«Чтобы из учащейся молодежи могли вырабатываться честные, спокойные граждане, она должна получать основательное, многостороннее образование»

К.Д. Кавелин «Свобода преподавания и учения в Германии» (1863 г.)

Одной из тем, взволновавших нашу интеллектуальную общественность, стали недавние увольнения преподавателей ВШЭ. Несколько месяцев назад в студенческом журнале ВШЭ «Докса» появился материал, в котором говорилось, что администрация ВШЭ располагает «черными списками» преподавателей, поддержавших «московские протесты» лета 2019 года (где активное участие принимали студенты ВШЭ, а один из них – Егор Жуков, чуть было не отправившийся в «края не столь отдаленные», стал даже «лицом протестов»).

Затем последовала реорганизация ВШЭ, в силу которой некоторым преподавателям не продлили контракты.  Хотя среди них были представители разных политических взглядов, особое внимание общественности обратили на себя увольнения преподавателей-медийных либералов, таких, например, как политобозреватель «Новой газеты» философ Кирилл Мартынов. Тем более что они сами громко заявляли, что это – политическая расправа с ними (и, боюсь, были не так уж далеки от истины).

«Изгнанники» тотчас выступили с инициативой создать негосударственный «Свободный университет», который в пику «стремительно бюрократизирующейся Вышке», призван стать подлинным «сообществом преподавателей и студентов».  Уволенные преподаватели — Кирилл Мартынов и Елена Лукьянова — объявили о наборе на онлайн курсы (пока их два, но будет больше) и обещают высокопрофессиональную подготовку, бесплатное обучение, полное отсутствие цензуры и предоставление по окончании курсов рекомендательных писем «лучших специалистов». За подробностями рекомендуют обращаться на сайт СУ (https://freemoscow.university).

Правда, те, кто туда заглядывает, испытывают некоторое разочарование. В частности, насчет «бесплатности образования» не все так однозначно: на сайте мы читаем «Студентов, зачисленных на курсы, мы попросим сделать символическое пожертвование – для того, чтобы все участники семинаров более ответственно относились к своей дальнейшей работе». Со свободой учебы, ради которой все и затевалось, тоже странно: в западных университетах студенты выбирают преподавателей, а в СУ Мартынова и Лукьяновой наоборот. «Напишите мотивационное письмо для выбранного курса и отправьте его на нашу электронную почту…. Преподаватель получит вашу заявку и отберет тех студентов, с кем затем начнет работать в рамках своего курса», — сообщает сайт СУ.

Да и вообще страничка СУ в Интернете  вызывает сложные чувства.  Прежде чем  обсудить  понимание свободного образования, предлагаемое нашими «мятежными либералами» — а именно в этом и состоит цель моей статьи – мне кажется целесообразным обратиться к этой страничке, поскольку ее стиль очень хорошо характеризует особенности мировоззрения  наших «собственных», «быстрых разумом» ..  фон Гумбольдтов…

***

Берлинский университет

В частности, мы читаем там: «Наши программы построены вокруг прямого общения преподавателя и небольшой группы студентов». Это как, позвольте спросить – вокруг? Одна программа стоит сзади, другая слева, третья справа? По нормам литературного русского языка должно быть: «наши программы предполагают общение преподавателя и небольшой группы студентов». Но это ведь, согласитесь, так пресно и неинтересно, так далеко от стиля «благословенного Запада»! Очевидно ведь, что «вокруг» в их тексте – просто бледный заместитель гордого английского «about»…

Или вот еще: «Мы открываемся курсами по выбору от ведущих преподавателей в своих дисциплинах». Не совсем ясно: это Мартынов и Лукьянова открываются курсами? Действительно, на магазинах сейчас принято писать: «Мы открываемся!» Это тоже, видимо, какая-то калька с английского. Но ведь вы, уважаемые господа, университет создаете, а не бутик нижнего белья открываете…

То же самое можно сказать  и про фразу: «курсы от ведущих преподавателей». Ведь это опять-таки калька – только с рекламных слоганов: «духи от Шанель», «костюм от Кардена». И как можно быть преподавателями, ведущими в дисциплинах?   Я понимаю, что хотели сказать авторы – что это лучшие преподаватели, специалисты в своей области. Но извините, писать «преподаватели ведущие в дисциплинах», можно только совсем не имея чувства языка, совсем превратившись  в «московских англичан». Ведь всякому русскому понятно, что  здесь напрашивается каламбур, так как  преподаватели по правилам нашего языка ведут лекции и семинары, ведут те или иные дисциплины. «Ведущие» по отношению к ним вызывает комический эффект…  Это из разряда шуток: «Аэрофлот» удержал поток пассажиров на высоком уровне».

