В рамках реализации плана работы «Школы молодого этнополитолога в Республике Башкортостан» (проект осуществляется при поддержке «Фонда президентских грантов») 30 марта 2020 года состоится круглый стол «Национальное и интернациональное в идентичности общероссийской гражданской нации».

Мероприятие организуется Центром социокультурного моделирования совместно с Башкортостанским отделением Российской ассоциации политической науки и АНО «Интерпартнёр».

На круглом столе планируется рассмотреть следующий ряд вопросов:

• истоки и этапы формирования общероссийской гражданской нации;
• основные принципы и базисы складывания общероссийской идентичности;
• политическая наука как инструмент формирования гражданской идентичности;
• ключевые проблемы и перспективы складывания общероссийской гражданской идентичности.

Приглашаем к участию в работе круглого стола!

Модераторы:

Лаврентьев Сергей Николаевич, доцент кафедры политологии, социологии и философии БАГСУ, к.и.н.

Савичев Владимир Леонидович, кандидат политических наук, исполнительный директор «Школы молодого этнополитолога в Республике Башкортостан».

г. Уфа, ул. Коммунистическая,82

офис Общества российско-германской дружбы

30 марта 2020 года

Исполнительный директор «Школы молодых этнополитологов в Республике Башкортостан», к.полит.н. Владимир Савичев принял участие в экспертном обсуждение на тему «Внесение поправок в Конституцию. Международный опыт». Мероприятие организовано региональным отделением по защите избирательных прав "Гражданский контроль" России по РБ совместно с представителями Ассоциации "Независимый общественный мониторинг" и представителями Общественной палаты Республики Башкортостан 25 марта 2020 года в 11.00 ч. в конференц-зале офиса Гильдии Российских адвокатов по Республике Башкортостан.

На экспертной площадке состоялась презентация проекта «Независимый общественный мониторинг» (НОМ) и обсуждены тезисы доклада «Международный опыт изменения основного закона страны», подготовленного с участием НОМ. Предметом дискуссии стала подготовка к общероссийскому голосованию со стороны институтов гражданского общества региона (информирование, просвещение, общественный мониторинг, противодействие фейковой информации, экспертная оценка).

В рамках реализации плана работы «Школы молодого этнополитолога в Республике Башкортостан» (проект осуществляется при поддержке «Фонда президентских грантов») 30 марта 2020 года состоится круглый стол «Национальное и интернациональное в идентичности общероссийской гражданской нации» по адресу: г. Уфа, ул. Коммунистическая, 82, офис Общества российско-германской дружбы.

Мероприятие организуется Центром социокультурного моделирования совместно с Башкортостанским отделением Российской ассоциации политической науки и АНО «Интерпартнёр».

На круглом столе планируется рассмотреть следующий ряд вопросов:

• истоки и этапы формирования общероссийской гражданской нации;
• основные принципы и базисы складывания общероссийской идентичности;
• политическая наука как инструмент формирования гражданской идентичности;
• ключевые проблемы и перспективы складывания общероссийской гражданской идентичности.

Приглашаем к участию в работе круглого стола!

Модераторы:

Лаврентьев Сергей Николаевич, доцент кафедры политологии, социологии и философии БАГСУ, к.и.н.

Савичев Владимир Леонидович, кандидат политических наук, исполнительный директор «Школы молодого этнополитолога в Республике Башкортостан».

Современные исследования профессиональной культуры в российском обществе имеют ярко выраженный междисциплинарный характер. Социологические, психологические, антропологические срезы трудовой деятельности позволяют выявить определенные закономерности в формировании профессиональной идентичности граждан, занятых в сферах интеллектуального и физического труда. Отдельные категории профессий современного постиндустриального общества переживают трансформацию, сказывающуюся на социальном и профессиональном статусе их носителей.

Неопределенная сегодня идентичность категории «инженер» заставляет обратиться к историческому опыту формирования и реализации данной профессии в условиях советской экономической модернизации. Сосредоточение внимания современной социогуманитаристики на проблемах истории «маленького человека», его повседневности, субъективных стратегий актуализирует вопрос о влиянии социальной и экономической политики на процессы идентификации основных профессиональных групп внутри индустриальной системы. В рамках данной статьи мы сосредоточим свое внимание на траекториях профессиональной идентификации советского инженера. Будет предпринята попытка построения и обоснования трехчастной модели элементов идентичности, условно соотнесенных с традиционными, «советскими» и альтернативными ценностями. Преимущественное внимание уделено зафиксированным письменно личным высказываниям и воспоминаниям производственников, работавших в различных сферах инженерно-технической деятельности. Их эмпирическая ценность определяется прежде всего субъективным отражением в сознании актора трудовой траектории в соотношении с идеальным образом профессии.

Обратившись к общим закономерностям эволюции профессии инженера в СССР, которые представлены в объективированном виде, обнаруживаем следующую картину. Процесс «формовки» нового инженера начался в 1920-х гг. В то же время необходимость приобщения к советскому строительству старых «спецов» сопровождалась целенаправленной политикой усиления контроля, а впоследствии — и социальным замещением чуждого власти данного трудового класса. К примеру, отсутствие нормальной правовой базы делало представителей старой технической интеллигенции беззащитными перед своеволием директоров заводов, фабрик [Ермушин 2012]. Власти осознанно продуцировали недо­верие к «спецам» со стороны и простых трудящихся.

Общей особенностью подготовки инженеров в 1920-е гг. является ускоренное обучение, прикладной характер [Гусарова 2011]. В 1930-е гг. в условиях создания индустриальной базы были предприняты государственные усилия по созданию системы технического образования. Открывались втузы, научные институты и т.д. [Бодрова 2011]. Уже тогда была отмечена такая особенность подготовки, как узкопрофильность, которая и позднее будет определять профессиональный облик инженера. На период индустриализации приходится постепенное растворение «буржуазной» технической интеллигенции в массе советских инженеров.

Следующий, послесталинский период советской модернизации (1950— 1980-е гг.) определил дальнейшую траекторию развития технического образования и вместе с тем привел к кризисным явлениям в сфере профессионального самосознания инженерных работников, давшим о себе знать в позднесоветский и даже постсоветский период. В целом, объективные показатели свидетельствуют о дальнейшем развитии производственной сферы. Складываются производственные комплексы «завод-втуз», позволявшие организовать потоковую подготовку молодых специалистов с распределением рабочих мест. На деле народное хозяйство сталкивалось с проблемой перепроизводства инженеров, что приводило к перераспределению кадров между квалифицированными и малоквалифицированными специальностями [Гусарова 2010б]. Наконец, как отмечает В.Е. Бодрова, опережающий в период после Великой Отечественной войны и далее рост численности технических работников в сравнении с ростом научного сообщества в целом приводил к тому, что высшая школа элементарно не успевала за актуальными научно-техническими исследованиями, научным прогрессом в целом, что отражалось и на качестве подготовки специалистов [Бодрова 2011: 37-38].

