматриваться. Сначала мы оказались в какой-то небольшой комнате, из которой вело в разные стороны три дверных проёма - за двумя из них оказались такие же небольшие, но глухие комнаты, а пройдя третий, мы попали в достаточно большой подвальный зал. Это и было, собственно, старое бомбоубежище: три огромных подземных зала, соединённые переходами. Окон в бомбоубежище не было.


Здесь ещё пару слов нужно сказать о планировке - это уточнение пригодится нам для дальнейшего повествования. Залы для потенциально эвакуируемых от китайско-NАТОвских бомбёжек граждан соединялись меж собой короткими коридорчиками, по бокам которых располагались небольшие полусгнившие фелёнчатые двери - точь в точь, как в наших квартирах - а за дверями этими находились какие-то комнатушки, заваленые разным хламом: должно быть, кто-то из соседей пытался сделать себе здесь кладовки. Изначальное назначение этих комнатушек так и осталось для меня непонятным по сей день - могу лишь предположить, что в них проектировщики планировали сделать Персональные Бомбоубежища для совецких VIPов.

...Итак, мы спустились в подвал. Но не успели мы как следует осмотреть первый зал бомбоубежища, как услышали тяжёлый глухой удар: это подлец Славка, дождавшись, пока мы отойдём подальше, захлопнул за нами бронированую дверь! Мало того, что захлопнул - этот маленький зас**нец умудрился ещё и блокировать её снаружи, в результате чего мы оказались запертыми в бомбоубежище!

Сейчас, когда я стал совсем взрослым сорокалетним мальчиком, меня от этих воспоминаний начинает бить Кондратий: чёрт возьми!... Ведь мы могли там элементарно погибнуть! - о том, что мы полезли в старое бомбоубежище, никто из старших понятия не имел. Мы ведь сами об этом позаботились: дождались, пока спустятся сумерки, двор опустеет и никто не увидит того, куда мы направились. Нет, безусловно, нас стали бы искать, и искали бы очень долго - по соседним дворам и улицам - и, конечно же, не нашли бы. А что касается нашего друга Славика, то он, скорее всего, испугался бы и молчал, как пленный неогуманоид в штабе Киевского военного округа... Короче, всё шло к тому, что подвал нашего родного дома должен был стать нашей братской могилой, а сам дом - нашим памятником. Величественным таким четырёхэтажным жилым памятником в стиле "поздне-сталинский ампир". Бр-р-р!

Но это я сейчас такой умный. А тогда... Тогда мне было, кажется, лет восемь или девять, остальным участникам нашей диггерской экспедиции - чуть побольше. Кажется, самому старшему из нас не было и двенадцати. А это - такой возраст, когда совершенно не думаешь о том, что что-то может приключиться с тобой. С другими - пожалуйста! А с тобой - нет, никогда! Вот этот-то ооптимизм нас, видимо, и спас тогда.

Как-то сразу стало понятно, что колотиться в дверь бомбоубежища нет никакого смысла: во-первых, дверь эта выходила не прямо в подъезд, а располагалась уже в самом подвале, под лестницей. Во вторых, мы же сами видели, какая она толстая и тяжёлая: стучи, ни стучи - всё равно, никто не услышит. Ну, а в-третьих... ну, не для того же мы спустились в этот подвал, чтобы сидеть возле двери и стучаться - вместо этого, можно пойти и поизучать все подвальные закоулки: может быть, и другой выход отыщем... А может, и этот придурок Славик одумается, да и откроет нас: попугал - и будет. Ну что, пойдём, что ли?...

И мы пошли Постигать Неизведаное.

Фонарики были у каждого из нас. Самодельные. К плоской батарейке на четыре с половиной вольта изолентой приматывалась маленькая лампочка так, чтобы её клемма на цоколе соприкасалась с короткой клеммой батарейки. Ну, а длинную клемму нужно было прижимать большим пальцем ко второй клемме лампочки - к той, что у неё на кончике. Такой вот "вкл/выкл"... Понятно, что никаких отражателей на этих самодельных "светлячках" не было - да мы и не задумывались о том, зачем они нужны: горит ведь?... светит?... чего ещё надо-то? Единственный настоящий фонарик был у самого старшего из нас, у Андрея - этот фонарик не нуждался в батарейке, его надо было всё время подзаряжать, нажимая рукой на специальную педаль или рычаг: этакий фонарик и эспандер одновременно, "два в одном".


