Мой рассказ начинается на другой день после ярмарки в Дауне*. Торговали там бойко; на ярмарку приехало немало прасолов из северных и центральных графств Англии, и английские деньги лились рекой на радость скотоводам Горной страны. Множество стад должно было направиться в Англию под охраной их владельцев или же наемных гуртовщиков, которым вверялась скучная, хлопотливая и ответственная задача гнать быков за много сотен миль от рынка, где они были куплены, до пастбищ или скотных дворов, где их полагалось
откормить для убоя. ______________ * ... после ярмарки в Дауне... - Даун - город в южной части графства Пертшир, на реке Тэй.
Шотландские горцы особенно хорошо выполняют трудные обязанности гуртовщиков; это ремесло им, очевидно, так же по нутру, как военное дело. Здесь они могут проявить исконные свои качества - стойкое терпение и выносливость в работе. Гуртовщики не только должны в совершенстве знать все те часто пролегающие в самых пустынных и диких местах проселочные дороги, по которым им предстоит гнать скот, но и по мере возможности избегать больших дорог, мучительных для быков, и застав, обременительных для их вожатых,
тогда как на широких, покрытых сочной или жухлой зеленью тропах, пересекающих бескрайние торфяные болота, животные не только не подлежат никаким поборам, но к тому же, если придет охота, могут подкормиться сочной травой. Ночи гуртовщики обычно проводят подле своих стад, какая бы ни стояла погода, и многие из этих сызмальства закаленных людей за время долгого перехода от Лохабера до Линкольншира* ни разу не спят под крышей. Им платят не скупясь, так как на них лежит большая ответственность: ведь от их осмотрительности,
неусыпного наблюдения и честности зависит, дойдет ли гурт до места назначения в хорошем виде и получит ли скотовод желанную прибыль. Но харчатся гуртовщики за свой счет и поэтому всячески урезывают себя по части еды. В те времена, когда происходили описываемые события, запасы пищи, которые гуртовщик-горец брал с собой в долгий, утомительный путь, состоял из нескольких пригоршней овсяной муки, двух-трех луковиц, время от времени прикупаемых, да бараньего рога, наполненного виски, каковым напитком он хоть и умеренно,
но регулярно подкреплялся утром и вечером. Кинжал, или скенедху ("черный нож") - горцы носят его либо под мышкой, либо спрятанным в складках тартана, - был единственным его оружием, если не считать посоха, при помощи которого он управлял своим стадом. Горцы считали эти дни самыми счастливыми в своей жизни. Такие путешествия несли с собой разнообразие впечатлений, отвечавшее присущей кельтам любознательности и страсти к передвижениям, сопровождались постоянной сменой мест, ландшафтов, обычными в долгих странствиях
приключениями, а встречи с фермерами, скотоводами, прасолами, заканчивавшиеся иногда веселыми пирушками, были тем более приятны Доналду, что он-то на них не тратился; вдобавок сюда присоединялось сознание своего несравненного превосходства, ибо горец, беспомощный, когда он имеет дело с отарой, властно распоряжается стадами быков, и усвоенные им сызмальства навыки заставляют его презирать ленивое прозябание овечьего пастуха; вот почему самое разлюбезное для него дело - идти за вверенным его попечению гуртом
отборных быков своего родного края. ______________ * ... от Лохабера до Линкольншира... - Лохабер - местность на севере Шотландии; Линкольншир - графство в средней части восточного побережья Англии.
