Я оставался там еще две недели, хотел посмотреть, что будет. Все менялось. Сефелт и Фредриксон вышли вместе под расписку вопреки совету медиков; два дня спустя выписались еще трое острых, а шестеро перевелись в другое отделение. Было долгое следствие о ночной попойке и о смерти Билли, доктору сообщили, что он может уволиться по собственному желанию, а он сообщил начальству, что пусть уж идут до конца и вышибают его, но сам он не уйдет. Старшая сестра неделю провела в медицинском корпусе,
а у нас за старшую была маленькая сестра-японка из буйного; это позволило нашим многое изменить в распорядке. К тому времени, когда вернулась старшая сестра, Хардинг добился даже открытия ванной комнаты и банковал там, своим тонким вежливым голосом пытаясь изобразить аукционерский рев Макмерфи. Он как раз сдавал, когда она вставила в скважину ключ. Мы вышли из ванной и двинулись навстречу ей по коридору, чтобы спросить о Макмерфи. Когда мы подошли, она отскочила на два шага, и я подумал, что она убежит.
Лицо у нее с одной стороны было синее и распухшее до бесформенности, глаз полностью заплыл, на горле толстая повязка. И новая белая форма. Некоторые ухмылялись, глядя на ее перед: хотя форма была теснее прежней и накрахмалена еще туже, она уже не могла скрыть того, что сестра - женщина. Хардинг, улыбаясь, шагнул к ней и спросил, что с Mаком. Она вынула из кармана блокнотик с карандашом и написала: "Он вернется", - а потом пустила листок по кругу. Бумажка дрожала у нее в руке. - Вы
уверены? - Спросил Хардинг, прочтя листок. Мы слышали всякие рассказы: что он сшиб двух санитаров в буйном, отобрал у них ключи и сбежал, что его отправили обратно в колонию и даже что сестра, оставшаяся за главную, пока не подыскали нового врача, назначила ему особое лечение. - Вы вполне уверены? - Переспросил Хардинг. Сестра снова вынула блокнот. Движения давались ей с трудом, и рука ее, еще более белая, чем всегда, ползла по блокноту, как у ярмарочных цыганок, которые за денежку
пишут тебе судьбу. "Да, мистер Хардинг, - написала она. - Если бы не была уверена, не говорила бы. Он вернется". Хардинг прочел листок, потом разорвал и бросил обрывки в нее. Она вздрогнула и заслонила рукой распухшую сторону лица. - Хватит за... Нам мозги, мадам, - сказал ей Хардинг. Она посмотрела на него долгим взглядом, рука ее подрожала над блокнотом, но потом она повернулась и, засунув блокнот в карман, ушла на сестринский пост. - Хм, - сказал Хардинг. - Кажется, беседа
получилась несколько бессвязная. А впрочем, если тебе говорят: хватит ... Нам на мозги, - что ты можешь написать в ответ? Она попыталась навести порядок в отделении, но легко ли этого добиться, если Макмерфи все еще топает взад и вперед по коридорам, хохочет на собраниях, распевает в уборных. Она не могла прибрать нас к рукам, тем более что одной рукой приходилось писать на бумажке. Она теряла больных одного за другим. После того как выписался Хардинг и его забрала жена, а Джордж перевелся в другое
отделение, нас, побывавших на рыбалке, осталось только трое: я, Мартини и Сканлон. Я пока не хотел уходить: уж больно уверенный у нее был вид; похоже было, что она ожидает еще одного раунда, а если это так, я хотел, чтобы это произошло при мне. И однажды утром, когда Макмерфи отсутствовал уже три недели, она начала последнюю партию. Дверь отделения открылась, и санитары ввезли каталку с карточкой в ногах, где жирными черными буквами было написано: М_а_к_м_е_р_ф_и, Р_э_н_д_л П. П_о_с_л_е_о_п_е_р_а_ц_и_о_н_н_ы_й.