Замечательно звучит также фраза организаторов СУ: «Мы думаем над возможностями официальной сертификации наших студентов в будущем». Насколько мне известно, сертифицируют  товары, услуги, но сертифицировать студентов никому еще не приходило в голову. Абитуриенты вашего Свободного университета ведь испугаются и воскликнут: «Кузьминов сотоварищи в Вышке хотя бы просто  исключают студентов, а эти собираются сертифицировать! Штрих-коды на лбы что ли ставить будут?»

И еще небольшой совет, который напоследок я как русскоязычный татарин могу дать «англоязычным московским русским»: слово «бакалавриат» в русском языке не имеет множественного числа, поэтому не надо писать: «при отборе заявок предпочтение отдается мотивированным студентам бакалавриатов и магистратур». «Бакалавриат» — это общее понятие, а не институция конкретного вуза и поэтому бакалавриат в ВШЭ, МГУ и СПГУ – это один и тот же бакалавриат, а не три разных.

После всего этого поневоле задумаешься: если всякую фразу на сайте нужно переводить с «рекламно-базарного» и  «либерально-фейсбучного» жаргона на нормальный литературный русский язык, то чего стоит претензия, высказанная на этом сайте: «Мы хотим поддерживать качественное, свободное и доступное высшее образование на русском языке»? Впрочем, хорошо хоть мата нет, ведь если вы заглянете на ФБ-странички некоторых наших «ведущих специалистов-либералов», то увидите, что они заполнены отборной матерщиной напополам с  фразами на английском…

Перед нами ведь – не просто безграмотность, хотя чтение странички СУ и заставляют усомниться: «действительно ли это лучшие преподаватели и так ли уж много потеряла ВШЭ после их увольнения?» (что никоим образом не нужно расценивать так, будто я якобы одобряю увольнение преподавателей по политическим мотивам).

Лейпцигский университет

Перед нами – мировоззренческая позиция. Ясно, что СУ университет собирает под своей онлайн-крышей ярых западников, которые  настолько не уважают свою культуру, что даже родной язык корежат в угоду английским штампам. Очевидно также их  отношение к образованию как к услуге, которую они рекламируют в тех же терминах, что и «продвинутые товары». Это тоже – тенденция современной неолиберальной философии образования, которую воплощают в жизнь западные правительства. Правда, в таком случае не совсем понятно, почему они критикуют господина Кузьминова и администрацию ВШЭ за коммерциализацию высшего образования? Но  логика – вообще не сильная сторона отечественного среднего либерала-западника…

Впрочем, оставим пока  в стороне политические пристрастия организаторов СУ, обратимся к их идеалу свободного образования.

***

На сайте СУ есть манифест «Свободный университет», где и излагается в общих чертах их идеал. Из манифеста ясно, что  преподавателей, учредивших СУ, подтолкнул к этой мысли переход к  дистанционному онлайн образованию во время эпидемии коронавируса: «Оказавшись на переднем крае глобальной кризисной трансформации, мы обнаружили также, что можем делать свою работу без бюрократических институтов, больше мешавших, чем помогавших нам. Мы узнали, что конференция в интернете уравняла в правах богатейшие государственные структуры и частных лиц. Вдруг забрезжила настоящая академическая свобода».

Они заключают: «Наша задача – выстроить университет заново, избавив преподавателей от всякого административного диктата. Если университет больше не может быть свободным, значит нужен новый свободный университет» и добавляют: «У нас нет кампуса. Мы будем преподавать из дома, будем преподавать из библиотек, мы будем преподавать на летних школах. Мы не прекратим защищать свободу знания и не оставим наших студентов. Нас нельзя изгнать из университета, потому что университет – это мы».

