Аргонавты наоборот



После первого курса будущим подводникам светит один единственный раз в своей службе пробороздить морские воды в надводном положении вполне долгий срок. А называется это - корабельная практика. Мероприятие для общего развития. Отработка морских навыков. И много другого...
Корабельная практика моего курса проходила в необычном режиме, и в необычное время. До этого, почти во все года, первый курс в один из летних месяцев грузили на учебный корабль "Перекоп", или на один из кораблей Черноморского флота и отправляли в "дальний" поход по Черному морю, с заходом в "иностранный" порт Варна, сопредельного государства Болгария. Ошалевшим до поросячьего визга первокурсникам надолго хватало впечатлений от видов Златых Пясков и сигарет "Мальборо" в свободной продаже. Походы в чуждые по идеологии капиталистические страны случались крайне редко. Но за год до этого курсанты единственного в Греции военно-морского училища заходили с дружественным визитом в Ленинград, где посетили наши морские вузы и естественно пригласили наши к себе в гости. Незадолго до того, в Греции пал режим "черных полковников" с которым наша держава состояла в не особо хороших отношениях, и приглашение посетить родину Аристотеля и Сократа пришлось по душе наши кремлевским руководителям. Надо было наводить мосты с новыми руководителями Греции. Решение о визите принималось на самом верху, и выбор штаба ВМФ пал на наше училище. Видимо по соображениям экономии. Чем гнать корабль вокруг Европы, легче отшвартоваться в Севастополе и через несколько дней уже на месте. Политические соображения перевесили все. Практику с лета перенесли на февраль, учебный процесс сдвинули на месяц, и как только мы вернулись с первого в своей жизни курсантского отпуска, корабельная практика началась.
Видимо наличие морских навыков у курсантов проучившихся только полгода вызывало недоверие, и посему первые две недели нам предстояло провести у пирса, на борту старого артиллерийского крейсера 68 бис проекта, а именно "Адмирала Ушакова". Эти корабли проектировались еще до войны, но в серию пошли только в 1948 году. Могучие красавцы, законная гордость флота, уже отслужили свое и потихоньку отправлялись в утиль. Делались попытки по американскому образцу модернизировать их под более современное оружие, над ними поэкспериментировали, а потом решили, что дешевле сначала законсервировать, а затем порезать на иголки. "Адмирал Ушаков", а по простому "Ушатый" как раз и находился в таком промежуточном этапе. После последней боевой службы его поставили у стенки, сократили экипаж и понемногу выгружали боезапас. Стоял "Ушатый" прямо напротив училища, на другой стороне бухты. Лично для меня, немало почитавшего в детстве литературы о подвигах русских моряков, утыканный со всех сторон орудия ми "Ушаков" производил впечатление дикой, дремучей мощи в красивом летящем исполнении. Тем более разительным было отличие увиденного снаружи с увиденным внутри. Огромный боевой надводный корабль- это не просто вооруженный город на воде, это нагромождение палуб, трапов, переходов, помещение, кубриков, погребов закрученных и запутанных в невообразимый лабиринт. А если учесть, что корабль постепенно покидал экипаж, за порядком следили уже не так строго, перегоревшие лампочки не меняли, мусор убирался только на проходных палубах, а некоторые палубы просто обезлюдели, то этот лабиринт больше походил на гигантский, многоэтажный захламленный подвал. В первый же день, мой однокурсник Бондарский, снаряженный на камбуз бачковым, уйдя за обедом, был приведен матросами после ужина, в состоянии близком к истерике, грязный, мокрый, без нашего обеда и без своей шапки. На все вопросы, где он был, Бондарский нервно отвечал, что не знает, что шел прямо пока не уперся в тупик. Все остальное вр емя искал выход наверх. По всем направлениям. Живых людей за все эти часы не встречал. Шапку с Бондарского сняли на одной из палуб. Причем он говорил, что не видел кто. Над головой открылся маленький лючок, вылезла рука, сняла головной убор и убралась. Вместе с шапкой. Вслед за Бондарским экзотики нахватались и мы. Для начала у нас украли все что могли. От зубных щеток до карасей. Найти похитителей