Людям о Людях Выпуск от 04.03.05

Истории людей ( http://peoples.ru/ )
Андрей Еременко (http://www.peoples.ru/military/commander/andrey_eremenko/interview1.shtml)
В 50 лет отец начал писать стихи http://www.rg.ru/2005/02/25/eremenko.html

Нина Ивановна Еременко, в девичестве Гриб, родила полководцу троих детей. В доме
у младшей дочери - Татьяны - все напоминает о герое Сталинградской битвы. В шкафу
его дневники, которые, несмотря на запреты контрразведки, Андрей Иванович вел
и во время войны. В толстых пожелтевших от времени тетрадях день за днем описаны
все сражения, в которых принимал участие маршал Советского Союза А.И. Еременко.
Впрочем, непосредственным участником тех событий была и Нина Ивановна. Всю войну
она была рядом с ним с фельдшерским
чемоданчиком в руках.

+- Нина Ивановна, как для вас началась война?

Нина Еременко: В день начала войны я окончила Минское военно-фельдшерское училище.
В шестнадцать лет я уже стала лейтенантом. Вскоре нам с мамой пришлось эвакуироваться.
Ехали на машинах. Несмотря на бомбежки, до Смоленска добрались благополучно.
Потом налетела немецкая авиация, все, в том числе и моя мама, погибли. Как я
выскочила - не знаю. Побежала куда-то в лес. На поляне увидела раненых советских
бойцов, лежавших прямо на земле. Они не могли самостоятельно передвигаться и
были обречены на мучительную смерть.
Я выскочила на дорогу, с трудом остановила машину, уговорила забрать раненых.
Их было много, а нас трое - два шофера и я - худенькая девочка. Мы, обессилевшие,
грузили их как дрова. По дороге в Москву я оказывала им первую помощь. Наконец
мы приехали в госпиталь при Тимирязевской академии. Меня сразу поставили к операционному
столу - раненых было много, а медработников не хватало. Моих бойцов разместили
в трех палатах хирургического отделения. Когда мы их выходили, о
 ни ходатайствовали о присвоении мне высокой награды. Помню, как я поехала в
Кремль, где Михаил Иванович Калинин вручил мне орден Красной Звезды. Я была первой
из женщин-фельдшеров, кто получил этот орден.

+ - А где вы познакомились с Андреем Ивановичем Еременко?

Нина Еременко: Я так и осталась работать в госпитале при Тимирязевской академии.
Вскоре Андрей Иванович был ранен, но лечиться не стал - 28 дней он командовал
лежа. Когда ему стало совсем плохо, его привезли к нам в госпиталь. Мне было
сказано: "Иди, готовь операционный стол, привезли генерал-полковника Еременко".
Когда его занесли на носилках, я на него посмотрела. Никогда не забуду, какой
он был жалкий, какой измученный. И мне, не знаю почему, вдруг так захотелось
его поцеловать! Он - известный генерал, ему
сорок девять, я - семнадцатилетняя девушка, лейтенант медицинской службы. Я прижалась
к нему и... поцеловала, а он вдруг открыл глаза. После этого его отвезли в операционную.
Там решалась его судьба - ему хотели ампутировать ногу. Даже знаменитый врач
Бурденко настаивал на этом. Но ногу Андрею Ивановичу удалось отстоять. На нее
наложили гипс, а меня посадили с ним - следить за температурой. Я держала градусник
у него под мышкой, обрабатывала ему рану. 