Итак, свободный университет – это для них прежде всего  учреждение высшего образования, где профессорско-преподавательский состав свободен от диктата  администрации вуза (во всех его формах – от кадровой   политики до вмешательства в процесс преподавания). С этим требованием я, кстати, совершено согласен, поскольку по-моему администрация вуза – это техническая служба, цель которой  так организовать учебный процесс, чтоб это было удобно преподавателям и студентам. На этом функции администраторов  — от замдеканов до начальников отделов, проректоров и даже ректора должны заканчиваться.

Главные действующие лица университета – преподаватели и студенты.  Именно их творческое взаимодействие – нерв университетской жизни. Я не меньше либералов из ВШЭ возмущен ситуацией, когда  в университете господствует администратор (зачастую – бывший чиновник, не имеющий отношения к науке и образованию), а преподаватель, уважаемый профессор, иногда – крупный ученый поставлен в положение прислуги  администратора, который и получает в десятки раз больше  и живет вальяжнее и еще относится к ППС по-хамски.

Фрайбургский университет

Но мне непонятно другое: почему наши либералы думают, что   применение новых технических достижений само по себе решит все проблемы? Пусть в СУ преподаватели будут читать лекции из дома и им не надо будет тратиться на проезд к месту работы, а учредителям СИ – на аренду здания. Но им все равно нужно что-то есть, кормить свои семьи, тратиться на покупку книг, разрабатывать учебные программы и пособия, а значит  им нужно получать  зарплату за труд в СУ. Следовательно, СУ должен иметь свой фонд заработной платы  — за счет  пожертвований либо студентов, либо благотворителей и следовательно – должен иметь штат бухгалтерии.

Нужно также кому-то организовывать онлайн-трансляции, летние школы, сессии студентов – значит понадобятся технические работники, называйте их администрацией или как-то еще. Наконец, благотворителям, которые будут давать деньги на СУ, могут не нравиться какие-либо преподаватели, их программы, их взгляды, и тогда они могут вмешаться в академический процесс, поправ все академические свободы не хуже государственных чиновников из министерства и их ставленника — ректора.

Или господин Мартынов убежден, что наши нувориши по природе своей благороднее и просвещеннее, чем чиновники? Переход на онлайн обучение автоматически не решает проблемы отношений администрации и преподавателей,   университета, и государства либо благотворителей (если это частный университет). Как она будет решаться в СУ, его учредители не сообщают.

Также меня несколько удивило горделивое заявление: «у нас нет кампуса. Мы будем преподавать из дома, будем преподавать из библиотек…».

Потому что из него понятно, что основатели СУ не видят принципиальной разницы между университетом как очень специфичным социо-культурным институтом и суммой онлайн курсов частных репетиторов, пусть даже они — самые лучшие преподаватели.

Университет – это некое общее культурное пространство, социальная целостность, сообщество, пронизанное тесными внутренними связями, короче, то, что в англоязычных странах называют «community» (либералам понятнее, когда переходишь на английский язык).  Университет не только образовывает, но и воспитывает, и поэтому он и должен быть сообществом и кампус – это важное, зримое воплощение этого. Кстати, в американских университетах преподавателей просят переехать в кампус, даже если у них есть квартира в городе —  жизнь среди студентов, неформальные контакты обеспечивают передачу того, что  Майкл Полани  называл «личностным знанием» и без чего, по убеждению Полани, не бывает настоящей науки.

Непонимание этого, боюсь, обрекает СУ на то, что он останется еще одним «мыльным пузырем» наших медийных либералов, который поиграет на солнце своими красками, а потом, когда все забудут про новость, тихо лопнет…

***

Еще один идеал наших поборников «свободного образования» — это свобода преподавателей и студентов  в политическом смысле. Если выражаться совсем уж прямо и без политесов, речь идет о свободе заниматься в университете либеральной, антиправительственной политической пропагандой.

Йенский университет

Нет, самые культурные из либералов, конечно, на словах отрицают это, поскольку кое-что читали о философских основаниях университетского образования в соответствующих работах Фихте, Гегеля и фон Гумбольдта.    Так, Кирилл Мартынов в своем интервью оговаривается: «У нашего проекта нет никакой подоплеки, кроме образовательной. Если многие из нас критично настроены к происходящему в России, это не значит, что мы превратим университет в агитацию».