было невозможно. Кто мог запомнить в лицо прошмыгнувшего в полумраке кубрика матроса? Да и их, несмотря ни на что, на корабле оставалось еще человек семьсот. Сможешь - опознай! А еще, попробуй, найди похищенное. Скорее сам потеряешься навсегда. Тогда я понял одну из флотских истин: на корабле можно спрятать все, даже другой корабль. Никогда, ничего не найдешь! Как утонуло. Поселили нас в проходных кубриках в корме. Первая же ночь познакомила изнеженное курсантское общество со вторыми хозяевами корабля- крысами. Гигантские, отожравшиеся на казенных харчах грызуны, в темное время су ток считали себя полными хозяевами крейсера. Шорох шмыгающих по трубопроводам животных сливался в один довольно громкий звук. Не дай бог оставить что- нибудь съедобное на вечер, залезут даже под подушку. Спать приходилось, укрываясь одеялом и шинелью с головой, чтобы упаси господи из под них не выглядывали, какие- нибудь части тела. Крысы зверюги неприхотливые, особо в еде не капризные, могли и пожевать выступающие мясные конечности. Я же чуть ежа не родил, когда, извините, во время отправления естественных надобностей в гальюне, находясь в позе "орла", заметил вылезающую прямо подо мной из шпигата чудовищных размеров крысиную особь. Причем заметил я ее когда усы монстра находились сантиметрах в десяти от моего мужского достоинства. Кастрирование не входило в мои жизненные планы в ближайшие несколько десятилетий, поэтому в единый миг, я, как и был со спущенными штанами, отталкиваясь от стенок ногами, взлетел под подволок и там прилип. Крыса величаво и неторопливо осмотрела о крестности, ничего интересного не нашла и нырнув обратно в шпигат исчезла. Я же спустился вниз минут через пять, и сразу покинул гальюн, поклявшись заходить в него, только если совсем невмоготу. Кстати, гимнастическое упражнение, выполненное мной в минуту опасности больше повторить не смог, как ни старался.
Ничем особенным на "Ушатом" мы не занимались. А попросту, никому кроме наших начальников мы нужны не были. Курсант на практике - всегда головная боль для командира корабля. Или расшибутся, или напьются. И все камни на шею командира. А уж первокурсник, как ребенок- совсем дитя неразумное, лезет куда попало, не думая о последствиях, потенциальная ходячая опасность для всего личного состава корабля и служебных перспектив командира. К тому же, у всех на крейсере и так дел по горло, а тут еще мы со своим телячьим восторгом и глупыми вопросами. Вот мы и знакомились с жизнь надводного корабля в основном под руководством своих командиров рот, которым бесцельное сиденье на умирающем крейсере тоже было в явную тягость. Дни проходили в нескончаемых, больших и малых приборках, познавательных экскурсиях по утробам корабля, и унылых лекциях о вязании морских узлов в совокупности с боевым и повседневным устройством крейсера. По вечерам, в корме, на башню главного калибра вешался экран и отк рывался "летний" кинотеатр на палубе корабля. Если учесть, что на дворе был февраль, то к концу сеанса ноги отваливались напрочь. Так, что две недели прошли как- то серо и незаметно, хотя впечатлений от реальной корабельной жизни хватило по уши.
Сиденье на "Ушакове" закончилось неожиданно, на три дня ранее срока. Нас спешно погрузили на катера и доставили в училище. Две ночи мы готовились. На крейсер с собой командование нам велело брать обмундирования по минимуму, справедливо полагая, что нас будут обворовывать почем зря. Теперь, предстояло подготовить практически весь гардероб. Шинель, бушлат, парадная форма, бескозырка и все соответствующие причиндалы. Проверяли наличие всей этой груды тряпья по полной форме. Серьезно и придирчиво. Не шутка, идем к капиталистам, лицом в грязь ну никак нельзя ударить. Кстати, еще за два месяца до этого, нас потихоньку начали вызывать в особый отдел училища, где наш пожилой и лысый чекист ненавязчиво интересовался моральным обликом товарищей. Не знаю, как кого, но меня вместе с моим товарищем Юркой Смирницким, тоже старшиной класса, он промурыжил не меньше часа, доходчиво объясняя политику партии и правительства. Наконец смотры формы одежды и качества подстрижки закончились и нас, с нова погрузив по катерам, повезли на новый пароход.