Рассмотренный выше процесс подготовки и существования инженерно-технических кадров на протяжении долгого периода определял и механизм формирования и реализации их профессиональной идентичности. Попытаемся построить данную динамику, обратившись к личностным внутренним аспектам профессионального развития инженера, его ответам на государственный заказ на профессию.

Особенность процесса заключается в том, что на разных этапах эволюции инженерной специальности в СССР в профессиональную траекторию закладывались различные элементы профессиональной идентичности. Вернее, следует говорить о приоритетных стратегиях профессионального поведения. Традиционный идентификационный фундамент был заложен еще до 1917 г. К своеобразным «кон­стантам» инженера в России отнесем знаточество, способность к неординарным творческим решениям, своеобразный казус Кулибина и др. [Абрамов 2015: 235]. К сожалению, атака советской власти на классово чуждый элемент приводила к их фактическому вытеснению из профессионального пространства. Вот как фиксировал в 1933 г. положение дел С.М. Киров: «...мы вырастили за это время кадры своих, советских, высококвалифицированных инженеров. мы сломили сопротивление и разгромили организации вредителей, мы сделали все, чтобы использовать технический опыт и знания старого инженера.» [Захаров 2014: 262]. То есть, власть откровенно заявляла о сущности своей социальной политики, создании новой социальной структуры, в которой не было места «бывшим». Их профессиональный облик менялся под давлением этих неблагоприятных факторов.

К примеру, по воспоминаниям советского инженера А.Н. Пирожковой, после Шахтинского процесса 1928 г. осужденные боялись совершить даже простейшие дела без одобрения начальства, что ее удивляло. Однако, как оказалось, «мотивы действий этих ученых были... просты: если этим ученым не доверяют, то ответ за любой просчет должна нести власть» [Захаров 2014: 268]. У старых инженеров отнимали свободу действий. В результате существенным элементом их профессиональной идентичности становился конформизм, который расцветет яркими красками в следующих поколениях советских граждан.

Собственно, первое поколение советских инженеров представляет собой следующий тип. Узкопрофильная специальность, недостаток общего систематического образования приводили к тому, что формировался специалист с недостаточным уровнем интеллигентности вообще. Тем не менее данная специфика удовлетворяла запросу партии, поскольку позволяла конструировать антагонистическую традиционным ценностям новую социальную идентичность. Далее, этот инженер воспитывал в себе технократическое отношение к обществу. Социальные структуры, социальная динамика воспринимались им в моделях технического расчета, поддавались машинному конструированию. Не случайно в художественной литературе тех лет появляется инженер-преобразователь, своего рода спаситель человечества [Малыгина 2012: 40].

Тот социальный оптимизм, охвативший советское общество в строительстве светлого коммунистического будущего, в целом был характерен и для технарей. Интересно, как оценивал трудности в предвоенный период инженер из Златоуста И.И. Мурзин. По его словам, «как бы ни трудно приходилось осваиваться в сложных условиях, мое сознание как-то самопроизвольно ориентировалось всегда на то, что без тяжелого упорного труда невозможно накопить необходимые жизненные знания и опыт, то есть как раз именно то, без чего немыслимо движение вперед» [Металлурги. 2015: 6]. Отметим, что в данном признании также рефлексивно отражаются не только ценности инженера-профессионала, но и трудовые традиции русского народа вообще.

Естественно, что в условиях создания коллективистской личности в СССР новые инженеры восприняли коллективизм как один из краеугольных элементов своей идентичности. Обратившись к биографиям инженеров того времени, можно зафиксировать, что «в тот период индивидуальное и приватное по определению воспринимались как нечто малозначимое в сравнении с коллективным и общественным: инженеры пропадали на производстве и, бывало, по неделе не видели свои семьи» [Немчинов, Панарин, Панарина 2005: 73]. Хотя, с другой стороны, предположим, что новая трудовая ценность здесь бесконфликтно наложилась на традиционный идентификационный элемент служения народу.

Однако профессиональное описание и самоописание советского инженера периода сталинской индустриализации будут неполными, если мы не отметим их амбивалентный характер. Он заключался в том, что от старого инженерного наследия сохранялся шлейф некоторой социальной отчужденности, основанной на своеобразном признании социальной вины, усугублявшейся действительными просчетами, ошибками и т.д. В результате, по словам М.Н. Гусаровой, инженер превращается в конформиста [Гусарова 2010a: 172].

Отметим и другие противоречивые тенденции в формировании его профессиональной идентичности. Так, ряд современных ученых отмечают, что политический контроль над техническими работниками не мог быть всеобъемлющим. Создать идентичность инженера без социальной памяти не удавалось. Стойкими оказывались ее традиционные элементы. Как справедливо заметила О.В. Аксенова, поток молодежи из социальных низов, хлынувший в инженеры, не привел к полному изменению системы ценностей: «Произошло скорее радикальное расширение круга носителей профессиональных ценностей, которые затем постоянно воспроизводились, несмотря на отдельные попытки власти создать функциональную систему управления» [Аксенова 2012: 138], т.е. то, что можно назвать «социальным винтиком». Кроме того, стратегия власти на поддержание классовой напряженности в обществе также не давала стопроцентный результат, а именно не удалось навязать полностью негативное отношение к ИТР со стороны пролетариата. В воспоминаниях тех лет мы сталкиваемся с бытовыми подробностями, демонстрирующими иное, уважительное отношение к ИТР. Например, как вспоминал авиаконструктор Л.Л. Кербер, сподвижник А.Н. Туполева, бывший арестант, к заключенному инженеру-конструктору вольнонаемные рабочие «иначе, как по имени-отчеству... не обращались» [Захаров 2014: 271]. Это замечание указывает и на определенные элементы кор­поративной замкнутости, работавшей на сохранение профессиональной идентичности.

Условность политического контроля над профессиональной деятельностью объяснялась и тем, что специалиста оказалось трудно контролировать в его сугубо профессиональных действиях. Как вспоминал один из инженеров, правда, чуть более позднего времени, «контролировать профессионала полностью невозможно. Никто лучше него не владеет его предметом, даже его собственный начальник» [Аксенова 2012: 130]. Поэтому в жизненном мире советского инженера появляется, по определению исследователей, некое «пространство свободы», которое позволяло ему заниматься творческой исследовательской деятельностью. Например, уже упоминавшийся И.И. Мурзин вспоминал, что в годы Великой Отечественной войны поставленные заводу Златоуста сверху задачи касались общего характера выполняемых работ и ожидаемых результатов. А немалое число проблем организационного, но, главное, научно-исследовательского плана приходилось решать самостоятельно [Металлурги. 2015: 9]. С идеей творческого свободного труда как главной профессиональной ценности мы также сталкиваемся, к примеру, в биографии инженера А.П. Панарина [Немчинов, Панарин, Панарина 2005: 111].

