Грустная история совсем не о флоте...

У нее было красивое имя - Ксения. В далеком гарнизоне подводников она оказалась скорее даже не по воле судьбы, а по стечению самых банальных житейских обстоятельств. Она родилась в небольшом поселке, как раз посередине между Москвой и Питером, в самой обыкновенной семье из российской глубинки, с присущими ей традиционными пороками и образом жизни. Вся жизнь, радости и горести ее маленького поселка протекали вокруг мебельной фабрики, на которой работало подавляющее население ее городка. Очагов цивилизации было немного: дом культуры, да злачное место под названием «Ромашка», являвшееся чем-то средним между придорожной пельменной и кафе. Пили в поселке много, как впрочем, во всех таких вот небольших промышленных городишках, разбросанных по необъятным просторам среднерусской возвышенности. Отец Ксении, прожив с семьей пару лет после рождения дочери, ушел из семьи, да не просто ушел, а уехал в неизвестном направлении, и больше его никто и никогда не видел. Так и выросла девочка с мамой, хотя и приводившей иногда по ночам домой веселых и подвыпивших мужчин, но всей душой их ненавидевшей, и бабушкой, воевавшей, побывшей в плену, а оттого безнадежно больной, и с каждым годом все реже встававшей с постели. Безнадежная и тоскливая серость окружавшего быта, необеспеченность семьи, вынуждавшая все лето вместо гуляний с подругами, не разгибаясь, работать на огороде вместе с матерью, и страх провести всю жизнь так же очень рано сформировали самую первую мечту девочки - уехать отсюда навсегда, как только будет возможно. Возможность появилась гораздо раньше, чем ожидала сама Ксюша. Мама, которой повзрослевшая восьмиклассница-дочка, на которую уже начали заглядываться мужчины, стала мешать ее личной жизни, неожиданно для самой девочки спровадила ее в Питер к двоюродной сестре, давно жившей вместе с мужем во второй столице. Там Ксюша закончила школу, там же поступила в институт на вечернее отделение. Мать, которой одна полупарализованная бабушка в доме совершенно не мешала, пустилась во все тяжкие и про дочь словно забыла. Все эти годы она ничем не помогала ей, только попрекая за все подряд в ее нечастые визиты на родину. А Ксюша тем временем превратилась в симпатичную невысокую девушку с высокой красивой грудью, черными выразительными глазами и точеной аппетитной фигуркой. На нее многие заглядывались, но Ксюше, которая была просто обречена жить и зарабатывать самостоятельно, до этого было мало дела, да и просто банально не хватало времени. Уже с десятого класса она старалась зарабатывать сама, благо наступивший в стране недоразвитый капитализм шатко-валко, но давал на это возможности. Кем она только не была... Стояла живой рекламой у магазинов, разносила листовки, клеила объявления, подрабатывала уборкой. Потом стало совсем плохо. Муж сестры начал бросать на свояченицу откровенно плотоядные взгляды и в конце-концов в один из дней, когда жены не было дома, предпринял попытку овладеть Ксюшей. Она кое-как отбилась, но в тот же вечер, собрав свои нехитрые пожитки, сбежала от сестры к подруге. Больше она там не показывалась, несмотря ни на какие извинения и просьбы сестры вернуться. К счастью, ей удалось устроиться в маркетинговое агентство на хорошую должность, которая позволяла и снимать квартиру и собственно существовать самостоятельно и совершенно не завися ни от кого. Но деньги в агентстве платили не за красивые глаза, а за полную отдачу и конечный результат. А это требовало больших усилий. И теперь жизнь ее шла по одному и тому же расписанию: весь день работа, вечером институт, а в выходные скромные студенческие радости в виде дружеских попоек и разовых исчезающих уже утром отношений с лицами противоположного пола. Даже женщиной Ксюша стала как-то обыденно, просто походя, просто уступив от усталости одному из особо настойчивых ухажеров.
