- Папа снова свалился с лестницы, - рассказывала Инид под грохот нью-йоркского ливня. - Нес в подвал большую коробку орехов пекан, не держался за перила и упал. Представляешь, сколько таких орехов в двенадцатифунтовой коробке? Они раскатились по всему полу. Дениз, я полдня на карачках елозила! До сих пор то и дело натыкаюсь на эти пеканы. Цветом они точь-в-точь как сверчки, от которых мы никак не избавимся. Наклонюсь подобрать орех, а он прыгает мне в лицо!

Дениз подрезала стебли принесенных ею подсолнухов.

- Зачем папа нес в подвал двенадцать фунтов пекана?

- Ему хотелось чем-нибудь заняться, сидя в кресле. - Инид торчала у Дениз за спиной. - Я могу помочь?

- Поищи вазу.

Открыв первый шкафчик, Инид обнаружила только коробку с винными пробками.

- Не понимаю, с какой стати Чип пригласил нас к себе, если даже не собирался обедать с нами.

- По всей вероятности, - сказала Дениз, - он не рассчитывал, что именно сегодня утром его бросит подружка.

Дениз всегда говорила таким тоном, что мать чувствовала себя дурой. На взгляд Инид, Дениз не хватало тепла и сердечности. Но все же она была ее единственной дочкой, а несколько недель назад Инид совершила постыдный поступок, в котором ей срочно требовалось кому-нибудь исповедаться, и она надеялась, что Дениз ее выслушает.

- Гари настаивает, чтобы мы продали дом и переехали в Филадельфию, - сообщила Инид. - Он считает, Филадельфия будет лучше всего, ведь и он там, и ты тоже, а Чип в Нью-Йорке. Я сказала Гари, что люблю своих детей, но жить могу только в Сент-Джуде. Средний Запад - вот мое место, Дениз. В Филадельфии я просто потеряюсь. Гари хочет, чтобы мы поселились в доме с обслуживанием. Он не понимает, что уже слишком поздно: человека в таком состоянии, как твой папа, в подобные заведения не принимают.

- Но если папа будет падать с лестницы?..

- Дениз, он не держался за перила! Он не желает признавать, что ему нельзя ходить по лестнице с ношей.

Ваза обнаружилась под раковиной, за стопкой окантованных фотографий - четыре изображения чего-то розового и пушистого, то ли шизанутые художества, то ли медицинские иллюстрации. Инид попыталась аккуратно просунуть руку мимо них, но опрокинула спаржеварку, которую сама же и подарила Чипу на Рождество. Дениз глянула вниз и тем лишила мать возможности притвориться, будто она не заметила фотографии.

- Господи, что это такое?! - нахмурилась Инид. - Что это, Дениз?

- О чем ты?

- Тут какие-то извращенные Чиповы штучки, я так понимаю.

- Похоже, ты все-таки догадываешься, что это такое. - Дениз посмотрела на мать "с интересом", а этот ее взгляд выводил Инид из себя.

- Нет, не догадываюсь.

- Не знаешь, что это?

Инид достала вазу и захлопнула дверцу.

- Не хочу знать, - сказала она.

- Ну, это совсем другое дело.

Тем временем в гостиной Альфред нерешительно топтался возле кресла, собираясь сесть. Всего десять минут назад он сумел это проделать без всяких приключений, но теперь, вместо того чтобы автоматически повторить то же движение, вдруг задумался. Лишь недавно он осознал, что акт усаживания подразумевает утрату контроля, слепое запрокидывание, свободное падение назад. Его чудесное синее кресло в Сент-Джуде, точно перчатка бейсболиста на первой базе, ловко подхватывало любое летевшее в него тело, под каким бы углом и с какой бы силой оно ни падало; большие мягкие медвежьи лапы синего кресла страховали Альфреда, когда он вслепую совершал свой рискованный маневр. Но Чипово кресло было непрактичной низкой рухлядью. Альфред стоял к нему спиной, боязливо согнув колени под небольшим углом - пораженные нервы нижних отделов конечностей не позволяли согнуть их сильнее, - руки блуждали в воздухе за спиной, тщетно пытаясь нащупать подлокотники. Он опасался последнего броска. Что-то непристойное сквозило в этой полусогнутой, неловкой позе, что-то от мужской уборной, какая-то глубинная уязвимость, до того унизительная, что Альфред, стремясь поскорей положить этому конец, зажмурил глаза и - сел. Грузно плюхнулся на сиденье, но сила инерции опрокинула его на спину, задрала колени в воздух.

- Ал, ты в порядке? - окликнула его Инид.

- Что за мебель?! - проворчал он, отчаянно пытаясь сесть как следует и не выдать голосом напряг. - Это что же, софа?

Вошла Дениз, поставила на хилый столик возле кресла вазу с тремя подсолнухами.

- Вроде софы, - кивнула она. - Можешь положить ноги повыше и вообразить себя французским философом. Порассуждать о Шопенгауэре.

Альфред только головой покачал.

Приоткрыв кухонную дверь, Инид возвестила:

- Доктор Хеджпет сказал, тебе можно сидеть только на высоких стульях с жесткой спинкой.

Поскольку Альфред не проявил интереса к этим инструкциям, Инид повторила их вернувшейся на кухню Дениз:

- Только высокие стулья с жесткой спинкой. Но отец и слушать не хочет. Упорно сидит в своем кожаном кресле, а потом кричит, чтобы я пришла, помогла ему встать. А что будет с нами обоими, если я поврежу себе спину? Я поставила внизу перед телевизором одно из симпатичных старых кресел со спинкой из перекладин и попросила отца сидеть в нем. Но нет, он садится в свое кожаное кресло, а чтобы выбраться из него, съезжает с подушки на пол. Потом он ползет по полу до стола для пинг-понга и цепляется за него, чтобы подняться на ноги!

- Изобретательно, - похвалила Дениз, доставая из холодильника еду.

- Дениз, он ползет по полу! Он готов ползти по полу, лишь бы не сидеть в хорошем, удобном кресле с прямой спинкой, хотя врач сказал, что ему необходимо именно такое! Да и вообще, нельзя ему столько сидеть. Доктор Хеджпет говорит, его состояние не настолько серьезно, если б только он больше двигался и что-то делал. Всякий врач скажет: чем не пользуешься, того лишишься. У Дейва Шумперта куда больше проблем со здоровьем, чем у отца, ему пятнадцать лет назад сделали колостомию, у него одно легкое и сердечный стимулятор, а сколько всего они с Мери Бет успевают! Только что вернулись с Фиджи, плавали с масками! И Дейв никогда не жалуется, никогда. Ты, наверно, не помнишь Джина Грилло, старого друга твоего отца еще по "Гефесту", - у него "паркинсон", и гораздо тяжелее, чем у отца. Он по-прежнему живет у себя дома, в Форт-Уэйне, но передвигается только в кресле-каталке. Ему вправду плохо, Дениз, но он не потерял интереса к жизни. Писать он не может, зато прислал нам звуковое письмо на кассете, такое насыщенное, рассказывает подробно о каждом из своих внуков, потому что знает своих внуков, интересуется ими, а еще о том, что начал изучать камбоджийский язык - он его называет кхмерским, слушает кассету и смотрит камбоджийский - или кхмерский, что ли? - канал в Форт-Уэйне, потому что их младший сын женат на камбоджийке, или кхмерке, что ли, и ее родители не говорят по-английски, а Джин хочет хоть немного с ними общаться. Можешь себе представить? Джин передвигается в кресле-каталке, полный инвалид, и все-таки еще пытается что-то сделать для других! А твой отец может ходить, писать, самостоятельно одеваться и целый день сидит в своем кресле сложа руки.

- Мама, у него депрессия, - негромко возразила Дениз, нарезая хлеб.

- То же самое говорят Гари с Кэролайн. У него, мол, депрессия, надо принимать лекарства. Он, мол, трудоголик, работа была для него наркотиком, и теперь, не получая этого наркотика, он впал в депрессию.

- Словом, дайте ему наркотик и забудьте. Удобная теория.

- Ты несправедлива к Гари.

- Не заводи меня насчет Гари и Кэролайн.

- Бога ради, Дениз, как ты размахиваешь ножом, палец себе отхватишь!

От французского батона Дениз отрезала три маленьких кусочка с хрустящей корочкой. На первый положила завитушки масла, изогнутые, точно надутые ветром паруса, на второй - горку пармезана, украшенную поверху полосками руколы, а третий устлала нарезанными оливками, полила оливковым маслом и накрыла плотной красной черепицей из перца.

- Мм, как аппетитно, - причмокнула Инид, кошачьим движением потянувшись к тарелке, на которую Дениз выложила закуски, но тарелка ловко ускользнула от нее.

- Это папе.

- Мне ма-аленький кусочек.

- Я сделаю тебе еще.

- Нет, кусочек от его бутерброда.

Но Дениз уже вышла из кухни, понесла тарелку Альфреду, погруженному в экзистенциальные раздумья: словно колос пшеницы, пробивающийся сквозь почву, мир двигался вперед во времени, добавляя клетку за клеткой к внешнему своему краю, нагромождая миг на миг, а потому, если даже удастся застигнуть мир в его последнем, самом новом воплощении, нет никакой гарантии, что секунду спустя сумеешь ухватить его снова. К тому времени, когда Альфред установил, что его дочь Деииз протягивает ему тарелку с бутербродиками в гостиной его сына Чипа, следующее мгновение уже проросло первобытно нетронутой, непостижимой сущностью, и Альфред не мог полностью исключить вероятность, что это, к примеру, его жена Инид протягивает ему тарелку с фекалиями в гостиной борделя; но едва он стабилизировал Дениз, бутерброды и Чипову гостиную, как к внешнему краю мира добавился очередной слой новых клеток и перед Альфредом опять оказался новый, нетронутый, непостижимый мир, - потому-то он и предпочитал не растрачивать силы, играя с миром в салки, и все больше и больше времени проводил в подвале, среди неизменных вещных корней.

- Это чтобы продержаться, пока я приготовлю ланч, - сказала Дениз.

Альфред благодарно глянул на бутербродики: на девяносто процентов они удерживали постоянный облик пищи, лишь изредка превращаясь в другие объекты того же размера и формы.

- Хочешь бокал вина?

