«Смерть
— это маленький мусорщик, тихий, как мышь.
Он
ездит в общественном транспорте
и
никогда не скажет ничего интересного».
Тибор
Фишер «Пальчики оближешь»
1
Нельзя
прожить жизнь и ни разу не получить кулаком в челюсть. Это было первое, о чем я
подумал, отрываясь от земли. По всем законам физики, мое тело должно было
двигаться по отрицательной параболе с конечной точкой на кафельном полу сортира
в трех метрах от первоначального положения. Восемьдесят килограмм меня так и
сделали — не в моей компетенции высказывать недоумение по поводу гравитации.
Так
что я летел и целое мгновение мусолил ту философскую банальность. Сказать
откровенно, не первый раз в своей практике я обращался к подобному автотренингу.
Потому что моя физиономия помнит отпечатки трех сотен
кулаков.
В
полете меня развернуло, так что я ляпнулся на бок, сильно ударившись правым
локтем и успев подложить под щеку левую ладонь. Иначе, я выплюнул бы несколько
зубов, хотя один все равно выплюнуть придется. Это было второе, до чего я
додумался, ощупывая языком ротовую полость на предмет повреждений.
Наручные
часы на левом запястье находились в пяти сантиметрах от моего лица, я скосил на
стрелки глаза, пытаясь сфокусировать зрение на таком коротком расстоянии, и
отметил, что времени осталось полторы минуты — вполне достаточно, чтобы успеть
сломать мне пару ребер.
У
меня заурядная и скучная работа, но иногда в ней появляются интересные моменты,
— это было третье, о чем я подумал, считая удар в челюсть точкой отсчета. Следом
я заключил, что слишком много мыслей лезет из моей головы, за интервал времени в
пару секунд.
Я
давно заметил, что моя голова работает лучше, если ее немного встряхнуть. Но
инстинкт самосохранения пресек поток тех размышлений — он уверял, что в данной
ситуации надо не мысли генерировать, а отползать в сторону, пока тяжелый ботинок
не постучался в почку. Так я и сделал. Перевернулся на живот и пополз к унитазу.
Наверное, я собирался за ним спрятаться.
Отползая,
я думал о том, что удар, который мне отвесил верзила, заслуживает быть
помещенным в коллекцию. Такие удары можно собирать, как марки. Яркий,
правильный, без единой лишней детали. Сразу чувствуется, что человек, обладающий
способностью к таким хукам, не разбрасывает их направо и налево, но всегда
абсолютно точно знает, кому и зачем тот хук предназначается. Так что подобное
можно рассматривать, как дань уважения. А можно, как наказание глупости.
Вот
в чем причина — глупость, это грех, до которого человек додумался сам. Не
Господь. В списке смертных грехов она не фигурирует. Потому то я глупостью и
злоупотребляю — не в силах посягнуть на запреты божественные, я с удовольствием
посягаю на запреты людские. С моей однообразной работой это хорошее развлечение,
хотя начальство (если прознает) за подобные выходки по голове не
погладит.
—
Ну что, еще будут наставления? — с угрозой спросил
верзила.
Я
облокотился спиной об унитаз и потрогал пальцами челюсть. Немыслимо, но она
оказалась крепче, чем следовало — хук ее не сломал и даже не вывихнул! Хотя, к
чему эта патетика? Если бы эта челюсть была менее прочна, моя коллекции
первоклассных хуков не насчитывала бы двести тридцать восемь
экземпляров.
—
Хороший удар, — похвалил я довольно искренне и поспешно добавил, дабы верзила не
успел сменить гнев на милость, — но ты, баран, так ничего и не понял! Да, я
вижу, что слово у тебя не расходится с делом, и мое тебе за это уважение.
Только, видишь ли, времени у тебя осталось меньше минуты, а ты тратишь ее на
физические упражнения, хотя впору позаниматься умственными, а то и
духовными!
—
Я смотрю, с первого раза ты не понимаешь, — он сделал шаг в мою сторону. — Я
ведь и убить могу…
Явился
в этот бар я пятнадцать минут назад. Опоздал немного — планировал быть пораньше.
Что тут поделаешь — пробки. Если транспортные коммуникации — артерии города, то
автомобильные пробки — их затычки.