Учебный корабль "Хасан" оказался плавучей курсантской гостиницей. После мрачного "Ушатого", "Хасан" с его милыми светлыми кубриками, чистотой и порядком казался пятизвездочным отелем на волнах Черного моря. Он строился в Польше, специально для вывоза, таких как мы гардемаринов по дальним морям и океанам. Уютные каюты, отделанные пластиком и деревом, специальные помещения для занятий, минимум вооружения, максимум военного комфорта. Мечта офицера. "Хасан" был пришвартован в самом центре Севастополя, в Южной бухте, практически на Графской пристани, и полюбовавшись еще пару дней на город, ранним утром мы отдали концы, и вышли в море.
Распорядок дня, мало отличался от крейсерского, но был значительно интересней. Да и что сравнивать? В море, это в море. Босфор встречали в полном составе на палубах корабля. Выгнали всех, без малого триста курсантов. Вообще гнать было не надо, сами бы вышли на Стамбул посмотреть. Глазели во всю. На причудливые кораблики, на чужие улицы, на красивейший мост, попутно попускав солнечные зайчики в объективы фотоаппаратов катера- шпиона, известного наверное, каждому советскому военному моряку минующему Босфор. Потом два дня по кубрикам делились наблюдениями. А на улице теплело. Из Севастополя выходили, гуляя по палубе в шинелях и шапках, перед проливом сменили шапки на пилотки, в Мраморном море надели бушлаты, а еще через пару дней сняли и их.
К посещению главной гавани Афин- Пирея, готовиться начали с первых дней похода. Приборка следовала за приборкой, красили все облупившиеся детали корабля, гладили форму и подбривали затылки. Апофеозом всего стало массовое чернение палубы, после которого корабль выглядел, словно только вчера сошедший со стапелей. Но все оказалось напрасно. Нашу песню испортили зловредные силы НАТО. Их корабли никак не хотели покинуть Пирей в запланированное нашим командованием время. Заход перенесли на три дня, в течение которых "Хасану" предлагалось побороздить воды Средиземного моря где- нибудь невдалеке. Тут нас и подкараулил шторм. Очень даже неслабый. Баллов семь точно. Но исторгать содержимое желудка на все окружающее наше доблестное воинство начало баллов с двух. Что по большому счету неудивительно. Под водой волнения моря нет. Подводник- существо нежное, к качке непривычное, и с организмом резко реагирующим на изменения в окружающей среде. Особенно, на уходящую из под ног палубу. Поэтом у наши доблестные преподаватели, в недалеком прошлом тоже подводники, наравне с нами, выпучив глаза на позеленевших лицах, метались из кают в гальюны и обратно не хуже, чем вчерашние школьники. Вообще, это было кошмарное зрелище. Наш красавец- пароход обблевали весь, с трюма до верхней палубы. Естественно весь учебный процесс пошел по одному месту. Кто могли, добегали до гальюнов и выворачивались наизнанку там. Многие были уже не в силах это делать, и валяясь на шконках, только свешивали головы и гадили прямо на палубу. На счастье родители произвели меня на свет со стойким иммунитетом к любого рода укачиваниям, и поэтому стихия помогла мне извлечь из всего даже некоторую выгоду. Мой вестибулярный аппарат реагировал на качку огромным повышением аппетита. А поскольку подавляющее большинство моих товарищей, пищу просто не могло видеть, эти полутора суток я питался за столом в гордом одиночестве. Впрочем, и на соседних столах народа было немного. Издевательство Средиземного моря над неокрепшими телами первокурсников продолжалось полутора суток. О том, что находиться в кубрике не могло быть и речи. Атмосфера нашего спального помещения напоминала, самый затрапезный медвытрезвитель после праздника Великого Октября. Тела и вонь. Просто, поле битвы какое- то! Я с группой товарищей, которых природа тоже наделили стойкостью к проказам морских вод, не в силах терпеть смрад, исходящий от сломленных сокурсников уединилась в единственной найденной нами чистой душевой. Мы притащили туда скамейки и пару столов, и развлекались игрой в карты, благо ловить нас за это неуставное занятие тоже было некому.
