Эткинд, А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России / Александр Эткинд; авториз. пер. с англ. В. Макарова. — М.: Новое литературное обозрение, 2013. — 448 c.: ил. ISBN 978-5-4448-0090-4. Серия: Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»

Новая книга известного филолога и историка, профессора Кембридж­ского университета Александра Эткинда рассказывает о том, как Российская Империя овладевала чужими территориями и осваивала собст­венные земли, колонизуя многие народы, включая и самих русских. Эткинд подробно говорит о границах применения западных понятий колониализма и ориентализма к русской культуре, о формировании языка самоколонизации у российских историков, о крепостном праве и крестьянской общине как колониальных институтах, о попытках литературы по-своему разрешить проблемы внутренней колонизации, поставленные российской историей. Двигаясь от истории к литературе и обратно, Эткинд дает неожиданные интерпретации критических текстов об имперском опыте, авторами которых были Дефо и Толстой, Гоголь и Конрад, Кант и Бахтин.

ОТРЫВОК

Глава 6. «Черное волшебство»

Около 1820 года балтийский немец на службе в российском флоте, капитан Фердинанд Врангель, по пути в Русскую Америку посетил Якутск. Там он застал большую ярмарку, где меха обменивались на зерно, табак и водку. Все русские в этом городе занимались пушной торговлей; охотники, ремесленники и возчики в городе были якутами. Большинство их было крещеными, и даже иконы в пяти церквах города были написаны якутами. Тем не менее, отмечал Врангель, они сохраняли и обычаи шаманизма. Богатые русские семьи нанимали якутских нянь для своих детей. Многие здесь были смешанного происхождения и говорили по-якутски и по-русски, да и выглядели одинаково: и русские, и якуты носили традиционную меховую одежду, которая помогала выживать в арктическом климате.

Похожей была и их диета: сухая рыба перерабатывалась в муку, из которой пекли хлеб и пироги, потому что зерно было слишком дорого. Перед нами картина богатой культурной гибридизации, в которой влияния идут в обе стороны, потомки шаманов пишут православные иконы, хлеб пекут из рыбы, а светское общество вместо французского говорит на якутском.

Первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явление, что даже в несколько высшем кругу общества якутский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятельство крайне поразило меня на одном блестящем праздничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество состояло из областного начальника, почетнейшего духовенства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть разговоров была так испещрена фразами из якутского языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие.

Хотя обратная ассимиляция — не редкость в истории империй, сосуществование якутов и русских было на редкость мирным. Народ с традиционной культурой гостеприимства и иммунитетом к европейским болезням, якуты меньше пострадали от пушного промысла, чем другие коренные народы. Севернее и восточнее Якутска несколько воинственных племен, отказавшихся от выплаты ясака и других форм общения с русскими, были уничтожены. Гражданский мир в Якутске и колониальная

война на Кавказе были двумя предельно различными ситуациями, но в обеих мы видим, что влияние русских на коренное население шло параллельно с обратным влиянием коренного населения на русских. Как показал Лермонтов с недостижимой для историка убедительностью, даже во время кровавой войны представители доминирующей власти восхищались нравами угнетенных и подражали им.

К середине XIX века слово «креол» стало в Сибири общепринятым. Многие сибиряки — русские, креолы и инородцы — владели двумя языками и культурами, русской и местной, смешивая их до неразличимости. Эти долгосрочные трансэтнические, часто гендер-специфичные процессы ассимиляции, гибридизации и мимесиса были продуктивны для культуры Российской империи. Ученик Ешевского Афанасий Щапов документировал эти явления в серии статей, написанных им в 1860-х годах, в сибирской ссылке. Сам сибирский креол, Щапов доказывал, что Россия возникла в результате тысячелетней «славянской колонизации» земель, которые принадлежали финнам, татарам, якутам и другим народам; всего Щапов насчитал их 111. Эта колонизация — сущность российской истории, с ней связана «вся наша правда и наша вина». Приводя примеры уничтожения тихоокеанских племен российскими казаками и матросами, Щапов полагал теперь, что более ранние славянские вторжения по всей Евразии были не менее кровавыми, просто память о них стерлась. Этим новым пониманием роли насилия и забвения в процессе колонизации Щапов поправлял своего казанского учителя Ешевского. В двух больших частях России, которые Щапов знал и любил, — в татарских землях вокруг Казани и в Западной Сибири, — русские частично ассимилировали коренное население, крестив часть туземцев, заключая смешанные браки, передавая им свои ремесленные навыки и таким образом включая их в российскую экономику. На многих примерах Щапов показал, что у российской колонизации был и обратный, доселе неизвестный аспект: русские перенимали навыки, обычаи, инструменты, одежду, язык и даже внешний вид местного населения. Современный историк приводит немало своих примеров «коренизации» русских в разных районах Сибири.