- Не обязательно, - ответил он. По мере того как благодарность распространялась от сердца по всему телу - ведь Альфред был тронут, - кисти рук и предплечья сильнее задергались у него на коленях. Он поискал взглядом что-нибудь в комнате, что не пробуждало бы в нем волнения, на чем глаза могли бы отдохнуть, но эта комната принадлежала Чипу и в ней находилась Дениз, а оттого все здесь, любая поверхность, любая деталь - даже регулятор отопления, даже слегка поцарапанная стена с выступом на уровне его бедра, - служило напоминанием об автономных мирах Новой Англии, где протекала жизнь его детей, об огромных пространствах, отделявших его от каждого из них, и руки тряслись еще сильнее.

Именно перед дочкой, чья доброта и внимание обостряли проявление недуга, он менее всего желал обнаружить свой недуг, и этот пример чертовского невезения опять-таки укреплял пессимизм Альфреда.

- Я оставлю тебя на минуточку, - извинилась Дениз. - Займусь ланчем.

Прикрыв глаза, отец поблагодарил ее. Словно дожидаясь передышки в ливне, чтобы выскочить из машины и добежать до магазина, он ждал, пока дрожь утихнет и можно будет протянуть руку и спокойно съесть угощение, которое принесла Дениз.

Болезнь оскорбляла в нем чувство собственного достоинства. Трясущиеся руки принадлежали ему и тем не менее отказывались повиноваться. Вели себя как непослушные дети. Избалованные двухлетки в припадке эгоистичной истерики. Чем строже Альфред обуздывал их, тем меньше они слушались, уходили из-под контроля, становились вовсе никчемными. Альфред всегда плохо переносил детское упрямство и нежелание вести себя по-взрослому. Безответственность, отсутствие дисциплины вызывали у него отвращение, и вот пожалуйста - как нарочно черт подсудобил ему эту болезнь, при которой собственное тело перестает повиноваться.

Если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее, говорил Иисус.

Ожидая, пока уймется дрожь, уныло наблюдая нелепые, дерганые движения своих рук - он словно присматривал за ордой маленьких горластых неслухов, сорвал голос, но так и не сумел их утихомирить, - Альфред с удовольствием воображал, как отрубит себе руку, покажет непокорной конечности, до чего он на нее сердит, до чего мало ее любит, раз она не желает подчиняться. С исступленным восторгом Альфред воображал, как глубоко вонзится лезвие топора, рассекая кость и мышцы преступного запястья, но наряду с восторгом подступало и желание оплакать эту руку, ведь она принадлежала ему, он любил ее, желал ей добра, всю свою жизнь был с ней неразлучен.

Сам того не замечая, Альфред снова стал думать о Чипе.

Куда Чип отправился? Неужели он снова оттолкнул сына?

Голоса Дениз и Инид на кухне походили на жужжание пчел - большой и маленькой, - бьющихся об оконное стекло. И вот настал долгожданный миг, желанная передышка. Наклонясь вперед, страхуя опорной рукой берущую руку, он схватил кораблик с парусами из масла, снял с тарелки, благополучно пронес по воздуху, а когда кораблик подплыл, качаясь на волнах, открыл рот, примерился и поймал его. Поймал его, поймал. Корочка царапала десны, но Альфред, целиком запихнув бутербродик в рот, жевал медленно и осторожно, стараясь не прихватить зубами неповоротливый язык. Сладость тающего масла, женственная податливость пропеченного дрожжевого теста... В брошюрах, принесенных Хеджпетом, имелись главы, в которые даже Альфред, при всем его фатализме и самодисциплине, не решался заглянуть. Главы, где говорилось о проблемах с глотанием, о том, как напоследок язык становится орудием пытки, об окончательном отказе сигнальной системы...

С сигнальной системы и началась измена.

Железная дорога "Мидленд-Пасифик", где Альфред последние десять лет своей карьеры возглавлял технический отдел (и уж там, когда он отдавал распоряжение, его выполняли немедленно - "сию минуту, мистер Ламберт, сэр!") обслуживала сотни маленьких городков в западном Канзасе и в западной и центральной Небраске - в точно таких городках и их окрестностях выросли коллеги Альфреда и он сам. На фоне сверкающих рельсов "Мидленд-Пасифик" эти ветхие городишки казались особенно убогими. Разумеется, в первую очередь дорога несла ответственность перед своими акционерами, но ее канзасские и миссурийские сотрудники (в том числе Марк Джамборетс, юрисконсульт компании) убедили совет директоров, что железная дорога, практически имеющая монополию на перевозки между многими городками в глубинке, обязана исполнять свой гражданский долг и обслуживать все свои пути и ветки. Альфред не питал иллюзий насчет экономического будущего разбросанных в прерии городов, где средний возраст жителей составлял пятьдесят с лишним лет, но верил в рельсы и не доверял грузовикам, к тому же зная по личному опыту, как много значит для самосознания города наличие транспорта, работающего по расписанию, и как свисток локомотива способен поднять настроение холодным февральским утром на 41 северной широты и 101 западной долготы. В своих битвах с Агентством по сохранению окружающей среды, а также с федеральным министерством транспорта и местными транспортными управлениями Альфред научился ценить законодателей из сельских штатов, готовых вступиться, когда цистерны из-под отработанного масла задерживались на товарной станции Канзас-Сити сверх срока, отведенного на очистку, или когда какой-нибудь чертов бюрократ требовал, чтобы "Мидленд-Пасифик" взяла на себя сорок процентов расходов на строительство никому не нужной дорожной развязки. Спустя годы после того как "Су-Лайн", "Грейт-Норзери" и "Рок-Айленд" бросили на произвол судьбы уже умершие и умирающие города северных равнин, "Мидленд-Пасифик" упорно посылала короткие составы - хотя бы два раза в неделю, хотя бы раз в две недели - в такие местечки, как Алвин, Пизга-Крик, Нью-Шартр и Уэст-Сентервиль.

К несчастью, это и привлекло хищников. В начале 1980-х, когда Альфреду уже недолго оставалось до пенсии, "Мидленд-Пасифик" пользовалась репутацией главного регионального перевозчика, однако, несмотря на умелое руководство и высокую прибыльность дальних перевозок, на круг имела весьма незначительные поступления. От одного нежелательного соискателя компания сумела отбиться, но тут на нее упал алчный взор Хилларда и Чанси Ротов, братьев-близнецов из Оук-Риджа, штат Теннесси, превративших семейный бизнес по упаковке мяса в коммерческую империю. В их компанию, "Орфик груп", входили сеть гостиниц, банк в Атланте, нефтяная компания и железная дорога "Арканзас-Саузерн". Братьев, криворожих, с грязными волосами, интересовало только одно: делать деньги. Финансовая пресса прозвала их пиратами из Оук-Риджа. Присутствуя на одной из первых встреч Ротов с правлением "Мидленд-Пасифик", Альфред слышал, как Чанси Рот именует председателя совета директоров папашей: "Знаю, папаша, у вас другие представления о честной игре... Давайте, папаша, потолкуйте со своими юристами, не откладывая... Да ну, папаша, мы-то с Хиллардом думали, вы делом занимаетесь, а не благотворительностью..." Проповедникам антипатернализма жадно внимал профсоюз железнодорожных рабочих: после нескольких месяцев напряженных переговоров профсоюз проголосовал за то, чтобы предложить Ротам пакет уступок по заработной плате и премиям на сумму около 200 миллионов долларов. Рассчитывая на эту экономию и на практически неограниченные возможности утилизации, Роты, уже располагавшие 27% акций, сделали акционерам предложение, от которого нельзя было отказаться, и скупили дорогу на корню. Фентон Крил, подрядчик, раньше строивший шоссе в Теннесси, занялся слиянием "Мидленд-Пасифик" с "Арканзас-Саузерн". Он закрыл центральный офис железной дороги в Сент-Джуде, уволил или отправил на досрочную пенсию треть служащих, остальных перевел в Литл-Рок. Альфред вышел в отставку за два месяца до своего шестидесятипятилетия. Он сидел в своем новом синем кресле и смотрел "Доброе утро, Америка", когда позвонил Марк Джамборетс, юрисконсульт "Мидленд-Пасифик", тоже пенсионер, и сообщил новость: в Нью-Шартре (он произносил: "Шартере"), штат Канзас, шериф сам себя арестовал за то, что стрелял в служащего "Орфик-Мидленд".

"Шерифа зовут Брайс Халстром, - уточнил Джамборетс. - Ему сказали, что какие-то хулиганы курочат сигнальную линию "Мидленд-Пасифик". Он поспешил на место происшествия и застал там троих громил, которые срезали провода, крушили сигнальные устройства, подбирали все, в чем содержится медь. Одному из них шерифская пуля угодила в бедро, прежде чем остальные успели убедить Халстрома, что работают на "Мидленд-Пасифик". Их наняли собирать в утиль медную проволоку по шестьдесят центов за фунт".

"Но ведь линия совсем новая, - удивился Альфред. - Всего три года назад мы полностью обновили нью-шартрскую ветку".

"Роты разбирают все, кроме путей для грузовых составов, - ответил Джамборетс. - Они уже уничтожили ветку в Глендоуру! Думаешь, топекский "Атчисон" не дал бы за нее хорошую цену?"

Альфред хмыкнул.

"Скисла баптистская мораль, - продолжал Джамборетс. - Ротам все наши принципы поперек горла, им только прибыль подавай. Говорю тебе: они ненавидят все, чего не могут понять. Посыпают землю солью, вот что они делают. Закрыть офис в Сент-Джуде! При том что мы вдвое больше "Арканзас-Саузерн". Они расправились с Сент-Джудом за то, что здесь было сердце "Мидленд-Пасифик", а теперь Крил губит городки вроде Нью-Шартра за то, что они имели дело с нами. Посыпают солью поля финансово бесправных".

Альфред опять хмыкнул, оглядываясь на свое новое синее кресло, в котором так уютно спалось.

"Теперь это меня не касается", - сказал он.

Тридцать лет жизни он отдал тому, чтобы сделать из "Мидленд-Пасифик" крепкую систему, а теперь Джамборетс регулярно звонил ему и сообщал новости об очередных преступлениях канзасцев, отчего Альфреда все больше клонило в сон. Вскоре все ветки в западном регионе "Мидленд-Пасифик" перестали функционировать, хотя Фентон Крил ограничился тем, что содрал сигнальные провода и распотрошил коробки. Со времени перехода дороги в другие руки прошло пять лет, а рельсы лежали на своих местах и полоса отчуждения еще не перепродана. Только медную проволоку, эту нервную систему дороги, ободрали в приступе корпоративного вандализма.