Шторм стих. И когда командир "Хасана" увидел свой образцово- показательный корабль потрепанный ураганом и заляпанный остатками тщательно пережеванной пищи, то был объявлен всеобщий аврал. Эпопея по наведению порядка была повторена в кратчайший срок с применением грубого морального насилия над расквашенными штормом курсантами. Работать заставляли всех, невзирая на физическое состояние будущих офицеров. А погода стремительно улучшалась. Наконец навели последний глянец на материальную часть, и с таким же ражем принялись приводить в порядок себя. Ведь утром следующего дня мы швартовались в Пирее. В кубриках выстроились очереди за утюгами. Обувные щетки шли нарасхват. Теперь подгонять никого не требовалось, все и так драились и чистились со страшной силой. После обеда "Хасан" бросил якорь перед входом в гавань Пирея. В отдалении стояло множество торговых кораблей, так же как и мы ожидавших добро на вход в бухту. А немного подальше над водой возвышалась громада авианосца "Нимиц", у хода которого мы ждали эти дни. Даже издалека размеры этого монстра поражали воображение. До полного наступления темноты, на астрономической палубе стояла очередь взглянуть в дальномер и увидеть поближе палубы авианесущего гиганта с армадой самолетов и точками суетящихся людей на палубе.
Утром нас подняли в пять утра. Быстрый завтрак и тревога. "Нимица" уже не было. Он и корабли сопровождения ушли ночью. Вскоре железным голосом прогремело "По местам стоять, узкость проходить!" И корабль пошел на вход в гавань. Как бы мне хотелось увидеть это зрелище со стороны! А посмотреть было на что. Без малого триста курсантов, в парадной форме, в бушлатах с белыми ремнями, в белоснежных перчатках, были выстроены по всем шести палубам нашего маленького "Хасанчика" по стойке смирно и с интервалом в метр. Я всегда считал и считаю, что русская военно-морская форма самая красивая форма на свете. Не помпезная, но и не простецкая, без излишеств и лишнего антуража, но сразу бросающаяся в глаза своей строгой красотой. И хотя на дворе было раннее утро, на "Хасан" пробирающийся между кораблей густо облепивших причалы смотрела масса народа. Портовые работники, матросы высыпавшие на палубы, ранние прохожие. Они махали руками в знак одобрения, что- то кричали, кое- где вытаскивали кра сные полотнища и размахивали ими. Тогда, я впервые почувствовал настоящую гордость за себя, свою страну, за нас всех представляющих могучую державу сегодня и здесь. Очень приятное чувство. Редкое ныне. Пришвартовались в центре города между шикарным лайнером "Эль Греко" и еще каким- то плавучим пентхаузом. Только после этого прозвучала команда, и мы спустились по кубрикам. В Пирее предстояло пробыть четверо суток.
Весь последующий день прошел в организационных хлопотах. Старший похода, наш начальник училища вице- адмирал Саркисов давал интервью телевидению на фоне корабля, наши командиры лихорадочно составляли списки увольняемых на берег, а мы с экипажем продолжали чистить "Хасан". К вечеру программа пребывания в Греции стала ясна окончательно. Всех курсантов поделили на три части. Каждая сходила на берег в свой день. Само- собой поодиночке гулять запрещалось. Мы были обязаны общей массой съездить на экскурсию по Афинам, с кульминацией в Акрополе, а затем разбитые по пятеркам со старшим офицером часик побродить по центральной туристической улице Пирея. Вот и все. Мало, но нам казалось, что очень много. Я попал в самый последний эшелон. Не в качестве наказания, а скорее в знак большого доверия. На второй день пребывания в порту предстоял визит в греческое военно-морское училище. Естественно, все три сотни наших бравых бойцов попасть туда не могли, масштаб не тот. У них на всю Грецию одн о флотское училище, да и в нем всего двести сорок человек, а нас приплыло триста первокурсников из всего одного училища. Решили отправить наиболее проверенных, и идеологически подготовленных. Ну, я и попал в их число. Как старшина класса, временный старшина роты, да и благодаря наибольшему количеству нашивок на погонах среди первокурсников. Поэтому первый день нам по старой военной традиции выделили на подготовку, второй, на дружественную встречу, а вот третий