Обобщая опыт британской колонизации Индии, историк Ранаджит Гуха (предложил концепцию «доминирования без гегемонии». Эта критическая в отношении Британской империи формулировка близка к давним идеям русских мыслителей, предлагавших иные пути для Российской империи. В самом начале Высокого Имперского периода граф Уваров объяснял коллегам, что «завоевание… без исправления состояния побежденных — тщетная, кровавая мечта»; Хомяков писал о бедах, к которым ведет колонизация «без того превосходства духа, который по крайней мере часто служит некоторым оправданием завоеванию». Лишенное культурной гегемонии, силовое доминирование британцев создавало неустойчивую ситуацию недоверия, сопротивления и вспышек насилия, характерных для британской Индии так же, как для российских Кавказа, Урала, Средней Азии. Но обратная ассимиляция, какую мы видели в Якутии и на Кавказе, добавляет к этой большой картине новые краски. В такой ситуации доминирование и гегемония не просто принадлежали разным историческим агентам, но развивались в полярных направлениях: силовое доминирование принадлежало Российской империи, а культурная гегемония, наоборот, оставалась за коренным населением и в этом виде разделялась имперскими колонистами и колонизаторами. Коллежские асессоры и армейские поручики, которых служба занесла во всевозможные углы Евразии, от Риги до Камчатки, с неожиданной легкостью, а иногда и страстью перенимали местный образ жизни. Одни брали туземных любовниц, другие нянь; следующее поколение получалось двуязычным, и в нем становились нормой смешанные браки. Российское доминирование оставалось постоянным и насильственным, а российская гегемония в этих местах не просто отсутствовала. Ее осуществляли туземцы, а русские пришельцы перенимали их образ жизни, ценили их оружие, носили их одежду, говорили на их языке. Российская гегемония была негативной величиной. Подобно температуре по Цельсию, гегемония по Грамши в России часто бывала отрицательной.

Примеры такой арифметики известны историкам, хотя описывались иначе: going native, обратная ассимиляция, коренизация, месть побежденных... В наброске своей «всеобщей истории» Гоголь описывал колонии Римской империи в выразительных терминах, которые он, сам родом из колонии, применял к ситуации в Российской империи: «Римляне перенимают все у побежденных народов, сначала пороки, потом просвещение. Все мешается опять. Все делаются римлянами и ни одного настоящего римлянина!». Ассимиляция среди «побежденных» народов грозила упрощением нравов, искажением иерархий, обращением прогресса вспять. Трактуемые в руссоистском, народническом, потом толстовском или даже марксистском ключах — как бегство в природу, хождение в народ, возврат к примитиву, первобытный коммунизм, — стратегии опрощения противостояли прогрессистским и колонизаторским намерениям власти.

Но они могли использоваться и иначе, как оправдание российского колониализма ссылками на авторитарные традиции «диких» народов, далеких и близких. В 1819 году Михаил Магницкий был назначен попечителем Казанского университета, где обязал всех профессоров доказывать преимущество Священного Писания над наукой, заменил преподавание римского права «византийским правом» и ввел жесткий режим, который, по его мнению, отвечал имперской миссии восточного университета; впрочем, в него и до, и долго после Магницкого принимали только студентов-христиан. В это время из кругосветной экспедиции в Казань вернулся астроном Иван Симонов, подаривший университету коллекцию предметов, собранную среди маори на островах Новой Зеландии; коллекция включала большой деревянный жезл вождя. Вдохновленный этим жезлом, Магницкий писал в послании Совету университета: «Любопытно и вместе с тем утешительно, что вопреки всем

неистовым теориям естественного права о равенстве и безначалии естественного человека, перед глазами нашими открытые, дикие, истинные сыны природы присылают нам непреложный знак их покорности и естественного единодержавия».