Сколько мы шлялись по подвалу, я не знаю. Может быть, час. Может, больше. Мы обошли, кажется, все закоулки старого бомбоубежища, но другой выход так и не находился. Между тем, наши самодельные фонарики начали тускнеть, а то и вовсе гаснуть: в батарейках кончился заряд... И тут мы наткнулись на какой-то непонятный ход: он начинался в одной из маленьких комнатушек - тех, что были между залами - и уходил куда-то в сторону нашего двора. Но это ещё не всё: из этого низкого и тёмного хода на нас дул самый настоящий ветер! И пах этот ветер прелыми листьями, осенним вечером, двором... свободой...

Не раздумывая, полезли мы в этот низкий тёмный ход - один за другим. Андрей со своим супер-мега-фонариком был впереди всех. Ход этот был настолько низким, что мы ползли на четвереньках. Но не проползли мы и двух десятков метров, как упёрлись в закруглённый кирпичный тупик: мы оказались на дне какого-то кирпичного колодца - а прямо сверху на нас дул тот самый ветер, что заставил нас лезть в эту дыру. В стену колодца были вделаны надёжные железные скобы ступени - и мы тут же полезли наверх! Я не знаю, смогли бы в других условиях несколько десяти-двенадцатилетних сорванцов, зависая на пятиметровой высоте, сбросить тяжеленную чугунную крышку, закрывавшую люк - но у нас это получилось! Мы были на свободе!!!

Тут же была раскрыта ещё одна загадка нашего двора - так называемая "крепость". Эта "крепость" представляла собой невысокое - где-то, в полметра высотой - круглое кирпичное сооружение, наверху которого находился тот самый люк, крышку которого мы сбросили. А "крепостью" это сооружение было прозвано потому, что большинство кирпичей, из которых оно было сложено, не соприкасались торцами друг с дружкой, и между них были отверстия, наподобие крепостных бойниц. Боже, сколько же оловянных солдатиков, игрушечных машинок и прочих сокровищ было по глупости и неосторожности засунуто в эти "бойницы" и попадало на дно этого колодца!... А это, оказывается, был запасной выход из бомбоубежища - а заодно, и вентиляционная шахта, по которой в бомбоубежище поступал свежий воздух. А мы-то и знать не знали... Теперь понятно, почему Полина Абрамовна, предводительница глубоко враждебного нам племени Одиноких Дворовых Старух всегда орале на нас своим страшным каркающим голосом, когда мы лепили на "крыше" "крепости" снеговиков, и вообще подходили к ней: это, оказывается, был Стратегический Оборонный Объект - и она его от нас охраняла!...

Ладно. Мы остались живы, целы и невредимы. Мы выбрались на свободу. Все следующие дни мы лазали на дно этого стратегического люка - и там, на дне, среди "культурного слоя" затяиваемой десятки лет в эту вентиляцию пыли, мы находили маленькие сокровища - наши потеряные игрушки. Свои и чужие. В том числе, наверное, и те, которые побросали туда когда-то наши родители.

Люк, почему-то, так и стоял открытым: я так и не знаю, почему никто из взрослых так и не положил на место эту чугунную крышку, которую мы, отчаявшись, сбросили. Сил, что ли, не хватало на это дело?... Короче, так и зияла посреди двора эта ужасная и опасная яма, пока наш дворник Виталий Георгиевич (тот самый, которого мы чуть не застрелили из пушки, пока он в уличном нужнике оправлялся ) не стал заваливать эту дырку опавшими листьями. Со временем, он совсем засыпал эту дыру - а потом кто-то из соседей добавил туда земли и посадил в эту импровизированную "розетку" маленький отросток клёна. Теперь там уже выросло целое дерево - так что, если кто-то из малышей и решит повторить наш подвиг тридцатилетней давности, то запасного выхода из бомбоубежища он уже не найдёт...