уже на экскурсию. Про встречу с иностранными "братьями по оружию" я расскажу попозднее, хотя и без этого событий хватало. Почти в полном составе привалило советское посольство в Греции, во главе с самим послом, сыном самого Андропова и всеми детьми нашей афинской колонии. Посла встречали, как положено, с построением, караулом, оркестром и по парадной форме. Меня поставили знаменосцем. Выглядело красиво. А дети... Радовались, слов нет. Их как положено по кораблю поводили, в кают-компании покормили, не изыскано, но по-фл отски плотно, а потом отпустили самим осмотреться. Так после, их мамаши и папаши битый час с корабля вытащить пытались, а они ни в какую. Вечером на набережную, рядом с кораблем вытекла огромная демонстрация под красными знаменами, и множеством лозунгов. Часа полтора, они митинговали, о чем, нам не ведомо. Греки же. Дети Эллады... Потом чуть ли не строем промаршировали мимо корабля с песнями и криками и мирно удалились, рассосавшись по близлежащим улицам. На следующий день начался доступ местных жителей на корабль. Посмотреть. Народа шло много. Даже очередь у трапа образовалась. А что поразило нас больше всего, так это количество бывших соотечественников. Каждый второй экскурсант. И старые, и молодые. Тащили с собой даже детей, уже совершенно не говорящих по-русски. Многие плакали. Все без исключения расспрашивали о Родине. Именно о Родине с большой буквы. Мне тогда показалось, а сейчас уже переросло в твердое убеждение, что все эмигранты, покинувшие землю, где им довелось р одиться и вырасти, обречены, тосковать о ней. Пусть в глубине души, незаметно для окружающих, со слезами в подушке, но обречены. Это их крест. Плата за туманные материальные блага, сомнительные удовольствия и призрачную свободу. Ведь душевную боль не вылечишь даже в самой лучшей иностранной клинике. Все дни нашего нахождения в Пирее около трапа корабля крутился немолодой, обросший мужичонка бомжеватого вида. Бывший мичман Черноморского флота, лет за десять до этого сбежавший с одного из кораблей во время стоянки. Он размазывал слезы по грязному лицу, рассказывая о семье оставшейся в Севастополе. Он ничего не просил. Знал, что дорога обратно никуда не приведет. Дезертир, он везде дезертир. Он просто плакал. Его узнал кто-то с корабля. Видимо, слух о нем дошел и до руководителя похода, адмирала Саркисова, и он, надо отдать ему должное, не испугавшись никаких органов, приказал пока мы стояли в Пире кормить, этого потерянного человека. Ему выносили гречневую кашу с тушенкой в ба чке, и он сидя под трапом корабля, жевал ее напополам со слезами. Мало того, Саркисов приказал приодеть его, и уже на второй день, он сидел на своем месте уже в матросских суконных брюках, бушлате без погон, из под которого выглядывала тельняшка, и в уставной фуражке, естественно без «краба». В этом одеянии, на фоне греческого порта он и напоминал именно того, кем и являлся на самом деле - дезертира, несчастного и никому не нужного...
Весь второй день был посвящен визиту в греческое военно-морское училище. Это требует отдельного и поучительного повествования, так, что на этом останавливаться не стоит. А вот третий день был ознаменован нашим походом в сам город. Как наверное, понятно и без слов, в единственный выход в иностранный порт, и как нам всем казалось первый и последний, если судить по нашей будущей специальности и всем связанным с ней соображениям секретности, хотелось не просто тупо пошататься по улицам, но и сделать что-то, для себя, на память долгую. Как и положено любому моряку, находящемуся в иностранном порту нам выдали карманную валюту. Всем по 85 драхм. На мороженое. Правда у меня, как старшины и бывшего военнослужащего срочной службы получилось 120 драхм, что тоже не было чем то выдающимся, так как по тогдашнему советскому курсу, это было копеек 90. Ну не разгуляешься... А мне очень хотелось купить очки. Хорошие настоящие «поляроиды», а не грузинские поделки, которыми был наводне н Крым, да и наверное, вся страна. И поэтому весь вечер второго дня, я слонялся по кораблю, пытаясь скупить у тех, кто уже ходил в увольнение оставшиеся и уже ненужные им драхмы. И утром я был обладателем аж 350 драхм...