Но тут же он так формулирует цель деятельности СУ: «Свободный университет, простите за пафос, — шаг к формированию свободного гражданина». Не хорошего профессионала, не критически мыслящую личность, не человека, овладевшего научной методологией, а свободного человека.

А всякий, кто читал статьи Мартынова в «Новой газете», конечно, знает, что свободным человеком он считает лишь бескомпромиссного сторонника капиталистической демократии англосаксонского типа, который, если он живет в «несвободном»  авторитарном обществе, стремится всеми средствами эту демократию установить.  Все остальные для Мартынова и его  соратников – сторонники «людоедских», «нетолерантных», «тоталитарных» взглядов, а не «свободные люди». Если выпускник СУ вдруг заявит, что поучившись в университете, он стал русским националистом, или традиционалистом-монархистом, или неосталинистом, то, думаю, это вызовет у Мартынова ужас. А если выяснится, что преподаватель СУ  по своим взглядам националист или сталинист, то я уверен, что «либералы» из сетевой администрации СУ точно так же избавятся от него, как от них самих избавился господин Кузьминов (тоже, кстати, убежденный неолиберал, только считающий, что «от добра добра не ищут», и  если удается авторитарной политикой фундировать экономический неолиберализм, то не стоит стремиться к большему).

Лично я уверен, что организуемый нашими радикал-либералами «Свободный университет», если, конечно, он просуществует достаточно долго и развернется вширь, будет гораздо более тоталитарным по духу, чем современная ВШЭ.  Всем в России известно, что нет людей более нетерпимых к другим мнениям, чем российские либералы, на словах провозглашающие право каждого иметь свое мнение.

Сколько мы видели случаев, когда уважаемые общественные деятели объявлялись ими «нерукопожатными»  за то, что они хотя бы на йоту отходили от набора стереотипов отечественного либерала (про их отношение к апологетам Сталина или Ивана Грозного я уж и не говорю!) Либеральные преподаватели ВШЭ  здесь не составляют исключения. Я сам в этом не раз убеждался. Дело в том, что меня как публициста левоконсервативных взглядов иногда приглашают выступать с лекциями перед молодежной, «левой» аудиторией (сторонниками КПРФ, «Левого фронта», других левых организаций) в разных городах России.

Не раз и не два  среди моих слушателей оказывались студенты и аспиранты ВШЭ (не только московской, но и, например, петербургской или пермской), и всегда они признавались, что им приходится скрывать от своих сокурсников и преподавателей, что они сотрудничают с КПРФ или симпатизируют неосталинизму, или просто – сторонники социализма и левых идей.  Иначе их ждут обструкция и бойкот, причем не только со стороны других студентов (почти сплошь – радикальных либертарианцев, мечтающих об отменах пособий по безработице и пенсий по старости), но и со стороны некоторых «прогрессивных преподавателей» (которые и внушают им сие «гуманное» отношение к безработным и старикам).

И речь не о 2019-2020, когда по заверениям либералов Вышка стала несвободной, а о 2011, 20012 гг., когда, по их же заявлениям, в Вышке была полная свобода и благодать.

***

Марбурский университет

Впрочем, даже если бы наши «тоталитарные либералы» были пошире и последовательнее в своих взглядах, это все равно не отменило бы их фундаментальной ошибки. Они не видят разницы между академическими и политическими свободами и считают, что если  в университете ввести академические свободы, то это приведет к либерализации и самого университета и  общества, в котором он существует. Между тем это заблуждение, на практике все получается совсем наоборот. Тот же исследовательский гумбольдтовский университет, который является идеалом для наших либералов, возник и долгое время существовал в Германии (первоначально – в Пруссии), которая была совсем не либеральным государством, а наоборот – воплощением вольфианского «полицайштаат».

Профессоров на должность  там не избирали, а назначали приказом министра. Любая попытка вести с университетской кафедры антиправительственную пропаганду тотчас пресекалась властями. Более того, как известно, Карл Маркс, будучи доктором философии, не сумел получить места ни в одном немецком университете лишь потому, что  имел известность как редактор оппозиционной «Рейнской газеты» (кандидату философии Мартынову в столь идеализируемом им гумбольдтовском университете тоже не нашлось бы места, поскольку он также – редактор отдела оппозиционной газеты).