У меня был еще один важный больной - лежащий в соседней палате Константин Константинович
Рокоссовский. Когда я узнала, что эти двое военачальников - мои пациенты, я очень
гордилась, что мне оказали такое доверие. Как я за ними ухаживала! В любви объяснялись
и один и другой, потому что я была очень внимательной, заботливой. Но, конечно,
больше внимания я все равно уделяла Еременко. Когда я впервые его увидела, то
поняла, что должна сделать все, чтобы этого человека поставить на ноги. Я не
отходила от него ни
на шаг. Постепенно наши отношения становились все более доверительными. Часто
по вечерам я читала ему газеты, стихи Тараса Шевченко. Кстати, это он особенно
ценил - я ведь читала их на украинском языке. Тогда же Андрей Иванович рассказал
мне, что перед войной его семья жила в Вильнюсе. Его перевели на Дальний Восток,
но он не успел забрать родных к себе. Жена и сын попали в оккупацию и скорее
всего погибли. 

Еременко провел в госпитале несколько месяцев, потом засобирался на войну. Главный
врач отказывался его выписывать. Тот настоял на своем, обещал, что будет выполнять
все указания. И главврач сказал: "Хорошо, но тогда с вами поедет Нина Гриб",
и прикомандировал меня на Сталинградский фронт. Всю войну мы прошли вместе. Я
видела, как все эти годы он работал. На фронте постоянно бывал в войсках, на
передовой, все это несмотря на раны. Он не спал по нескольку дней. Его единственной
мечтой было выспаться как следует.
И я всегда была рядом с ним со своим фельдшерским чемоданчиком. 

+- А любовь началась уже на фронте?

Нина Еременко: Я влюбилась, по-моему, еще тогда, когда поцеловала его раненого,
беззащитного. А он...

Как-то раз я сопровождала раненых до полевого госпиталя. Весь обоз ушел под лед.
Меня спасли, но я повредила ногу и была доставлена в тот самый госпиталь. А Еременко
сказали, что все погибли. Он не мог в это поверить и отправил своего порученца
разыскать меня во что бы то ни стало. Когда меня нашли и привезли в штаб, Еременко
приказал, чтобы меня поселили в его землянке на свободной кровати. С тех пор
мы больше не разлучались. В любви ни я ему не объяснялась, ни он мне, но это
была любовь, которая длилась 35
лет. 

+- Когда Андрей Иванович сделал вам предложение? 

Нина Еременко: Он мне не делал предложения. Таким был человеком - строгим, немногословным.
После войны я поступила на третий курс мединститута. Как-то раз вернулась домой
после учебы, вижу, что стол накрыт, какие-то незнакомые люди сидят. Еременко
увидел меня и говорит: "Нина, иди сюда. Будем с тобой расписываться". Потом гуляли
свадьбу. Интересно, что в особняке, в котором мы тогда жили и, соответственно,
расписывались, теперь ЗАГС. 

+- Где вы закончили войну?

Нина Еременко: Войну мы закончили в Чехословакии. Андрей Иванович хотел, чтобы
к приезду в Москву я была самой красивой, поэтому ко мне вызвали чешских портних.
Им заказали два наряда. Один вечерний, а один простой, но очень элегантный. 

Когда был Парад Победы, на Красную площадь мы приехали вместе. Я была в новом
чешском костюме. Андрей Иванович поздоровался со сводным полком своего 4-го Украинского
фронта и через всю Красную площадь повел меня за руку на трибуну "А". Все, конечно,
обратили на это внимание. Оставляя меня на трибуне, он сказал: "Стой здесь, когда
парад закончится, я за тобой приду". К концу парада пошел дождь, а у меня ни
плаща, ни зонта, чешский костюм намок и начал съеживаться. Парад закончился,
а за мной никто не приходит.
Я стою под дождем и жду, костюм становится все меньше. Слава богу, встретила
начальника политуправления фронта, он отвез меня в гостиницу. Потом выяснилось,
что всех командующих Сталин пригласил к себе. А костюм тот пришлось выбросить.

+- Но остался же еще вечерний наряд.

Нина Еременко: Да. На прием для участников парада я надела это вечернее платье.
Оно было очень красивое - из бархата, с кружевами. И оказалась одна в таком нарядном
виде - у кого тогда могли быть вечерние платья? 

+- А как вы жили после войны?