В первую половину увольнения нас повезли в Акрополь. Конечно, древнегреческая святыня впечатляла, но на мой взгляд, никак не больше чем наш Кремль, или Генуэзская крепость в Судаке... По самой древнегреческой развалине толпами бродили туристы из разных стран, и украдкой запихивали в карманы покрывавшие землю осколки мрамора. Только потом я узнал, что каждое утро в Акрополь привозят пару грузовиков таких вот осколков и каждый день туристы со всех концов света добросовестно их прячут в карманы и уносят с собой на память. Причем всех, перед входом на храмовую гору предупреждают, что за это полагается немалый штраф. Мы тоже побродили между полуразрушенными храмами, пофотографировались на фоне Парфенона и храма Ники, и начали уже откровенно скучать, когда на нас выплыла группа японских туристов. И парочка изумительной красоты девушек, заприметив на наших бескозырках звезды, сразу же изъявила желание сделать с нами несколько снимков. Парень, бывший с ними, как из пулемета щелкал на с с ними каким-то шикарным фотоаппаратом, каких мы до этого и не видели, хотя за свои «Зениты» и «Смены» стыдно не было. Этот маленький эпизод так бы и остался простым и приятным воспоминанием, если бы мы разошлись в разные стороны и забыли друг о друге. Но японки начали настойчиво просить бумагу, чтобы написать адрес. Они делали это так смешно, жестикулируя и что-то лопоча по японски, что мы расслабились, и так как, блокнот нашелся только у меня, одна из них написала свой адрес, в надежде, что я обязательно ей напишу. Я до сих пор помню, как звали эту изумительной красоты девушку. Саури Косуги из Иокогамы. Мы еще минут пятнадцать смеялись друг над другом, совершенно не понимая над чем, а потом нас стали созывать к автобусам и мы разошлись. Самое смешное, что те фотографии, какие делали мы ни у кого не получились. Но мне все же довелось еще раз увидеть лицо Саури...
В Пирее нас выгрузили из автобусов совсем недалеко от стенки у которой был пришвартован «Хасан», и к нашему удивлению дали не один час, а целых два на прогулку по одной единственной улице, целиком и полностью рассчитанной на туристов. И естественно самостоятельно нам гулять не позволили, дабы разлагающее влияние Запада не отравило наши неокрепшие краснофлотские мозги. Всех строго поделили на пятерки, и к каждой приставили офицера из числа походного штаба и преподавателей. Нам достался невысокий и улыбчивый кавторанг с кафедры живучести. Он явно не был строевым офицером, а потому замялся с отданием команды начать движение, а просто спросил:
- Куда пойдем-то, военные?
Я ответил, как бы за всех, потому- что заранее предупредил ребят, что хочу купить очки, а уж потом пойдем, как придется. И вот когда мы въезжали на эту самую туристическую улицу, я в самом начале ее и приметил киоск, снизу до верха обвешанный разнообразными очкам.
- Тащ кавторанга, давайте сначала вон туда сходим, я к очкам приценюсь, а потом уже просто пройдемся.
Офицер мотнул головой, выражая согласие, и мы организованной военно-морской группой, не спеша, и во все глаза, разглядывая все вокруг, двинулись к указанной мною цели.
Киоск с очками, просто ошеломил нас, до того не видевших такого разнообразия форм, расцветок и просто количества очков в одном месте. Это была просто какая-то Ниагара дужек, стекол и оправ, в центре которой был маленькое стеклянное окошко, с выдвижным лоточком для денег. И что самое страшное, самые дешевые очки, качеством даже хуже тех, какие сотнями клепали грузинские цеховики, стоили не меньше 600 драхм, против которых у меня было всего 350. Я приуныл. Мечта щегольнуть в отпуске в красивых очках, по феодосийской набережной разглядывая сквозь фирменные темные стекла заманчивые силуэты отдыхающих москвичек, начала таять с ужасающим ускорением. Но тут наш вожатый офицер, присмотревшись к окошку киоска, невзначай заметил.
- Смотри ка, у них тут можно торговаться... Видите бумага с ручкой? Пишешь свою цену, он свою. И так пока не договоритесь. Для иностранцев, наверное, таких как мы.