Очевидно, что первое поколение советских инженеров сочетало в своем профессиональном облике элементы как традиционной, так и собственно «советской» идентичности, при превалировании последней. Однако считаем возможным выделить третью группу элементов, или профессиональных ценностей, которая оказывается тесно связанной с предыдущими. Что имеется в виду? Тот образ инженера, который целенаправленно конструировался властью, под воздействием различных факторов объективного и субъективного свойства оказывался шире, богаче навязываемой модели. Так, если говорить прежде всего о технической элите, то новый советский инженер в большей степени демонстрировал личностную идентичность в ущерб социальной. Как справедливо пишет Ю.С. Колчанова, «господствующая советская идеология и предполагаемая ею готовность к самопожертвованию не исключала наличие у представителей технической интеллигенции индивидуальных черт и жизненных ориентиров, не вписывавшихся в общую коммунистическую парадигму» [Колчанова 2015: 220]. Данный альтернативный жизненный мир выражался в первую очередь в особом отношении к вещам как показателям материального достатка. По мере возможности инженер 30-х гг. составлял себе гардероб, обзаводился мебелью, наконец, приобретал автомобиль. В формировании данного образа проявлялось особое отношение к деньгам. Так, один из инженеров г. Перми откровенно делился рецептом зарабатывания: «против никогда не выступай, не критикуй, не вскрывай недостатки, а говори сколько угодно, хвали начальство, хвали порядки (будь подхалимом) — и тогда будет все прекрасно, получишь быстрый “рост” в продвижении на руководящие посты, повысят оклад и огребать будешь кучу премиальных» [Колчанова 2015: 224]. Конечно, подобный взгляд на вещи разделялся далеко не всеми. Кстати говоря, в этом суждении также отчетливо проявлялся советский конформизм. Однако само появление в то время подобных взглядов симптоматично. Скорее стоит говорить о «мещанстве» как компенсаторной функции самосохранения в условиях тоталитарного режима.

Собственные стратегии вписывания в социалистическое общество и обретения идентичности инженерами выражались также в рефлексии над коммунистической идеологией. В целом соглашаясь с мнением Ю.С. Колчановой об «освоении» ими господствующей идеологии, мы предпочли бы термин «присвоение», который, как нам кажется, чуть точнее отражает суть тех процессов. «Присвоение» предполагает некоторое конструктивное изменение идеи, ее адаптацию в практическом применении. Жизненный опыт советских инженеров того времени демонстрирует подобные модели. Так, интересен мотив вступления в партию инженера «Магнезита», лауреата Сталинской премии А.П. Панарина. По воспоминаниям его сына, отец решился на это, «потому что понимал: выше ему не подняться, не развернуться, не сделать всего того, что, как он чувствовал, мог бы сделать, если останется беспартийным» [Немчинов, Панарин, Панарина 2005: 103]. Как мы видим, речь не идет о приверженности коммунистической идее как таковой. В данной мотивации проявляется определенный утилитаризм в политическом поведении ради достижения профессиональных преференций. Данное стремление также становится понятным, если мы вспомним о приоритете рабочего класса среди трудового населения при вступлении в партию [Тульчинский 2013: 106].

Конечно, идеологическая сфера требовала от советского человека соблюдения осторожности. Необходимо было придерживаться баланса между политическим активизмом и индифферентностью. Обратимся к личным суждениям инженеров. Один из них признавался: «Меня все это не интересовало вообще. О политических проблемах, диктатуре, демократии и так далее я не думал. Я думал только о работе, даже дома, даже в отпуске» [Аксенова 2015: 129]. Как представляется, данное в чем-то смелое признание характеризует альтернативность профессиональной культуры: якобы настоящий профессионализм вне сферы политики. Мы относим данный элемент идентичности к альтернативным ценностям, поскольку он актуализировался именно через рефлексию личности над господствующими тогда социальными нормами. В послесталинский период эволюция социальной структуры, государственная политика в сфере промышленности и производства и другие факторы также влияли на динамику формирования профессиональной идентичности технических специалистов. Политическое позиционирование вряд ли отличалось от других социально-профессиональных групп населения. Как отмечает А.А. Гордин, ценностные ориентиры инженеров после смерти Сталина, отклик на политические события «оттепели», решения XX съезда партии соответствовали мировоззрению советских трудящихся [Гордин 2008: 44-48].

Постепенное понижение «экстремальности» отношений власти и общества, отказ от мобилизационных стратегий социального управления приводили к тому, что и в профессиональном облике технической интеллигенции все большее место занимали общечеловеческие ценности. Профессионал должен был обладать гражданской позицией. Хотя, к примеру, и в 1975 г. инженер Н.Т Никитин сокрушался: «Инженеров стало очень много, а культуры еще маловато. Проблема воспитания — одна из сложных. И подготовить специалиста высокого класса еще не значит подготовить на этом же уровне его общественное лицо» [Никитина 2015: 131]. Отметим, что замечания ветерана труда как раз относятся к послед­ствиям той массовой подготовки инженеров и их узкопрофильной специализации, которые стали очевидными в 1960—1980-х гг. В целом, конечно, общий культурный и образовательный уровень повышался. Так, непременным атрибутом профессиональной культуры ИТР было знание художественной литературы. Преподаватели технических учебных заведений, сами получившие уже советское образование, все более ориентировались на образы старой технической интеллигенции. Например, так описывает своих учителей В.В. Коробейников (1950-е гг.): «Это были люди высокообразованные, глубоко знавшие свой предмет. Вдобавок они являлись носителями высокой внутренней культуры и были для нас образцом для подражания» [Коробейников, Коробейников 2010: 124]. Заметим, что речь идет о провинциальном техникуме.

Представляется, что в послесталинский период в профессиональной идентичности инженера ведущее место занимают традиционные профессиональные ценности. Прежде всего, надо говорить о трепетном отношении к своему делу. «Нам нравилось, что наша работа сложная и интересная, что постоянно думать надо. Думали о том, что проектировали, и на работе, и дома... Засыпал и просыпался с этими мыслями», — так говорил инженер, получивший образование в 1950-х гг. [Аксенова 2015: 135-136]. Интересно, что местоимения «нам», «наша» следует, наверное, интерпретировать не в пользу коллективизма как социальной идентификационной единицы, а, скорее, как отражение общего взгляда специалистов на специфику своего труда.