Я не говорю что это хорошо, я просто напоминаю известный афоризм Козьмы Пруткова: «если на клетке со слоном, видишь надпись «буйвол» – не верь глазам своим».  Иными словами, если университет, на весь мир прославившийся своими академическими свободами, в течение столетия с лишним готовил выпускников, которые вливались в ряды весьма консервативного государства и не пытались его разрушить, если он включал в себя профессоров, которые без особого сопротивления подчинялись  законам и министерству, то может все таки нет прямой связи между развитием академических и политических свобод?

Для осмысления этого феномена полезно обратиться к истории российского образования. Во второй половине XIX века правительство Российской империи задумало очередную реформу университетов, которые доставляли государству столько беспокойств.  Хотя консервативные министры и ректора и «закручивали гайки», запрещали преподавание «новомодных учений», увольняли либеральных профессоров, результат получался противоположный – из стен университетов выходили не лояльные госслужащие, а революционеры-бомбисты (нечто похожее мы видим и сейчас: чем сильнее прессинг в ВШЭ, тем более радикальные либералы «получаются на выходе»).

Министерство, готовя реформу, послало за границу видного историка и юриста Константина Дмитриевича Кавелина, кстати, тоже либерала (хоть и консервативного), покинувшего  Санкт-Петербургский университет после того как он поддержал студенческий бунт 1861 года. Кавелин должен был изучить опыт европейских университетов   и рассказать об этом в ряде статей. В 1863 году  в «Журнале МНП» вышла его статья «Свобода преподавания в Германии»[1], где высказал очень важные мысли, непосредственно касающиеся темы нашего рассуждения.

Он писал, что правительство считает: широкие академические свободы, преподавание с университетских кафедр самых разных учений, в том числе  противоположных идеологии государства, и даже критикующих государство и правительство, неизбежно приведет к тому, что студенты проникнутся духом революции, либерализма, антиэтатизма (собственно, наши антисистемные либералы из ВШЭ и СУ считают так же, но имперское правительство боялось таких последствий, а они — страстно их желают).

Между тем все совсем наоборот. Если не преподавать такие учения в университете, то студент, пишет Кавелин, узнает о них из газеты или от приятеля. Причем он воспримет их однобоко, увлечется ими,  встанет на путь их пропаганды и осуществления. Профессор же,  рассказывая о них с университетской кафедры, подойдет к ним критически, проанализирует их, покажет их сильные и слабые стороны, приведет аргументы в пользу их и аргументы против. Кавелин заключает: «для учащейся молодежи полезно или вредно не то, что она знает, а то, как знает».

И профессор  по-настоящему свободного (в академическом, научном смысле) университета с одной стороны, не имеет права заниматься антиправительственной пропагандой, но с другой стороны – он не обязан и защищать и восхвалять правительство, его действия, и вообще начальство, чего, увы, часто требуют и ждут начальники от российского преподавателя – и во времена Кавелина, и сейчас. «Немецкий профессор на кафедре не есть политическое лицо,  политический деятель, ни в отрицательном, ни в положительном, ни в дурном, ни в хорошем смысле слова – писал русский историк — Он – орган науки, ее исследователь и толкователь».

И это естественно, потому что исследовательский университет – прежде всего научное учреждение.

***

Пора подвести итоги и попытаться ответить на вопрос, поставленный в названии статьи. Нельзя не признать, что кое в чем наши либеральные критики правы: отечественные университеты всегда (за редкими исключениями в определенные исторические периоды) были и остаются весьма авторитарными учреждениями. Академические свободы, даже если они в них и провозглашались, оставались в них формальностью. Студенты  учились в них без права выбора курсов и преподавателей, по спущенным сверху общим программам (даже устав Вышки в кажущиеся теперь сверхлиберальными медведевские  времена позволял администрации включать студентов в группы без их согласия, если на курс, который они выбрали, записалось мало человек).

В определенном смысле наши университеты  до сих пор являются не столько университетами, сколько механическими суммами нескольких высших школ (факультетов или институтов), готовящих узких специалистов, и соединенных лишь общей надфакультетской администрацией – ректоратом[2].  В них немало хороших, даже блестящих ученых (особенно, в столицах), но они так и не стали в полной мере научными учреждениями, средоточием свободного научного поиска.