Нина Еременко: После войны Андрей Иванович был назначен командующим Западно-Сибирским
военным округом. Его штаб находился в Новосибирске. Мы довольно часто приезжали
в Москву, а своей квартиры у нас не было, все время останавливались в гостинице.
Я переживала, но Андрею Ивановичу об этом не говорила, ведь Еременко никогда
ничего не просил. Он говорил: "Я ничего ни у кого просить не буду. Если я заслужил,
то мне должны дать. Если нет, то нет".

Как-то в конце сороковых годов мы приехали на сессию Верховного Совета, и я решила
попросить у Хрущева, который был первым секретарем московского горкома, квартиру.


Дело в том, что Хрущев был членом военного совета на фронте у Еременко и у них
были хорошие отношения. На других фронтах представители Ставки были грозой многих
командиров. А Хрущев, когда приехал, сразу сказал мужу: "Андрей Иванович, я человек
штатский, в военных делах плохо разбираюсь. Что ты считаешь нужным, то и делай,
я тебе мешать не буду." И он, Еременко, не мешал, наоборот, поддерживал. Мы с
Никитой Сергеевичем были в прекрасных отношениях. Я часто бывала на КП фронта
- ждала Еременко, целыми днями
пропадавшего где-то на передовой. В его отсутствие всех лечила, в том числе и
Хрущева. То насморк, то ушиб. Он мне говорил: "Нина, после войны, когда приедешь
в Киев, на поезде ли, на самолете ли, твой путь будет выстлан ковровой дорожкой".


Так вот Андрей Иванович пошел на сессию, а я позвонила Хрущеву. Он обрадовался,
велел мне немедленно к нему приехать. Я поехала в Кремль. Провели меня к нему
в кабинет, он встал мне навстречу, раскинул руки, обнял меня, и я расплакалась.
Хрущев говорит: "Ну вот! На фронте таким храбрым бойцом была, а теперь плачешь!"
И я стала рассказывать, что своего угла у нас нет, вообще ничего своего нет.
Уже трое детей, а мы все кочуем по гостиницам да по гарнизонам. На фронте и то
лучше жилось. Никита Сергеевич обещал
подумать и усадил меня чай пить. На следующий день утром нам звонят: "Нина Ивановна,
собирайтесь, мы сейчас подъедем, покажем вам квартиру". А я ведь и не знаю, как
мужу признаться, что я за его спиной у Хрущева квартиру просила. Андрей Иванович
спрашивает, кто звонил. Я отвечаю, что звонили от Хрущева. Он: "А что им надо?"
"Хотят нам квартиру показать". О том, почему нам дали квартиру, я ему так и не
рассказала. 

Мы всегда были вместе. Как-то раз я сопровождала мужа на сессию в элегантном
костюме, в шляпке - все по европейской моде, а потом его вызвал Жуков: "Андрей
Иванович, зачем такую красавицу на сессию привел?" 

Помню, как праздновали 70-летие Сталина. Он пригласил и нас с Андреем Ивановичем.
Но посадили нас на разных концах стола. Муж сидел ближе к Сталину, рядом с Молотовым,
я - рядом с Микояном. И вдруг вижу, что Молотов наливает Еременко коньяк. А ему
крепкие алкогольные напитки из-за ранения категорически запрещены. Я говорю громко:
"Андрею Ивановичу коньяк пить нельзя". Все молчат. Что делать? Я набралась смелости,
встала, подошла к Еременко, взяла его рюмку и - к Сталину: "Иосиф Виссарионович,
за ваше здоровье!"
Выпила большую рюмку до дна. А коньяк я впервые в жизни пила. Сразу опьянела,
мне уже море по колено. Я расхрабрилась, обняла Сталина, поцеловала и села на
свое место. Тогда Иосиф Виссарионович повернулся к мужу: "Товарищ Еременко, где
такую девушку нашел?" Тот поднялся, отвечает: "Товарищ Сталин, я же армиями,
фронтами командовал, выбор был хороший". 

