С
пузатого стакана, приятно холодящего ладонь – виски цвета горелого меда, тихое
звяканье тающих кусочков льда о бортики. Ты в костюме, галстук слегка ослаблен –
не так, однако ж, чтобы выдать в тебе анархиста.
Виски
немного вяжет язык. Ты погружаешься в приятную теплоту. Смотришь по сторонам,
отмечая массу красивых девушек. У тебя есть, что им сказать, и сегодня ты уверен
в своем обаянии абсолютно. Нет робости первой фразы – речь льется непринужденно
и споро, ты остришь, вытягивая края губ в усталую улыбку. Ты живешь публичной
жизнью. Ты узнаваемая фигура – на вечеринках, коктейль-пати, презентациях,
премьерах ты начинаешь узнавать своих – не зная их имени, занятий, характера, ты
все равно слегка киваешь, встречаясь с ними взглядом, а то и обмениваешься
парой-тройкой фраз – да, в этот раз скучновато, посмотрим, что дальше будет,
смотри – этот, как его (двухсекундное замешательство со сморщенным лбом), Пельш
пошел.
А
утром ты просыпаешься на неразложенном диване, в трусах, рубашке и носках.
Смятые брюки валяются на полу, рядом – полная окурков пепельница. Пиджак
калекой-инвалидом криво висит на стуле. Ты с ужасом смотришь на часы – через
полчаса нужно быть на работе. Моментально приводишь себя в порядок – визин в
глаза, бритье, скраб, фен, забрасываешь внутрь шипящий пузырьками стакан
Алка-Зельцера.
Вечером,
на другой презентации, ты позволяешь себе еще один стаканчик виски – просто
чтобы ушло давящее похмелье. Ведь в этот раз ты контролируешь себя. Так как
вчера не получится, максимум две выпивки. Ну, три…
На
следующий день (Алка-Зельцер, визин, кока-кола) ты мучаешься вечной проблемой –
когда же наступает тот момент, когда ты теряешь контроль и хлещешь, хлещешь,
хлещешь. Ты доживаешь до вечера, приезжаешь домой, падаешь на диван, под два
одеяла, и похмельно дрожишь.
Единственное,
что тебя успокаивает – ты не алкоголик. Ты не опохмеляешься, алкоголь не мешает
твоей работе, ты удачен.
До
поры до времени.
В
пятницу, если ты никуда не приглашен, ты покупаешь бутылку джина, 0,7, и идешь
домой, и решаешь – выпью пару стопок, чтобы расслабиться, пусть стоит в
холодильнике, это будет так по-благородному, так киношно – усталый герой
булькает в стакан на два пальца и гремит шариками льда в холодильнике.
Ты
врешь себе. В субботу, когда ноет шея – ты спал в кресле, когда мозги стянуты
изолентой, выстланной изнутри колючками, ты видишь валяющуюся на полу тару – к
джину добавился «Коньяк Московский», ха-ха, опять выбегал в ларек, рыча в
продавщицу – девушка, мсквского пжалста.
Потом
ты начинаешь похмеляться – ведь это так здорово, в теплую субботу идти по
бульвару с бутылкой в слезу запотевшего «Миллера» и, делая небольшие глоточки,
чувствовать, как боль уходит и наступает туповато-отрыжное равновесие, пьяная
успокоенность.
Когда
ты в говно нажираешься на открытии собственной экспозиции, и просыпаешься дома,
а друг звонит тебе и ржет – вот ты выдавал, а ты боишься даже подумать о том,
что тебе устроит учредитель – вот тогда тебе становится страшно.
Но
уже поздно – это репутация.
Тебя
перестают звать на вечеринки – ведь это ты тот самый шатающийся красноглазый
чувак из…., которого выводила охрана казино, который спал в сортире на открытии
бутика…, который пристал на премьере … к жене…, из-за чего произошла перепалка,
лацканы пиджака смяты в кулаках.
А
тебе плевать.