Но либеральный политизированный «свободный университет» — тоже не лучшая альтернатива. Мы уже убедились, что в силу особенности ментальности российских либералов, он не менее авторитарен, а может, даже тоталитарен. Такова печальная диалектика нашей действительности: бюрократический, тупой, непросвещенный авторитаризм в образовании приводит к тому, что наша молодежь становится сторонницей не мене узкого, тупого, одностороннего либерализма, подражающее худшим западным образцам. Молодые люди становятся «московскими англичанами», о которых мы говорили вначале – уже разучившимися писать по-русски, так в них глубоко въелась  иностранная грамматика, но пытающимися выдавать себя за «интеллектуальную Россию».

Выход отсюда – создание и  развитие настоящих свободных – не в политическом, а в академическом плане  — университетов, где бы на первом месте было оригинальное научное исследование, а не перепевание западных интеллектуальных мод, не политическая демагогия, как в виде обличения правительства, так и в смысле его восхваления. Только такой университет может помочь готовить не чинуш не вечных, бестолковых «р-р-ревлолюционеров», а консерваторов – разумных, осторожных,  ценящих  традиции, но и умеющих воспринять новое, любящих свою, а не чужую Родину и желающих ей благополучия.  То есть нормальных, честных, спокойных граждан.  Как хорошо сказал об этом Кавелин: «Чтобы из учащейся молодежи могли вырабатываться честные, спокойные граждане, она должна получать основательное, всестороннее образование».

[1] Перепечатана в работе: Андреев А.Ю., Посохов С.И. Университетская идея в Российской империи XVIII — начала XX веков: Антология (учебное пособие для вузов) М.: РОССПЭН, 2011

[2] В моем исследовании по университетскому вопросу (Р.Р. Вахитов. Судьбы университета в России: имперский, советский и постсоветский раздаточный мультиинститут. М.: Страна Оз, 2014) я называю их мультиинститутами

Источник: https://politconservatism.ru/articles/kakie-svobodnye-universitety-nam-nuzhny

Среди социальных последствий пандемии коронавируса стоит выделить достаточно ощутимый рост внимания к антиутопическому жанру. Более того, в различных теориях и текстах, в прогнозах развития мира в постэпидемическую эпоху всё чаще начинает утверждаться тезис, что реальный мир настоящего и будущего и есть воплощённая антиутопия. Всплеск протестных движений в США и в других странах этим летом также привёл к появлению откровенно антиутопических сценариев. В связи с этим представляется уже не только культурологически, но и политически интересным проследить основные из линий антиутопического жанра и их постулируемую реализуемость в современном мире.

Один из аспектов антиутопии связан с резким разделением людей на классы и/или расы. Это разделение приводит к их всё большему отчуждению друг от друга, которое формирует у них с течением времени не только различные поведенческие черты, но и всё сильнее расходящийся физический облик. Признанной классикой антиутопии этого вида является роман «Машина времени» Герберта Уэллса (Herbert Wells, The Time Machine). Изображённые в нём два враждующих вида человеческих (или уже постчеловеческих) существ – элои и морлоки (Eloi and Morlocks) – представляют собой конечный продукт дивергенции между элитой и плебсом, между богатыми и бедными, между интеллигенцией и пролетариатом, как угодно. Судя по книге Уэллса, ничем хорошим для мира эта предельная дивергенция не закончилась.

Если брать современную антиутопию такого рода, то можно вспомнить роман Мишеля Уэльбека «Возможность острова» (Michel Houellebecq, La possibilité d’une île), где после всемирной катастрофы в мире остаются утончённые клоны и вырождающиеся дикари. Примеров такого рода, где в основе глобальной антиутопии лежит доведённое до гротеска социальное разделение, можно привести ещё много.

"Если же рассматривать антиутопию как реальность, то согласимся, что фокус движения Black Lives Matter как раз об этом."