Из всех молодцов, в то утро покинувших Даун в тех целях, которые мы здесь изложили, ни у кого шапка не была так ухарски заломлена, ни у кого под туго натянутыми клетчатыми чулками не обрисовывались такие стройные ноги, как у Робина Ойга Мак-Комбиха; друзья обычно звали его Робин Ойг, иначе говоря - молодой, или меньшой, Робин. Росту он был небольшого, как явствует из самого прозвания Ойг, и не такого уж мощного сложения, но проворен и ловок, как живущий в его родных горах олень. У него была легкая,
упругая поступь, во время долгих переходов вызывавшая зависть многих дюжих парней, а его манера располагать складки тартана и носить шапку свидетельствовала о твердой уверенности в том, что такой удалой "Джон с высоких гор", как он, уж наверно обратит на себя внимание красоток равнины. Смуглый румянец, ярко-красные губы, белые как кипень зубы придавали немалую привлекательность обветренному лицу, черты которого скорее можно было назвать мужественными, нежели грубыми. Хотя Робин смеялся или даже улыбался не
так уж часто - среди его соотечественников это ведь не принято, - но его живые, ясные глаза из-под лихо сдвинутой набекрень шапки искрились жизнерадостностью, которой легко было перейти в шумную веселость. Проводы Робина Ойга были немаловажным событием, так как и в самом городке и в его окрестностях у него было много друзей - юношей и девушек. В своем кругу он был видной персоной, заключал довольно крупные сделки на свой собственный страх и риск, а кроме того, самые богатые скотоводы Горной Шотландии
предпочитали его всем другим гуртовщикам этого края. Он мог бы значительно увеличить свои обороты, согласись он держать подручных; но если не считать двух-трех молодых людей - его племянников, Робин Ойг решительно отказывался от всякой подмоги - быть может, он сознавал, в какой мере его репутация зависит от того, что он во всех случаях самолично выполняет принятые на себя обязательства. Итак, он довольствовался тем, что ему платили намного дороже, чем другим гуртовщикам, и тешил себя надеждой со временем, после
нескольких успешных путешествий в Англию, завести собственное дело, размахом своим приличествующее его происхождению. Ибо отец Робина Ойга, Лахлан Мак-Комбих (что означает "сын моего друга"; на самом деле он по своему клану носил фамилию Мак-Грегор), был назван так прославленным Роб Роем* по причине тесной дружбы, соединявшей деда Робина со знаменитым разбойником. Говорили даже, что имя Робин было дано младенцу в честь того, кто в лесах и горах Лох-Ломонда стяжал не меньшую известность, чем его тезка Робин
Гуд в окрестностях веселого Шервуда**. "Можно ли не гордиться такой родословной? " - говорил Джеймс Босуэл***. И Робин Ойг гордился. Однако, приобретя благодаря частым путешествиям в Англию и Нижнюю Шотландию некоторое знание людей и света, он чутьем понял, что это родство может дать ему право на кое-какие преимущества в его родной уединенной долине, но что во всяком другом месте такие притязания будут сочтены и дерзкими и смешными. Поэтому гордость, которую ему внушало его происхождение, была для него, как
сокровища для скупца, предметом тайного любования, но он ею никогда не бахвалился перед посторонними. ______________ * ... назван так прославленным Роб Роем... - Роб Рой - вождь шотландских горцев, история которого рассказана Скоттом в одноименном романе. ** Робин Гуд - вождь народного восстания (конец XII в.) в Англии, отряды которого располагались в лесах под городом Шервудом. Память о нем сохранена в многочисленных народных балладах. У Скотта он является действующим лицом в романе
"Айвенго". *** ... Джеймс Босуэл (1740 - 1795) - английский писатель и критик, автор знаменитой книги "Жизнь Джонсона" (1791), представляющей подробное жизнеописание английского филолога и литературного критика Сэмюела Джонсона (1709 - 1784).