История российской колонизации Сибири полна тревожных рассказов об отатаривании, отунгузивании, объякучении, окиргизивании русских поселенцев и одновременно о «культурном бессилии» и низкой «ассимиляционной способности» российских крестьян и казаков. Объездивший Сибирь Николай Пржевальский писал: «Ассимилирование происходит здесь в обратном направлении. Казаки перенимают язык и обычаи своих инородческих соседей; от себя же не передают им ничего. Дома казак щеголяет в китайском халате, говорит по-монгольски или по-киргизски… Даже физиономия нашего казака выродилась и всего чаще напоминает облик своего соседа-инородца». Но и те колонисты, кто сохранил русский язык, быстро превращались в сибиряков, гордившихся своими отличиями от соотечествеников «из России». Сравнивая их с русскими крестьянами, приезжие приписывали сибирякам «сухой материализм», «сытое довольство», забвение фольклорных и общинных традиций. Во втором поколении сибирские колонисты и правда жили иначе и лучше, чем их двоюродные братья и сестры в российской метрополии. Обобщая путевые заметки и воспоминания приезжих русских, сибирские исследователи обобщают этот мотив в фигуре сравнения: «Подобно англичанину, который превратился в янки, русский превратился в сибиряка». Народническая интеллигенция, к которой принадлежали русские этнографы и из которой все чаще выходили российские чиновники, воспринимала эти изменения с грустью, даже скорбью.

Отрицательная гегемония могла сосуществовать с относительно мирным доминированием, как в Якутии, но ее сочетание с массовым насилием на Кавказе было обречено на провал. От Гоголя до Конрада и от Пушкина до многих поколений профессиональных ориенталистов, интеллектуалы по обе стороны колониальной пропасти — колонизованные и колонизующие — считали такую ситуацию бесперспективной. Они удивлялись российской неспособности дать покоренным народа позитивные образцы, привлекательные для них культурные формы, действительно нужные им товары и другие элементы высшей цивилизации. Но, как мы знаем в наш постколониальный век, другие цивилизации — британская, французская и прочие — тоже оказались не очень способны играть эту высокую роль. Готовность русских ассимилироваться среди покоренных народов, однако, давала шанс парадоксальной надежде, что русские обладают уникальным для имперской нации видением мира — смиренным, отзывчивым, космополитичным. Хотя эту идею обычно ассоциируют с пушкинской речью Достоевского (1880) и с ее поэтическим развитием у Блока (1918), она развивалась на протяжении всего Высокого Имперского периода. Опережая развитие этой идеи, западник Карамзин возражал против нее в национальном ключе: «Истинный Космополит есть существо метафизическое или столь необыкновенное явление, что нет нужды говорить об нем, ни хвалить, ни осуждать его. Мы все граждане, в Европе и в Индии, в Мексике и в Абиссинии; личность каждого тесно связана с отечеством: любим его, ибо любим себя». И наоборот, создавая в 1840-х годах всеобщую историю миграций, славянофил Алексей Хомяков пытался увидеть в этой ситуации «открытости» и «космополитизма» особенность и преимущество российского пути колонизации: «Ни один Американец в Соединенных Штатах… не говорит языком краснокожих… И даже флегматический толстяк болот Голландии смотрит в своих колониях на туземцев, как на племя, созданное Богом для служения и рабства, как человекообразного скота, а не человека… Русский смотрит на все народы, замежеванные в бесконечные границы Северного царства, как на братьев своих, и даже Сибиряки на своих вечерних беседах часто употребляют язык кочевых соседей своих, Якутов и Бурят. Лихой казак Кавказа берет жену из аула Чеченского, крестьянин женится на Татарке или Мордовке, и Россия называет своей славой и радостию правнука негра Ганнибала, тогда как проповедники равенства в Америке отказали бы ему в праве гражданства».