А ниже чернилами: л_о_б_о_т_о_м_и_я. Ее ввезли в дневную комнату и оставили у стены рядом с овощами. Мы подошли к каталке, прочли карточку, потом посмотрели на другой конец, где в подушке утонула голова с рыжим чубом и на молочно-белом лице выделялись только густые лилово-красные кровоподтеки вокруг глаз. После минутного молчания Сканлон отвернулся и плюнул на пол. - Фу, что она нам подсовывает, старая сука? Это не он. - Нисколько не похож, - сказал Мартини. - Совсем
за дураков нас держит? - А вообще-то неплохо сработали, - сказал Мартини, перейдя к изголовью и показывая пальцем. - Смотрите. И нос сделали сломанный и шрам... Даже баки. - Конечно, - проворчал Сканлон, - но какая липа! Я протиснулся между другими пациентами и стал рядом с Мартини. - Конечно, они умеют делать всякие шрамы и сломанные носы, - сказал я. - Но вид-то подделать не могут. В лице же ничего нет. Как манекен в магазине, верно, Сканлон? Сканлон опять плюнул. -
Конечно, верно. Эта штука, понимаешь, п_у_с_т_а_я. Всякому видно. - Смотрите сюда, - сказал кто-то, отвернув простыню, - татуировка. - А как же, - сказал я, - и татуировки умеют делать. Но руки, а? Руки-то? Этого не сумели. У него руки были большие! Весь остаток дня Сканлон, Мартини и я высмеивали эту штуку - Сканлон звал ее дурацкой куклой из ярмарочного балагана; но шли часы, опухоль вокруг глаз у него начала спадать, и я заметил, что больные все чаще и чаще подходят и смотрят на
тело. Они делали вид, будто идут к полке с журналами или к фонтанчику для питья, а сами поглядывали на него украдкой. Я наблюдал за ними и пытался сообразить, как поступил бы он на моем месте. Одно я знал твердо: он бы не допустил, чтобы такое вот, с пришпиленной фамилией, двадцать или тридцать лет сидело в дневной комнате и сестра показывала бы: так будет со всяким, кто пойдет против системы. Это я знал твердо. Ночью я ждал до тех пор, пока звуки в спальне не сказали мне, что все уже спят, и покуда
санитары не кончили со своими обходами. Тогда я повернул голову на подушке, чтобы видеть соседнюю кровать. Я уже много часов прислушивался к дыханию - с того времени, когда привезли каталку и переставили носилки на кровать, слушал, как запинаются и перестают работать легкие, потом начинают снова, и надеялся, что они перестанут совсем, - но не поглядел туда еще ни разу. В окне стояла холодная луна и лила в спальню свет, похожий на снятое молоко. Я сел на кровати, и моя черная тень упала на него, разрезала
его тело поперек между плечами и бедрами. Опухоль вокруг глаз спала, и они были открыты; они смотрели прямо на луну, открытые и незадумчивые, помутневшие оттого, что долго не моргали, похожие на два закопченных предохранителя. Я повернулся, чтобы взять подушку, глаза поймали это движение, и уже под их взглядом я встал и прошел метра полтора или два, от кровати до кровати. Большое, крепкое тело упорно цеплялось за жизнь. Оно долго боролось, не хотело ее отдавать, оно рвалось и билось, и мне пришлось
лечь на него во весь рост, захватить его ноги своими ногами, пока я зажимал лицо подушкой. Мне показалось, что я лежал на этом теле много дней. Потом оно перестало биться. Оно затихло, содрогнулось раз и затихло совсем. Тогда я скатился с него. Я поднял подушку и увидел, что пустой, тупиковый взгляд ни капли не изменился, даже от удушья. Большими пальцами я закрыл ему веки и держал, пока они не застыли. Тогда я лег на свою кровать. Я лежал, накрывшись с головой, и думал, что все обошлось без особого