Много поздравлений и добрых пожеланий выслушал в это утро Робин Ойг. Знатоки наперебой расхваливали его гурт, в особенности быков самого Робина, лучших из всех. Одни протягивали ему роговые табакерки, предлагая прощальную понюшку, другие просили выпить дох-ан-дорох - прощальную чашу. Все дружно кричали: "Счастливого тебе пути, счастливого возвращения! Хорошей торговли на ярмарках у саксов! Побольше банкнот в леабхар-дху (черном бумажнике), побольше английского золота в спорране (кошеле из козьей кожи). Местные
красотки прощались менее шумно, но, если верить молве, не одна из них с радостью отдала бы самое ценное свое украшение за сладостную уверенность в том, что именно на ней юноша остановил свой взгляд, прежде чем двинуться в путь. Только Робин Ойг протяжно крикнул "Ого-ой! ", чтобы расшевелить медлительных животных, как за его спиной раздался возглас: - Эй, Робин, погоди малость! Это я, Дженет из Томагуриха, старая Дженет, сестра твоего отца! - Разрази ее гром, старую ведьму, горную
колдунью, - проворчал фермер из плодородной низины под Стерлингом, - она еще, не ровен час, наведет порчу на скот. - Этого она никак не может, - сказал другой фермер, такой же мудрец. - Не таковский Робин Ойг: никогда он с места не сойдет, пока у каждого быка на хвосте святому Мунго узелок не завяжет, а уж это верное средство самую дотошную ведьму спугнуть, из тех, что на помеле над Димайетом летали. Читателю, пожалуй, небезынтересно узнать, что рогатый скот горной Шотландии особенно подвержен
воздействию заговоров и колдовства, во избежание чего люди осмотрительные завязывают особо хитрые узелки на пучке волос, которым заканчивается хвост животного. Но старуха, внушавшая фермеру такие мрачные подозрения, казалось, была всецело занята гуртовщиком и не обращала никакого внимания па стадо. Робина же, напротив, ее присутствие, явно раздражало. - Что за нелепая причуда, - спросил он, - погнала вас сюда чуть свет от теплого очага, тетушка? Я ведь хорошо помню, что простился с вами вчера
вечером и вы еще пожелали мне счастливого пути... - И оставил мне больше серебра, чем никому не нужная старуха может истратить до твоего возвращения, милый мой птенчик, - ответила сивилла. - Но к чему мне вкушать пищу, к чему греться у очага, к чему мне само солнышко господне, если со внуком отца моего приключится недоброе? Поэтому дай мне совершить для тебя древний наш деасил, дабы ты благополучно дошел до чужой страны и так же благополучно вернулся домой. Робин Ойг остановился, не то досадуя,
не то смеясь, и знаками объяснил тем, кто стоял поблизости, что уступает старухе, только чтобы утихомирить ее. Она же тем временем, шатаясь из стороны в сторону, стала ходить вокруг него. Она старалась умилостивить божество, совершая обряд, как считают, ведущий начало от друидических верований. Обряд этот, как известно, заключается в том, что лицо, совершающее деасил, трижды обходит по кругу того, чье благополучие стремится обеспечить, непременно двигаясь при этом с востока на запад, подобно солнцу.
Но вдруг старуха остановилась и дрожащим от волнения и ужаса голосом завопила: - Внук отца моего, на твоей руке кровь! - Да замолчите вы, бога ради, тетушка! - воскликнул Робин Ойг. - Этот ваш тайсхатараг* навлечет на вас неприятности, от которых вы потом долго не избавитесь. ______________ * Дар ясновидения (шотл.).