Источник - «Новое литературное обозрение»

Международное информационное агентство «Фергана»

Антимигрантская истерия захлестнула Москву и Питер. Людей отлавливают на улицах, везут в отделения полиции, потом суды принимают скорые решения о депортации - но дальше что делать? Куда везти людей, чем кормить, где держать, пока не пройдут положенные по закону десять дней на обжалование решения? А если документов нет, их нужно восстанавливать, а Центр временного содержания иностранных граждан переполнен? Лидер и координатор волонтерской организации «Наблюдатели Петербурга», активист группы «Права для всех» Александра Крыленкова рассказала «Фергане», как волонтеры Петербурга подключились к решению этой проблемы - и с каким уровнем государственной ксенофобии столкнулись.

Активист Александра Крыленкова. Фото со страницы «В Контакте»

- Сколько человек задействовано в волонтерской помощи мигрантам?

Александра Крыленкова: - Постоянно действующая команда - люди, которые каждый день занимаются помощью задержанным - около пятнадцати человек. Время от времени присоединяются еще порядка пятидесяти: кто-то однажды привезет еду в отделение полиции, кто-то подежурит в судах…

- Антимигрантская кампания в Питере началась после драки в Москве на Матвеевском рынке (27 июля торговец пробил голову полицейскому, после чего начались облавы)?

- У нас позже. Все началось с выступлений националистов, которые ходили по рынкам и устраивали так называемые проверки документов. Они агрессивно спрашивали документы у торговцев, а когда не давали - разбрасывали ящики с продукцией. Мне неизвестно о случаях прямого насилия над людьми во время этих проверок, но разбросать вещи и продукты по земле - это было в порядке вещей.

Потом в СМИ прошла информация, что в подобных «зачистках» должны принимать участие муниципальные власти. И были попытки - так, одна «зачистка» прошла совместно с Обществом защиты прав потребителей.

- Но в этом случае они должны были проверять продукцию, а не документы самих продавцов?

- Они ходили по рынкам, выбирали исключительно тех, кого подозревали в нелегальной миграции, но требовали у них предъявить сертификаты на продукцию. Такой «троллинг».

Я сейчас намеренно не говорю о моральной стороне вопроса. Но даже если смотреть на ситуацию с точки зрения власти… На неделе с 11 по 16 августа в Петербурге переполнился Центр временного содержания иностранных граждан: он рассчитан на 176 мест, но продолжал принимать мигрантов, пока не закончились кровати и места на полу, где можно поставить дополнительные койки. А потом Центр наотрез отказался принимать людей, там и так было уже 310 человек.

А больше никаких подобных Центров - а значит, и законных мест, где бы можно было разместить иностранных граждан - у нас нет. И первые две ночи после того, как в Центре закончились места, задержанные люди провели в автобусах. А понятно, что на «пассажиров» автобусов никто не выделяет ни еду, ни спальные принадлежности… И вот когда информация об этих автобусах появилась, подключились волонтеры.

- Куда сегодня везут людей, если Центр в Красном Селе не принимает?

- Человека забирают. Он какое-то время проводит в отделении полиции (по закону, там можно держать человека до 48 часов, но мы знаем случаи, когда держали и пять дней), оттуда везут в суд. Суды продолжаются иногда до 11 вечера, иногда позже. Дальше суд принимает решение о депортации - наш опыт показывает, что оправдательные приговоры выносятся крайне редко, может, в одном проценте случаев, и то если родственники привозят документы прямо к заседанию. И после решения суда о депортации люди оказываются в распоряжении судебных приставов.

И когда судебные приставы оказались в ситуации, что Красное Село не принимает, а людей становится все больше и их надо где-то размещать, чем-то кормить и так далее, то они сперва договорились о содержании людей в СИЗО на Захарьевской улице. Но надо понимать, что Захарьевская - это все же тюрьма, хотя и не «Кресты». И если в Центре в Красном Селе людям разрешено иметь телефоны, у них есть кровати и тумбочки, там есть признаки самоорганизации, староста, например, - то на Захарьевской совершенно другой режим, тюремный. Но там хотя бы дают койку и горячее питание.

Сначала на Захарьевскую привезли около 50 человек - и переводили оттуда в Красное Село, когда там освобождались места. Там содержали и женщин, у которых на воле оставались грудные дети, и вчера еще (интервью записывалось в понедельник, 26 августа - ред.) там был тяжело больной человек, у которого были проблемы с почкой. Ему вызвали врача, но поскольку нужно было делать УЗИ, анализы, то врач просто посмотрел - и уехал.