Техническая сфера, конечно же, требовала специальных знаний. Будущий инженер проходил коридоры среднеспециальных и высших технических учебных заведений. Весьма показателен в этом случае пример В.В. Коробейникова, с детства увлекавшегося радиоустройствами, приемниками и т.д. Вспоминая мотивы выбора профессии, он писал, что наступавшая тогда эпоха НТР приводила к бурному развитию технических наук. Сложные устройства требовали знакомства с теорией радиотехники. По словам инженера, «чтобы заниматься творчеством, следовало овладеть систематическими знаниями». Учеба в техникуме, дальнейшая рефлексия над проблемами профессии вызвали в молодом человеке осознание того, что и «техникумовских знаний недостаточно для глубокого понимания сути процессов, которые происходят в электронных устройствах. Значит, надо учиться на инженера» [Коробейников, Коробейников 2010: 120, 126]. Как видим, здесь серьезный мотивационный фактор — творческий характер труда — подпитывался другой ценностью — сложностью работы, для чего будущему инженеру и нужны были фундаментальные знания. Интересно, что данное самоописание Коробейникова соответствует определенному профессиональному этикету, суть которого подмечена С. Шаттенберг. По ее словам, как правило, в мемуарах, описывая детство, обучение, советские инженеры «рассматривали свое становление как исполнение намеченной программы, как постепенное движение вверх, прерываемое лишь немногими препятствиями, которые надлежало преодолеть» [Шаттенберг 2011: 136].

В целом, данная профессиональная траектория становилась обычной для новых поколений советских инженеров. Не случайно к 1970-м гг. инженер с высшим образованием становится самой массовой социально-профессиональной группой в СССР [Лебединцева 2015: 24]. Вместе с тем государственная политика в области технического образования, промышленно-производственной сферы внесла свои коррективы в динамику идентичности ИТР. Самое непосредственное участие государства, партии в процессе трудоустройства технарей постепенно приводило к тому, что в таком важном вопросе профессионального становления, профессионального выбора исчезал собственно личностный фактор. По словам А.А. Араслановой, инженеры перестали думать о субъективных причинах, связанных с самореализацией в каком-либо виде деятельно­сти и влекущих за собой повышение профессионализма [Арасланова 2016: 19]. Ведь об этом позаботится государство. Далее, все более углубляющаяся специализация, увеличивающийся разрыв науки и технологий, производства все более ограничивал сферу творческого труда. А ведь именно он выступал одним из важных мотивирующих факторов выбора данной профессии. Эти причины создавали благодатную почву для развития альтернативных элементов в профессиональной идентичности инженера. Так, профессиональная самореализация постепенно стала связываться с повышением материального достатка, увеличением заработной платы и т.д. Собственно, к такому положению вещей подталкивала сама экономическая конъюнктура 1960—1980-х гг., когда в условиях перепроизводства выпускники втузов вынуждены были оседать в т.ч. и на рабочих специальностях. В обиходе даже появляется такой термин, как «рабочий интеллигент». Специалисты идут на смену профессии, переходят на менее квалифицированные, но более высоко оплачиваемые должности. Такова была реакция инженерно-технических специальностей на советскую трудовую модель, в которой искусственно завышалась значимость неквалифицированного труда [Соболев 2008]. Перспектива профессионального карьерного роста инженера уступала свою значимость перспективе понижения своей квалифи­кации, но увеличению заработков, а через это — и профессиональной удовлетворенности [Арасланова 2016: 25-26]. Потеря престижа инженерной профессии зачастую приводила к смене идентичности, размыванию в сторону более неопределенной — «советского трудящегося».

Таким образом, профессиональный кризис, выпавший на долю инженеров в 1990-е гг., имел свои корни еще в позднесоветский период, когда происходила постепенная дискредитация профессии, и наряду с деиндустриализацией выступил главной причиной отсутствия привлекательности инженерной профессии уже в постсоветские годы.

Подведем итоги. Профессиональная идентичность инженера в СССР формировалась и эволюционировала под воздействием различных факторов. Для осмысления данного процесса нами предложена трехчастная модель элементов идентичности (традиционные, «советские», альтернативные), которые на протяжении десятилетий существования Советского Союза определяли профессиональный облик ИТР. Политика власти в отношении старых «спецов» повлияла на их идентификационные признаки, способствуя в конечном счете восприятию новых ценностей, например конформизма. Первое поколение советских инженеров неизбежно строило свою профессиональную идентичность на фундаменте как традиционных, так и новых, «советских» ценностей. К советским мы отнесем социальный оптимизм, коллективизм, конформизм и др., к традиционным — профессионализм, профессиональный активизм, культурную преемственность. Причем традиционные элементы постепенно приобретают все большее значение. Одновременно формируется альтернативная идентичность, выступающая в качестве компенсаторной функции в условиях тоталитаризма. К ее элементам можно отнести ценности материального достатка, «присвоение» коммунистической идеологии, политическую индифферентность.

В послесталинский период в качестве идентификационных признаков инженера все большее значение получают общечеловеческие ценности. Повышается культурно-образовательный уровень. Профессиональное отношение к делу является одной из ключевых ценностей. Вместе с тем политико-экономические факторы в советском обществе 1960—1980-х гг. вносят свои коррективы. Негативно на профессиональной идентичности технических работников сказываются перепроизводство кадров, углубляющаяся специализация, увеличивающийся отрыв от научно-технических исследований. Инженеру становится труднее реализовать себя как эксперта в своем предмете. В результате на первый план выходят альтернативные элементы — значение материальных благ и смена/размывание идентичности в сторону более неопределенной — «советского трудящегося». Наряду с последующей деиндустриализацией эти факторы оказались ведущими в позднейшей дискредитации профессии инженера уже в постсоветский период.

Работа выполнена при поддержке Российского научного фонда, проект № 16-18-10306 «Профессиональная идентичность жителей мегаполиса в условиях прекариатизации российского общества».

Список литературы:

1 Абрамов Р.Н. 2015. Профессиональные культуры и социальная память на примере дискурса о советских и постсоветских технических специалистах. — Наше прошлое: ностальгические воспоминания или угроза будущему? Материалы VIII социологических чтений памяти Валерия Борисовича Голофаста. СПб. СИ РАН. 9-11 декабря 2014 г. СПб: Эйдос. С. 223-237.

2 Аксенова О.В. 2012. Особенности активизма российских профессионалов: социальные практики. — Вестник Института социологии. № 5. С. 121-144.