Но старуха, глядя на него остекленевшими глазами, только повторяла: "На руке твоей - кровь, и это кровь англичанина; кровь гэлов гуще и краснее. Дай-ка поглядеть... Дай-ка... " И прежде чем Робин Ойг мог помешать ей - впрочем, для этого ему пришлось бы волей-неволей применить грубую силу, так быстро и решительно старуха действовала, - она выхватила из складок его тартана кинжал и, высоко подняв его, хоть лезвие и сверкало на солнце, снова завопила: "Кровь, кровь - опять кровь сакса! Робин
Ойг Мак-Комбих, не ходи на этот раз в Англию! " - Вздор все, - ответил Робин Ойг, - это уж не дело, тогда мне останется только бродяжничать! Не срамите себя, тетушка, отдайте мой кинжал! По цвету никак нельзя отличить кровь черного быка от крови белого, а вы говорите, что можете отличить кровь сакса от крови гэла. У всех людей кровь от праотца Адама, тетушка! Отдайте кинжал - в дорогу пора! И так уж мне надо было сейчас быть на полпути к Стерлингскому мосту. Отдайте кинжал, и я пойду! - Не
отдам, - упорствовала старуха. - Не выпущу из рук твой тартан, покуда ты не дашь мне слово, что оставишь здесь это губительное оружие! Толпившиеся вокруг женщины уже стали уговаривать Робина, напоминая, что тетка его не привыкла бросать слова на ветер; недовольные проволочкой, фермеры Нижней Шотландии хмуро глядели на все происходящее, и Робин Ойг решил любой ценой выпутаться из этого положения. - Ну ладно, - сказал он, вручая кинжал Хьюгу Моррисону, - вы-то, жители равнин, не верите этим
россказням. Пусть этот кинжал будет пока у тебя. Подарить я его тебе не могу, потому он отцовский, но твое стадо идет вслед за моим, и пусть он лучше хранится у тебя, а не у меня. Ну как, тетушка, поладим мы, что ли, с вами на этом? - Придется поладить, - ответила вещунья, - коли он так безрассуден, что берется этот кинжал у себя держать. Здоровяк из западной Шотландии звонко расхохотался и сказал: - Слушай, тетка, я Хьюг Моррисон из Глены, потомок древнего рода Моррисонов Смелых,
которые никогда и ни с кем не сражались таким куцым оружием. Да они в нем и не нуждались. У них были палаши, у меня, - тут он указал на толстенную дубинку, - есть вон эта тросточка, а пырять ножом - этим уж пусть горец Джон занимается. Зря вы фыркаете, горцы, особенно ты, Робин. Что ж, если слова старой колдуньи тебя напугали, я приберегу твой кинжал и отдам его тебе, как только понадобится. Многое из того, что сказал Хьюг Моррисон, пришлось Робину не по вкусу; во время своих переходов он научился
быть более терпеливым, чем это свойственно горцам от природы, и услугу, которую ему согласился оказать потомок Моррисонов Смелых, принял, не ставя ему в укор несколько пренебрежительный тон речи. - Если б он с утра не хватил лишнего да к тому же не был дамфризширским боровом, его речь больше походила бы на речь джентльмена. Но чего от свиньи дождешься, кроме хрюканья? Какой позор, если он кинжалом моего отца будет крошить хэггис* себе на потребу! ______________ * Блюдо, приготовляемое
из потрохов.
С этими словами (сказанными, однако, по-гэльски) Робин щелкнул бичом и махнул рукой всем тем, кто его провожал. Он торопился, тем более что в Фолкерке условился встретиться с приятелем, тоже гуртовщиком, вместе с которым рассчитывал затем пройти весь путь. Этим приятелем - вернее, близким другом - Робина Ойга был Гарри Уэйкфилд, молодой англичанин, уже приобретший добрую славу на всех северных рынках, человек, в своем кругу столь же уважаемый и известный, как наш гуртовщик-горец. Без малого
шести футов ростом, он был достаточно силен и ловок, чтобы с честью подвизаться и на смитфилдских состязаниях в боксе и в борьбе. Если кое-кто из наиболее выдающихся представителей этих видов спорта и мог бы, пожалуй, победить его, то доморощенным любителям этот деревенский силач, хоть и не прошедший настоящей выучки, всегда задавал хорошую трепку. Он был заметной фигурой на Донкастерских скачках, где ставил не меньше гинеи и обычно выигрывал, и никогда, если только позволяли дела, не пропускал ни одного сколько-нибудь