- Меня беспокоит наша медицинская страховка, - сказала Инид дочери. - С апреля "Орфик-Мидленд" переводит всех бывших служащих "Мидленд-Пасифик" на страховое медицинское обслуживание. Я должна выбрать организацию здравоохранения, с которой сотрудничают хотя бы некоторые из моих и папиных врачей. Меня просто завалили проспектами, а самые важные подробности в них напечатаны мелким шрифтом. Честное слово, Дениз, мне с этим не справиться.

Словно заранее пресекая просьбы о помощи, Дениз быстро спросила:

- С кем сотрудничает Хеджпет?

- Кроме старых пациентов, вроде отца, которые платят за каждый визит, он теперь работает только с клиентами ОЗ Дина Дриблета, - ответила Инид. - Я же тебе рассказывала, какой прием Дин закатил в своем великолепном, огромном новом доме. Прекрасная молодая пара Дин и Триш, но, право, Дениз, в прошлом году, когда папа свалился на газонокосилку, я позвонила в его компанию, и знаешь, сколько они хотели содрать за нашу крошечную лужайку? Пятьдесят пять долларов в неделю! Я не против, чтобы люди зарабатывали, просто замечательно, что Дин так преуспевает, я тебе говорила, он едет с Хони в Париж. Я против него и слова не скажу. Но пятьдесят пять долларов в неделю!

Дениз попробовала приготовленный Чипом салат из зеленых бобов и потянулась за оливковым маслом.

- Если по-прежнему платить за каждый визит, это дорого обойдется?

- Дениз, несколько лишних сотен в месяц! Все наши друзья так платят, никто не перешел на страховку, но нам это не по карману. Отец так замечательно распоряжался своими вкладами, дай Бог, чтобы у нас хоть немного осталось на черный день. И вот еще что меня очень, очень, очень, очень беспокоит, - Инид понизила голос. - Один из старых папиных патентов наконец-то может окупиться, но мне нужен твой совет.

Выглянув из кухни, она убедилась, что Альфред ничего не услышит.

- Ал, ты как там? - для пущей уверенности окликнула она.

Альфред подогнал к подбородку второй бутербродик, похожий на крошечный зеленый спортивный автомобиль. Он лишь мотнул головой, не поднимая глаз, словно человек, поймавший маленького юркого зверька и с трудом его удерживающий.

Инид вернулась в кухню, прихватив с собой сумочку.

- Наконец-то появился шанс заработать немного денег, а ему все равно. Месяц назад Гари говорил с ним по телефону, уговаривал проявить хоть капельку агрессивности, но он только рассердился.

- Что же вам советовал Гари? - напряженно спросила Дениз.

- Быть агрессивнее, только и всего. Вот, прочти письмо.

- Мама, патенты принадлежат отцу. Пусть распоряжается ими, как сочтет нужным.

Инид надеялась, что конверт на дне сумки - потерянное заказное письмо от корпорации "Аксон". Утраченные предметы иной раз чудесным образом возникали как в ее доме, так и в сумке. Однако в этом конверте было первое письмо с уведомлением, которое и не думало теряться.

- Прочти, - попросила она, - сама увидишь, что Гари прав.

Дениз отставила баночку кайеннского перца, которым сдабривала салат Чипа. Инид, заглядывая дочери через плечо, в сто первый раз перечитывала письмо: то ли в нем сказано, что ей запомнилось?

Уважаемый мистер Ламберт! Корпорация "Аксон" (Ист-Индастриал-Серпентайн, 24, Швенксвиль, Пенсильвания) уполномочила меня предложить Вам единовременную выплату в размере Пяти тысяч долларов ($5000,00) за передачу в полную, исключительную и неотчуждаемую собственность означенной корпорации прав на национальный патент №4.934.417 (Электрополимеризация лечебного ферроацетатного геля), единственным и первоначальным владельцем которого являетесь Вы. Руководство корпорации "Аксон" сожалеет о невозможности предложить Вам более высокое вознаграждение. Собственный ее продукт находится на стадии раннего тестирования, и нет никаких гарантий, что данное приобретение со временем окупится. Если условия, обозначенные в прилагаемом Лицензионном Соглашении, для Вас приемлемы, будьте добры подписать и заверить у нотариуса все три экземпляра и выслать их мне не позднее 30 сентября. Искренне Ваш Джозеф К. Прагер Старший партнер "Брэг Нутер и Спей".

Это письмо почтальон доставил в середине августа. Инид спустилась в подвал, разбудила Альфреда, а он только плечами пожал: "Пять тысяч ничего в нашей жизни не изменят". Инид предложила написать в "Аксон" и запросить большую сумму, но Альфред покачал головой: "Мы истратим все пять тысяч на адвоката, а что толку?" Инид считала, что попытка не пытка, однако Альфред наотрез отказался. Надо хотя бы написать им, настаивала Инид, запросить десять тысяч... Альфред пронзил ее взглядом, и она замолчала. С тем же успехом она могла бы предложить ему заняться сексом.

Дениз достала из холодильника бутылку вина, словно подчеркивая полное свое равнодушие к столь важной для Инид проблеме. Иногда Инид казалось, дочь презирает все, что для нее имеет ценность. Разве не об этом говорят обтягивающие джинсы, сексуальный изгиб бедра, когда Дениз толчком захлопнула дверцу. И уверенность, с какой Дениз вонзила в пробку штопор, говорила о том же.

- Хочешь вина?

- Слишком рано! - Инид вздрогнула.

Дениз выпила вино будто воду.

- Насколько я знаю Гари, он посоветовал их надуть, - фыркнула она.

- Да нет... - Инид обеими руками потянулась к бутылке. - Капелюшечку, налей мне один глоточек. Честное слово, я никогда не пью в такой ранний час, никогда. Как ты не понимаешь, Гари задал вполне уместный вопрос: если компания только-только приступила к собственной разработке, с какой стати они вообще вспомнили про этот патент? Чаще всего в таких случаях авторское право попросту нарушают, вот что происходит. Слишком много! Дениз, мне не нужно столько вина! Потому что через шесть лет срок действия патента истекает, а значит, компания рассчитывает очень скоро получить большую прибыль, так Гари думает.

- Папа подписал соглашение?

- Да-да. Он сходил к Шумпертам и заверил подпись у Дейва.

- В таком случае ты должна уважать его решение.

- Дениз, он стал таким упрямым, неразумным. Нельзя же...

- По-твоему, он недееспособен?

- Нет-нет, все дело в его характере. Просто я не могу...

- Раз он уже подписал бумаги, чего Гари хочет от вас? - спросила Дениз. - Дело-то сделано.

- Да, наверное.

- Так о чем речь?

- Ни о чем. Ты права, - вздохнула Инид. - Ничего не поделаешь. - Хотя на самом деле вопрос оставался открытым.

Если бы Дениз не стояла горой за отца, Инид решилась бы признаться, что Альфред передал ей заверенные у нотариуса экземпляры соглашения и поручил по дороге в банк опустить их в почтовый ящик, а она сунула бумаги в отделение для перчаток (где конверт пролежал несколько дней, прямо-таки излучая вину), а потом улучила время, когда Альфред дремал, и перепрятала конверт понадежнее в кладовке, в шкаф, за банками неудобоваримых джемов и поседевших от старости паст (кумкват с изюмом, пьяная тыква, корейские изыски), вазами, корзинками, кубиками цветочных удобрений и прочим барахлом, которое уже нельзя использовать, но выбросить жалко. В результате этого бесчестного поступка они все еще могли вытянуть из "Аксона" солидный лицензионный куш, а потому было жизненно важно отыскать повторное, заказное письмо от корпорации и спрятать его, пока Альфред не выяснил, что жена ослушалась его и обманула.

- Кстати, - допивая остатки вина, сказала Инид, - мне кое в чем нужна твоя помощь.

Дениз ответила вежливым "хорошо", но недостаточно быстро и недостаточно сердечно. Инид давно уже поняла: что-то они с Альфредом проглядели в воспитании дочери. Не сумели привить младшенькой великодушие и бодрую готовность помочь.

- Как ты знаешь, последние восемь лет кряду мы ездили на Рождество в Филадельфию, - продолжала Инид. - Но теперь мальчики Гари подросли, и, наверное, им было бы приятно сохранить воспоминания о Рождестве у бабушки с дедушкой, вот я и подумала...

- Черт! - донеслось из гостиной.

Отставив бокал, Инид бросилась вон из кухни. Альфред сидел на краешке кресла, высоко подняв колени, сгорбившись, сокрушенно созерцая останки третьего бутербродика. Хлебная гондола не доплыла до рта, выскользнула из пальцев, упала на колени, оставив там следы своего крушения, свалилась на пол и замерла под креслом. С подлокотника свисала влажная шкурка обжаренного красного перца, вокруг каждого ломтика оливок, попавшего на ткань, расплывалось маслянистое пятно. Пустая гондола лежала на боку, являя глазу пропитанное желтым соком и покрытое коричневыми пятнами нутро.

Дениз с мокрой губкой в руках проскочила мимо Инид и присела на корточки возле Альфреда.

- Прости, папа, - сказала она, - с такими бутербродами трудно справиться, как я сразу не подумала!

- Дай мне тряпку, я уберу.

- Да нет, лучше я, - Дениз смахнула в ладонь кусочки оливок с колен и бедер отца. Руки Альфреда метались в воздухе возле головы дочери, словно он норовил ее оттолкнуть, но Дениз действовала быстро и, подобрав с пола ошметки бутерброда, понесла их на кухню, где Инид решила отхлебнуть еще ма-аленький глоточек, но второпях плеснула в бокал довольно-таки щедрую капелюшечку и поспешно выпила.

- В общем, я подумала, если б вы с Чипом присоединились, мы могли бы еще разок, самый последний, собраться все вместе на Рождество в Сент-Джуде, - закончила она свою мысль. - Что скажешь?

- Я приеду туда, где будете вы с папой, - откликнулась Дениз.