А потом Ксюша неожиданно вышла замуж. И опять не так, как хотела, а вновь ведомая стечением обстоятельств. Она банально залетела. В один из приездов домой случилось то, чего она не планировала, и то, что было совершенно не нужно ей в это период. Ксюша забеременела. Парень с простым русским именем Николай был ее старым школьным ухажером, и хотя она не представляла его в качестве мужа, уже не девичья, а женская плоть требовала свое, и она, расслабившись, не убереглась. Вернувшись в Питер и обнаружив, что беременна, Ксюша приняла твердое решение рожать. Ей надо было учиться еще два года, и как она это будет делать с ребенком, да еще и работая, Ксюша абсолютно не представляла. Кроме матери, ей было не с кем поделиться своей проблемой, а мать, к этому времени постаревшая и поостывшая в своих исканиях, высказалась по этому поводу очень категорично. Николай, как настоящий мужчина, должен жениться и точка. Николай на удивление не отказался, и Ксюша довольно быстро стала его супругой. Она понимала, что это от безвыходности, но возвращаться домой с ребенком на руках недоучившейся студенткой значило больше никогда не уехать с родины и в точности повторить судьбу матери, чего Ксюша смертельно боялась. Николай уехал к ней в Питер, устроился на работу в какой-то автосервис, и они стали жить, каждый в глубине души опасаясь того момента, когда у них на руках окажется ребенок.
Девочку назвали Дашей. Когда Ксюша в роддоме глядела на этот маленький плачущий комочек, она неожиданно поняла, что это то единственное, что в ее жизни является самым родным, дорогим и никому кроме нее самой не принадлежащим. Отправившись рожать за неделю до срока, Ксюша вышла снова на работу уже через два дня после выписки из роддома, а муж покорно принялся сидеть с ребенком, потому что его заработок не мог сравниться с Ксюшиным, и по сути их семью кормила она. Его не очень устраивало такое положение дел, но деться было некуда, и он сидел с ребенком с утра до вечера, постепенно закипая внутри. А все потому, что годы, проведенные в Питере, научили Ксюшу не надеяться ни на кого, и уж если она работала, то работала на совесть, с полной самотдачей, а работа требовала много, и ей часто приходилось задерживаться допоздна, чтобы заработать лишние рубли в их семейный бюджет. По сути, мужчиной в их «быстрой» семье стала она, опять же против своего желания и естества, ведома я всегда только тем, что больше ничего не оставалось, а теперь еще и ответственностью за свою маленькую дочурку.
Дашеньку Ксюша любила самозабвенно. Она позволяла ей все, понимая, что делает неправильно, но не в силах даже повысить голос на свое сокровище. Девочка могла делать дома что хотела. Она весело и самозабвенно крушила телевизоры и все бытовую технику, до которой могла добраться, ежедневно вываливала содержимое всех шкафов на пол и озорно радовалась, когда у нее получалось что-нибудь порвать в мелкие клочья. Удержать ее не мог никто, и родителям приходилось упрятывать самое ценное куда повыше, в те места, куда дочка пока еще не могла добраться. Ксюша воспринимала это как неизбежное, и лишь улыбаясь, вполголоса поругивала дочь, да и муж пока еще стоически переносил все, зная, что повысив хоть на тон голос на дочь, сразу же получит по полной от Ксюши. Да и по большому счету, Николай прекрасно понимал, что жена, с утра до вечера пропадающая на работе и видящая Дашу только по вечерам, ругать дочь не будет. Так они и жили. Ксюша по десять-двенадцать часов на работе, а Николай круглые сутки дома с дочкой. Иногда по выходным Ксюша отпускала мужа пройтись по друзьям, но каждый раз сильно раздражалась, когда тот опаздывал или приходил домой слегка поддатым. Головой Ксюша понимала, что это неправильно и мужу тесно и неуютно в этой роли, но выбора у них не было, а ставить эксперименты она не собиралась.
Время шло, и вдруг настал период, когда окончательно закрутившаяся в работе и учебе, Ксюша совсем упустила мужа. Она прозевала тот момент, когда он перешагнул грань между пониманием того, кто зарабатывает на жизнь в их семье, и почему с ребенком сидит он и чувством собственного мужского достоинства. Ему надоело готовить детские смеси, гонять с коляской по магазинам, менять пелёнки, и вообще быть «мамой». Ему хотелось на работу, попить вечерком пивка с друзьями, да и просто похлопать какую-нибудь пышнозадую девушку по попке в своем сервисе. Ему все нешуточно осточертело, а уж то, что с момента рождения дочери он практически перестал с ней спать, бесило просто неимоверно. Ольга засыпала только с мамой, а в той тесной однокомнатной хрущевке, которую они снимали, места на вторую кровать просто не было. Николай спал на раскладушке, которая вмещалась только впритык к выходу на балкон и к занятиям любовью не располагала из-за узости и скрипа, который, естественно, будил чу тко спавшую дочь. Да и сама Ксюша, замотанная, как белка в колесе, вечером просто падала в постель без каких-либо желаний, даже самых приятных. Николаю хотелось показать, как бы ни банально это звучало, не кто хозяин в доме, а скорее, кто в доме мужчина.