3 Арасланова А.А. 2016. Профессиональное становление специалиста: анализ советского периода (60-80-е годы XX столетия). — Фундаментальные и прикладные аспекты современных психолого-педагогических и социологических исследований. В 3 т. (под ред. О.П. Чигишевой). Ришон-ле-Цион: Medial. Т 2. С. 7-29.

4 Бодрова Е.В. 2011. Государственная научно-техническая политика в после­военный период отечественной истории: спорные проблемы. — Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота. № 7. Ч. III. С. 36-39.

5 Гордин А.А. 2008. Политические настроения рабочих и инженеров в годы «хрущевской оттепели» (на материалах Горьковской области). — Вестник РУДН. Сер. История России. № 3. С. 43-50.

6 Гусарова М.Н. 2010a. Исторический опыт формирования инженерно-технической интеллигенции в советской высшей технической школе в 30-40-е гг. XX в. — Власть. № 4. С. 169-173.

7 Гусарова М.Н. 2010б. Исторический опыт формирования инженерно-технической интеллигенции в советской высшей технической школе в 1950— 1980-е гг. — Научные ведомости. Сер. История. Политология. Экономика. Информатика. № 1(72). Вып. 13. С. 197-204.

8 Гусарова М.Н. 2011. Подготовка инженерных кадров в советской высшей технической школе в 1920— 1930-е гг. — Известия Алтайского государственного университета. Вып. 4-2. С. 87-89.

9 Ермушин М.В. 2012. Инженерно-техническая интеллигенция и профсоюзы в годы новой экономической политики. — Интеллигенция и мир. № 1. С. 40-54.

10 Захаров Е.С. 2014. Политика «перевоспитания» кадров дореволюционной научно-технической интеллигенции в 1930-е годы: цели, методы, результаты. — Государственное управление. Электронный вестник. Вып. № 46. С. 259-276.

11 Колчанова Ю.С. 2015. Мир вещей советского инженера в 1930-е годы (по материалам пермских архивов). — Вестник Пермского университета. Сер. История. Вып. 1(28). С. 220-227.

12 Коробейников В.В., Коробейников А.В. 2010. Двадцатый век в биографии инженера: устная история в сопровождении документов. Ижевск: Иднакар. 146 с.

13 Лебединцева Л.А. 2015. Профессионализация инженерной практики: опыт осмысления в советской социологии. — Социально-гуманитарный вестник Прикаспия: научный журнал. № 1(2). С. 21-27.

14 Малыгина Н.М. 2012. Образ инженера в творчестве Андрея Платонова (изменение восприятия и трактовки). — Вестник МГПУ. Сер. Филологическое образование. № 1(8). С. 32-42.

15 Металлурги Златоуста — во имя Победы (из воспоминаний главного инженера завода И.И. Мурзина). 2015. — Сталь. № 5. С. 6-11.

Немчинов В., Панарин С., Панарина Н. 2005. Инженер, магнезит и Победа. — Вестник Евразии. № 4. С. 72-118.

16 Никитина Л.Б. 2015. Просто жизнь. — Гуманитарные исследования. № 1(5). С. 128-131.

17 Соболев Э.Н. 2008. Социально-трудовые отношения в России: история, современное состояние, перспективы. М.: ИЭ РАН. 280 с.

18 Тульчинский Г.Л. 2013. Быть инженером в России... — Инновационное развитие профессионального образования. Научно-практический журнал. № 2(04). С. 105­-110.

19 Шаттенберг С. 2011. Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы. М.: РОССПЭН. 478 с.

Авторы: Исаев Дмитрий Петрович — кандидат исторических наук, доцент Института истории и международных отношений Южного федерального университета.

Трапш Николай Алексеевич — кандидат исторических наук, доцент Института истории и международных отношений Южного федерального университета.

Источник: Журнал «Власть», 2017, Том 25, № 2, С. 148-156.

Идеология для России все в большей мере становится актуальной темой дискуссий и реальной жизни. В научном сообществе наблюдается широкий разброс мнений — от критики либерального курса, необходимости изменения 13-й статьи Конституции страны до выработки идеологических обоснований развития России. За неимением внятной идеологии исследователи осторожно оперируют такими понятиями, как «образы идеологии», отмечая при этом «идеологическое двоемыслие, когда налицо одновременно и востребованность в объединяющей идеологии, и идеологический хаос в головах людей» [Волков 2016: 12-13]. В обществе сформировалась сложная ценностно-нормативная конфигурация, в которой сочетаются великодержавные идеи, религиозные постулаты с мещанскими, буржуазными ценностями (частная жизнь, семья, быт, досуг и т.п.). Судя по данным недавних опросов общественного мнения, 60% российского населения ставят личные интересы выше государственных [Российское общество... 2016: 31]. При этом у значительной части населения наметилась жизненная стратегия — переждать кризисное, неспокойное время. Впрочем, такие настроения не новы для России, где салтыково-щедринское «годить!» как выход из непнятных ситуаций не теряет актуальности. Любопытно отметить, что стремление граждан дистанцироваться от государства, «волна выжидания» поднимается в смутные времена с неясными общественными целями и перспективами.

Все эти мнения и настроения формируются в общественном сознании сред­ствами массовой информации, которые по беспрецедентным масштабам и темпам развития в нашей стране превратились в информационно-коммуникативную медиасистему. Похоже, не партии, структуры власти и управления, а медиасистема ныне определяет ценности, повестку дня, идеологию и философию развития государства и общества. Печать, телевидение, радио и электронные коммуникации оказывают существенное влияние на психоэмоциональное состояние людей, на их оценки окружающих и социальной реальности. Конечно, медиасистема не меняет, а дополняет реальность и модели поведения людей, создавая индустрию дополненной реальности. Механизм общественной психики таков, что привнесенные медиасистемой в жизнь человека латентные, локальные переживания переносятся на социальные отношения. В этом ему содействуют современные медиасистемы, основу которых составляет «журналистика мнений».