шума, - но ошибся. Сканлон зашептал со своей кровати: - Спокойно, вождь. Спокойно. Все правильно. - Замолчи, - прошептал я. - Спи. Стало тихо; потом он опять зашептал: - Все кончено? Я сказал ему: - Да. - Господи, - сказал он, - она догадается. Ты же понимаешь? Конечно, никто ничего не докажет... Всякий может загнуться после операции, бывает сплошь и рядом... Но она - она догадается. Я ничего не ответил. - На твоем месте,
вождь, я бы рвал отсюда. Беги, а я скажу, что видел, как он встал и ходил после твоего побега, и на тебя не подумают. Правильная идея, скажи? - Ну да, как все просто. Попрошу открыть дверь и выпустить меня. - Нет. Один раз он тебе показал как - вспомни. В первую же неделю. Помнишь? Я ему не ответил, и он больше ничего не сказал, в спальне опять было тихо. Я полежал еще несколько минут, потом встал и начал одеваться. Когда оделся, залез в тумбочку Макмерфи, вынул его шапку и попробовал
надеть. Она была мала, и мне вдруг стало стыдно, что примеряю ее на себя. Я бросил ее на постель к Сканлону и вышел из спальни. Он сказал мне вдогонку: - Спокойно, браток. Лунный свет, протискивавшийся сквозь сетки на окнах в ванной комнате, очерчивал тяжелый пульт, блестел на хромированных деталях и стеклах приборов - такой холодный, что, казалось, слышишь, как он щелкает, падая на металл. Я набрал полную грудь воздуха, нагнулся и схватил рычаги. Я напряг ноги и почувствовал, как
под махиной что-то хрустнуло. Снова натужился и услышал, как выдираются из пола провода и муфты. Вскинул пульт на колени и сумел обхватить одной рукой, а другой поддеть снизу. Металл холодил мне скулу и шею. Я встал к окну спиной, потом развернулся, на половине оборота выпустил пульт, и он по инерции с протяжным треском прорвал сетку и окно. Стекло расплескалось в лунном свете, словно холодной искристой водой окропили, окрестили спящую землю. Я перевел дух, подумал о том, чтобы вернуться за Сканлоном и кое-кем
еще, но тут в коридоре послышался беглый писк санитарских туфель, и я, опершись рукой на подоконник, выскочил вслед за пультом - под лунный свет. Я побежал по участку в ту сторону, куда бежала когда-то собака - к шоссе. Помню, что бежал громадными скачками, словно делал шаг и долго летел, пока нога не опускалась на землю. Мне казалось, что я лечу. Свободен. Никто не гоняется за беглыми, я знал это, а Сканлон сумеет ответить на любые вопросы о мертвом - незачем так бежать. Но я не остановился. Я пробежал
без остановки много километров, а потом взошел по откосу на шоссе. Меня подсадил шофер-мексиканец, гнавший на север грузовик с овцами, и я загнул ему такую историю насчет того, что я профессиональный борец-индеец и гангстеры упрятали меня в сумасшедший дом, что он тут же остановился, отдал мне кожаную куртку прикрыть мой зеленый наряд и одолжил десять долларов на еду, пока буду добираться на попутных до Канады. На прощание я попросил его написать свой адрес и сказал, что как только подработаю, сразу
вышлю деньги. В Канаду я, может быть, и правда отправлюсь, но по дороге, наверно, заеду на Колумбию. Покручусь вокруг Портленда, у реки худ и у даллз-сити - вдруг встречу наших из поселка, таких, кто еще не спился. Хотелось бы посмотреть, что они делают с тех пор, как правительство захотело купить у них право быть индейцами. Я слышал даже, что некоторые из племени стали строить свои хилые деревянные мостки на гидроэлектрической плотине и острожат рыбу в водосливе. Дорого бы дал, чтоб на это посмотреть.
А больше всего охота посмотреть наши места возле ущелья, вспомнить, как они выглядят. Я там долго не был.