И вот однажды, когда Ксюша вечером пришла домой, её ждал сюрприз. Николай, сияющий как надраенная рында, сообщил жене, что теперь он целый мичман Флота Российского, благо образование позволяет, и вскорости они уезжают на Крайний Север, где он будет служить на подводной лодке и получать вполне приличные деньги, достаточные для того, чтобы она не работала. Ксюша окаменела, а муж продолжал расписывать все преимущества своего волевого решения. Что было у них дома в эту ночь, лучше и не пересказывать, но утром, сидя на балконе и докуривая последнюю сигарету из пачки, Ксюша обреченно поняла, что ехать ей придется. Одна она бы не вытянула. Никаким образом. Таскать грудного ребенка на работу было невозможно, а жить без работы еще невозможнее. Был еще вариант вернуться к маме, но его Ксюша отметала сразу и бесповоротно. Назад к матери она не могла. Если бы пришлось сделать так, то всю свою дальнейшую судьбу Ксюша уже знала на тридцать лет вперед. Фабрика или прилавок магазина в лучшем случае, дешевый портвейн по выходным с подругами, скандалы с соседями, вечный огород и хроническое отсутствие денег, а в итоге повторение судьбы матери с погрешностью в пару процентов. Ксюша лучше бы умерла, но не вернулась. Но теперь она была не одна, и пришлось, проклиная мужа и весь свет, собираться на Север. Она перевелась на заочное отделение, уволилась, и собрав нехитрые пожитки, уже через две недели их семейство убыло на Север по военно-перевозочным документам выданным мужу.
Гаджиево встретило их мерзким моросящим дождем, хмурым небом и общей всепоглощающей серостью пейзажа. Первые несколько недель прошли как в ужасном сне. Сначала дней десять было холодное общежитие с окнами, сквозь которые ветер гулял свободно и непринужденно, и скрипучие казенные кровати. Был момент, когда Ксюша хотела просто плюнуть на все и уехать с дочкой куда подальше, может, даже к маме, но только подальше отсюда. Но потом все постепенно выровнялось. Через две недели мужу дали однокомнатную квартиру в 55 доме, который был скроен по коридорному принципу, но квартиры были все-таки отдельными, да и, дом, несмотря на древность, был на удивление теплым. Соседи оказались очень приличными и компанейскими людьми, с которыми Ксюша очень сдружилась, забегая вечерами перекурить, когда засыпала дочка, да и просто потрепаться. Не избалованная жизнью Ксюша неумело и постепенно налаживала быт, и даже начала находить определенное удовольствие в том этом. Она впервые не работала с утра до вечера, и это оказалось приятным занятием. Муж с утра до вечера пропадал на своем корабле, осваивая азы службы техником-турбинистом БЧ-5, пару раз в неделю заступая на вахты, а Ксюша, вставая с утра, занималась только Дашенькой, да походами по магазинам. Свободные часы она проводила с соседкой Юлькой, веселой и бедовой девушкой, муж которой тоже служил мичманом и дома бывал не чаще Николая. К тому же у Юльки был сын, практически одногодка Ольге, и это сближало соседок еще сильнее. По дому Ксюша почти ничего не делала. Студенческая жизнь научила ее быть очень неприхотливой, а к домашнему хозяйству, в особенности к кухонным делам, она питала ничем не прикрытое отвращение. Готовить Ксюша не умела совсем, обходясь в Питере самым дешевым фастфудом, и единственное, что умела делать, кроме смесей для ребенка, сварить пельмени, и то как правило, до их полного распада и превращения в какой-то фантастический пирог. Поэтому обеды и ужины ей готовил прибегавший со службы муж, а в его о тсутствие она прекрасно обходилась чипсами и йогуртами. Денег на жизнь вроде бы хватало, муж исправно приносил деньги, а сама Ксюша даже начала потихоньку и целенаправленно готовится к сессии, чего раньше никогда не делала, сдавая экзамены с помощью природной смекалки и пары бессонных ночей.