+- Известно, что Еременко - единственный командующий, которого Сталин навещал
в госпитале. 

Нина Еременко: Это произошло еще до нашего знакомства в конце января 1942 года.
Как раз завершались сражения Московского контрнаступления, в котором Брянский
фронт под командованием Андрея Ивановича принимал активное участие. Осколком
ему раздробило кости голени на правой ноге. Самолет, который должен был доставить
раненого командующего, упал. И командующий, и пилот остались живы, но удар о
землю был таким сильным, что Андрей Иванович надолго потерял сознание. Сталину
поначалу доложили, что Еременко погиб.
На самом деле его доставили в госпиталь, который располагался в Москве на Арбате.
Как-то вечером открывается дверь и в палату больного входят Сталин, Молотов и
Берия. Сталин подошел к кровати, приложил руку ко лбу Андрея Ивановича. Видимо,
рука у Сталина была прохладная, и, ощутив холод, Еременко приоткрыл глаза и попытался
сказать: "Сталин?" "Лежите, лежите, товарищ Еременко". Сталин фамилию Еременко
произносил почему-то с ударением на предпоследний слог. Когда Сталин ушел
 , Андрей Иванович снова приоткрыл глаза и почти шепотом переспросил: "Здесь
действительно был Сталин?" Видимо, он подумал, что это ему привиделось. 

Татьяна Еременко: Интересно, что единственный раз, когда Сталин выехал на фронт,
он приезжал именно к отцу. Папе показалось тогда, что этот приезд был как бы
извинением Верховного главнокомандующего за то, что Еременко не был должным образом
награжден за Сталинград. Они разговаривали несколько часов. В дневниках отца
подробно описана эта встреча. Во время разговора Сталину сообщили, что советские
войска взяли Белгород и Орел. Верховный спросил у папы: "Андрей Иванович, а что,
если мы салютом отблагодарим наших
солдат?" Отец ответил: "Да, вы нашли великолепную форму благодарности войскам".
С этого дня победы наших войск отмечались салютами.

А как-то раз Иосиф Виссарионович проявил об отце небывалую заботу. Мама рассказывала,
что папины раны от перенапряжения к концу Сталинградской битвы снова стали болеть
и воспаляться. Он едва держался на ногах, и Сталин отправил его поправить здоровье
на свою дачу в Цхалтубо, где были целебные источники. С ним поехала и мама. Они
пробыли там почти два месяца, и это здорово помогло отцу, да и маме удалось подлечиться
после ранения. 

В самом начале поездки отец попросил маму, чтобы она принесла ему все подшивки
газет. Он читал все материалы о Сталинградской битве, хотел узнать, как все это
выглядело со стороны. Когда он прочитал все, что было написано о нем и его войсках,
когда понял, что это был переломный момент в войне, в котором есть и его заслуга,
у него начался колоссальный психологический подъем. Мама говорила, что его невозможно
было узнать, он помолодел, был похож на двадцатилетнего мальчишку. Он заговорил
стихами, в пятьдесят
лет впервые в жизни написал поэму на 140 страниц. Это были записки о Сталинграде
в стихах:

"Еще стоит перед глазами

Огнем объятый Сталинград,

Еще идут на бой с врагами

Наш офицер и наш солдат.

Еще горят в огне эрэсов, 

В огне прославленных "катюш"

Тела отъявленных эсэсов

За грех своих преступных душ.

Еще бегут звериным стадом

К себе на запад пруссаки,

Похоронив под Сталинградом

Свои отборные полки."

+- А вы не собираетесь опубликовать эту поэму к шестидесятилетию Победы?