- Нет, я все-таки хочу знать твое мнение. Хочу знать: тебе этого хочется? Может, для тебя что-то значит в последний раз встретить Рождество в доме, где ты выросла? Тебе это будет приятно?!

- Могу сразу тебе сказать: Кэролайн ни за что не согласится уехать из Филадельфии, - ответила Дениз. - Пустые мечты. Если хочешь увидеть внуков на Рождество, придется тебе поехать на Восток.

- Дениз, я спрашиваю, чего хочешь ты. Гари говорит, у них с Кэролайн еще ничего не решено. Мне нужно знать, будет ли для тебя Рождество в Сент-Джуде чем-то по-настоящему, по-настоящему важным. Ведь если мы все решим, что для нас важно в последний раз собраться всей семьей в Сент-Джуде...

- Мама, если тебе удастся это организовать, я не против.

- Мне понадобится всего лишь небольшая помощь на кухне.

- Я помогу тебе на кухне. Но я смогу приехать дня на два-три, не больше.

- А на неделю?

- Нет.

- Почему?

- Мама!

- Черт! - вновь донеслось из гостиной, когда что-то стеклянное, вероятно ваза с подсолнухами, ударилось об пол и, судя по звуку, развалилось на куски. - Черт! Черт!

Нервы Инид были на пределе, с перепугу она сама чуть не выронила бокал, и все же очередное несчастье - что бы там у Альфреда ни случилось - даже порадовало ее: теперь Дениз хотя бы отчасти поймет, с чем ей приходится изо дня в день, с утра до ночи иметь дело дома, в Сент-Джуде.

Вечером того дня, когда Альфреду стукнуло семьдесят пять, Чип, сидя в одиночестве на Тилтон-Ледж, искал сексуального удовлетворения в объятиях красного плюшевого кресла.

Начало января, заросли вокруг Свалки сочились сыростью тающего снега. Плотские подвиги Чипа освещало лишь зарево над супермаркетом в центре Коннектикута да мерцание электронных табло домашней техники. Стоя на коленях перед креслом, он принюхивался к плюшу, скрупулезно, дюйм за дюймом, в надежде отыскать аромат Мелиссы Пакетт, который мог же сохраниться в обивке и восемь недель спустя. Он так усердно нюхал, что обычные, хорошо знакомые запахи - пыль, пот, моча, застоялый табачный дым, едва уловимый след женщины - смешивались, становились неразличимыми и приходилось поминутно прерываться, прочищать нос. Чип зарывался губами в ямки с пуговицами, сцеловывал из них скопившиеся волоконца, пыль, крошки и волоски. Он определил три местечка, где ему мерещился аромат Мелиссы - во всех случаях недостаточно резкий, небезусловный, и после долгого и изнурительного исследования выбрал наиболее вероятное из этих мест, возле пуговицы чуть пониже спинки, сосредоточив на нем свое обоняние. Одновременно Чип обеими руками надавливал на другие пуговицы; прохладный плюш, соприкасавшийся с его пахом, чуточку напоминал кожу Мелиссы, и в конце концов ему удалось до такой степени убедить себя в реальности ее аромата, в реальности реликвии, еще находившейся в его власти, что он сумел довести акт до конца. А потом скатился со своей покорной рухляди и остался лежать на полу со спущенными штанами, уткнувшись головой в сиденье кресла. Еще час прошел, а он так и не поздравил отца с днем рождения.

Чип выкурил одну за другой две сигареты. Включил телевизор, кабельный канал с непрерывным показом старых мультфильмов "Уорнер бразерс". Синеватое мерцание экрана осветило груду конвертов, которые он всю неделю, не вскрывая, швырял на пол. Три письма от нового декана, зловещее послание из преподавательского пенсионного фонда и еще один конверт из отдела, ведавшего распределением жилья, с надписью "Уведомление о выселении".

Несколькими часами ранее, потратив уйму времени на то, чтобы обвести синей шариковой ручкой все заглавные "М" в первой части "Нью-Йорк таймс" месячной давности, Чип пришел к выводу, что у него обнаруживаются явные симптомы депрессии. Поэтому, услышав телефонный звонок, он решил, что человек, страдающий депрессией, так и будет сидеть, уставившись на экран, закурит очередную сигарету и, не выказывая никаких эмоций, полюбуется очередным мультиком, а со звонком пусть разберется автоответчик.

Вообще-то первая его мысль была вскочить на ноги и пойти к телефону, с легкостью уничтожив плоды прилежной растраты целого дня, - эта мысль ставила под сомнение подлинность его страданий. Не умел он до конца утратить желания и контакт с реальностью, как депрессивные пациенты в книгах и кино. Когда Чип приглушил телевизор и поспешил в кухню, ему показалось, он не способен даже на такую малость, как по всем правилам развалиться на куски.

Застегнув штаны, он включил свет и поднял трубку.

- Алло?

- Что происходит, Чип? - Дениз не теряла время на приветствия. - Я только что говорила с папой - ты еще не звонил ему!

- Дениз! Дениз, с какой стати ты так кричишь?

- Я кричу потому, что расстроена. Потому что сегодня папе исполнилось семьдесят пять, а ты не позвонил ему, даже открытку не послал. Потому что я отработала двенадцать часов и только что позвонила папе, а он переживает из-за тебя. Что происходит?!

Чип с изумлением услышал свой смех:

- Работу я потерял, вот что происходит.

- Не получил постоянную ставку?

- Хуже, меня уволили. Не дали даже дотянуть последние две недели до сессии. Экзамены за меня примет кто-то другой. Я не могу оспорить это решение, не вызывая свидетеля, а если попытаюсь хотя бы поговорить со свидетелем, это станет лишней уликой против меня.

- Какой еще свидетель? Свидетель чего?

Чип вытащил из ведра бутылку, проверил, нет ли там хоть глоточка, и снова отправил в помойку.

- Моя бывшая студентка утверждает, что я ее преследую. Я, дескать, вступил с ней в связь и написал за нее курсовую работу в номере мотеля. Я не могу поговорить с ней без адвоката, а адвоката нанять не могу, потому что мне больше не платят. Если я попытаюсь сам повидаться с ней, меня арестуют за приставание.

- Она лжет? - спросила Дениз.

- Маме с папой про это говорить не стоит.

- Чип, она лжет?

На кухонном столе распростерся номер "Таймс", в котором Чип обвел кружочками заглавные "М". Наткнуться на этот предмет теперь, несколько часов спустя, - все равно что припомнить сон, вот только воспоминание о сне не затягивает пробудившегося человека обратно в дремоту, а вид испещренной кружочками статьи, посвященной значительным сокращениям финансирования "Медикэр" и "Медикейд", пробудил в Чипе то самое ощущение неприкаянности и неутоленной похоти, ту тоску по тупому беспамятству, которая не так давно заставила его обнюхивать и тискать кресло. Ему пришлось строго напомнить себе, что акт с креслом уже состоялся, что он уже испробовал этот путь к утешению и забвению.

Сложив "Таймс", он швырнул газету поверх переполненного мусорного ведра.

- У меня не было секса с этой женщиной.

- Ты знаешь, я многое готова понять, - заметила Дениз, - особенно такие вещи.

- Сказано же, я с ней не спал.

- Повторяю: в данной сфере абсолютно все, что ты ни скажешь, встретит у меня полное понимание. - Она многозначительно откашлялась.

Если б Чип хотел исповедаться кому-то из близких, младшая сестренка подходила на эту роль лучше всех.

Колледж она бросила, брак не сложился, так что Дениз кое-что понимала в разочарованиях и темной стороне жизни. Однако, кроме Инид, никто в семье не считал Дениз неудачницей. Университет, который она бросила, был престижнее того, который закончил Чип, а ранний брак и недавний развод придали Дениз эмоциональную зрелость, которой брату остро недоставало. Вдобавок Чип подозревал, что, работая по восемьдесят часов в неделю, Дениз успевает прочесть куда больше книг, чем он сам. За последний месяц, будучи весьма занят (в частности, он сканировал фотографию Мелиссы Пакетт из альбома абитуриентов и пристраивал ее голову к порномоделям из Интернета, а затем совершенствовал этот образ пиксель за пикселем - когда возишься с пикселями, время летит незаметно), Чип не раскрыл ни одной книги.

- Произошло недоразумение, - тусклым голосом сказал он. - Похоже, они только и ждали повода меня уволить. Мне отказали в законном разбирательстве.

- По правде говоря, ничего ужасного тут нет, - сказала Дениз. - Подумаешь, университет!

- Мне казалось, я был на своем месте.

- По-моему, как раз хорошо, что ты оказался не на своем месте. Кстати, как у тебя с финансами?

- Почему ты спрашиваешь?

- Одолжить тебе денег?

- Разве у тебя есть деньги?

- Конечно. И тебе стоит поговорить с моей приятельницей Джулией. Она работает на одного кинопродюсера. Я ей рассказывала насчет твоей идеи "Троил и Крессида" в Ист-Виллидже. Она предложила тебе позвонить, если ты возьмешься писать.

Чип покачал головой, словно Дениз стояла рядом на кухне и могла его видеть. Несколько месяцев назад они обсуждали по телефону идею модернизировать какую-нибудь из менее известных пьес Шекспира. Неужели Дениз приняла это всерьез, неужели она сохранила веру в него? Невыносимо!

- Так как же насчет папы? - спохватилась она. - Ты что, забыл про его день рождения?

- Я утратил чувство времени.

- Не хочу тебя грызть, - сказала Дениз, - но учти: твою рождественскую посылку распаковывала именно я.

- Скверно вышло на Рождество, да?

- Пришлось здорово поломать голову, пока разобрались, кому что предназначено.

Снаружи поднялся теплый южный ветер, от которого снег на заднем дворе таял все быстрее. Догадка, осенившая Чипа в тот миг, когда зазвонил телефон, - о том, что его несчастье рукотворно и произвольно, - снова померкла.

- Так ты позвонишь ему? - не отставала Дениз.