Так прошло несколько лет. За это время, используя отпуска Николая и даже неожиданно воспылавшую любовью к внучке маму, Ксюша умудрилась закончить свой ВУЗ, получить диплом и в очередной раз испортить отношения с мужем. Тот, побродив по морям пару лет даже в не самом напряженном режиме, неожиданно пришел к нескольким житейско-философским выводам, в соответствии с которыми начал снова менять свою жизнь. Во-первых, получить морское денежное довольствие ему понравилось, а вот ходить в море турбинистом не очень. И Николай сделал выбор в пользу второго. Он ушел с корабля и плавсостава и перевелся на ПРЗ, где у него сразу образовалась масса свободного времени и практически восьмичасовой рабочий день. И это практически сразу сказалось на семейном бюджете, что ему незамедлительно и с отшлифованной остротой выдала Ксюша, чем мгновенно подтвердила второй вывод Николая о том, что он нужен жене только как нянька или донор, и никто более. А если учесть, что частота их отношений в постели и мела амплитуду схожую с прямой линией, то сам по себе родился третий вывод: а нафига такая жизнь нужна, да и женщин вокруг навалом. Пару раз Николай, крепко поддав, пытался найти правду у Ксюши, но она, забирая дочь, уходила к Юльке, и тогда в один из вечеров, собрав сумку, он просто ушел, сообщив на прощанье, что все было здорово, только вот подустал быть таким мужем и отцом.
Для Ксюши это было как гром среди ясного неба. Конечно, она понимала, что их семейные отношения очень далеки от идеальных, и вина за это по большому счету лежит на ней, но вот так... Тем не менее, Ксюша, трезво смотрящая на ситуацию, слез пускать не стала, а сразу осознала, что времени на обдумывание и осмысление причин произошедшего у нее нет. Надо кормить дочь и себя. И хотя пьяненький Николай, уходя, заверил ее, что девочка не останется без средств на существование, никаких гарантий его заявление не давало.
И тогда она пошла работать. Диплом о высшем образовании у нее был, по специальности она бы и так никогда не работала, а потому при помощи одной Юлькиной знакомой устроилась в штаб флотилии простым делопроизводителем, что являлось немного выше, чем секретарь, но ниже, чем самый маленький бухгалтер. Повзрослевшую дочку она оставляла соседке с первого этажа, бабушке, вывезенной неженатым сыном из полыхнувшего войной Приднестровья, женщине отзывчивой и доброй и как все старые люди, привыкшие всю жизнь работать, страдавшей от вынужденного безделья. Та готова была возиться с Дашей бесконечно, да и бесплатно, но Ксюша твердо знала, что платить надо, и ежедневно рассчитывалась с бабушкой, не смотря на ее явное нежелание брать деньги. Теперь линия Ксюшиной жизни в очередной раз преломилась и превратилась в бесконечное курсирование по одному заданному маршруту. Дом-работа-магазин-дом. Ни о какой личной жизни она даже не вспоминала, ограничиваясь парой банок пива с соседкой по выходным и ночным просмотром очередных западных видеошедевров класса «В». На удивление возникшие трудности никак не отразились на ее поведении. Она не захандрила и не впала в моральный ступор, как впали бы на ее месте многие представительницы слабого пола. Как с соседкой, так и с сослуживицами она оставалась такой же веселой, улыбчивой и хотя немного по-житейски циничной женщиной, но незлобивой и весьма приятной в общении.
Через несколько месяцев работы в штабе она и познакомилась с капитаном 1 ранга Борисом Воробьевым. Все старшие штабные офицеры, хотя и оставались нормальными людьми со своими слабостями и пристрастиями, все же на Ксюшин глаз носили какую-то одинаковую печать «берегового братства», а этот офицер, забредший к ним с какими-то бумажками, одновременно и неуловимо и разительно отличался от большинства тех, кого Ксюша привыкла видеть в штабе. Это был мужчина лет сорока, светловолосый, с уже немного заметным брюшком, что его не портило, а наоборот делало каким-то своим, свойским. Он не был красив в принятом понимании, но и не был некрасивым человеком. Он был просто добрым и обаятельным человеком, облик и поведение которого никак не ассоциировалось с требующей большой твердости и жесткости должностью командира атомохода. И хотя Ксюша знала, что Воробьев один из самых опытных командиров во флотилии, она никак не могла его представить стоящим на пирсе перед строем, и матерящим ся во весь голос на нерадивых подчиненных. Вот чего в нем было с избытком, по сравнению с другими, так это любви к своей форме. Никогда с самого первого дня знакомства с Воробьевым Ксюша не видела его в помятых брюках, нечищеных туфлях или несвежей рубашке. Он как-то сразу понравился Ксюше не только своим заразительным оптимизмом и бесконечным уморительным перешучиванием всех и всея, но и тем, что с самого начала отнесся к ней как к абсолютно равной. Это было необычно и очень приятно. Взрослый, солидный и успешный офицер, старшее ее вдвое, разговаривал с нее не как с молоденькой симпатичной куколкой, а как со зрелым взрослым человеком, мнение которого ему важно и интересно. И еще он не пялился на ее грудь.