 А в контексте эпидемии можно упомянуть многочисленные статистические сводки о расовом дисбалансе среди погибших от коронавируса, информацию о переполненных больницах для бедных на фоне закрывающихся от обычных пациентов элитных лечебниц для богатых и влиятельных и так далее. К этому присоединялись быстро распространявшиеся слухи об особых лекарствах, о сыворотке крови, о протовакцине, которые предоставлялись заболевшей элите, но которых лишали всех остальных.

Всё это также внесло свой вклад в чёткое постулирование в глобальном общественном сознании тезиса о противоположности элиты и простого человека. Тезиса, который на фоне пандемии стал приобретать апокалиптические и антиутопические черты. Понятно, что до морлоков и элоев Уэллса здесь пока ещё далеко, но то, что тренд именно на такое развитие задан, стало константой общественного сознания после эпидемии и протестов.

Другой тип социальной антиутопии, также востребованный в реальности, – это мальтузианская перспектива и её преодоление. Тематика перенаселённости Земли по своей неполиткорректности, пожалуй, превосходит даже расовый дискурс. Здесь одним из образных примеров является книга американского фантаста Роберта Силверберга «Вертикальный мир» (Robert Silverberg, The World Inside). Смысл её в том, что человечество в ходе борьбы с нехваткой пахотных площадей для растущего населения планеты перешло к созданию тысячеэтажных домов, которые получили название «монады» (monad), отсылающее ещё к философии античности и раннего Нового времени. Большинство населения Земли живёт в этих монадах, по миллиону человек в каждой, на улицу практически не выходит, и весь мир для них сводится к интерьерам супернебоскрёба. Их квазирелигией становится произведение максимально большего потомства максимально свободным способом для того, чтобы показать, что никакое перенаселение Земле не страшно. Время от времени строят новую монаду и туда переселяют излишки. За пределами монад на освободившихся пространствах процветает роботизированное сельское хозяйство, которое обслуживает раса фермеров, живущая отдельно от монад по обычаям, напоминающим родовое общество и первобытную военную демократию. А где-то, по слухам, есть и совсем дикари. Заканчивается всё, впрочем, тоже плохо – как для обитателей монад, так и для их отношений с внешним миром. Хотя Трампу, как строителю небоскрёбов, сама идея, возможно, бы понравилась.

Тема мальтузианства в антиутопии часто соединяется с темой зловещего медицинского вмешательства, призванного улучшить/ограничить человеческое сообщество. Соблазн её воплощения в реальность стал очевиден на примерах нацистской евгеники и общества «Аненербе» (Ahnenerbe). Этой же логикой подпитывались конспирологические слухи об искусственном происхождении СПИДа. В современных условиях эта тема возникла как часть сюжета романа Дэна Брауна «Инферно» (Dan Brown, Inferno). В нём очередной злодей-миллиардер в связке с коррумпированным директором Всемирной организации здравоохранения (ничего не напоминает?) стремится заразить всё человечество новым ужасным вирусом, который приводит к смертям и бесплодию. Тем самым должна решиться проблема перенаселённости. В этом контексте согласимся, что пандемия коронавируса вновь возродила практически примордиальные конспирологические слухи о вирусе-убийце, искусственно созданном для того, чтобы сдержать рост населения Земли. Причём слухи эти множатся с обоих флангов реальной политической борьбы вокруг проблемы происхождения коронавируса: как с американского, так и с китайского (и шире, антиамериканского). В результате связь медицинской антиутопии как литературного сюжета с реальностью оказывается абсолютно прямой (пусть и в рамках семантической конспирологии).

Ещё одна перспективная тема для воплощения социальной антиутопии в реальности – это ресурсно-экологическая проблема. Здесь классической точкой отсчёта является уже не роман, а научная футурология: первый доклад Римскому клубу «Пределы роста». В другом примере научной футурологии такого рода экологическая тематика соединяется всё с тем же неомальтузианством – это «Трагедия общин» Гарретта Хардина (Garrett Hardin, The Tragedy of the Commons). Но если говорить о самых ярких образах в сфере экологической антиутопии на сегодня – то это отнюдь не романы и учёные трактаты, а простые речи девушки-подростка. Грета Тунберг сделала для импринтинга в глобальном общественном подсознании ужасов «мира без экологии» столько, сколько не сделали все романисты, вместе взятые. Коммуникативная революция XXI века здесь проявилась максимально наглядно.