Татьяна Еременко: Я не знаю, имею ли я моральное право ее публиковать. Отец не
хотел этого, наверное, боялся, что его не поймут. В этих стихах выплеснулась
его душа, когда читаешь их, мурашки бегут по телу. Но он понимал, что эту поэму
будут судить не как воспоминания полководца, а как стихи. А ведь он не был поэтом,
и форма, скорее всего, уступает содержанию. Кстати, это был первый и последний
раз. Больше он никогда не писал стихов. Только Сталинград, который он считал
делом своей жизни, мог вдохновить его
на это: 

"И вот моя готова повесть,

Не жду награды никакой,

Я только успокоил совесть,

Я только долг исполнил свой."

- А как вас воспитывали?

Татьяна Еременко: Отец был очень строгим. Он относился к детям как к солдатам
- дисциплина во всем. Он меня очень любил, но контролировал постоянно. С мальчиками
встречаться не давал. Если мне кто-то звонил, он снимал трубку, а потом устраивал
допрос с пристрастием: кто это, откуда я его знаю. Краситься мне было запрещено.
Если, когда я готовила отцу еду, у меня были накрашены ногти, он не ел. Маме
было легче - она вообще никогда не пользовалась косметикой. Мама всегда была
яркой, красивой, хорошо одевалась.
Меня же воспитывали в строгости. Из одежды у меня была школьная форма, одно выходное
платье и домашний халатик. На зиму - синтетическая шубка. И все.

+- Чем ваш отец любил заниматься в свободное время?

Татьяна Еременко: Он был очень веселым, общительным человеком. К нам часто приходили
гости. Мама ужасно уставала от этого. Да и я тоже. Отец сажал меня за общий стол,
давал мне слово, мне приходилось произносить тост. Это было ужасно. 

Большим увлечением отца была охота. С боевыми товарищами они нередко собирались
пострелять кабанчиков или уток. У нас на даче повсюду висели какие-то рога, клыки,
чучела. Мама вспоминала, что отец стрелял очень метко и иногда за одну охоту
до сотни уток набивал. Правда, все это в основном раздавалось лесникам, егерям.
Один раз и я была с отцом на утиной охоте. Мы сидели часами в бочке, ждали, когда
пролетят утки. Это был кошмар! 

Еще отец любил рыбалку, бильярд. В шахматы играл очень хорошо, обыграть его было
невозможно. Он и меня научил в них играть так, что я выигрывала какие-то детские
чемпионаты. Папа никогда не подсказывал мне правильный ход. Я могла часами сидеть
над доской, но он не говорил ни слова. И только когда я делала ход, он мог сказать,
что, к примеру, можно было походить более удачно. Сам он, конечно, был отличным
шахматистом, любил разгадывать шахматные задачи. Не раз сражался на равных с
нашим знаменитым гроссмейстером
Смысловым и даже выигрывал у него. 

Он постоянно чему-то учился. Интересно, что даже лежа в госпитале, он учил английский
язык. К нему для этого приходила преподавательница. Он говорил маме: "Хотя сейчас
мы воюем с немцами, знать английский язык надо".

Вообще же у него было мало свободного времени. Утром он уезжал на работу, потом
приезжал, обедал, ехал на дачу и писал. Моя спальня располагалась над отцовским
кабинетом, и когда я приезжала, видела, что свет горит до утра. 

Отец хотел, чтобы я продолжала его дела. Но я пошла своим путем, выучилась на
экономиста. Однако его желание было пророческим - теперь я занимаюсь его трудами.
Готовлю к переизданию его книги. Хочу опубликовать их в первоначальном виде.
У меня была мысль опубликовать и его военные дневники, но я никак не могу решиться.

+- А в детстве вы понимали, что живете в необычной семье?

Татьяна Еременко: Я - нет. Он был отец как отец. Я ничего не понимала в его делах.
Не осознавала значения войны, Победы. Правда, должна признаться, что позднее
- в школе - мне мешала моя фамилия. Людей это не притягивало, скорее наоборот.
Я всегда была белой вороной. Да и в университете - пока не знали, чья я дочь,
все было нормально, но как только узнавали - отстранялись. Зато это закалило
мой характер.

Ваш Alex