Воробьев стал забегать в их женскую богадельню чаще, и хотя он заходил всегда ненадолго, оказиями попадая в штаб флотилии, и был со всеми одинаково вежлив и галантен, Ксюша всей своей женской интуицией чувствовала, что он здесь из-за нее. И хотя она пока не могла понять, как к этому относиться, само это ощущение приятно волновало.
Женщины рассказывали, что семья у Воробьева есть, но жена уехала еще пять лет назад обратно в Ленинград, как только их сыну исполнилось шестнадцать лет, заявив мужу, что она должна быть с сыном, когда тот будет поступать и в дальнейшем учиться в институте. Квартира у семьи Воробьевых там была, оставшись в наследство от ее родителей, и теперь его жена уже пять лет не показывается в Гаджиево, и он видится с семьей только в отпусках. Что из себя представляет такая семейная жизнь, Ксюша примерно знала, а все штабные и незамужние дамы вздыхали по этому веселому и неунывающему офицеру, который как ни удивительно, в махровой аморалке ни разу замечен не был, несмотря на такие располагающие к этому семейные обстоятельства.
А Воробьев, тем временем, в каждый из своих заходов в штаб все чаще старался незаметно и ненавязчиво сделать что-то, пусть мелкое, но приятное Ксюше. Иногда она находила в ящике своего коробку хороших конфет, иногда там же появлялась бутылка хорошего вина, а пару раз в ящике оказывался даже букет свежих роз, что для зимнего Гаджиево было просто фантастикой. Скрыть это подчас было трудно, и каждый раз дамы усиленно гадали, кто же так привечает Ксюшу. Она тоже делала недоуменный вид, хотя в глубине души была на все сто процентов уверена в том, что это работа Воробьева. Это продолжалось довольно долго, новизна восприятия у женского коллектива снизилась, и все мало по малу привыкли к вниманию неизвестного воздыхателя к Ксюше, и практически перестали обращать на это внимание, принимая все это как данность. И сама Ксюша тоже привыкла к этому, благо ритму ее жизни это не мешало, ничего не нарушало, и не заставляло думать о чем-то другом, кроме дочери. А потом это все вдруг прекратил ось. И визиты Воробьева в штаб, и мелкие, но приятные подарки. И неожиданно для себя самой Ксюша разволновалась. Она так привыкла к этим незаметным знакам внимания, что без них появилось ничем не заполненная пустота. Ксюша, понервничав несколько дней, решила все же выяснить, где Воробьев. Оказалось, что его корабль ушел на боевую службу, и ждать их обратно надо месяца через три. И снова помимо своей воли Ксюша разозлилась, хотя и не могла понять, почему ее просто бесит тот факт, что она узнала об уходе Воробьева в море не от него самого.
Злость прошла быстро. И эти месяцы пролетели для Ксюши тоже очень быстро. Она вообще умела отключаться от всего ненужного, и дни, делимые на работу и дочку, пролетали стрелой, не оставляя в памяти ничего такого, что можно было бы потом вспоминать. Она не вспоминала и о Воробьеве, хотя бы потому, что и вспоминать-то было по большому счету нечего, кроме ничего не значащих фраз, улыбок и милых презентов в столе. Но однажды, придя на работу, она открыв стол, нашла огромную россыпь шоколадок, сверху которых лежала записка «Не нашел роз... пришлось просто подсластить Вам сегодняшний день». И она поняла, что Воробьев вернулся. И ей сразу стало страшно. Она и боялась и хотела этой еще даже не родившейся связи. Она хотела этого мужчину, хотя бы потому что он был единственным в ее жизни, кто делал ей приятное и ничего не просил взамен. И боялась, потому что начнись эти отношения, они неминуемо рано или поздно станут явными для всех, и эти старые штабные каперанги, воспитанные на основе кодекса строителей коммунизма, запросто вышибут ее с работы за моральное разложение. Когда же он завалился к ним, весь такой большой и шумный, она только натянуто улыбалась, ничем не показывая своего отношения к его возвращению. Воробьев этим, кажется, не был обескуражен, и все так же продолжал шутить со всеми, щедро расплескивая вокруг себя позитивную атмосферу. Но никакого продолжения с его стороны не последовало.