Не отвечая, он положил трубку, отключил звонок и прижался лицом к дверному косяку. Проблему рождественских подарков Чип решил буквально в последнюю минуту: второпях повытаскивал с книжных полок залежавшиеся приобретения, завернул их в фольгу и перевязал красными ленточками, стараясь не думать, что скажет, к примеру, его девятилетний племянник Кейлеб, получив комментированное оксфордское издание "Айвенго", которое могло претендовать на роль подарка лишь потому, что Чип так и не удосужился снять с него целлофановую упаковку. Углы книг сразу же порвали фольгу, Чип намотал еще один слой, но тот неплотно прилегал к нижнему, и в результате свертки получились мягкие, шелушащиеся, как луковицы или слоеные булочки. Чип попытался нейтрализовать этот эффект, облепив каждую упаковку наклейками Национальной лиги за легализацию абортов (как постоянный член этого достойного общества, он получил к празднику целый набор). Плоды его трудов выглядели неуклюжими, словно изделия ребенка или умственно неполноценного, и он поспешил запихать их в старую коробку из-под грейпфрутов и отправил экспресс-почтой Гари в Филадельфию. Он точно избавился от груды мусора, отвратной, мерзостной, вынес ее на помойку и хоть какое-то время мог пожить в чистоте. Но три дня спустя, вернувшись домой в рождественский вечер после долгих двенадцати часов в "Данкин Донатс" в Норуолке, Чип столкнулся с новой проблемой: прибыли подарки от родных - две коробки из Сент-Джуда, бандероль от Дениз и еще одна коробка от Гари. Он решил открыть посылки в постели, а в спальню загнать их пинками вверх по лестнице, что оказалось не так-то просто: прямоугольные предметы не катятся по лестнице, они застревают на ступеньках и сваливаются обратно. Вдобавок если бандероль чересчур легкая, то, сколько ее ни пинай, она не взлетит. Однако Рождество лишило Чипа остатков мужества - на автоответчик Мелиссы в колледже он наговорил просьбу позвонить ему на автомат в "Данкин Донатс", а еще лучше лично явиться из родительского дома в соседнем Уэстпорте, и лишь к полуночи изнеможение вынудило его признать, что Мелисса звонить не станет и уж точно не придет, - так что теперь он был просто физически не способен ни нарушить правила изобретенной им самим игры, ни положить ей конец, не достигнув поставленной цели. Совершенно ясно, что разрешены только настоящие сильные удары (категорически запрещено подводить стопу под конверт бандероли и продвигать его вперед легким толчком или приподнимая), поэтому рождественский подарок Дениз он гнал вверх по лестнице со всевозрастающей яростью; в итоге конверт порвался, выплюнул набивку из перемолотой газеты, зато Чип сумел подцепить разорванный бок носком ботинка, ловко подкинул конверт, и тот, описав красивую дугу, упал всего на ступеньку ниже площадки второго этажа. Теперь бандероль упорно отказывалась перевалить через выступ последней ступеньки. Чип пинал, лупил, драл конверт каблуками. Внутри среди обрывков красной бумаги блеснул зеленый шелк. Плюнув на правила, Чип подтянул конверт на верхнюю ступеньку, прогнал его, будто мячик, по коридору и бросил у своей кровати, а сам вернулся за остальными подарками. Их он тоже успел основательно раскурочить, прежде чем выработал удачный способ: подкидывать немного вверх и, пока посылка еще в воздухе, подбивать ее снизу так, чтобы она сразу летела через несколько ступенек. При очередном ударе посылка от Гари взорвалась, во все стороны разлетелись пенопластовые прокладки. Бутылка в пузырчатой обертке покатилась вниз по ступенькам. Это был марочный калифорнийский портвейн. Чип отнес бутылку в постель и начал новую игру, чередуя глотки из бутылки и распаковку посылок. От матери - она, похоже, думает, что он до сих пор вешает в сочельник чулок перед камином, - Чип получил коробку с надписью "Подарочки в чулок", а в ней множество мелких пустяков, каждый в отдельной упаковке: бутылочка с каплями от кашля, миниатюрная фотография Чипа-школьника в потемневшей бронзовой рамке, пластиковые флаконы с шампунем, кондиционером и лосьоном для рук из гостиницы в Гонконге, где Инид с Альфредом останавливались одиннадцать лет назад но пути в Китай, а также два деревянных эльфа с расплывшимися улыбками и серебряными петельками в черепушках, чтобы повесить их на елку. Под эту гипотетическую елку предназначались более крупные подарки, которые Инид уложила в другую коробку и завернула в красную бумагу с изображением Санта-Клауса: спаржеварка, три пары белых "жокейских" трусов, большущий леденец на палочке и две думочки из набивного ситца. От Гари и его супруги Чип, помимо портвейна, получил хитроумную вакуумную пробку, чтобы остатки вина в бутылке не выдыхались, как будто у него когда-нибудь оставалось в бутылке вино. От Дениз в обмен на "Избранные письма Андре Жида" (хорошо хоть стер с форзаца постыдное свидетельство того, что на редкость невыразительный перевод обошелся ему всего в один доллар) Чипу досталась красивая ярко-зеленая шелковая рубашка, а от отца - чек на сто долларов с письменной инструкцией купить, чего сам пожелает.

Рубашку он носил, чек оприходовал, вино выпил в постели в ту же ночь, но прочие подарки от близких так и лежали на полу в спальне. Набивка бандероли перекочевала на кухню и, смешавшись с пролитой на пол водой, обернулась грязным месивом, которое Чип растащил на ногах по всему дому. Хлопья пенопласта сбились кучками по углам.

На Среднем Западе скоро пробьет половину одиннадцатого.

"Привет, папа, с днем рождения! У меня все в порядке. Как дела в Сент-Джуде?"

Нет, чтобы позвонить, нужно как-то взбодриться. Зачерпнуть энергии. Однако телевизор доставлял такие эстетические и политические мучения, что даже под мультфильмы Чип не мог не курить и докурился до острой боли в груди; другой отравы дома не имелось, даже кулинарного хереса, даже микстуры от кашля, а его эндорфины, мобилизованные на извлечение наслаждения из плюшевого кресла, разбрелись в разные стороны, точно вымотанные боями войска, смертельно изнуренные требованиями, которые Чип предъявлял им в последние пять недель, и разве только сама Мелисса во плоти могла бы вновь призвать их к оружию. Необходимо поднять дух, слегка взбодрить нервы, но под рукой не было ничего, кроме старой "Таймс", однако на сегодняшний день с него вполне хватило заглавных "М" в кружочках.

Вернувшись к обеденному столу, Чип проверил, не осталось ли глоточка в какой-нибудь из бутылок. Последние 220 долларов со своей карточки "Виза"он истратил на восемь бутылок довольно приличного "Фронсака" и в субботу в последний раз дал обед, рассчитывая подогреть симпатии своих факультетских сторонников. Несколько лет назад, когда кафедра драматургии уволила молодую преподавательницу Кали Лопес, обнаружив, что на самом деле у нее нет ученой степени, возмущенные студенты и младший преподавательский состав организовали бойкот и бдения при свечах, вынудив университетские власти не только восстановить Лопес в должности, но и предоставить ей полную профессорскую ставку. Чип, разумеется, не был ни филиппинской эмигранткой, ни лесбиянкой, как Лопес, зато преподавал теорию феминизма и "партия извращенцев" постоянно отдавала ему свои голоса; он включал в список обязательной литературы вполне достаточно незападных авторов, и все, что произошло в номере 23 мотеля "Комфорт-Вэлли", можно назвать осуществлением на практике тех самых теорий (миф авторства, резистентное потребление трансгрессивных сексуальных актов/трансакций), за преподавание которых университет платил ему жалованье. К несчастью, в отсутствие восприимчивой молодежной аудитории эти теории звучали не очень убедительно. Из восьми коллег, принявших приглашение, явились только четверо. Как Чип ни старался переключить разговор на ожидавшую его участь, единственная коллективная акция, на которую товарищи ради него сподвиглись, свелась к тому, что после восьмой бутылки вина они хором спели "Non, je ne regrette rien".

Прошло несколько дней, а Чип так и не убрал со стола, не хватало сил. Почерневшие листья красного латука, пленка застывшего жира на недоеденном куске баранины, месиво из пробок и пепла. Хаос и стыд в доме, хаос и стыд в душе. Обязанности декана теперь исполняла Кали Лопес, преемница Джима Левитона.

Расскажите нам про свои отношения с вашей студенткой Мелиссой Пакетт.

Моей бывшей студенткой?

Вашей бывшей студенткой.

Мы находимся в дружеских отношениях. Как-то раз вместе ужинали. Провели вместе какое-то время в начале каникул на День благодарения. Очень одаренная девушка.

Вы оказывали Мелиссе помощь в подготовке курсовой, которую она сдала на прошлой неделе Вендле О'Фаллон?

Мы обсудили работу в целом. Ее смущали кое-какие моменты, и я помог их прояснить.

Вы вступили с ней в половую связь?

Нет.

Чип, я полагаю, надо поступить следующим образом: мы отстраним вас от работы с сохранением содержания впредь до полного разбирательства. Вот так. Слушание назначим на начало следующей недели. А вам имеет смысл посоветоваться тем временем с юристом и с представителем профсоюза. Кроме того, вам категорически запрещено общаться с Мелиссой Пакетт.

Что она сказала? Она утверждает, что курсовую написал я?!

Мелисса нарушила кодекс чести, сдав не принадлежащую ей работу. Ей грозит исключение сроком на один семестр, однако у нее имеются смягчающие обстоятельства. В частности, ваша совершенно неприемлемая сексуальная связь с ней.

Так она сказала?

Мой вам совет, Чип: подайте прямо сейчас заявление об уходе.

Так она сказала?!

У вас нет ни малейшего шанса.

Капель во дворе все громче. Чип прикурил от передней конфорки, дважды с трудом затянулся, воткнул кончик сигареты в ладонь. Застонал сквозь зубы, распахнул морозильник, прижал руку к прохладному днищу и постоял так с минуту, вдыхая запах обгоревшего мяса. Потом, прихватив с собой кубик льда, подошел к телефону и набрал давний знакомый код, давний знакомый номер.

Пока в Сент-Джуде звенели звонки, Чип поставил ногу на валявшиеся в корзине листы "Таймс", упихал их поглубже, с глаз долой.

- Ой, Чип! - вскрикнула Инид. - А он только что лег.

- Не буди его, - сказал Чип. - Просто передай...