Я подошел поближе. Действительно, у окошка лежала стопка небольших листов и ручка, а сквозь небольшое стекло на нас с удивлением взирало лицо немолодого седого грека. Он с интересом разглядывал нашу форму, видимо впервые такую морскую форму. Я набрался духа, и нагнулся к стеклу, и ткнул пальцем в ближайшие очки, стоимостью в несколько тысяч местных рублей. Грек с улыбкой кивнул, и сняв их с витрины, подал сквозь окошко. Очки были красивы и изящны. Я осторожно нацепил на нос, это, как мне тогда казалось произведение искусства. На киоске висело зеркало. В нем отражался курсант в бескозырке, и чудовищной красоты очках, в которые я сразу же бесповоротно влюбился. Несколько минут я крутился у зеркала, словно заправский модник и слушал одобрительный шепот товарищей. Наконец грек, дав мне налюбоваться на себя, показал пальцем на бумагу. Я снял очки, и со вздохом просунул их обратно в киоск. Я сделал глубокий вдох, и взяв в руки ручку, написал на листе цифру «200». Глаза у грека стали как две огромные тарелки. Он долго смотрел на написанную цифру, потом вышел из оцепенения, и написал другую. «2500». Мне ничего не оставалось, как невозмутимо написать следующую цифру «250». Все наши, включая офицера, сгрудились вокруг и с увлечением следили за нашим безмолвным торгом. И вот когда я написал свою последнюю доступную цифру «350», а грек написал «2300», и многозначительно покрутил пальцем у виска, глядя на меня, где то сзади, за нашими спинами раздался приятный женский голос:
- Здравствуйте ребята!
Про грека и очки все сразу забыли. Даже я. Нам всем, как бы само- собой казалось, что в этом красивом, но чужом городе, кроме нас нет, и не может быть никаких других русских, уж тем более женского пола. Мы разом повернулись. Перед нами стояла невысокая светловолосая женщина в светлом пальто. Было ей лет тридцать пять, Женщина не просто улыбалась, а казалось, сияла от радости.
- Здравствуйте мальчики! Как я рада русскую речь слышать, вы даже не представляете! Семь лет на Родине не была... И тут вы!!!
Мы неуверенно улыбнулись в ответ, косясь на нашего офицера. Женщина, конечно, не походила на идеологического диверсанта, но инструктировали нас на совесть, и ввязываться в разговор без санкции старшего никто из нас не решился. Женщина, видимо, поняв причину нашего замешательства, торопливо добавила.
- Я сама из Казахстана. Вот семь лет назад к нам греки-коммунисты на целину приезжали, и я одного и вышла замуж. Так в Афинах и оказалась. А потом полковники эти...даже домой съездить не получилось ни разу...
После этих слов, наш кавторанг, как-то старомодно шаркнул ногой и представился.
- Капитан 2 ранга Рудик. Олег Александрович.
Женщина улыбнулась еще раз, и совсем не по нашему протянула офицеру ладонь.
- Евгения...Бланк...очень приятно...
Лед был сломан, и мы вразнобой начали представляться, а Евгения словно купалась в наших словах. Было видно, что она и правда соскучилась по родной речи, и просто млела, отвечая нам на нем, правда уже с заметным акцентом.
- Ребята, а что вы тут стоите?
Рудик кивнул на меня.
- Вот...старшина очки купить пытается.
Евгения повернулась ко мне.
- Какие?
Я, не осознавая последствий, показал на свой предел мечтаний. Женщина неуловимым движением извлекла из сумочки кошелек, и сунула в окошко кучку ассигнаций, что-то добавив на греческом. Грек что-то ответил, и протянул ей вложенные в прозрачный пластиковый чехол очки.
- На носи! Это подарок от меня!!! И пойдемте отсюда мальчики... это улица для самых глупых туристов, на соседней продают все то же самое, только вдвое дешевле. Пойдемте, пойдемте...там и сувениров купите...