Каждый
день по дороге домой ты покупаешь холодного пива – пиво можно, пиво пьют все, и
радуешься утром, если устоял на пяти бутылках.
Как-то
раз ты пропускаешь работу. Я на переговорах, звоните на мобильный. Хм-м-м,
прокатило. Бродить с пивом по Арбату в бейсболке и кроссовках куда как приятнее,
чем изживать похмелье в удавке галстука и в белизне офиса.
Ух
ты, а как так вдруг получилось, что ты напиваешься уже трижды в неделю? Не
пьешь, а именно напиваешься, ведь выпиваешь ты ежедневно. Оглянись – не правда
ли , твоя жизнь превратилась уже в сплошную череду пьянок-похмелий, и похмелья
стали двухдневными?
Стыдно
приходить на работу.
Стыдно
смотреть в глаза секретаршам и операционисткам – да кто не знает, что ты пьешь?
Кого
ты хочешь обмануть, когда до двенадцати твой телефон не отвечает, а потом ты
берешь трубку и не сразу понимаешь, о чем вообще речь, а когда понимаешь,
начинаешь нести какую-то ересь о простуде, либо о важной встрече?
Меняется
круг друзей. Странным образом твои бывшие друзья отдаляются от тебя. У них
какие-то непонятные тебе интересы – дети, школы, жены, дачи, отпуска в Египте.
Появляются личности из тех, которых ты раньше обходил брезгливо, прокладывая
маршрут по максимально удаленной от их расположения кривой. Вот ты стоишь возле
метро с какими-то, по виду, престарелыми футбольными фэнами – вы познакомились
полчаса назад, приличные ребята вроде бы, почему б не пообщаться, и не выпить,
выпить, выпить….
Пятьдесят
процентов. Ты подсчитал это 1 августа. Половина заработанных тобою денег ушла на
пьянку – пропита, потеряна, спущена на угощения новых друзей.
Надо
взяться за себя. Надо бросить, ведь это все – в твоих руках, подумаешь –
расслабился на пару месяцев, ведь твоя жизнь у тебя под контролем, правда?
Расскажи
себе об этом, когда проснешься через день на обоссаном диване.
Когда
тебя увольняют, ты делаешь вид, что ничего страшного не происходит – такого
специалиста, как ты, с руками оторвут.
Ой
ли?
Первое,
что ты теряешь (работа не в счет, ха-ха) – это стыд. Ты не можешь себе позволить
стыдиться, стыд для алкоголика – непозволительная роскошь, тем более твой
главный жидкий друг – на твоей стороне, и так легко, так воздушно становится,
когда ты покупаешь бутылку вина, идешь домой и, не разуваясь – на кухню, штопора
нет, бьешь отверткой, вино – в бокал, крошки пробки плавают на поверхности. Хлоп
– первый бокал, хлоп – второй, и нет стыда, и хорошо, и надо еще ебнуть, и лучше
сразу две возьму.
Ты
не понимаешь, почему в твоей спальне говорят люди и с каких это пор ты стал
класть на простыню холодную резиновую прокладку. Пытаясь откинуть одеяло, ты не
можешь пошевелить рукой – она привязана жгутом к каркасу.
Милиционер
говорит мантрой – что ж вы так, прилично одеты, валялись на улице, до свидания.
Он возвращает тебе паспорт, бумажник, сбросивший за ночь две трети веса, и ты,
все еще шатаясь, выходишь из ворот вытрезвителя. Никогда больше – красный, ты
плачешь от стыда, стиснув зубы.
Через
два месяца тебя начнут называть там по имени. Привязывать уже не будут, зная,
что ты неагрессивен – просто лежишь без памяти, что-то мыча сквозь скотское
бессознание. Оппа! Вот ты уже и грузчик! И взяли-то по блату, двоюродный брат
попросил. Кличка – естественно – Профессор, у тебя же полтора высших. А не такие
уж они и плохие, эти «простые» люди.