Однажды через несколько месяцев Ксюшу послали на два дня в Североморск на курсы повышения какой-то квалификации. Поселили ее в гостинице «Ваенга», и когда после целого дня нудных и абсолютно бессмысленных лекций она вернулась туда, прямо в холле гостиницы ей встретился он. Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович. Он стоял у стойки администратора и разговаривал по телефону. Борис еще даже не заметил Ксюшу, когда она сразу поняла, чем неминуемо закончится этот вечер, и что она ничему не будет сопротивляться. А Борис, словно почувствовав, что кто-то за его спиной наблюдает за ним, обернулся, и сразу расплылся в какой-то растерянно-восторженной улыбке, совсем не похожей на ту, которой он улыбался при всех. Он сразу пригласил ее в ресторан, и не давая опомниться и зайти в номер, потащил за собой в зал. Усадив ее, он сбежал на несколько минут, вернувшись с огромной охапкой цветов, которыми просто засыпал весь стол. Оказалось, что он тоже остановился в гостинице, и тоже на два дня. Она была поражена его поведением. Этот капитан 1 ранга радовался ее присутствию рядом просто как школьник, как пионер, и совершенно не скрывал этого. Потом было разговоры на всевозможные темы, шампанское, ужин, несколько медленных танцев, и когда Воробьев пошел провожать ее в номер, таща всю эту груду цветов, она просто молча открыла перед ним дверь своего номера и пропустила вперед.
Такой ночи у Ксюши еще никогда до этого не бывало. Еще ни один мужчина не брал ее так нежно и трогательно, как этот просмоленный океаном каперанг. Это было удивительно и непривычно. Это волновало и возбуждало. Это было так непохоже на все то, что было у нее с мужчинами до этого, что даже утром, когда он ушел от нее, она еще долго лежала в постели, безвольно раскинув руки и глупо улыбалась, рассматривая потолок. А потом неожиданно поняла, что сегодня ночью впервые в ее небольшой жизни мужчина не просто брал от нее то, что хотел, а напротив, этот мужчина дарил ей себя...
Они начали встречаться на квартире его старого друга, командира лодки, ушедшего с кораблем на долгий средний ремонт в Северодвинск. Сначала туда приходил он, и не запирая дверь, ждал, когда через полчаса она как бы случайно заходила в подъезд, и убедившись, что никто не видит, юркала за дверь. А за ней у них обоих хватало выдержки только запереть замок. Они шли из прихожей в спальню, устилая своей одеждой путь до кровати, из которой не вставали по несколько часов. Сначала Ксюша воспринимала эти отношения как самый обычный зов плоти, но потом она постепенно стала убеждаться, что это совсем не так. Она заметила, что ее нешуточно тянет к этому немолодому улыбчивому офицеру, который наедине с ней превращался из веселого и бесшабашного циника-командира в ласкового и нежного мужчину, стремившегося всеми возможными способами поухаживать за ней, сопливой девчонкой, годившейся ему в дочери. Она никогда не называла его по имени. Он звал ее просто медвежонком, а она исключительно Борисо м Павловичем, а в самые пикантные моменты переходила на звание, что всегда его одновременно и смешило и раздражало. И вообще она нежилась в той атмосфере, которую создавал на их свидания Борис. Он словно понимая, что за ней еще никто и никогда так не ухаживал, был заботлив и даже послушен, с улыбкой выполняя все ее по большому счету совершенно детские капризы. Как-то само-собой, без всякого нажима и уговоров Ксюша рассказала Борису о себе всё, начиная с детства, заканчивая уходом мужа и всеми проблемами, возникшими в связи с этим. От любой помощи она сразу отказалась твердо и непоколебимо, чем, судя по всему, расстроила Бориса, одновременно завоевав этим еще большее его уважение. О себе Борис рассказывал много и весело, тем не менее, аккуратно обходя тему семьи. Ксюшу это не обижало совершенно, она и сама ничего не хотела об этом знать, да и не имела на Бориса никаких видов. Ей просто было с ним хорошо.
Это он посоветовал ей написать рапорт и стать офицером. Ее диплом делал это возможным. И зарплата основательно увеличивалась, и при любом раскладе это было лучше, чем жить на копейки и на надежду, на какую-то помощь от ушедшего Николая. Так через несколько месяцев она стала офицером. На удивление ей понравилось носить форму не из-за погон и прочей военно-морской бижутерии, а из-за ее практичности. Форму не надо было менять каждый день как женские наряды, а значит, сил и времени на это тратить приходилось гораздо меньше, чем раньше. Да и сшитая на заказ в ателье Военторга форма очень выгодно подчеркивала женские достоинства Ксюши, и на удивление она стала нравиться сама себе в приталенном строгом мундире и немного неуставной юбкой чуть ниже колен, туго обтягивающей ее симпатичную попку.