И она, подхватив нашего кавторанга, потянула его в сторону. Мы шагали за ними, а я, сжимая в руке очки, почему-то испытывал какое-то стыда, непонятно за что. Я не выпрашивал подарка, но все равно чувствовал себя неловко и неуютно. А Евгения безостановочно щебетала с Рудиком с удовольствием выговаривая родные слова, и беседа их перетекала от погоды в Севастополе до цен на продукты в Афинах и обратно. Она привела нас на соседнюю улицу, где и правда все оказалось гораздо дешевле, и ребята накупили кучу всякой всячины, начиная от открыток с видами Акрополя заканчивая всевозможными симпатичными брелками, которых у нас никто и никогда не видел. Пока ребята закупались, я попытался отдать Евгении свои деньги, чтоб хотя бы частично компенсировать ее траты. Евгения деньги категорически отвергла, не переставая при этом улыбаться, и добавила, что если бы знала, что встретит нас, то обязательно захватила сумму побольше, чтобы каждому сделать подарок. После этого я сдался, и рванул вслед з а всеми по лавкам тратить свои греческие копейки. Потом Евгения купила огромный пакет местных, здоровенных, прозрачно желтых и на мой взгляд, уж слишком сладких яблок, и каких-то посыпанных сахарной пудрой местных булочек. Она угощала нас, не переставая радоваться, и как-то сразу стало понятно, что уехав сюда с мужем жить уже много лет назад, она все еще мыслями там, в Союзе, в своем далеком Казахстане, и что научившись говорить по гречески, она никогда не научиться думать на этом языке. Ну а потом наши два часа увольнения неумолимо истекли. Евгения проводила нас, но к автобусу благоразумно подходить не стала, поцеловав каждого на прощанье и оставшись стоять метров за сто. Я знаю, что мне не показалось, и я точно видел две слезинки скатившиеся из ее глаз, когда мы уходили, оставив ее стоять одну на перекрестке. И почему то ее было очень жалко...
А потом был еще ответный визит греческих курсантов на наш «Хасан», где их без лишних церемоний и соблюдения протоколов накормили борщом и гречневой кашей с мясом, не выкладывая на стол массу столовых приборов, а ограничившись ложкой и вилкой. Был день, когда на борт нашего корабля пошла еще одна волна посетителей, и оказалось, что в Греции наших бывших соотечественников не просто много, как казалось в первые дни, а очень много, и «политических» среди них собственно нет, а есть просто люди волей судьбы, осевшие в Греции, кто из-за войны, кто и по глупости, а кто-то и по неуемному убеждению, что нет правды в своем Отчестве. И хотя мы искали глазами Евгению среди гостей, она так и не пришла. Был молодые парень и девушка, спрятавшиеся на корабле, в надежде, что их не найдут и они вернуться в Союз. Увезенные родителями, против их воли, они не нашли другого выхода, как бежать на нашем корабле, и будучи найденными вахтой, рыдая и на коленях просили позволить им о статься. А когда «Хасан» покидал Пирей, до самой последней минуты, с конца мола группа людей махала нам красными флагами...
Наверное, на этом и надо было бы закончить это короткое повествование о единственном в моей жизни надводном походе за границу, но через пару месяцев после нашего возвращения, мне лично еще раз напомнили об Акрополе, Греции и обо всем, что мы видели. Как-то утром, командир, после построения отозвал меня в сторону, и приказал вместо занятий, явиться в главный корпус училища к представителю особого отдела. Причину он не знал, не знал ее и я, но будучи первокурсником, сразу начал перебирать в голове, на чем же я мог проколоться. Но все оказалось гораздо прозаичнее. Когда в Акрополе, мы познакомились с японцами, один из наших все- же написал им наш адрес, «благоразумно» указав вместо своего имени, мое. И теперь в училище, мне, неожиданно пришло довольно увесистое письмо, больше похожее на бандероль, из далекой капиталистической страны Восходящего солнца, из города Иокогама... Да, это было письмо от той самой, нежно-хрупкой Саури Косуги, которая старательно скопировав рус ские буквы на увесистый конверт, вложила туда пару десятков цветных фотографий, сделанных там с нами, и написала письмо, которое начиналось русским «Здравствуй», а продолжалось тремя страницами изысканной вязи иероглифов. Оно было очень красиво, это письмо, хоть на стенку в рамке вешай, но я смог только подержать его в руках. Как и смог только взглянуть на те фотографии, которые прислали мне, на самой последней из которых, это очаровательная девушка, положила мне голову на плечо. Наш особист был старым и мудрым офицером, и не пытался искать «ведьм». Он молча выслушал меня, ворчливо выговорил за полнейшую несознательность, дал посмотреть фотографии, и порвав их с письмом при мне отправил на занятия, посоветовав просто забыть эту историю. Так я в последний раз и увидел лицо прекрасной японки Саури...