Я
умостил свою задницу на высокий табурет у стойки и с надеждой посмотрел на
бармена — бесполезно, он меня не замечал. Я не обиделся, я уже привык, что
бармены, кассиры, продавцы, секретарши, etc
— одним словом обычные живые люди, не воспринимают меня, как раздражитель
зрительного нерва.
Так
что я решил не затягивать игру в гляделки и обслужить себя сам. Я встал, зашел
за барную стойку, снял с полки стакан и бутылку текилы, и вернулся на место. Я
успел пропустить три порции, прежде чем бармен с удивлением обнаружил сие
беззаконие — он молча таращился на початую бутылку и стакан рядом с ней секунд
десять, потом настороженно оглянулся по сторонам, наконец, сгреб все и спрятал
под стойку. Меня он так и не заметил, но четвертую порцию мне уже не хотелось,
потому я сосредоточил внимание на «клиенте».
Он
сидел за столиком в десяти метрах от меня и хлыскал водку, занюхивая ее лимоном.
У моего «клиента» было больное сердце, и узнал он об этом совсем недавно. По
этому поводу и пил, хотя врачи ему строго настрого запретили. Впрочем, в случае
с моим «клиентом», медицина ему все равно бы не помогла. Медицина ведь только
думает, что спасает людей, на самом деле все гораздо сложнее.
В
нашей работе, например, тоже бывают огрехи — ничего идеального не существует, но
по сравнению с медициной мы атомный хронометр, по которому весь мир сверяет
часы.
Я,
не спрашивая позволения, умостился за его столик, и пристально так на «клиента»
уставился.
С
сердцем такая ерунда — если оно больное, чаще всего по внешности его обладателя
этого не определить. Вот и «клиент» мой — мужчина тридцати шести лет, рослый, с
развитой мускулатурой и крепкими кулаками, кто догадается, что в кармане у него
пузырек валидола?
—
У кого? — в свою очередь спросил я и взглянул на часы.
—
У тебя. Чего вылупился?
Времени
оставалось семь минут, потому я решил пропустить вступление и сразу перейти к
сути:
—
Наверное, грустно прожить жизнь в спортзале, чтобы в один прекрасный момент
узнать, что твое сердце никуда не годиться, и что отныне тебе ничего нельзя
поднимать тяжелее килограммовой гантельки?
Брови
моего «клиента» поползли на лоб.
—
Ты кто такой?
—
Мое имя? Зачем оно тебе? Вернемся лучше к тебе, потому как времени осталось не
много, а мы еще ни к чему не пришли. Итак… После такой новости ты понимаешь, что
тебе даже сексом нельзя заниматься по-человечески, без боязни, что сердце не
согласится с оргазмом и пошлет своего хозяина куда подальше. Легкая пробежка
может отправить тебя в реанимацию. Стресс, не напрягаясь, способен уложить тебя
в деревянный ящик. Резкая смена климата — и ты склеил ласты. Приснился ночью
кошмар — и ты дал дуба. Признай — одной ногой ты уже в могиле. Самое время
подумать о том, как ты прожил эту жизнь, чего сделал хорошего, как много
набедокурил, и построить гистограмму совершенных грехов, чтобы определить с
какого начинать каяться. Который из семи ты любишь больше
всего?
Удивление
в глазах моего «клиента» гасло, взамен проявлялась злость. Голос стал больше
походить на рык.
—
С какой это радости я должен тебе исповедаться?!
—
Вполне возможно, что тебе больше некому будет исповедаться. С твоим сердцем ты
можешь не протянуть и до завтрашнего утра. Или до вечера? Как думаешь, много у
тебя времени? Ultimaforsan
— как писали на церковных башенных часах в средние века.
—
Проваливай отсюда, придурок!
За
соседними столиками народ начал оглядываться, перешептываться и показывать на
моего «клиента» пальцем. С ними я был согласен — верзила и в самом деле вел себя
агрессивно.
—
Не делай поспешных, к тому же неверных выводов, — посоветовал я ему. — Во что я
тебе скажу: забудь про злобу, у тебя нет на нее времени.
Верзила
схватил меня за отворот пиджака.
—
Обычно я так долго не терплю, — процедил он, пытаясь убить меня
взглядом.
Сознаться,
от такого взора — бык, готовый кинуться на плащ матадора, не меньше — у меня
мурашки по коже бегают, вот и тогда я почувствовал, что спина начинает потеть.