Но Инид уже положила трубку возле аппарата и поспешила вверх по лестнице к спальням, вопли "Ал! Ал!" постепенно замирали в отдалении; потом Чип услышал, как мать кричит отцу: "Это Чип!" Включился аппарат на втором этаже. Чип разобрал инструкции Инид:

- Не вздумай просто сказать "алло" и разъединиться. Пообщайся с ним.

Шуршание, передают трубку.

- Да, - сказал Альфред.

- Привет, па, с днем рождения, - сказал Чип.

- Да, - повторил Альфред тем же тусклым голосом.

- Прости, что так поздно.

- Я не спал, - сказал Альфред.

- Боялся тебя разбудить.

- Да.

- Ну, с семидесятипятилетием тебя.

- Да.

Чип надеялся, что Инид, позабыв о ненадежном бедре, уже спешит на всех парах обратно в кухню, ему на подмогу.

- Наверное, ты устал, уже поздно, - сказал он. - Не стоит долго разговаривать.

- Спасибо за звонок, - сказал Альфред.

Инид, наконец, вмешалась в разговор.

- Мне еще посуду домывать, - сообщила она. - Сегодня у нас была настоящая вечеринка. Ал, расскажи Чипу, какой прием мы устроили. Всё, я кладу трубку.

Она положила трубку.

- Так у вас была вечеринка, - промямлил Чип.

- Да. Руты приходили поужинать и сыграть партию в бридж.

- Пирог был?

- Твоя мать испекла пирог.

Чип чувствовал, как в отверстие, проделанное сигаретой, проникают болезнетворные бациллы и утекают жизненно важные ресурсы. Сквозь пальцы сочился растаявший лед.

- Кто выиграл?

- У меня, как всегда, были отвратительные карты.

- Обидно. В собственный день рождения...

- Полагаю, ты вовсю готовишься к следующему семестру, - сказал Альфред.

- Да. Да. То есть нет. В общем, в следующем семестре я не намерен преподавать.

- Не слышу?

- Я говорю, что в следующем семестре не буду преподавать, - громко повторил Чип. - Возьму отпуск и займусь книгой.

- Насколько я помню, вскоре должен решиться вопрос о постоянной ставке.

- Верно. В апреле.

- На мой взгляд, человеку, претендующему на постоянную ставку, следует оставаться на работе.

- Да-да, разумеется.

- Если они увидят, как прилежно ты трудишься, у них не будет повода отказать тебе в постоянной ставке.

- Верно, верно, - твердил Чип. - Но все же надо учитывать и вероятность того, что мне ее не дадут. Я получил... э-э... весьма заманчивое предложение от одного голливудского продюсера. Она училась в университете вместе с Дениз, а теперь в кинобизнесе. Дело в перспективе весьма прибыльное.

- Хорошего работника практически невозможно уволить, - продолжал Альфред.

- Тут всякие интриги. Нужно иметь запасной вариант.

- Тебе видней, но я на своем опыте убедился, что гораздо лучше выработать один план и придерживаться его. Если ничего не выйдет, можно попробовать что-то еще, но ты столько лет работал ради этого. Лишний семестр усердного труда тебе не повредит.

- Верно.

- Расслабишься, когда получишь ставку. Тогда твое будущее гарантировано.

- Верно.

- Что ж, спасибо за звонок.

- Ага. С днем рождения, папа!

Чип бросил трубку, вышел из кухни, взял за горлышко бутылку из-под "Фронсака" и с размаху грохнул ее об край обеденного стола. Затем расколотил вторую бутылку, а с остальными шестью расправился еще быстрее - бил сразу парами, беря по одной в каждую руку.

Гнев помог Чипу продержаться следующие нелегкие недели. Он занял у Дениз десять тысяч долларов и нанял адвоката, угрожая подать иск против университета Д. за неправомерное расторжение контракта. Напрасная трата денег, но приятно, черт возьми! Переехав в Нью-Йорк, он выложил четыре тысячи (задаток и первый взнос) за наем квартиры на Девятой улице. Купил кожаный костюм и проколол уши. Занял у Дениз еще денег и связался с университетским приятелем, издателем "Уоррен-стрит джорнал". Месть представлялась ему в виде киносценария, разоблачающего нарциссизм, предательство Мелиссы Пакетт и лицемерие коллег: пусть люди, нанесшие ему такую обиду, посмотрят фильм и узнают самих себя, пусть помучаются. Он начал ухаживать за Джулией Врейс, назначил ей свидание и вскоре уже тратил по двести-триста долларов в неделю только на ужины с ней и развлечения. Снова занял денег у Дениз и, зажав в зубах сигарету, набросал заявку сценария. Джулия прижималась к нему на заднем сиденье такси, прятала лицо у него на груди, запускала пальцы под воротник. Чип раздавал по тридцать и сорок процентов чаевых официантам и таксистам, некстати цитировал Байрона и Шекспира, сделал очередной заем у Дениз и пришел к выводу, что она была права: увольнение из университета - лучшее, что могло случиться с ним в жизни.

Конечно, Чип был не настолько наивен, чтобы принимать профессиональные излияния Иден Прокуро за чистую монету. Однако, чем больше он общался с Иден, тем больше в нем крепла надежда, что к его сценарию отнесутся с симпатией. Начать с того, что Иден по-матерински покровительствовала Джулии. Будучи всего пятью годами старше, она разобрала свою секретаршу на части и собрала заново, внеся существенные поправки. Правда, Чип никак не мог отделаться от подозрения, что на роль возлюбленного Джулии предназначался кто-то другой (Чипа Иден именовала исключительно "спутником", а не "приятелем"или "парнем" Джулии, и, когда она принималась рассуждать о "нереализованном потенциале" Джулии и о том, что ее личной секретарше "недостает уверенности в себе, Чип догадывался, что выбор партнера остается той областью, где, на взгляд Иден, для Джулии еще не наступили желанные перемены), но Джулия уверяла, что Иден считает его "милашкой" и "умницей". Муж Иден, Дут О'Брайен, был на его стороне, это уж точно. Дуг работал в конторе "Брэг Нутер и Спей" как специалист по слияниям и поглощениям. Он обеспечил Чипа работой со свободным графиком (вычитывать договоры) и проследил, чтобы ему платили по максимальным расценкам. Чип пытался поблагодарить Дуга, но тот лишь отмахивался: "Человек с докторской степенью! - восклицал он. - Эта твоя книга - просто ужас до чего ученая!" Чип зачастил к О'Брайенам-Прокуро на ужины в Трайбеке и воскресные приемы в Квоге. Попивая их спиртное и закусывая блюдами из ресторана, Чип предвкушал успех в сто раз слаще постоянной профессорской ставки. Наконец-то он зажил настоящей жизнью!

Однажды вечером Джулия попросила его сесть и выслушать важное сообщение, некий факт, о котором она до сих пор умалчивала, только пусть он, пожалуйста, не сердится, хорошо? Важный факт заключался в наличии мужа, вице-премьера Литвы, маленькой прибалтийской страны. Звали супруга Гитанас Мизевичюс. Так вот, Джулия вышла за него года два назад, но ведь Чип не сердится - не очень сердится?

У нее были сложности с мужчинами, сказала Джулия, а все потому, что она росла без них. Отца - он торговал лодками и страдал маниакально-депрессивным синдромом - она видела лишь раз в жизни и предпочла бы обойтись без этого воспоминания. Мать, служившая в косметической фирме, подкинула Джулию собственной матери, а та упекла ее в католическую школу для девочек. Впервые Джулия всерьез столкнулась с мужчинами в колледже. Переехав в Нью-Йорк, она словно задалась целью переспать со всеми лживыми, склонными к садизму, совершенно ненадежными и невероятно роскошными парнями в Манхэттене. К двадцати восьми годам похвастаться ей было нечем, за исключением внешности, квартиры и стабильной работы (которая, впрочем, сводилась к приему телефонных звонков). Вот почему, познакомившись в клубе с Гитанасом, который отнесся к ней очень серьезно, в скором времени преподнес довольно-таки крупный бриллиант в оправе белого золота и вроде любил ее (не говоря уж о том, что чувак был самым настоящим послом в ООН, она ходила послушать, как он лопочет что-то на своем балтийском наречии на Генеральной Ассамблее), Джулия была просто обязана вознаградить его чувства. Она во всем шла ему навстречу и не стала разочаровывать Гитанаса, хотя задним числом ей казалось, что уж лучше бы сразу разочаровала. Гитанас был значительно старше, в постели очень деликатен (ну, конечно, не как Чип, поспешно добавила она, но все-таки он совсем не плох). Он твердо решил жениться, и в один прекрасный день Джулия об руку с ним переступила порог мэрии. Она бы согласилась даже именоваться "миссис Мизевичюс", если бы это имя не звучало так глупо. Выйдя замуж, Джулия обнаружила, что мраморные полы, черная лакированная мебель и обилие толстого дымчатого стекла в резиденции посла на Ист-Ривер вовсе не так "забавно" вульгарны, как ей думалось. Эта обстановка страшно угнетала, и Джулия уговорила Гитанаса продать квартиру (ею с радостью завладел глава парагвайской делегации) и купить апартаменты, поменьше и более стильные, на Хадсон-стрит, поблизости от хороших клубов. Она подыскала Гитанасу знающего парикмахера и приучила его носить одежду из натуральных тканей. Все шло прекрасно, но, похоже, на каком-то этапе они с Гитанасом не вполне поняли друг друга, ибо, когда его партия (VIPPPAKJRIINPB17, Единственная истинная партия, действительно преданная реваншистским идеалам Казимира Жямайтиса и "независимого" плебисцита 17 апреля) проиграла сентябрьские выборы и отозвала Гитанаса в Вильнюс, чтобы он присоединился к парламентской оппозиции, он, оказывается, ничуть не сомневался, что Джулия поедет вместе с ним. Джулия, конечно, сознавала, что муж и жена одна плоть и что жене должно прилепиться к мужу своему и так далее, однако Гитанас, описывая постсоветский Вильнюс, нарисовал совершенно безотрадную картину: постоянные перебои с отоплением и электричеством, замерзающий водопровод, перестрелки, а из еды чуть ли не сплошная конина. И Джулия обошлась с Гитанасом просто ужасно, так скверно она ни с кем в жизни не поступала. Согласилась поехать с ним в Вильнюс и вроде как села на самолет вместе с ним, в первом классе, а потом украдкой сбежала из самолета, сменила номер домашнего телефона и попросила Иден сказать Гитанасу, когда тот позвонит, что Джулия, мол, исчезла. Через полгода Гитанас вернулся на уик-энд в Нью-Йорк, и тут уж Джулия до конца осознала свою вину. Спору нет, поступок был дурной. Но Гитанас обозвал ее очень грубыми словами и даже ударил, довольно сильно. В результате они пришли к выводу, что не смогут в дальнейшем жить вместе, однако Джулия продолжала пользоваться квартирой на Гудзон-стрит и за это оставалась женой Гитанаса на случай, если ему срочно потребуется убежище в Соединенных Штатах - дела в Литве явно шли все хуже.