Мест на Захарьевской все равно не хватало, и мы совершенно случайно узнали, что осужденных к депортации людей стали привозить в квартиру, выделенную для каких-то нужд Центру судебных приставов. Нам рассказали об этом люди, которых там держали. В каждом районе есть Центр судебных приставов, и в некоторых районах в этих домах, оказывается, существуют служебные квартиры. И вот в одной из таких квартир на Васильевском острове (проспект Кима, 5) держали довольно много людей. Туда не удалось попасть ни одному журналисту и ни одному правозащитнику, хотя мы сделали все возможное, приезжала даже Общественно-наблюдательная комиссия (ОНК) за местами лишения свободы. ОНК имеет право приходить в любые места, где содержатся люди, но в квартиру на Кима, 5 их не пустили: сказали, что там никого нет, «вам показалось».

Единственное, что мы сумели сделать, - это дежурить около входа, и один раз нам удалось передать туда еду. Мы видели, что людей привозят, увозят, - и надо сказать, что это довольно страшное зрелище.

Сколько там было людей, оценить трудно. Сообщалось, что человек двадцать одновременно, на очень небольшой площади. В какой-то момент их становилось меньше, около тринадцати.

Происходил такой круговорот людей в городе: отделение полиции - суд - Проспект Кима, 5. Когда освобождались места на Захарьевской, людей перевозили туда, а когда кого-то депортировали из Красного Села - то людей с Захарьевской перевозили туда. За все время наших наблюдений пока из Красного Села было депортировано 19 человек.

Нужно понимать, что сразу после суда депортировать нельзя, даже если у человека на руках паспорт. По закону, людям предоставляется 10 дней на обжалование решения, и эти десять дней они должны провести в заключении. Хотя у многих есть деньги на билет и родственники, они готовы уехать сами, - но для этого им нужно обратиться к прокурору, показать билет домой и попросить отпустить их под «контролируемую депортацию».

Не все об этом знают.

- В чем заключается помощь добровольцев?

- У нас нет никакого доступа к информации, совсем никакого. Нам очень плохо отвечают на вопросы, с нами трудно разговаривают, и по сути, мы можем только затыкать собой пробоины. У нас есть несколько адвокатов, есть юристы - мы можем оказывать правовую помощь.

Алгоритм действий у нас такой: каждый вечер, ближе к одиннадцати, мы обзваниваем все отделения полиции и стремимся выяснить, где есть люди, задержанные по подозрению в незаконном пребывании на территории РФ. Делать это нужно вечером, потому что многим задержанным в течение дня родственники приносят документы, и их отпускают. А на ночь в полиции оставляют тех, кого, как правило, будут судить.

После этого, тоже ночью, мы собираем еду и развозим ее по отделениям. В полиции, которая хотя и имеет право держать у себя людей до 48 часов, для этого нет никаких условий: деревянные скамьи, бетонный пол, никакой кухни. Если у задержанных есть родственники - хорошо, принесут еду. Нет - значит нет, никто мигрантов не кормит.

У нас был случай: задержали 19-летнего мальчика, приехавшего жить к отцу. Отец хорошо говорит по-русски, все бумаги у него в порядке, но он работает с утра до ночи, по 12 часов в сутки, и не смог пойти с сыном оформлять документы, отправил одного. И мальчика обманули. Ему сделали фальшивое разрешение на временное проживание, с которым он несколько месяцев ходил, а потом его остановила полиция - и выяснилось, что документ поддельный.

Мальчик провел в отделении полиции пять дней, спал на бетонном полу. Когда папа приносил еду - ее принимали. Когда попробовал передать одеяло - отказали. Как потом майор полиции мне объяснил, однажды приняли у мигрантов одеяло, а потом полгода выводили насекомых.

Но мальчику повезло - он не заболел после этих ночей на бетоне.

Итак, ночью мы развозим еду - а днем едем в районные суды наблюдать на заседаниях. И там мы знакомимся с задержанными, потому что познакомиться в полиции не удается, это большая редкость, для этого в отделениях должны дежурить очень приличные люди. Обычно принимают передачу - и закрывают дверь, максимум - скажут, когда человека повезут в суд.