значительного кулачного боя в Йоркшире, где скотоводы задавали тон. Но Гарри Уэйкфилд, парень разбитной и любитель кутнуть в веселой компании, был, однако, наделен упорством и к делу относился не менее ревностно, чем степенный Робин Ойг Мак-Комбих. И когда он давал себе роздых, он уж отдыхал вовсю; но обычно его дни проходили в усердной, неустанной работе. По своему обличью и духовному складу он был типичным жизнерадостным йоменом Старой Англии, одним из тех, чьи длинные копья некогда во многих сотнях сражений
утвердили ее главенство над другими народами и чьи острые сабли в наши дни являются для нее самой дешевой и надежной защитой. Его нетрудно было развеселить; пышущий здоровьем, удачливый в делах, он склонен был благодушно относиться ко всему вокруг, а встречавшиеся временами трудности его, человека весьма энергичного, скорее развлекали, нежели раздражали. Обладая всеми качествами, присущими сангвиническому темпераменту, наш молодой гуртовщик-англичанин имел, однако, и свои недостатки. Он был настолько вспыльчив,
что иногда и сам затевал ссоры, и, возможно, то обстоятельство, что лишь очень немногие могли сравняться с ним в кулачном бою, толкало его разрешать споры именно силой. Трудно сказать, каким образом Гарри Уэйкфилд и Робин Ойг сблизились; несомненно одно - что между ними возникла тесная дружба, хотя, по всей видимости, как только они переставали толковать о своих гуртах, тем для разговоров почти не находилось. Так мало было у них общих интересов. В самом деле, Робин Ойг с трудом изъяснялся по-английски, когда
речь шла не о быках и бычках, а об иных предметах, тогда как Гарри Уэйкфилд, говоривший с сильнейшим йоркширским акцентом, не способен был ни слова сказать по-гэльски. Напрасно Робин однажды, во время перехода по Минхским болотам, целое утро старался научить своего спутника правильно произносить гэльский шиболет - слово "льху", на этом языке обозначающее теленка*. От самого Тракуэйра до Мердеркейрна горы оглашались отнюдь не благозвучными попытками сакса выговорить строптивое односложное слово и следовавшими
за каждой из этих неудач взрывами смеха. Но два приятеля знали и более приятные способы пробуждать эхо: Уэйкфилд распевал всевозможные песенки, восхвалявшие Молли, Сьюзен и Сисили, тогда как Робин Ойг умел необычайно искусно насвистывать нескончаемые, с затейливыми вариациями пиброхи**; вдобавок - и это было гораздо приятнее для слуха южанина Гарри - он знал множество песен северного края, как веселых, так и трогательных, а Уэйкфилд научился вторить ему басом. Вот почему, хотя Робину трудно было понять рассказы
своего спутника о скачках, петушиных боях или охоте на лисиц и хотя сказания о кровавых распрях между кланами и о воинственных вторжениях горцев в Равнину, перемежавшиеся легендами о горных духах, феях и гномах, которые Робин помнил с детства, были слишком изысканны для грубоватого вкуса Гарри, они всетаки находили известное удовольствие в общении друг с другом и уже три года подряд старались, если только у обоих гурты шли в одном направлении, сговориться заранее и пройти весь путь вместе. В самом деле, это
было выгодно им обоим. Где бы англичанин нашел лучшего водителя по западным областям Горной Шотландии, чем Робин Ойг Мак-Комбих? А когда, перевалив через горы, они, по выражению Гарри, оказывались на правильной стороне границы, его обширные связи и туго набитый кошель всегда были к услугам друга-горца и нередко щедрый англичанин оказывал Робину услугу, достойную настоящего йомена. ______________ * ... гэльский шиболет - слово "льху"... - У древних евреев произношение слова "шиболет" (означавшего
"колос") служило признаком, по которому можно было определить, к какому племени принадлежит говорящий. ** ... нескончаемые... пиброхи... - Пиброх - мелодия, исполняемая на волынке.
Глава II
Друзья такие с давних пор! Из-за чего ж вдруг вспыхнул спор? То захотелось одному Для друга постараться: Чтоб доказать любовь к нему Решил он с ним подраться "Герцог против герцога"* ______________ * Эпиграф Скотта.