Такова была история ее замужества, и Джулия надеялась, что Чип не очень рассердится.

А Чип и не сердился. Напротив, поначалу он не только не огорчился, он был в восторге. Обручальное и венчальное кольца Джулии приводили его в восторг, он настаивал, чтобы она не снимала их в постели. В кулуарах "Уоррен-стрит джорнал", где он порой чувствовал себя недостаточно трансгрессивным, будто в глубине своего существа так и остался благовоспитанным мальчиком со Среднего Запада, Чип отводил душу, намекая на некоего европейского политика, которому он-де "наставляет рога". В диссертации ("Стоит ли Он: переживания вокруг фаллоса в елизаветинской драме") Чип подробно писал о рогатых мужьях, под маской современной ученой критики теша себя концепцией брака как собственности, прелюбодеяния как воровства.

Однако в скором времени упоение браконьерством в охотничьих угодьях литовского дипломата сменилось буржуазными фантазиями, в которых Чип самого себя воображал супругом Джулии, ее господином и повелителем. На него накатывали приступы ревности к Гитанасу Мизевичюсу этому драчуну литовцу - тот как-никак добился успехов на поприще политики, и Джулия вспоминала о нем с уважением и чувством вины. В новогоднюю ночь Чип напрямую заговорил о разводе, но Джулия ответила, что ее вполне устраивает квартира ("аренда была бы мне не по карману!") и не хочется прямо сейчас подыскивать что-то другое.

После Нового года Чип вернулся к черновому наброску "Академического пурпура": в состоянии эйфории он забивал в компьютер сразу по двадцать страниц и теперь обнаружил серьезные изъяны. Нет, это не сценарий, а какая-то неуклюжая халтура. Целый месяц Чип расточительно праздновал завершение работы, уговаривая себя, что кой-какие шаблонные элементы - заговор против главного героя, аварию, зловещих лесбиянок - можно будет убрать, не повредив удачному сюжету. Однако без этих шаблонных элементов сюжет попросту разваливался.

Во имя своих творческих и интеллектуальных амбиций Чип добавил длинный теоретический монолог, настолько неудобоваримый, что всякий раз, включив компьютер, принимался его править и нередко весь рабочий день уходил на очередной сеанс маниакального переписывания этого монолога. Когда сокращать дальше стало невозможно, так как пришлось бы пожертвовать основными темами, Чип принялся за поля и переносы, с тем чтобы монолог непременно уложился в шесть первых страниц, не расползаясь на начало седьмой. Он выгадал четыре знака, заменив "возобновлять" на "начинать", что позволило в "акты/трансакции" поставить знак переноса после второго "к" и вызвало целую лавину столь же изобретательных переносов. Потом ему взбрело в голову, что глагол "начинать" сбивает ритм, а "акты/трансакции" ни в коем случае не подлежат разбиению на слоги, в результате пришлось выискивать в тексте другие длинные слова и заменять их более короткими синонимами, попутно он изо всех сил уверял себя, что звезды и продюсеры в костюмах от Прады охотно прочтут шесть (но не семь!) страниц напыщенной академической чуши.

Очень давно - Чип был еще ребенком - произошло полное солнечное затмение, которое наблюдали на Среднем Западе, и одна девочка из какого-то захолустного городка на том берегу реки, несмотря на все предостережения, осталась на улице и следила за убывающим солнечным серпом, пока не обожгла сетчатку глаз.

"Было вовсе не больно, - рассказывала ослепшая девочка репортеру "Сент-Джуд кроникл". - Я вообще ничего не почувствовала".

Изо дня в день, прихорашивая труп давно скончавшегося монолога, Чип платил за квартиру, еду и развлечения большей частью деньгами младшей сестры. И все же, пока деньги водились, он не испытывал острой боли. Один день потихоньку перетекал в следующий. Чип редко вставал с постели до полудня. Вволю ел и пил, одевался вполне прилично, чтобы убедиться, что пока не похож на трясущееся бланманже; четыре вечера из пяти ему удавалось упрятать подальше тревогу и дурные предчувствия и хорошо провести время с Джулией. Сумма, которую он задолжал Дениз, намного превышала заработки корректора, но по голливудским стандартам была ничтожной, а потому Чип все реже появлялся в конторе "Брэг Нутер и Спей". Жаловаться ему было не на что, разве только на здоровье. Летом, когда вся работа сводилась к перечитыванию безнадежно испорченного первого акта, Чип иной раз выходил глотнуть свежего воздуха, шел по Бродвею, устраивался на скамейке в Бэттери-Парк. Ветерок с Гудзона забирался под воротник, над головой неутомимо фырчали вертолеты, издали, из Трайбеки, квартала миллионеров, доносились вопли малышни, а Чипа с головой накрывала вина: он так здоров, так крепок и при этом - ни то ни се! И крепкий сон по ночам, и отсутствие болезней - он благополучно избегал даже простуды - не помогают ни завершить работу, ни полностью предаться каникулярному настрою, ни флиртовать с девушками, ни закладывать за воротник "Маргариты". Лучше бы сейчас, в эту полосу неудач, занедужить и умереть, а здоровье и избыток сил сохранить на потом, когда (немыслимая перспектива!) он станет на что-то способен. Сколько же растрачено зря - деньги Дениз, благосклонность Джулии, собственные способности и образование, возможности, предоставленные самым продолжительным в истории Америки экономическим бумом, - но более всего здесь, у реки, под теплыми лучами солнышка, Чипа угнетало это никчемное, нелепое здоровье.

В июле, однажды в пятницу, деньги кончились. Выходные с Джулией обходились минимум в пятнадцать долларов (буфет кинотеатра), так что Чип сгреб с полок марксистов и отволок в "Стрэнд" две тяжеленные сумки. В совокупности эти книги стоили 3900 долларов, сохранились и переплеты, и суперобложки. Приемщик в "Стрэнде" небрежно пролистал товар и объявил: "Шестьдесят пять".

Чип одышливо рассмеялся, уговаривая себя не спорить, но ведь только новехонькое британское издание Юргена Хабермаса ("Структурные перемены общественности") - книга оказалась слишком трудной, он так и не прочел ее и уж тем более не законспектировал - обошлось в 95 фунтов! Он не удержался и указал приемщику на это обстоятельство.

- Обратитесь в другой магазин, - сказал тот, и рука его замерла над кассовым аппаратом.

- Нет-нет, вы правы, - сдался Чип. - Шестьдесят пять, отлично.

Было до слез очевидно, что он рассчитывал выручить за свои сокровища несколько сотен. Чип отвернулся от укоризненных корешков, припоминая, как эти книги манили его в книжный магазин обещанием радикального разбора позднекапиталистического общественного устройства и с какой радостью он нес их домой. Но Юрген Хабермас не обладал длинными, прохладными, точно ствол грушевого дерева, ногами Джулии; от Теодора Адорно не веяло виноградным ароматом распутной уступчивости; Фред Джеймисон не умел так работать языком. К началу октября, когда Чип отослал Иден Прокуро законченный сценарий, он избавился от своих феминисток, формалистов, структуралистов и пост-структуралистов, от фрейдистов и квир-теоретиков. Деньги на ланч для родителей и Дениз он мог добыть, только продав любимых культурологов и полного арденовского Шекспира в твердом переплете, но, поскольку в Шекспире таилась какая-то магия - одинаковые тома в бледно-голубых суперобложках складывались в архипелаг укрытых от бурь островов, - Чип отправил в сумки Фуко, Гринблатта, хукс и еще кой-кого и оптом сдал их букинисту за 115 долларов.

Шестьдесят долларов ушло на стрижку, кой-какие сласти, пятновыводитель и пару рюмашек в "Сидар-таверн". В августе, приглашая родителей, Чип рассчитывал, что к их приезду Иден уже прочтет сценарий и выплатит аванс, но теперь стало ясно, что придется довольствоваться домашним ланчем. Он отправился в один из ист-виллиджских гастрономов, где продавали очень даже неплохие тортеллини и хлеб с хрустящей корочкой. Деревенский ланч по-итальянски, без особых расходов. Увы, гастроном приказал долго жить, плестись за десять кварталов в пекарню, славившуюся хорошим хлебом, не было охоты, и Чип наугад побрел по Ист-Виллидж, заглядывая в фальшиво-привлекательные продуктовые магазинчики, взвешивая на ладонях сыры, отвергая хлеб, присматриваясь к плохоньким тортеллини. В итоге он оставил затею с итальянским ланчем и сосредоточился на единственной альтернативе - салате из дикого риса, авокадо и копченой индюшачьей грудки. Как на грех, спелые авокадо не попадались. Во всех магазинах Чип натыкался либо на полное отсутствие авокадо, либо на твердые, точно орех, плоды. В конце концов спелые авокадо нашлись, но размером не превосходили лайм, а стоили по 3,89 за штуку. Он долго стоял с пятью плодами в руках, соображая, как быть. Положил их на прилавок, снова взял, снова положил и никак не мог решиться. Его охватил приступ судорожной ненависти к Дениз: какого черта она, играя на его чувстве вины, заставила пригласить родителей на ланч! Можно подумать, Чип всю жизнь питался исключительно салатом из дикого риса и тортеллини, но больше ничего в голову не приходило - ни одного рецепта!

Около восьми вечера он вошел в "Потребительский кошмар" ("Всё по шикарной цене!") на Гранд-стрит. Испарения дымкой затянули небо, тяжелый, горячий ветер дул со стороны Гудзона. Элита Сохо и Трайбеки потоком вливалась в обрамленные полированной сталью двери "Кошмара". Мужчины выглядели по-разному, зато женщины, как на подбор, сплошь худощавые и тридцатишестилетние, многие ухитрялись сочетать худощавость с беременностью. После стрижки под воротником зудело, и Чип чувствовал себя неловко в толпе изысканных дам. Однако прямо за дверью "Кошмара" он углядел коробку с зеленью: "Щавель из Белиза, 99 центов".