Их встречи не были частыми. Воробьев командовал ракетным крейсером, совсем недавно вернувшимся со среднего ремонта, а оттого ходил в море много и часто. Поэтому случалось, что они просто не виделись по месяцу, а иногда, напротив, забегали в заветную квартиру раза по три в неделю. К собственному удивлению Ксюши эти отношения, неравнозначные во всех аспектах, ей никак не приедались, а даже скорее она начинала к ним привыкать и даже ждать. И хотя она все равно оставалась очень осторожной и каждый раз выговаривала Борису даже за невинные попытки лишний раз забежать в их кабинет, идя вечером домой, частенько ловила себя на мысли, что ноги поворачивают ее не к дочке, а туда, к квартире, где ее ждал бравый каперанг Воробьев.
А дома была дочка Дашенька. Ребенок, чувствуя, что мама не просто так стала все чаще приходить домой позже обычного, закатывал истерики каждый раз, когда она опаздывала со службы, и старалась не оставлять Ксюшу одну ни на минуту даже в выходные дни дома, ходя за ней по пятам, цепляясь за полы халата. Дочка, как будто понимала, что у мамы кроме нее появился еще кто-то, и со всем своим непосредственным детским эгоизмом начала закатывать скандалы каждый раз, когда мама хоть ненадолго задерживалась где-то вечерами. Постепенно это становилось переносить все тяжелее и тяжелее. Ксюша разрывалась между желанием лишний раз почувствовать себя женщиной и материнским чувством, постепенно склоняясь ко второму. Она была одержима дочкой, и это заслоняло все остальное. Благодаря своему исключительно практическому мышлению она считала, что дальше этих встреч ничто и никуда не пойдет, да и сама она никогда даже не представляла себе Бориса в качестве мужа. Ей казалось, что он нужен был ей именн о такой как сейчас, сегодня. Мужчина, помогавший ненадолго забыться, скрасить эту жизнь и почувствовать себя любимой. И когда Борис в своей обычной полушутливой- полусерьезной манере представлял, что бы он делал, будь ее мужем, она твердо закрывала эту тему, как глупую и ненужную. Ей страшно не хотелось перегружать свою голову, и без того переполненную заботами матери- одиночки еще каким-то несерьезными мыслями, не имеющими по ее мнению к реальности никакого отношения.
А потом неожиданно вернулся Николай. Он устал скитаться по квартирам товарищей и пьянствовать в своей каюте на ПРЗ и неожиданно для Ксюши вспомнил, что у него есть законная жена и дочка и решил воссоединиться с семьей. Ксюша встала перед двойным выбором. Борис, с которым ей было хорошо и уютно, и Коля, законный муж, явившийся с повинной головой и просящими глазами. И Ксюша снова сделала выбор не для себя. Она пустила блудного мужа обратно, а Борису на первой же встрече сказала то, чего на самом деле говорить совсем не хотела. Она попросила его пока, временно прекратить их свидания, пока она не разберется со всем сама. Борис помрачнел лицом, но молча кивнул в ответ и даже не стал просить объяснений. А Ксюша, шагая вечером домой, сердцем понимала, что она теряет что-то такое, что терять нельзя, но чувство ответственности за дочь как грызло, так и продолжало грызть ее постоянно. Она испугалась, что прогнав Николая, останется совсем одна со своей девочкой, теперь уже навсегда. Ко ля все же был отцом ее дочурки, и Даша помнила его, а никого другого рядом бы не потерпела. А еще она очень боялась, что ее попросят уйти со службы за аморальное поведение и обвинят в том, что она увела целого каперанга из семьи. Она боялась всего, что могло осложнить жизнь ее девочки, и поэтому, не раздумывая долго, отказалась от Бориса.
А жизнь текла своим чередом. Николай вел себя как примерный муж и хороший семьянин и все свободное время безотказно сидел и гулял с дочкой, пока жена, давно обогнавшая его как в звании, так и в зарплате, трудилась в штабе флотилии. Она внешне оставалась такой же улыбчивой и общительной, но внутри как бы застегнула свой мундир на все пуговицы и больше к себе никого не подпускала ближе, чем на фривольный анекдот. Тем временем Бориса назначили на должность заместителя командира дивизии и он стал чаще бывать в штабе, держась с Ксюшей при всех подчеркнуто вежливо, ничем не выделяя ее из остальных. Так прошел почти год. Ксюша начала изредка пускать мужа в свою постель, осознавая, что ничего при этом не чувствует, кроме желания отвернуться лицом к стенке и поскорее уснуть.
Когда Ксюше присвоили старшего лейтенанта, она решила устроить небольшую пьянку на службе по этому поводу исключительно со своими девчонками. И никак не ожидала, что там окажется Борис, как будто случайно забредший к ним на огонек. И когда в разгар веселья он шепотом попросил ее прийти сегодня туда, где они раньше встречались, она неожиданно для себя сразу согласилась.