Концепция деидеологизации, а точнее сказать, «идеологического разоружения» возникла в англосаксонском мире как реакция на усиление влияния ком­мунистических идей в послевоенной Западной Европе. В те годы интеллектуальное сообщество западных стран, не утруждая себя поисками доказательных аргументов, объявило «кризис догматической системы марксизма», «конец идеологий». В манифестах антикоммунистов прочное место занял тезис о том, что «прошло время красных флагов, демонстраций, политических партий и лозунгов». Заявления «деидеологизаторов» были по сути дела лозунгом, выдви­нутым в процессе острого политико-идеологического противостояния, когда за внешне благодушной констатацией «победы внеидеологического либерализма» скрывалась «драматическая обстановка целенаправленных идейных схваток, в которых искомая деидеологизация мыслилась ее сторонниками как близкий итог борьбы с коммунистическим мировоззрением. <...> Концепции деидеологизации исторически и логически связаны с различного рода концепциями и теориями постиндустриального общества и конвергенции социализма и капитализма, причем в западноевропейской политической мысли и соци­ологии идеи о “конце идеологии” исторически предшествуют разработкам о постиндустриальном обществе» [Никандров 2015: 52; Гальцева, Роднянская 2012]. К этим концепциям и теориям примыкают и концепция информационного общества, разработки в сфере массовой коммуникации хотя бы потому, что идеологические положения, доктрины распространяются с помощью медиасистем, которые в последнее время благодаря цифровизации, широкомасштабному распространению информационно-коммуникативных техно­логий, богатой палитре изобразительно-выразительных средств, способности конструирования социальной реальности, персонализации медиапотребления стали поистине вездесущими каналами информационного и идеологического воздействия.

Прямолинейно понятая и примитивно проведенная деиделогизация вкупе с переходом на «проектный метод» управления стали следствием отношения к госуправлению как к разновидности бизнеса, а государственной идеологии — как информационно-идеологическому обеспечению бизнес-проектов. Однако при «проектном подходе» на основе либерально-конституционной идеологии главный проект, способствующий консолидации, единению многомиллионного народа, без которых невозможно развитие страны, остается нереализованным. Все отмеченные здесь неолиберальные технологии привели к социальной неустойчивости, неуверенности общества, к идеологии безответственности, отчуждения от результатов труда всех, кроме собственника, и, как результат, — к образованию в России нового класса — прекариата, которой фактически не имеет перспектив [Тощенко 2015].

Часть экспертов утверждают, что политика деидеологизации, проводимая в стране в течение более 30 лет, завершилась. И, следовательно, нет смысла говорить о нормативно-ценностном расколе общества. Единство ценностных предпочтений отмечено в послании президента РФ В.В. Путина Федеральному собранию: «граждане объединились вокруг патриотических ценностей не потому, что всем довольны, что все их устраивает. <...> Готовность работать ради России, сердечная, искренняя забота о ней — вот что лежит в основе этого объединения»[1]

Исследования показывают, что, несмотря на приверженность российской молодежи индивидуализму и самореализации в большей мере, чем у взрослого населения, расхождение систем ценностей поколений не критично, потому что система ценностей не прослеживается ни у тех, ни у других. «Особость пути» в [1] интерпретациях молодежи очень похожа на потерю всякого пути вообще. Ни на Запад, ни на Восток, ни назад, ни вперед, а в головах — эклектика из наскоро выученных исторических уроков... Среди российских 18—30-летних встречаются приверженцы самых разных точек зрения на идеальное социальное устройство. Более того, одни и те же респонденты дают взаимоисключающие ответы (например, хороша и демократия, и сильная рука) [1]

Как известно, ценности неизбежно связаны с идеологиями и, более того, идео­логиями предопределяются. Любовь к родине, объединение вокруг патриотических ценностей — это чувство, но не идеология, понимаемая как система ценностей, взглядов и убеждений, которыми руководствуется и которые разделяет личность, выражая таким образом свое отношение к событиям, фактам и явлениям социальной реальности. Разумеется, речь не идет о «единственно верной идеологии» или установлении единых норм и правил организации жизни и обще­ства только путем системы законодательства. Регуляторами жизни общества не в меньшей степени, чем законы, выступают мораль, нравственность, культурные и коммуникативные коды, в основе которых также заложены идеологические положения.

Разработкой идеологии занимаются и предъявляют ее народу, избирателям, как правило, партии, структуры власти и управления, эксперты, т.е. те, кого принято называть интеллектуальной элитой общества. Пожалуй, самая важная задача элиты — сформулировать цели и задачи, стратегии развития, основопо­лагающие принципы жизни и деятельности общества и государства. Если же она отказывается или неспособна выполнить свое гражданское предназначение, то она обрекает государство на движение «без руля и без ветрил», которое, в конечном счете, может привести либо к утрате государственности, либо к народному бунту, который в России, как известно, «бессмысленный, кровавый и беспощадный».

Выступая на пленарном заседании «Философия международного развития для нового мира» в рамках XIII заседания международного дискуссионного клуба «Валдай» президент России В.В. Путин признал, что «элиты словно не замечают углубляющегося расслоения в обществе и размывания среднего класса и при этом насаждают идеологические модели, которые, на мой взгляд, разрушают культурную, национальную идентичность»[2], [3]. Единение народа в значительной степени создается с помощью регуляторов «мягкой силы», которая, благодаря своей гибкости и вездесущности, мощнее скрепляет общество, чем «жесткая сила» структур власти и управления, законов, любых видов принуждения и насилия.

Беспрецедентное влияние медиасистем на повседневную жизнь, изобилие информации, как никогда ранее, стало барьером на пути осмысления собственного «Я», траекторий личной судьбы, всех аспектов того, что принято называть стилем жизни, ее содержанием и наполнением смыслами. Человеку всегда было свойственно стараться понять мир, в котором он живет и творит, понять, зачем он живет и что ожидает его в будущем. Эти вечные вопросы двигали историю, оплодотворяли ее мыслью, знаниями. До возникновения понятия «идеология» ее предназначение выполняли мифология и теология. В задачу данной статьи не входит установление этапов развития научного учения об идеологии, которое на разных этапах трактовали как «искаженное сознание», «науку об общественных идеях», как «основу для разумного обустройства общества», «теоретический фундамент политической и экономической жизни» и др.

При этом важно отметить, что основные идеологические концепции, равно как и теории коммуникации, создавались в периоды господства, доминирования линейных СМИ, когда поиски смысла происходили в условиях экстраординарных событий, усеченных ценностей и дефицита. Современные жизненные ценности, обусловленные порождением смысла, направляют личность не к чему-то абстрактному, обезличенному, а к открытости миру, ориентированности на пер­сональное саморазвитие, на сохранение семейных ценностей, социальных, дружеских контактов и т.п. Мотивация совершения поступков, принятия решений, система ценностей — все эти качества личности не являются чем-то врожденным, а стимулируются и развиваются, активизируются «взаимодействием с другими людьми, идеями, произведениями искусства, природой. И, конечно, с голосом собственной совести... благодаря диалогическому взаимообмену с другим возникает нечто новое — например, открываются новые способности, становятся лично значимыми новые ценности» [Лэнгле, Уколова, Шумский 2014].