Он вошел в супермаркет, взял корзину, бросил в нее пучок щавеля. Девяносто девять центов. Над стойкой кофейного бара бежали по экрану данные: ОБЩАЯ ВЫРУЧКА ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ, ПРИБЫЛЬ ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ, ПЛАНИРУЕМЫЕ ВЫПЛАТЫ ДИВИДЕНДОВ ЗА КВАРТАЛ (неофициальная, не влекущая за собой обязательств оценка по результатам минувшего квартала, только для общего сведения), а также ПРОДАЖА КОФЕ ЗДЕСЬ. Лавируя среди тележек и антенн сотовых телефонов, Чип добрался до рыбного отдела, где, словно дивный сон, его дожидался ДИКИЙ НОРВЕЖСКИЙ ЛОСОСЬ, ПОЙМАННЫЙ НА БЛЕСНУ, по разумной цене. Чип ткнул пальцем в средних размеров филе, а на вопрос продавца: "Что еще?" - ответил резко, даже заносчиво: "Это все".

Филе в красивой бумажной обертке, как гласила наклейка, стоило 78,40. К счастью, это открытие поразило Чипа настолько, что он даже не стал протестовать, с опозданием сообразив, что цены в "Кошмаре" указывали за четверть фунта. Два года назад, да что там, два месяца назад он бы так не вляпался.

- Ха-ха! - сказал он, покачивая филе за семьдесят восемь долларов на ладони, словно бейсбольную перчатку. Отошел в сторонку, присел на корточки, якобы поправляя шнурки, запихал лосося под кожаную куртку и свитер, а свитер заправил в брюки и выпрямился.

- Папочка, я хочу меч-рыбу! - послышался за спиной тоненький голосок.

Едва Чип сделал шаг, как тяжелая рыбина выскользнула из-под свитера в штаны, прикрыла пах, точно гульфик.

- Папа!!! Меч-рыбу!!!

Чип прижал ладонь к промежности. Филе болталось между ног, словно переполненный, отсыревший подгузник. Он подтянул его ближе к пупку, понадежнее подоткнул свитер, застегнул "молнию" на куртке до самого горла и целенаправленно устремился сам не зная куда. К стеллажу с молочными продуктами. На банках с французской сметаной значилась цена, предполагавшая доставку на сверхзвуковом самолете. Подойти к более доступной отечественной сметане мешал парень в бейсболке, во всю глотку оравший в сотовый телефон, меж тем как девочка - его дочь, скорее всего - обдирала фольгу, которой были запечатаны полулитровые упаковки французского йогурта. Уже пять или шесть обезглавила. Чип наклонился, пытаясь дотянуться до полки за спиной парня, но мешало брюхо-филе.

- Извините! - сказал он.

Человек с телефоном отошел походкой лунатика.

- К черту! Я сказал: к черту! Мать его так! Нет, сделка не завершена! Ничего не подписано! Я этого засранца еще на тридцать пунктов опущу, вот увидишь! Лапочка, не обрывай, за них платить придется. Я сказал: завтра цена еще упадет. Никаких сделок, пока рынок не рухнет! Ничего не покупать! Ничего! Ничего! Ничего!

Приближаясь к кассам, с четырьмя правдоподобно выглядевшими предметами в корзине, Чип издали заметил волосы, блестевшие, точно новенькая монета, - это могла быть только Иден Прокуро, худощавая, тридцатишестилетняя, лихорадочно энергичная. Ее маленький сынишка Энтони сидел на магазинной тележке спиной к горе омаров, сыров, копченостей и икры - наберется сумма с тремя нулями. Иден склонилась над Энтони, малыш тянул за серовато-коричневые лацканы ее итальянского костюма, сосал блузку, а Иден на ходу листала сценарий - только бы не "Академический пурпур"! Пойманный на блесну норвежский лосось размяк, от соприкосновения с телом застывший жир, придававший рыбе твердость, растаял и начал просачиваться сквозь упаковку. Чип спешил покинуть "Кошмар" и при таких обстоятельствах был совершенно не готов обсуждать сценарий. Он быстро свернул в отдел мороженого, где громоздились простые белые коробки с мелкими черными надписями. Мужчина в костюме сидел на корточках перед маленькой девочкой, чьи волосы отливали медью. Эйприл, дочка Иден. И муж Иден, Дуг О'Брайен.

- Чип Ламберт! Какими судьбами? - воскликнул Дуг.

Пожимая широкую ладонь Дуга, Чип скромно прикрылся корзинкой.

- Эйприл выбирает сладкое к обеду, - пояснил Дуг.

- Три сладких, - уточнила Эйприл.

- Верно, три десерта.

- Это что? - пальцем показала девочка.

- Шербет из гранатового сиропа с настурциями, солнышко.

- Я его люблю?

- Не знаю, солнышко.

Дуг, уступавший Чипу и возрастом, и ростом, так упорно (причем без малейшего признака иронии или снисходительности) восхищался могучим интеллектом Чипа, что Чип в конце концов поверил в искренность Дутова восхищения. Но почему-то от этих восторгов было гораздо хуже, чем от любого унижения.

- Иден говорит, ты закончил сценарий, - произнес Дуг, ставя на место опрокинутые Эйприл упаковки. - С ума сойти, а? Феноменальный проект.

Эйприл прижимала к вельветовому сарафанчику три заиндевевшие коробки.

- Что выбрала? - спросил ее Чип.

Эйприл преувеличено, еще неумело, пожала плечами.

- Беги к маме, лапочка. Мне надо поговорить с Чипом.

Эйприл устремилась к выходу.

"Каково это - быть отцом, - подумал Чип, - чтобы в тебе всегда кто-то нуждался, а не ты - в других?"

- Вот что я хотел спросить, - начал Дуг. - Минутка найдется? Допустим, тебе предлагают сменить личность - ты бы согласился? Допустим, говорят: "Я проведу полный апгрейд вашего жесткого диска - того, что в мозгах, - в соответствии с вашими пожеланиями". Ты бы стал за это платить?

Влажная обертка лосося прилипла к потному телу и внизу начала рваться. Не самое подходящее время для интеллектуальной беседы, которой жаждет Дуг, но ведь необходимо, чтобы Дуг и впредь оставался столь же высокого мнения о нем и уговорил Иден купить сценарий. Чип поинтересовался, с какой стати Дуг об этом спрашивает.

- Ко мне на стол попадает много безумных проектов, - продолжал Дуг. - Особенно теперь, когда капитал возвращается в Америку. Через интернет-компании, само собой. Мы по-прежнему лезем из кожи вон, чтобы убедить среднего американца с радостью приложить руку к собственному разорению. Но биотехнологии меня просто потрясают. Я кучу проспектов прочел о генетически измененных кабачках. Похоже, люди здесь едят куда больше кабачков, чем я подумал, и эти кабачки подвержены множеству заболеваний, хотя с виду такие крепыши. Либо в этом дело, либо... "Южный Кукумтек" идет по тридцать пять долларов за акцию, цена явно завышена. Неважно. Но этот фокус с мозгами - вот что заставило меня призадуматься, Чип. Чудно уже то, что об этом можно болтать направо и налево. Сведения не засекречены. Разве не чудно?

Чип старался не сводить с Дуга якобы заинтересованного взгляда, но глаза его, словно непослушные ребятишки, дергались то вправо, то влево. Он был на пределе.

- Ага, чудно.

- Идея в том, чтобы полностью переинсталлировать мозги. Наружные стены и крыша все те же; внутренние перегородки, сантехнику и прочее - заменить. Убрать этот никому не нужный кухонный уголок. Поставить современные электрические пробки.

- Угу.

- Ты сохраняешь свой красивый фасад, - рассуждал Дуг. - Выглядишь все таким же серьезным интеллигентом, со слегка нордической внешностью. Ученым, сдержанным. Но внутри становишься поживее. Большая гостиная с видео- и аудиоцентром. Кухня просторнее и удобнее. Электрическая мусородробилка, конвекционная печь. На двери морозильника - автомат для льда.

- Я сам себя узнаю?

- А тебе это надо? Все остальные узнают, по крайней мере внешне.

Огромные светящиеся цифры ОБЩАЯ ВЫРУЧКА ЗА ТЕКУЩИЙ ДЕНЬ на миг застыли на 444.447,41 и вновь рванули вверх.

- Внутренняя обстановка - это и есть моя личность, - возразил Чип.

- А если осуществлять апгрейд постепенно? Допустим, все делается очень аккуратно. Вечером, когда ты возвращаешься с работы домой, твои мозги чистят и прибирают, в выходные тебя, согласно местным правилам и условиям договора, никто не беспокоит. Перемены происходят мало-помалу, ты, так сказать, срастаешься с ними или они с тобой. Никто не заставляет тебя покупать новую мебель.

- Все это гипотетические рассуждения.

Дут назидательно поднял палец.

- Одна проблема: не обойтись без металла. Возможно, детекторы в аэропорту начнут срабатывать, когда ты проходишь мимо. Или ты, сам того не желая, будешь принимать какие-то радиочастоты. Нельзя пить "гейторейд" и другие напитки с электролитами. Так что скажешь?

- Это же шутка, верно?

- Загляни на сайт. Я дам адрес. "Последствия внушают тревогу, однако остановить новую мощную технологию невозможно". Девиз нашего времени, тебе не кажется?

Лососевое филе свернулось в штанах у Чипа, словно большой, теплый моллюск, а виной всему конечно же плохая работа мозга, целый ряд неверных решении. Логика подсказывала, что рано или поздно Дуг отцепится, у него появится шанс улизнуть из "Кошмара", в туалете какого-нибудь ресторана извлечь рыбу из брюк и восстановить умственные способности, - да-да, наступит миг, когда он уже не будет торчать с оттаявшей рыбой в штанах возле дорогих замороженных десертов, и этот грядущий миг будет полон небывалого облегчения и счастья, но пока что Чип застрял в куда менее приятном настоящем и готов был хоть на полную замену мозга, если она сулила выход из данной точки во времени.

Продолжение следует...