Но что поделать — раз уж я ввязался в эту глупость, надо было доигрывать
спектакль до конца.
—
Может быть, поэтому у тебя и проблемы с сердцем? Знаешь, нервы на нем сильно
сказываются. И потом, видишь ли, уважаемый, я не могу никуда деться — в данный
момент я на работе…
Я
хотел было еще раз попытаться ему объяснить, что он попусту тратит время,
которое мог бы потратить с большей пользой, но верзила приподнял меня над стулом
и придал ускорение в сторону туалета. Я едва устоял на ногах. Как только я
переступил порог сортира, он захлопнул за собой дверь и подарил мне тот
великолепный хук.
Я
улыбнулся. Нет, вы послушайте, что говорит эта тупица! Убить меня! Тавтология.
Ну да развивать тему словесного каламбура моего «клиента» было поздно — стрелки
отчаянно тикали в направление развязки.
Я
поднялся на ноги, отряхнулся, скрестил руки на груди и подарил своему клиенту
последнее, что еще можно было успеть ему подарить — взгляд глубокой скорби по
никчемному болвану, который прожил жизнь зря и ничегошеньки в ней не
понял.
—
Ты не можешь меня убить, — доверил я ему одну из своих
тайн.
И
вот он — миг трагической развязки этой короткой, но емкой пьесы! Я закинул
правую руку за спину, а запястье левой поднес к лицу, так, чтобы часы были в
поле зрения, приподнял подбородок, и не сводил с верзилы глаз. Голосом
конферансье, объявляющего знаменитейшего актера, я произнес:
—
Як Вениамин Гаврилович, ты умрешь через шесть, пять,
четыре…
На
третьей секунде мой «клиент» вдруг согнулся, в его глазах отразились ужас и
боль.
—
Кто… ты?.. — прохрипел он.
—
Меня зовут Танатос 78, — больше не было смысла скрывать от него правду, которая
ему все равно не понадобится.
Так
всегда в жизни — ищешь что-то, ищешь, а потом находишь и оказывается, что оно
тебе сто лет не нужно. Иногда меня успевали спросить, почему 78? На это я
отвечал: потому, что есть и Танатос 77 и Танатос 79. И это была чистая
правда.
Верзила
уже стоял на коленях, уткнувшись лбом в кафельный пол. Странная штука жизнь —
минуту назад он гепнул меня мордой об эту обоссанную плитку, а теперь сам бил ей
челом. С людьми жизнями всегда так — никогда не знаешь, что ждет тебя за
поворотом.
На
последней секунде мой «клиент» выудил из кармана пузырек валидола, но тут же
уронил. Белый бочонок с лекарством неторопливо покатился к унитазу. Наверно,
тоже хотел от кого-то спрятаться. Впрочем, лекарства бы все равно не помогли.
Если в Книге Судеб напротив твоего имени стоит дата и время (а появляется она
там не в момент рождения, но на протяжении жизни), никакая пилюля тебе уже не
поможет. Увы.
Верзила
замер, и плавно завалился на бок. Финальная сцена в момент завершения. Можно
опускать портьеры и гасить юпитеры.
Дверь
туалета открылась, парень уставился на лежащего человека, нерешительно
приблизился, потрогал за плечо, сказал «эй», убежал. Через минуту здесь
собралось уже пять человек.
—
С ним и в зале было что-то не так, — делился впечатлением один из них. — Он
разговаривал сам с собой и дергал руками, словно хотел кого-то
схватить…
—
Может, почуял Смерть…
Я
улыбнулся. Зачем меня чуять? От своих «клиентов» я не
прячусь.
Я
достал из внутреннего кармана ежедневник и напротив троесловия «Як Вениамин
Гаврилович» поставил галочку. Ниже располагались еще два имени — мой объем
сегодняшних дел.
Такая
вот работенка. Чуть-чуть статист, немного клерк, самую каплю душеприказчик.
Распространенное заблуждение, будто наш брат является, дабы кто-то умер раньше
положенного срока не верно в корне. Наше дело засвидетельствовать, что реальные
события не расходятся с Книгой Судеб. Всего то. Я же говорил — скучное и
однообразное занятие.
Если
бы не эти маленькие спектакли, которые я себе втихаря от начальства позволяю,
можно было бы свихнуться прямо на рабочем месте. Мы даже души умерших не трогаем
— этим занимается отдельная служба.