Но
даже они – эти Петровичи, Витьки Моторы и «дядь Васи с третьего подъезда» не
могут за тобой угнаться. Для них пьянство – модус вивенди, генетическая миссия
их рода с пятнадцатого столетия, ты же на алкогольном поезде, управляемом
безумным хохочущим машинистом, мчишься в Серое Ничто.
Клиника.
Оплачивает мать. Тебе плевать на них обеих. Сутками ты сидишь и смотришь в окно,
пока твой организм промывается, прочищается, дезинфицируется десятками
таблеток-уколов-капельниц. Глядя на серое небо за окном, на ощетинившиеся голыми
ветками ноябрьские деревья – жалеешь ли о своей жизни? Даешь ли себе клятвы
«больше никогда» и «с понедельника другой»? Нет. Когда ты представляешь, как
холодная прозрачная водка с бульком ныряет в стакан; как ты глотаешь сухое вино,
проводя по языку нежнейшим наждаком терпкости; как лениво отпускаешь мочевой
пузырь, и энергичная полноводная пивная струя бьет о белый фаянс унитаза, а там,
за столиком, тебя ждет непочатый бокал «Баварии» с пенной шапкой – когда ты
представляешь все это, у тебя выделяется слюна. Ты считаешь дни, оставшиеся тебе
здесь. Ты должен быть дьявольски хитрым – чем успешнее ты Их обманешь, тем
быстрее тебя выпустят.
Проходит
время – много или мало, какая разница – и пенсионерка, мамина соседка, плюет
тебе в след, и кричит, что стыдно, такая мать, а ты её телевизор пропил, и
пенсию забрал. Ты смеешься, показывая рот с выбитыми верхними зубами, ведь стыд
– это то, с чем тебе пришлось расстаться в первую очередь.
Ты
плачешь в ванной, сидя на холодной плитке пола и положив голову на скрещенные
руки. Некрасиво – с ниткой слюны изо рта и легким подвыванием. Они толпятся там,
в комнате, и стараются не смотреть на тебя, и не говорят ничего, но ты
чувствуешь их молчаливый коллективный приговор – «это ты виноват в её смерти». И
плачешь ты не потому, что стыдишься их (про стыд – см. выше), а потому, что
знаешь, что это правда, и ты вспоминаешь, как миллион лет назад, в другой жизни,
улыбающаяся женщина, сидя у твоей кровати, читала тебе потрепанную книгу с
черно-белыми иллюстрациями, а ты, пятилетний, умеющий уже складывать буквы в
слова, про себя читал с обложки: «Кар-л-сон, ко-то-рый жи-вет…». И от того, что
ты понимаешь, что эта женщина сейчас лежит там, в гостиной – маленькая, белая,
сухая, холодная, а пятилетний чтец – это ты сам, хочется в петлю, хочется ножом
по рукам – раз!, башкой из окна седьмого хочется, на асфальт, чтобы не было
тебя, чтобы не думать…..
Выжить
помогает водка. Много водки. Откуда ты её берешь, ведь у тебя нет денег? Новые
друзья? Какие еще…Погоди, да кто захочет дружить с тобой? Эти? Странно,
приличные люди.
Наливают,
говоришь? Хорошо наливают? Так, что ничего не помнишь? Ни как подписывал бумаги,
ни как тебя к нотариусу возили, и не давали перед этим водки, обещая, что дадут
потом, когда все срастется? Потом-то дали? Ну, хоть это хорошо. В Пензенской,
говоришь, губернии? На полу, говоришь, избы пустой засранной? А что ты хотел –
ты теперь там прописан. Да зачем тебе в Москву, дурень? Жил, по буквам: Ж-И-Л,
прошедшее время, не живешь больше.
Колобок
ты наш. От контролеров ушел, от ментов ушел, до Москвы добрался. А что довольный
такой? Зимовку нашел теплую? Ну да, котельная. Рай почти.