Дружно, как обычно, прошли оба гуртовщика по зеленым лугам Лиддсдейла и пересекли ту часть Камберленда, которую так выразительно именуют пустыней. В этих малонаселенных краях вверенные обоим друзьям стада кормились главным образом травой, в изобилии росшей по обе стороны дороги, а иной раз, уступая соблазну, невозбранно вторгались на соседние пастбища, где лакомились вволю. Но теперь характер местности менялся на глазах у гуртовщиков: спускаясь все ниже, они приближались к плодородному краю, где
луга были размежеваны и огорожены, где нельзя было безнаказанно позволять себе такие вольности, а приходилось заранее сговариваться с владельцами этих угодий о пастьбе и о плате за нее. В данном случае это было тем более необходимо, что в этих местах, на севере Англии, в ближайшие дни должна была состояться большая ярмарка, где и шотландец и англичанин рассчитывали продать часть своих гуртов, а поэтому обоим было очень важно привести туда скот отдохнувшим, хорошо откормленным. Но поскольку того же
добивались и многие другие, пастбища трудно было получить и владельцы запрашивали неслыханные цены. Поэтому друзьям волей-неволей пришлось на время расстаться: каждый из них в одиночку отправился промышлять кормежку для своих быков. На беду случилось, что им обоим, неведомо друг для друга, приглянулся луг, принадлежавший богатому землевладельцу, поместье которого находилось неподалеку. Гуртовщик-англичанин обратился к управителю, с которым уже раньше был знаком. Волею судьбы у камберлендского сквайра именно
в ту пору возникли сомнения в честности этого служащего: дабы проверить, в какой степени они обоснованны, он распорядился, что все переговоры о временном пользовании его лугами должны вестись лично с ним. Но поскольку мистер Айрби накануне уехал по делам куда-то на север, за несколько миль от поместья, управитель решил, что, пока хозяин его находится в отлучке, он может не считаться с этим ограничением своих полномочий и что в интересах мистера Айрби, а возможно, и его собственных, лучше всего будет, если он
заключит соглашение с Гарри Уэйкфилдом. Тем временем Робину Ойгу, понятия не имевшему о том, как действует его друг и спутник, повстречался на дороге приземистый благообразный мужчина в кожаных штанах и с длинными шпорами, верхом на пони, челка и хвост которого были весьма искусно подстрижены по последней моде. Всадник задал ему два-три деловых вопроса насчет рынков и цен на скот, и Робин, видя, что он, - человек рассудительный и учтивый, позволил себе спросить его, не знает ли он где-нибудь поблизости пастбища,
чтобы ненадолго поместить там гурт. Он, можно сказать, попал в самую точку. Джентльмен в кожаных штанах был не кто иной, как тот землевладелец, с чьим управителем договаривался - или уже договорился - Гарри Уэйкфилд. - Это твое счастье, друг шотландец, что ты встретился со мной, - сказал мистер Айрби, - я вижу, твои быки здорово устали, а у меня только одно пастбище за три мили отсюда, и другого тебе в этих краях не найти. - Мой гурт отлично может пройти еще две, три, а то и четыре мили, -
ответил осмотрительный шотландец. - А сколько ваша честь спросите с головы скота, коли б я надумал пробыть там денька два-три? - Да уж как-нибудь поладим, Соуни, если ты согласишься продать мне по сходной цене шестерых бычков.* ______________ * Да уж как-нибудь поладим, Соуни... - Шотландское Соуни соответствует английскому Сэнди - сокращенная форма имени Александр. Соуни служит насмешливым прозвищем шотландцев.