2
Я
сидел на парапете девятиэтажки, свесив ноги в тридцатиметровую пропасть, и
смотрел, что делается внизу. Там ничего особенного не делалось. Легкий ветерок
заставлял дрожать листья тополя, чуть дальше носились по проспекту разноцветные
автомобили. С такого расстояния они казались игрушечными.
В
жизни всегда так — чем больше отдаляешься от предмета, тем меньше этот предмет
имеет над тобой власть. Что это — метафизический закон о взаимодействии живой и
неживой материи?
Я
болтал ногами, генерировал ответы на этот никому не нужный вопрос и старался
попасть плевком в прохожих, если они оказывались подо мной. Впрочем, целился не
очень тщательно — постоянно промазывал. Нормальный ответ тоже не придумывался.
Очевидно, по той же причине, что и с плевками — их владелец особенно не
старался. Да и зачем отвечать на идиотские вопросы?
Достаточно
сказать: не знаю, но вопрос хороший. Тем самым ты остаешься как бы интересным
собеседником, и ограждаешь себя от необходимости искать
ответ.
Таким
вот образом я убивал время, потому что моя «клиентка» опаздывала. Я уже
забеспокоился, что она просто перепрыгнет через меня в последнюю секунду, и я
останусь без возможности провести в милой болтовне пару минут, которые скрасят
мое монотонное существование.
Но
она не стала отходить от классической схемы, по которой полагалось выйти на
парапет и собрать энное количество зевак. Самоубийство — это же спектакль, а
каждому актеру нужен хотя бы один зритель, иначе действо теряет
смысл.
Она
забралась на парапет.
—
Хорошая погода, верно? — задал я невинный вопрос.
Моя
«клиентка» чуть не оступилась. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами,
не в силах понять, откуда я взялся.
—
Не пугайтесь ради Бога, — попросил я. — А то вы свалитесь раньше, чем
положено.
На
ней было тонюсенькое платье, и ветер обклеил им ее стройное точеное тело,
зачесал назад подол и волосы. Готов поклясться, час назад она приняла душ и
надела чистое белье. От нее даже пахло духами. Это же так символично — свидание
со Смертью. Эта мысль была мне приятна, но девушка была совершенно не в моем
вкусе. То есть, не в плане сексуальности и телесного притяжения — с этим то все
было как раз в порядке.
Просто,
во-первых, в ее лице уже не было жизни, ее глаза умерли задолго до того момента,
когда она отважилась на самоубийство, а я предпочитаю живые натуры,
фонтанирующие энергией. А во-вторых, за такую выходку я отправлюсь в долгий
отпуск ниже, чем центр Земли. Так что «свидание со Смертью» для моей «клиентки»
станет совершенно не тем, чего она ожидает. Ни тебе романтики, ни высоких
переживаний — бумц, и от тебя кровавая клякса. Ничего
более.
—
Вы не остановите меня, — уверенно заявила юная особа и опустила взгляд к
подножию пропасти.
Там
уже собралось целых два зрителя. Один стоял, запрокинув голову и указывая на нее
пальцем, второй прижал к уху ладонь — должно быть звонил по сотовому
телефону.
—
Боже упаси! Я и не собирался вас останавливать. Скажу вам больше — я не имею
право вас останавливать. И даже еще больше — у меня не получится вас остановить,
потому что дата вашей кончины прописана несмываемыми чернилами в Книге Судеб. А
это значит, что теперь даже вы сами себя не сможете остановить. Просто потому,
что вы уже мертвы. Вы умерли для этой жизни давно, и теперь ваше тело попросту
догоняет свою кончину. А моя задача засвидетельствовать этот кульминационный
момент.
Я
взглянул на часы. У нас оставалось пять минут. Распахнутые очи девушки снова
обратили на меня свой взор.
—
Вы повторили слово в слово мое… Кто вы? — законный вопрос.
—
Меня зовут Танатос 78.
На
секунду она задумалась.
—
Я учила греческую мифологию… Вы Смерть?.. Смерть человек? — в этом вопросе
должно было быть удивление, если бы не было столько
безнадежности.
—
Не знаю, — сознался я искренне, — но вопрос хороший. А человек — это
Человек?
—
Не так я себе представляла Смерть, — мой вопрос она бессовестно
проигнорировала.
Вот
она человеческая природа — даже на смертном одре человек остается
эгоистом.