А поскольку, пожалуй, единственным положительным следствием эпидемии коронавируса стало очищение воздуха из-за остановки экономической деятельности, то здесь для фабулы антиутопии появляется соблазн нового сюжетного хода: очищение природы невозможно без какой-то базовой катастрофы. Без неё человечество само по себе ничего не сделает.

"И наконец, практически в любой антиутопии как литературном жанре присутствует борьба против этой антиутопии, за всё светлое и хорошее, а иногда и за воплощение в будущем иллюзий «золотого века» прошлого."

Самый яркий пример здесь – фильмы «Матрица» братьев/сестёр Вачовски. Согласимся, что и Black Lives Matter, и антиглобалисты, и Indignados, и многие другие протесты укладываются в эту парадигму борьбы против матрицы антиутопии, которую элита (в самом разном её понимании) навязала всем остальным, всему человеческому сообществу.

И в завершение – ещё один частный вопрос. А есть ли место для русской антиутопии во всём этом? С одной стороны, вспоминается фильм Тарковского «Сталкер» с его полной отрешённостью от внешнего мира группы маргинальных интеллектуалов, пребывающих в вечных думах о своём. А с другой – книги Пелевина, одна из которых называется самым характерным образом: «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами». Значит ли это, что даже в условиях глобального апокалипсиса у русской антиутопии будут свои особые черты?

Автор: Олег Барабанов, доктор политических наук, профессор РАН, профессор МГИМО МИД России, программный директор Международного дискуссионного клуба «Валдай».

Источник: https://globalaffairs.ru/articles/mir-kak-antiutopiya/

Оказывается, в «аквариуме» можно не только плавать, но и дискутировать. А ПОПС-формула не имеет отношения ни к поп-музыке, ни к математике. Все – это инновационные формы работы со студенческой аудиторией, которые, наряду с классической пленаркой, традиционными дискуссиями, круглыми столами, панельными лекциями, тематическим диктантом по Стратегии национальной безопасности РФ были апробированы во время трехдневной Всероссийской молодежной научной школы-конференции «Практика социально-экономического и правового регулирования этноконфессиональных отношений». Это был очередной – уже пятый по счету – проект, реализованный Институтом истории и государственного управления БашГУ в рамках Школы молодого этнополитолога в РБ (проект финансируется Фондом президентских грантов) при поддержке Института стратегических исследований РБ и Лаборатории политического кино. Думаю, что многие студенты нашего института стали больше знать об особенностях этноконфессиональной ситуации в нашей республике и других субъектах РФ, улавливать специфику идентификационных процессов, понимать характер правового регулирования этой сферы, ее связь с социально-экономической ситуацией.
Благодаря нашим соорганизаторам, Институт получил возможность пригласить как маститых исследователей, так и молодых ученых из Москвы, Санкт-Петербурга, Казани, Екатеринбурга, Оренбурга, Челябинска. Они не только сделали качественные доклады, но и активно и с интересом включились в интерактивную часть проекта, модерировали, обсуждали, спорили, дискутировали – словом, наряду с преподавателями института, создавали эффективную обучающую среду. Опыт моего «включенного наблюдения» показал, что получили удовольствие все участники процесса!
Основной офлайн-аудиторией школы-конференции были первокурсники института (только они пока занимаются в стенах института), получившие за два дня увлекательной работы первое «научное крещение». Благодаря энергии Газиза Юсупова, бессменного фиксатора событий школы-конференции на несколько камер, шла прямая онлайн-трансляция мероприятий в Фейсбуке, был подготовлен объемный фоторепортаж. Третий день школы-конференции мы плодотворно отработали онлайн с командой молодых модераторов, спикеров и опытных экспертов: три часа прошло как на одном дыхании.
Один из вечеров студенты института провели на просмотре и обсуждении фильма А.Аскарова «Из Уфы с любовью» в Лаборатории политического кино. Иначе говоря, были задействованы все формы вовлечения молодежи в обсуждаемые проблемы.
Ценность подобных мероприятий – научная, просветительская, коммуникационная – несомненна, а формат школы-конференции, апробированный институтом уже в третий раз и во второй – в формате Школы молодого этнополитолога оказался особенно продуктивным