Современная социокультурная ситуация обусловлена новым для нашей страны вектором, а именно проблемой самодетерминации личности, вынужденной самостоятельно делать свой выбор. Вопрос о самоопределении личности выдвигается в разряд основополагающих. В условиях множества источников информации и ширящегося блоггерского движения размываются границы традиционной модели «меньшинства — большинства». Да и само общество, как отмечают аналитики, являет собой не единый монолит, а «сложный конгломерат “меньшинств” — профессиональных, региональных, социальных и прочее. переплетение меньшинств прочнее, жизнеспособнее единого большинства»[4]. В сетевом обществе меняется не только структура коммуникаций, но и содержательная направленность информации, коммуникативные стратегии, происходит ориентация не на целостную аудиторию, а на коммуникативные сообщества [Дугин 2012].

Таким образом, изменение моделей телепотребления выдвигает необходимость пересмотра прежних концепций о природе и функции медиа. В начальный период политики гласности, во второй половине 1980-х гг., когда со многих тем были сняты запреты, было объявлено о деидеологизации России, открыты шлюзы информации и предоставлена возможность высказываться, далеко не все слои общества смогли воспользоваться свободой выражения мнений [Дугин 2005; Дугин 2015].

В качестве образца для деидеологизации российского государства периода перестройки, которая преследовала цели разрушения исторической памяти населения, была использована модель западного общества, которое никогда не обходилось без идеологических концепций. По мнению А.А. Зиновьева, «западное общество считается неидеологическим. Существование особой западной идеологии отрицается. Но на самом деле — это одна из идей западной идеологии. <...> Идеология спрятана, растворена, рассеяна во всем том, что предназначено для менталитета людей, — в литературных произведениях, фильмах, специальных книгах, научно-популярных и научно-фантастических сочинениях, газетных и журнальных статьях, рекламе и т.д. Она слита с внеидеологическими феноменами настолько, что вторые просто немыслимы без нее. Это делает ее неуязвимой для критики. Она везде и во всем, и потому кажется, будто ее вообще нет. Люди там даже не замечают, что с рождения до смерти постоянно находятся в поле действия идеологии. Они потребляют ее вместе со всем тем, что они потребляют для своего ментального питания. Делают они это без всякого усилия, без принуждения, свободно, без сборищ» [Зиновьев 1996: 311-313].

Если сравнить отмеченные функции, формы и методы распространения идео­логии, то нетрудно заметить много общего с природой, функциями и характером распространения медиасистем, в частности — вездесущего телевидения.

Драматургически организованные события на телеэкране способны создать атмосферу в обществе даже более впечатляющую, чем в реальности. Отмеченная особенность телевизионного воздействия на зрителя основана на теоретическом положении о коммуникативных процессах, посредством которых неоспоримые и кажущиеся естественными способы интерпретации мира становятся идеологиями. Впоследствии они закрепляются в массовом сознании посредством дискурса. Идеологическая борьба в лингвистическом понимании — это «борьба за захват языка» [Гриффин 2015: 474, 480]. Психологами доказано, что сущность человека проявляется не только в мышлении, а в умении вести диалог с другими при условии интуитивного чувствования своего «собственного Я», возникающего задолго до того, как принято решение [Лэнгле, Уколова, Шумский 2014: 291].

Отмеченные здесь психологические особенности коммуникации позволяют выдвинуть гипотезу о трансформации идеологии, понимаемой как совокупность идей для внедрения в массовое сознание, в различных моделях взаимодействия власти и общества. Так, например, с переходом на коммерческие модели телевещания актуализируется теория «повестки дня», авторами которой являются М. Маккомбс и Д. Шоу (M. McCombs & D. Shaw). Согласно их концепции, повестка дня, которая определяет данную теорию, является по сути дела бизнес-планом [Гриффин 2015: 514]. Влияние бизнеса на процессы коммуникации породило целую отрасль медиаизмерения и коммуникативные стратегии, взаимосвязанные с экономикой. При разработке коммуникативных стратегий медиа необходимо учитывать, что в мире действуют два типа экономических институтов: экстрактивные и инклюзивные. Если первые позво­ляют властным структурам управлять экономикой для личной выгоды и даже «подстраивать экономику под себя», то инклюзивные создают условия, при которых многие члены общества могут быть вовлечены в экономические про­цессы с выгодой для каждого, способствуют росту благосостояния общества в целом. С учетом того, что экономика будущего основана не только на экономике знаний, но и на совокупности жизненных ценностей как основе формирования и распространения идеологии, экономика инклюзивного типа заин­тересована в реальном вовлечении массового населения в информационно-коммуникативные процессы.

Результатом отторжения населения от рычагов социального управления стало «расщепление» общества, утрата социального статуса многими социальными слоями (прежде всего, интеллигенцией) и, как следствие, утрата всей совокупности коммуникативных связей, в рамках которых только и возможны рефлексия, креативность и даже обыденный здравый смысл.

Как известно, люди оказываются приверженцами той или иной идеологии в той мере, в какой идеологии отображают и преображают реальность. Коль скоро идеологические постулаты выражаются при помощи лингвистических средств, то идеология предстает как виртуальная реальность, выраженная посредством языка и мысли, доступная и понятная людям. Выходит, что мера осознания идеологии адекватна мере понимания людьми реальности. Например, воздействие телевидения имеет глобальный характер, однако индивидуализация восприятия телепрограмм оказывается спонтанной. Политика превращается в борьбу за смыслы и преимущественное право выражать смысловые идеологемы, формировать вокруг них общественное мнение. Таков механизм превращения языка в средство коммуникации, при помощи которого создается мир политики, возникают, поддерживаются или разрушаются социально-политические отношения в обществе.

Прежде общество держалось на традициях, обычаях, религии, которые содействовали его сплоченности и устойчивости. Раскол холистической картины мира, ее фрагментация начались, как известно, с выдвижения идеологических проектов по изменению человека.

Однако не надо строить иллюзий, связанных с возможностью переделки человека и его изменения с помощью идеологии и средств массовой информации. Можно говорить о том, что прочитанная статья, просмотренное кинопроизведение или телевизионная передача могут лишь напомнить зрителю о его уровне, нравственной высоте или падении, но не переделать его духовные и ценностные ориентации.

Идеологическое воздействие усиливается при помощи процессов медиатизации, пронизывающих всю систему общественных отношений. Более того, информационно-коммуникативная медиасистема выступает в качестве мощного самостоятельного института идеологического воздействия на общество. По мере возрастания тенденции к виртуализации и индивидуализации потребления информации благодаря информационным технологиям идеологическое влияние органично дополняет деятельность новых и традиционных медиа. Информационная насыщенность визуализированного телевизионного формата оказывается важнее рациональных, логических доводов и аргументов распространения идей. Несмотря на распространение новых медиа, телевидение остается тотальным механизмом всеобъемлющего внушающего воздействия.