- А каких бычков ваша честь желает отобрать? - Дай-ка хорошенько поглядеть... Вот этих двух черных и бурого, этого рыжеватого и вон того с завитками на рогах, да еще безрогого прихвачу. Почем с меня возьмешь? - Ох, - сказал Робин, - ваша честь понимает в скоте, право слово, премного понимает. Я и сам бы лучше не отобрал, а ведь я всех их знаю наперечет, словно это дети мои родные. - Так почем возьмешь, Соуни? - повторил мистер Айрби. - На ярмарках в Дауне и Фолкерке
цены были очень высокие, - уклончиво ответил Робин. Так они проговорили некоторое время, покуда не сторговались: в придачу к плате за быков сквайр разрешил шотландцу пользоваться в течение нескольких дней пастбищем, а Робин подумал, что, если трава окажется мало-мальски подходящей, сделка эта чрезвычайно для него выгодна. Сквайр пустил пони шагом и поехал рядом с гуртовщиком, отчасти чтобы указать ему путь и водворить его на пастбище, отчасти чтобы узнать, что нового на северных рынках. Так
они доехали до пастбища, которое было таким, что лучше не сыщешь. Но велико было их изумление, когда они увидели, что управитель преспокойно впускает гурт Гарри Уэйкфилда на огороженный, поросший сочной травой луг, который сам владелец только что согласился предоставить Робину Ойгу Мак-Комбиху! Сквайр Айрби пришпорил своего пони, вплотную подъехал к управителю и, узнав о том, что произошло, не тратя лишних слов, объявил гуртовщику-англичанину, что управитель сдал пастбище без его, владельца, разрешения и что
подножный корм для своих стад он может искать где хочет - здесь он ничего не получит. Он тут же разбранил управителя за то, что тот нарушил его приказ, а затем велел немедленно прогнать с поля голодное, изнуренное стадо Гарри Уэйкфилда, только что принявшееся за весьма обильную трапезу, и впустить туда стадо его друга, которого гуртовщик-англичанин с этой минуты начал считать своим врагом. Уэйкфилд был настолько возмущен, что хотел сначала, воспротивиться выполнению приказа мистера Айрби; но ведь любой
англичанин имеет довольно ясное представление о законе и правосудии, и поскольку Джон Флисбампкин, управитель, признал, что он превысил свои полномочия, Уэйкфилд понял, что ему остается лишь одно - собрать своих голодных, совсем приунывших подопечных и погнать их куда глаза глядят в поисках корма. Что до Робина Ойга, то он был очень расстроен всем, что произошло, и тотчас предложил своему другу-англичанину остаться вместе с ним на спорном пастбище. Однако гордость Уэйкфилда была сильно уязвлена, и он презрительным
тоном ответил: - Забирай все себе, забирай все - одну вишенку пополам никак не разделишь; умеешь ты к богачам подлаживаться, а простым людям пыль в глаза пускать. Уйди прочь от меня, парень, я-то уж ни за что не стал бы облизывать грязные хозяйские башмаки ради того, чтобы хозяин позволил мне хлебы к нему в печь сажать. Робин Ойг, огорченный, но не удивленный негодованием своего приятеля, стал упрашивать его подождать хотя бы час, пока он сходит к сквайру получить деньги за проданный скот
и вернется, после чего поможет Гарри перегнать быков куда-нибудь, где они покормятся и отдохнут, а затем толком объяснит ему, какое досадное недоразумение произошло с ними обоими. Но англичанин все так же гневно продолжал: - Стало быть, ты тут уж и скотом промышлял? Ну и хитрюга же ты - знаешь, когда что продать! Ступай-ка ко всем чертям, смотреть больше не хочу на твою лживую шотландскую рожу, стыдись мне и в лицо-то глядеть. - Мне никому не стыдно смотреть в лицо, - ответил Робин Ойг, слегка
волнуясь, - и я еще сегодня посмотрю тебе прямо в лицо, если ты дождешься меня внизу, в деревне. - Пожалуй, тебе лучше туда не показываться, - ответил англичанин; и, круто повернувшись спиной к тому, кто был его другом, он с помощью управителя, отчасти искренне, отчасти притворно озабоченного тем, чтобы найти Уэйкфилду пристанище, собрал своих непокорных быков. Потеряв некоторое время на переговоры с соседними фермерами, которые не то не могли, не то не хотели приютить его гурт, Гарри Уэйкфилду