Все было как и год назад. Им не нужны были слова. Тела сами говорили за себя, переливая друг в друга энергию годовой разлуки. А потом, когда она уже оделась, Борис взял ее за плечи, повернул лицом к себе и сказал коротко и просто:
- Я люблю тебя, медвежонок. И хочу, чтобы ты стала моей женой. Тебе только надо сказать «да». Я немолод, но я могу стать хорошим отцом для твоей девочки. А ты у меня будешь последней. Последней женщиной в моей жизни. И давить на тебя я не хочу и не буду. Я просто жду ответа...
Ксюша ничего не ответила, и только выйдя из квартиры и шагая домой, поняла, как же она зла на этого старомодного каперанга. Зла оттого, что он снова поднял на поверхность то, что она старательно забывала целый год. И идя домой, Ксюша дала себе слово, что это была их последняя встреча, и больше этого не будет никогда. Она больше не говорила с ним, старательно избегая встреч в штабе наедине, и даже изменив маршрут своего движения на работу, чтобы Борис не мог подхватить ее на своем служебном уазике.
А еще через два месяца Борис умер. Он вышел в море на контрольный выход с одним из экипажей дивизии, и выйдя на мостик корабля, после семи суток бесконечных отработок и тревог, закурил, и схватившись за сердце, осел на деревянные пайолы мостика. Доктор помочь не смог. Сердце капитана 1 ранга Воробьева просто остановилось. Ксюша была в это время в отпуске, и узнала о случившемся только через месяц. Она даже не плакала. Несколько месяцев Ксюша работала, автоматически выполняя свои обязанности и механически откликаясь на голоса сослуживцев. Вечерами она отгоняла от себя мужа, ссылаясь на головную боль, и засыпала, прижимая к себе Дашу. Она не хотела думать о Воробьеве, и желала только одного: поскорее о нем забыть. И она о нем забыла...
Прошло семнадцать лет. Мы встретили ее совершенно случайно на День ВМФ в Измайловском парке. Она ничуть не изменилась, разве только стала немного суше и стройнее, а в уголках губ были заметны морщинки. Но в остальном она все так же была очень хороша. Подполковник Ксения Сергеевна Ларионова гуляла со своей внучкой. Тогда на Севере мы были почти одногодки, и она, узнав нас, обрадовалась по-настоящему, как радуются старым-старым друзьям, по которым всегда скучаешь. Мы присели в каком-то кафе и опрокинули по сто грамм «наркомовских» за нежданную встречу и общий праздник. Естественно, разговор шел обо всем и обо всех. Где сейчас этот, а где сейчас тот, а что случилось с теми... И когда разговор случайно коснулся Воробьева, она неожиданно заговорила...
Она, совершенно не стесняясь нас, трех взрослых мужиков, и не пряча глаза, рассказала все, от начала до конца. Скорее всего, это так долго кипело у нее там, внутри, что эта встреча стала попросту катализатором, выплеснувшим всю горечь, хранимую долгие годы внутри. Ей надо было кому-то об этом рассказать. Она говорила и говорила, покачивая детскую коляску, а мы, молча глотали сигаретный дым и слушали.
- Вот так... С мужем я все равно рассталась через два года. Устала я от его приходов и уходов. Хотя с самого начала и сама сильно перед ним виновата была. А потом еще через несколько лет в Москву перевелась. Один тип из штаба флота посодействовал... Квартиру получила в ближнем Подмосковье. Замуж так и не вышла... А потом одного из нашего управления хоронили, так я на кладбище случайно могилку увидела... Капитан 1 ранга Воробьев Борис Павлович... и его фотография... он же сам из Москвы был... Могилка неухоженная такая... Вот езжу теперь, навещаю его...
Она нервным движением выдернула из пачки сигарету и закурила.
- Господи... Какая же я дура была... Вот, родила мне Дашка внучку, и что? У нее теперь своя жизнь, и в ней мое место крайнее... А вот у меня жизни-то и нет... Никакой... Мужчины были, а вот медвежонком никто больше не называл...
Она замолчала, а по обеим щекам медленно сползли две слезинки, оставляя за собой на косметике отчетливо видимый след.
- Ну, ладно! Что-то меня сегодня на лирику потянуло! Пойду я, мальчики. А то и красавице моей кушать уже пора, да и мне завтра на службу, а я кое-что не доделала. Будьте счастливы, ребята!
И толкая перед собой коляску, в которой агукала ее внучка, она пошла от нас по аллее, все такая же красивая, обаятельная и очень несчастная...