Но всё это было уже потом. А на следующий день после нашей вылазки (и последующей "выползки"), придя из школы, я узнал совсем уж жуткую какую-то новость: наши мальчишки - то есть, вся компания, с которой мы плутали по подвалу - приговорила предателя и придурка Славку к смертной казни. К повешанию. Мало того: они его уже чуть и не вздёрнули на верёвке - он вырвался и убежал в самый последний момент. Перебивая друг друга, мои друзья рассказывали мне, как они выловили этого гадёныша Славку, как ровели его за трансформаторную будку, где у них было приготовлено уже всё: и виселица, и петля, и даже табуретка - и как Славка в самый последний момент спрыгнул с этой табуретки и убежал домой.

Все вместе мы пошли смотреть место несостоявшейся казни. Там, за трансформаторной будкой, до того, как кто-то из соседей поставил там свои гаражи, раньше была часть двора, в которой была оборудована сушилка для белья. Там, в тёмном и узком закутке, всё ещё стоял старый деревянный столб с горизонтальной перекладиной наверху, поддерживавшейся снизу двумя косыми перекладинами - ни дать, ни взять, настоящая виселица. И вот, на одном из концов этой перекладины висела самая настоящая петля, а рядом валялась табуретка - Славка, убегая от своих мучителей, уронил её. Всё было подготовлено честь по чести, да и неудивительно: в нашем дворе все без исключения мальчишки смотрели фильмы про войну, и хорошо усвоили опыт немецко-фашистских оккупантов и прочих полицаев, вешавших всяких комсомольцев-добровольцев-партизанцев... Военно-патриотическое воспитание, понимаешь - будь оно неладно!...

Славке повезло: он убежал - и потом ещё долго не казал носа на улицу, дома сидел. Шмыг! - в школу, а потом обратно - шмыг! - домой: всерьёз опасался, что мы вздёрнем его, как какую-нибудь Зою Космодемьянскую. Это сейчас я понимаю, что по-настоящему вешать его тогда никто не собирался: просто, мои друзья хотели напугать его по самое не хочу - и это у них, кстати, очень даже получилось! - хотели поставить его на табуретку, надеть на шею петлю... зачитать приговор... вдоволь поглумиться, заставить пореветь, попросить пощады - и помиловать. Но меня просто оторопь берёт, когда я представляю всё это: ведь вполне могло случиться и так, что он сделал бы какое-нибудь неосторожное движения, табуретка бы опрокинулась - и всё!... Вряд ли наши мальчишки успели бы вытащить его из петли. Ну, а меня от участия в этом гнусном "наказании" спасло только то, что все мои друзья-приятели учились в первую смену, а я - во вторую. И, пока они вели этого Славика на "эшафот",  я читал очередную бредятину про дедушку Ленина, напечатаную в учебнике "Родная Речь" для второго класса...

Хочется ли мне вернуться в детство?... Если вы зададите мне этот вопрос в лоб, то я, конечно же, сразу же скажу: да, да! конечно же! Но если вы дадите мне минуты две на размышление, прежде, чем ответить, то ответ, скорее всего, будет отрицательным: сейчас, вспоминая все эти прекрасные детские годы, я всё чаще ловлю себя на том, что больше всего они у нас были похожи на какие-то прыжки и танцы на проволоке, натянутой над пропастью: одно неверное движение - и... В общем, было детство - и прошло. И - слава Богу, что из него мы выбрались живыми и относительно невредимыми.  
 

В моей жизни путаница
Окупается невольностью.
И тюремный холод одиночества
Заставляет умолять "побудь со мной".

Как снежинок взвесь
Поет неслышимо затворница
О воздушной пропасти
Меж временем, событьем, колеей.

Замирание, листорвение,
Как с деревьев грязь кидаю в лужи стих.
Строчки, вырванные со счастья верностью,
Горем вечности пролились.

Сомневаюсь будто бы пророчество,
Что написано рукой, окупит крови след.
Удивляешься, что мне не терпится.
Однозначность говорит, как будто смерть.

Я отчаявшись, разуверившись,
Обдираю свою пеструю листву,
К лету красному чужестраницей
Чудным голосом расцвету.

08.11.15
Пермь, Вышка 2.