наконец по необходимости пришлось столковаться с хозяином трактира, где он и Робин Ойг условились встретиться, когда разошлись утром, чтобы порознь искать пастбище. Трактирщик охотно предоставил ему покрытое скудной растительностью болото, за которое спросил немногим меньше, чем управитель за отличный луг; убогость пастбища и непомерность платы еще усугубили горечь обиды, вызванной действиями друга-шотландца, которые Гарри счел вероломными и предательскими. Неприязнь эту в нем поддерживал управитель, у которого
были свои причины озлобиться на беднягу Робина (невольного виновника постигшей его немилости сквайра); сам трактирщик и двое-трое случайных посетителей тоже всячески старались еще больше ожесточить англичанина против его бывшего товарища; кое-кого к тому побуждала старинная неприязнь к шотландцам, почти везде уже исчезнувшая, по иной раз еще тлеющая именно в пограничных графствах Англии, а кое-кого - та всеобщая страсть сеять раздоры, которая, к чести детей Адамовых будь сказано, свойственна людям всех званий
и состояний, Славный Джон Ячменное Зерно, всегда разжигающий и предельно усиливающий страсти, безразлично, добрые они или злые, в данном случае тоже не скупился на услуги: и не раз в этот вечер поднимали кубок за то, чтобы гром разразил вероломных друзей и жестокосердых господ. Тем временем мистер Айрби, чтобы развлечься, постарался задержать у себя в замке гуртовщика-северянина. Он велел поставить перед ним в буфетной изрядный кусок холодной говядины и кружку пенящегося домашнего пива и забавлялся,
глядя, как лихо Робин Ойг Мак-Комбих уплетает эти непривычные для него яства. Затем сквайр зажег трубку и, чтобы примирить свое аристократическое достоинство с желанием узнать, что делается у скотоводов, стал разговаривать с гостем, расхаживая по комнате. - Мне повстречался еще один гурт, - сказал он, - его вел кто-то из твоих земляков; гурт был поменьше твоего, быки все больше комолые; вел их здоровый детина, на нем была не юбчонка, в каких вы все щеголяете, а, как полагается, штаны. Не знаешь, кто
это такой? - Что за черт! Кто ж это мог быть, верно Хьюг Моррисон, и впрямь, видно, он. Не думал я, что он так скоро управится, - вышел на день позже, да и догнал нас. Только у его быков - они ведь аргайлские - наверно, ноги совсем уж заплетаются. А что он, далече отселе? - Да, должно быть, милях в шести-семи, - ответил сквайр. - Я поравнялся с ними у скал Кристенбери, а ты мне повстречался у Холланской рощи. Если его быки едва идут, с ним, пожалуй, можно будет сторговаться. - Ну
нет, не того Хьюг Моррисон десятка, чтобы в убыток себе торговать. На то есть такие простофили, как горец Робин Ойг. Позвольте пожелать вам доброй ночи, и пусть их будет не одна, а двадцать подряд, а мне пора в деревню, поглядеть, кончил ли Гарри Уэйкфилд чудить. В трактире все еще продолжались оживленные разговоры, вертевшиеся вокруг предательства Робина Ойга, когда тот, кого все наперебой поносили, вошел туда. Как обычно бывает в таких случаях, с его появлением разговор тотчас оборвался,
и компания встретила его тем ледяным молчанием, которое красноречивее бесчисленных возгласов сообщает пришельцу, что его присутствие нежелательно. Изумленный, раздосадованный, но нисколько не устрашенный тем приемом, который ему был оказан, Робин Ойг шагнул вперед со смелым и даже надменным видом, ни с кем не поздоровался, раз его самого никто не приветствовал, и уселся у пылающего очага, неподалеку от стола, за которым сидели Гарри Уэйкфилд, управитель и еще двое-трое людей. Как во всех домах в Камберленде,
кухня была просторная, и если б только Робин захотел, он вполне мог бы выбрать место подальше.