Политическое участие населения в делах государства и общества благо­даря информационным технологиям и новым медиа приобретает личностно-мотивированный характер. К объединению в коммуникативные сообщества приводит не идея, а интересы, что неизбежно сказывается на фрагментации собственно идеологии. Правящие структуры превратили государство в механизм удовлетворения личных интересов, и во многом формализованный диалог власти и общества «стал терять значение интегратора общественной жизни, вводя формирующееся массовое общество в состояние ценностной растерянности» [Гриффин 2015: 180].

Если навязывать идеологию, положения которой не представляются самоценными для народа, то рано или поздно реформы будут обречены на провал вследствие того, что они не поддержаны обществом. Еще великий гуманист А. Чехов утверждал, что для того, чтобы реформы в России «пошли», «народ должен этого хотеть». (В начале объявленной гласности была отменена цензура и появилась возможность открыто выражать свое мнение, что было самоценностью для населения страны.)

Ситуация экономико-финансовой турбулентности, определенная в социологии как «социальная травма», обусловленная утратой идентичности, смыслового ядра, основ и стержня личности, способствовала индивидуализированному потреблению информации. А появление гаджетов, информационных технологий превратило медиаплатформы в поиск псевдосмыслов. Если раньше власть была тайной (по М.Е. Салтыкову-Щедрину), то в условиях мультимедийности власть тем успешнее, чем активнее она создает иллюзию прозрачности, открытости (прямые линии, круглые столы, краудсорсинговые технологии и т.п.).

Стремление к смыслу, к поиску и исполнению своего предназначения в жизни — вот, пожалуй, одна из фундаментальных характеристик человеческой природы, становления и развития личности. Если видны перспективы, освященные смыслом, то даже самые тяжелые условия становятся преодолимыми. Показывать возможности и перспективы преодоления неизбежных трудностей, обретения смысла — одна из главных функций отечественных медиасистем и идеологии. Роль медиа в обществе заключается не столько в отображении фактов реальной жизни или имеющегося консенсуса, а в производстве согласия, регулировании интересов населения, структур власти и управления. Однако практика телевидения пока не дает оснований для превращения этого мощного канала коммуникации в экспериментальную лабораторию по выработке идеологического консенсуса российского общества.

В условиях, когда структуры власти и медиасистемы не могут дать внятную идеологию, в стране начинают создаваться общественные движения и дискуссионные клубы, способные генерировать инициативы, направленные на развитие государства по оптимистическому сценарию на основе идеологии консолидации общества. Одним из примеров подобных инициатив можно назвать общественное движение «Эл Иитэ», действующее в Республике Саха (Якутия). В своих программных документах Эл Иитэ предполагает объединение существующей и воспитание новых интеллектуальных элит, ориентированных на понимание государственного, цивилизационного, идеологического и политического хода исторического развития единой российской общности, объединяющей множественные национальные культуры. Примечательно, что под элитарностью понимается высшая степень патриотизма, эффективная работа во благо родного края и великой страны.

Как отмечается в документах Эл Иитэ [5], «нацию определяет общая идея. Президент РФ В.В. Путин справедливо считает, что национальная идея должна быть основана на патриотизме... Свобода дает развитие гражданской инициативе, отказу от привычки во всем полагаться на государство. Гражданская инициатива, в свою очередь, дает развитие самому государству. В идеале народ и государство должны действовать заодно. Приходит время быть вовлеченным в написание истории. Истории своего рода, республики, страны, мира. <...> Статья 13 Конституции РФ декларирует, что “никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной”. Однако у каждого жителя страны есть своя энергия убеждения, объединив которые, мы можем сделать реальные шаги к формированию и достижению идеалов общества».

Для разработки и продвижения идеологии консолидации общества с опорой на преемственность, традиции, национальную культуру потребуется серьезная аналитическая работа и существенное изменение коммуникативных стратегий средств массовой информации и моделей коммуникации власти и общества.

Список литературы:

1 Волков Ю.Г. 2016. Образы идеологии в современной России. М.: КноРус. 208 с.

2 Гальцева Р, Роднянская И. 2012. Summa ideologiae: Торжество «ложного сознания» в новейшие времена. Критико-аналитическое обозрение западной мысли в свете мировых событий. М.: Посев. 128 с.

3 Гриффин Э. 2015. Коммуникация: теории и практики (пер. с англ.). Х.: Изд-во «Гуманитарный Центр», Науменко А.А. 688 с.

4 Дугин Е.Я. 2005. Создание смыслов в электронную эру (Методология и техника новых знаний и образов в массовой коммуникации и PR). М. 294 с.

5 Дугин Е.Я. 2012. Коммуникативная стратегия телевидения в условиях формирования «коммуникативных сообществ». — История отечественного телевидения: Взгляд исследователей и практиков: учебное пособие (под ред. Г.А. Шевелева). М.: Аспект Пресс. С. 57-60.

6 Дугин Е.Я. 2015. Краудсорсинговые технологии в политике и журналистике. — Развитие науки и образования в современном мире: сборник научных трудов по материалам международной конференции 31 марта 2015 г. В 6 ч. М.: АР-Консалт. Ч. I.

7 Зиновьев А.А. 1996. Посткоммунистическая Россия. М.: Республика. 367 с.

8 Лэнгле А., Уколова Е.М., Шумский В.Б. 2014. Современный экзистенциальный анализ: история, теория, практика, исследования. М.: Логос. 556 с.

9 Никандров А.В. 2015. «Идеологические споры» в политике: концепция «секулярной религии» Раймона Арона в идейном противостоянии интеллектуалов. — Вопросы философии. № 7. С. 49-61.

Российское общество весной 2016 года: тревоги и надежды. 2016. М.: ИС РАН. 32 с.

10 Тощенко Ж.Т. 2015. Прекариат — новый социальный класс. — Социс. Социологические исследования. № 6. С. 3-12.

Примечание:

1 Послание Президента РФ Федеральному собранию от 01.12.2016 — Парламентская газета. 2016. 2-8 дек.

2 Филина О. Размытое поколение. — Огонек. 2016. № 45, 14 нояб. С. 20.

3 Gazeta.ru/politics/2016/10/27- a -10283183.shtml

4 Левинсон А. Общество видит себя только как «большинство». — Ведомости. 12.04.2016.

5 Название «Эл Иитэ» означает в широком понимании сообщество, где эл — это государство, страна, народ, религия; ии — обод, собирание, иит — воспитывать, заряжать.

Автор: Дугин Евгений Яковлевич — доктор социологических наук, профессор; заведующий кафедрой телевизионной журналистики Академии медиаиндустрии.

Источник: Журнал «Власть», 2017, Том 25, № 3, С. 106-113.