И уже в судах мы предлагаем помощь, оставляем свои телефоны. Некоторые потом звонят и обращаются, но мы не навязываем свои услуги.

- В судах быстро рассматривают дела?

- Очень быстро. Переводчиков не хватает. Подлинность бумаг проверяют, в основном, по базе данных сайта ФМС, хотя по закону должна проводиться экспертиза: информация на сайт может поступать с задержками, возможны и другие технические проблемы. Однако экспертизы проводят очень редко.

У мальчика, о котором я рассказала, - была бумажка, и она у нас есть. Ему, очень плохо говорящему по-русски, сотрудники полиции печатными буквами написали фразу «С протоколом ознакомлен, русским языком владею, в переводчике не нуждаюсь» - и попросили перерисовать. И он послушно это перерисовал.

И у этих людей есть перспектива просидеть довольно долго, потому что им приходится восстанавливать документы, запросы направляются в консульские отделы посольств - и все ужасно затягивается.

Таких жутких историй невероятно много.

И вот тут нужно сказать о моральной стороне дела.

Самое страшное - с задержанными мигрантами никто не разговаривает. Никто. Я не юрист, но иногда бывает, что с кем-то прихожу в суды или в полицию, и самая частая реакция людей на мой приход - благодарность: «Спасибо, с вами хотя бы разговаривают».

Ужас ситуации заключается в том, что ни полицейские, ни судейские не считают этих людей за людей. Они смотрят на них как на пустое место, в лучшем случае - как на несмышленых детей. Никто из осужденных по статье 18.8 КоАП («Нарушение иностранным гражданином или лицом без гражданства режима пребывания в Российской Федерации»), не получает на руки постановление суда. Никто. А объяснение, в лучшем случае, выглядит так: «Мы им дадим бумагу, а они ее потеряют, а ведь документ нужен для выезда».

Меня задерживали на митингах, я видела, как задерживали оппозиционеров, - но это совершенно другая история. Когда тебя задерживают, с тобой - да, агрессивно - но разговаривают сотрудники полиции. Они могут с тобой спорить, считать, что ты кому-то продался и так далее. Но когда они имеют дело с людьми, которых подозревают в нелегальной миграции, - то просто их не замечают. С ними НЕ РАЗГОВАРИВАЮТ.

И это - та помощь, которую могут оказать волонтеры. Людям нужно, чтобы им объяснили, какое решение суда было принято, куда им нужно прийти и зачем. Удивительно - но люди уже после судов не понимают, за что их осудили, что с ними произошло. Никто не считает нужным им это сообщить.

Когда мальчика, о котором я рассказывала, привезли в суд, то даже его отец, который хорошо говорит по-русски, не понял, какое решение было вынесено. Они решили, что парня оправдали, - потому что его отпустили. А судья, на самом деле, потребовал провести экспертизу фальшивого разрешения на временное проживание и отложил заседание до появления результатов.

Судебный процесс, на котором участники не понимают, что происходит, - нонсенс. А это ведь становится постоянным явлением.

- По вашим впечатлениям, сколько иностранных граждан сейчас в Петербурге в ожидании депортации и судов?

- По нашей информации, по состоянию на понедельник, 26 августа в отделениях полиции находилось около 30 человек, задержанных в воскресенье. Возможно, и больше, но у нас нет официальных данных.

После того как правозащитные организации подняли шум, то большую часть людей, по которым выносится решение и у которых есть паспорт на руках, стали отпускать на «контролируемую депортацию», т.е. им разрешили выезжать самостоятельно. Но в Красном Селе сейчас строят временный лагерь из строительных вагончиков. И из частных разговоров с полицейскими известно, что вся полиция ждет, пока этот лагерь из вагончиков достроят, чтобы снова можно было начать массово задерживать и закрывать людей после решений об «изоляции с последующей депортацией».

Но они ведь опять ничего не считают! Прибавится примерно триста мест, и элементарные расчеты показывают: даже если условия в этих вагончиках будут человеческими, даже если процесс будет соответствовать закону (очень много допущений!), то и этот лагерь переполнится за две недели. И никакого позитивного прогноза у меня, честно говоря, не возникает.

Мария Яновская

Международное информационное агентство «Фергана»