Литературное чтиво Выпуск No 354 от 2006-05-07 Число подписчиков: 22    Жюль ВЕРН "ДЕТИ КАПИТАНА ГРАНТА" Часть 1    Глава 17. Пампа      Аргентинские пампы простираются от тридцать четвертого до сорокового градуса южной широты. Слово "пампа" арауканское, оно означает "равнина, поросшая травой", и это название очень подходит к этому краю. Древовидные мимозы западной ее части, роскошные травы восточной придают этой равнине своеобразный характер. Эта растительность уходит глубокими корнями в слой земли, под которым лежит красная или желтая глинисто-песчаная подпочва. Если бы геологи начали изучать эти отложения третичного периода, то обнаружили бы здесь неисчерпаемые богатства. Там гниет бесчисленное множество стародавних скелетов. Индейцы утверждают, что это кости вымершей великой породы броненосцев-тату, и прах этих сгнивших животных скрывает всю первичную историю этих равнин.      Американские пампы - такая же географически обособленная область, как саваны Страны Великих Озер или степи Сибири. Климат пампы, будучи континентальным, отличается более суровой зимой и более знойным летом, чем климат провинции Буэнос-Айрес, ибо, по словам Паганеля, океан зимой постепенно отдает земле то тепло, которое поглощает у нее летом. Этим объясняется то, что на островах держится более ровная температура, чем в глубине материков (по этой причине зима в Исландии мягче, чем в Ломбардии). И вот почему климат западной части пампы не отличается тем однообразием, которое наблюдается на побережье благодаря близости Атлантического океана. В западной части наблюдается резкая смена температур: то суровые холода, то жгучая жара. Осенью, то есть в апреле и мае, нередко идут проливные дожди. Но в описываемое нами время года погода стояла очень сухая и чрезвычайно жаркая.      На рассвете отряд двинулся в путь, предварительно определив направление. Грунт, скрепленный корнями деревьев и кустов, сделался совершенно твердым. Исчез мельчайший песок, из которого образовывались дюны, исчезла пыль, клубившаяся в воздухе.      Лошади шли бодрым шагом среди "паха-брава" - высокой травы, в которой индейцы укрываются во время грозы. Все реже и реже встречались водоемы, где росли ивы и местное растение "gugnerium argenteum", любящее близость пресной воды. Кони, встретив в лощинах воду, спешили воспользоваться этим и пили вволю, словно торопясь запастись влагой на будущее время. Талькав старался ехать впереди, обследуя кусты и распугивая "чолинас" - опаснейших гадюк, от укуса которых менее чем через час погибает даже бык. Проворный конь Талькава перескакивал через густые кусты, помогая хозяину прокладывать путь тем, кто ехал позади.      Итак, путешествие по ровным, прямым равнинам не представляло трудности, и отряд подвигался быстро. Природа окрест была однообразна, ни камня, ни валуна на сто миль вокруг. Беспредельное, нескончаемое однообразие! Не было даже намека на какой-либо пейзаж, или происшествие, или естественную неожиданность! Нужно было быть Паганелем, ученым-энтузиастом, чтобы замечать нечто там, где ничего не было приметного, и любоваться мелочами такой дороги. Что же радовало его здесь? Он сам не мог бы ответить. Может быть, какой-нибудь кустик, порой, быть может, травка. Но даже столь малого было достаточно, чтобы развязать язык словоохотливому географу, и он поучал Роберта, который охотно внимал ему.      Весь день, 29 октября, перед глазами наших всадников простиралась та же нескончаемо-однообразная равнина. Около двух часов пополудни заметили на земле под ногами лошадей много костей каких-то животных. То были истлевшие и побелевшие останки огромного стада быков. Но эти скелеты не были разбросаны в беспорядке, как обычно валяются скелеты обессиленных, павших в пути одно за другим животных. Никто не мог объяснить, почему на таком небольшом пространстве собрано такое множество скелетов. Это было загадкой даже для Паганеля, и он обратился за разъяснениями к Талькаву. Тот не замедлил удовлетворить его любопытство.      Восклицание географа: "Быть не может!" - и последовавший за этим утвердительный кивок головы патагонца очень заинтересовали всех присутствующих.      - Что же это такое? - спросили они Паганеля.      - Молния! - ответил географ.      - Как! Молния способна произвести подобное опустошение? - воскликнул Том Остин. - Убить наповал стадо в пятьсот голов!      - Талькав это утверждает, и Талькав не ошибается. Я в данном случае верю ему, ибо грозы в пампе отличаются особой яростью. Лишь бы нам не испытать этого на себе!      - Что-то очень жарко, - промолвил Вильсон.      - Термометр показывает тридцать градусов в тени, - отозвался Паганель.      - Это меня не удивляет, - сказал Гленарван, - я чувствую себя так, словно по мне пробегает электрический ток. Будем надеяться, что эта жара недолго продержится.      - К сожалению, - возразил Паганель, - нам нечего рассчитывать на перемену погоды, на горизонте - ни облачка!      - Тем хуже, - заметил Гленарван, - наши лошади измучены зноем. Тебе, мой мальчик, не слишком жарко? - спросил он Роберта.      - Нет, сэр, - ответил мальчуган, - я люблю жару, она приятна!      - Особенно зимой, - глубокомысленно заметил майор, попыхивая сигарой.      Вечером сделали привал у заброшенного ранчо - глиняной мазанки с соломенной крышей; ранчо было обнесено частоколом, правда полусгнившим, но все же ночью он мог защитить лошадей от нападения лисиц. Самим лошадям эти звери не в силах причинять вреда, но они, хитрецы, перегрызают их недоуздки, и лошади пользуются этим, чтобы вырваться на свободу.      В нескольких шагах от ранчо была вырыта яма, служившая, очевидно, очагом, в ней еще сохранилась остывшая зола. Внутри ранчо имелась скамья, убогое ложе из бычьей кожи, котелок, вертел и чайник для кипячения "матэ". Матэ - напиток из настоя сушеных трав, очень распространенный в Южной Америке, так сказать чай индейцев, его пьют сквозь соломинку, как многие американские напитки. По просьбе Паганеля Талькав приготовил несколько чашек матэ, и путешественники с удовольствием запили им свой обычный ужин, найдя индейский напиток превосходным.      На следующий день, 30 октября, солнце поднялось как бы в раскаленном тумане и залило землю жгучими лучами. Температура в этот день была исключительно высока, а на равнине, к несчастью, нигде нельзя было укрыться от зноя. Однако маленький отряд снова храбро двинулся на восток. Несколько раз в пути встречались огромные стада животных, которые, не имея сил пастись под палящим солнцем, лениво валялись на траве. Сторожей, вернее - пастухов, не было видно, лишь собаки, привыкшие, утоляя жажду, высасывать молоко у овец, сторожили огромные стада коров, телят и быков. Рогатый скот здесь очень кроткого нрава, ему не присуще инстинктивное отвращение к красному цвету, которое столь свойственно его европейским собратьям.      - Это, несомненно, объясняется тем, что здесь они пасутся на республиканских пастбищах! - заметил Паганель, очень довольный своей, быть может несколько вольной, остротой.      К полудню в пампе начались какие-то изменения, которые не могли ускользнуть от глаз путешественников, утомленных однообразием этих мест. Злаки стали попадаться реже. Вместо них появились тощие репейники и гигантские чертополохи футов в девять высотой, способные осчастливить всех ослов земного шара. Там и сям росли низкорослые колючие кустарники темно-зеленого цвета. Как ни казались они невзрачны, а на такой иссушенной почве даже они были ценны. До этих мест влага, сохранявшаяся в глинистой почве равнины, питала пастбище; и ковер травы был густ и роскошен. Но здесь этот ковер, местами истертый, местами прорванный, обнажил свою основу и обнаружил скудность почвы. Талькав указал своим спутникам на эти явные признаки возраставшей засухи.      - Я лично ничего не имею против этой перемены, - заявил Том Остин, - трава, кругом трава - это в конце концов может и надоесть.      - Да, но там, где трава, там и вода, - отозвался майор.      - О, у нас недостатка в этом нет, - вмешался Вильсон, - и где-нибудь по дороге нам, конечно, встретится река.      Если бы Паганель слышал эту фразу, то, конечно, не упустил бы случая сказать, что между Рио-Колорадо и горами аргентинской провинции протекает очень мало рек, но он в этот момент объяснял Гленарвану явление, на которое тот обратил его внимание.      С некоторого времени в воздухе чувствовался запах гари, а между тем до самого горизонта не видно было никакого огня. Не замечалось и дыма - указания на отдаленный пожар. Таким образом, это явление нельзя было объяснить какой-нибудь естественной причиной. Вскоре запах горелой травы стал так ощутителен, что все, за исключением Паганеля и Талькава, были удивлены. На вопросы друзей географ, всегда готовый объяснить любое явление, поведал им следующее:      - Мы с вами не видим огня, но чувствуем запах гари. А ведь нет дыма без огня, эта пословица не менее правдива в Америке, чем в Европе. Значит, где-то что-то горит, но у этих памп столь ровная поверхность, что воздушные течения не встречают тут никаких препятствий, и нередко запах горящей травы можно почувствовать миль за семьдесят пять.      - За семьдесят пять миль? - недоверчиво переспросил майор.      - Да, именно, - подтвердил Паганель. - Я должен только добавить, что подобные пожары часто охватывают большие пространства и порой достигают огромной силы.      - Кто же поджигает прерии? - спросил Роберт.      - Иногда молния, когда травы очень высушены зноем, а иногда сами индейцы.      - А с какой целью они это делают?      - Они утверждают - не знаю, насколько это верно, - будто после таких пожаров в пампе лучше растут злаки. Это доказывало бы, что зола удобряет почву. А я полагаю, что цель этих пожаров - уничтожение миллиардов клещей, докучающих стадам.      - Но такой энергичный способ может стоить жизни кое-кому из животных, бродящих по равнине, - заметил майор.      - Случается, что сгорают целые стада, но какое это имеет значение при таком громадном количестве!      - Я не забочусь о них - это дело индейцев, - продолжал Мак-Наббс, - я думаю о путешественниках, которые проезжают через пампу. Ведь может случиться, что они будут застигнуты и охвачены пламенем?      - Конечно! - с видимым удовольствием воскликнул Паганель. - Это иногда случается, и я ничего не имел бы против присутствовать при подобном зрелище.      - Это похоже на нашего ученого, - сказал Гленарван. - В своей любви к науке он готов сам заживо сгореть.      - Ну нет, дорогой Гленарван, я ведь прочел Купера, и его "Кожаный Чулок" научил меня, как спастись от надвигающегося пламени. Надо просто вырвать траву вокруг себя по радиусу в несколько туазов. Нет ничего проще. Поэтому я нисколько не боюсь степного пожара и всеми силами призываю его.      Однако пожеланиям Паганеля не суждено было осуществиться, и его поджаривали лишь нестерпимо жгучие лучи солнца. Лошади задыхались в этой тропической жаре. Тени ложились лишь от изредка набегавшего на огненный диск облачка. Тогда всадники подгоняли лошадей, стараясь держаться в этой освежающей тени, которую вместе с облаком гнал вперед западный ветер. Но туча скоро обгоняла лошадей, и солнце, ничем не заслоненное, вновь заливало огненными потоками иссохшую почву пампы.      Когда Вильсон заявлял, что у них имеется достаточный запас воды, то он не принял в расчет неутолимой жажды, терзавшей в течение этого дня его спутников, а утверждая, что на пути наверняка встретится какая-нибудь река, он слишком поспешил. Мало того, что на пути не видно было речек, ибо однообразно-плоская почва не представляла для них удобного русла, но даже искусственные водоемы, вырытые индейцами, и те все пересохли. Видя, что признаки засухи с каждой милей увеличиваются, Паганель спросил Талькава, где тот рассчитывает найти воду.      - В озере Салинас, - ответил индеец.      - А когда мы приедем туда?      - Завтра вечером.      Обычно путешествующие на пампе Аргентины роют колодцы и находят воду на глубине нескольких туазов. Но наши путешественники, не имея необходимых для рытья колодцев инструментов, не могли прибегнуть к этому способу. Пришлось ограничиться небольшой порцией воды, и если отряд не испытывал мучительной жажды, то все же не имел возможности утолить жажду целиком.      Вечером, после перехода в тридцать миль, сделали привал. Все рассчитывали восстановить силы крепким сном, но ночью тучи назойливых москитов и комаров не дали никому покоя. Их появление указывало на предстоящую перемену ветра, который действительно вскоре изменил направление и задул с севера. Эти проклятые насекомые обычно исчезают из той местности лишь при южном или юго-западном ветрах.      Если майор спокойно переносил мелкие жизненные невзгоды, то Паганель все время негодовал на судьбу. Он проклинал москитов и комаров, он сожалел о том, что нет подкисленной воды, которая успокаивает жгучую боль от множества укусов. И хотя майор пытался утешить географа, утверждая, что надо считать себя еще счастливым, если из трехсот видов насекомых, известных естествоиспытателям, на них напали всего лишь два, Паганель все же проснулся в плохом настроении. Однако, когда отряд на заре собирался двинуться в путь, торопить ученого не понадобилось, так как в этот день предстояло добраться до озера Салинас. Лошади очень устали. Они чуть не умирали от жажды, и хотя всадники, заботясь о них, урезали свою порцию воды, ее все же было недостаточно. Засуха давала себя чувствовать еще сильнее, а зной при северном, несущем пыль ветре, этом самуме пампы, казался еще нестерпимей.      В этот день однообразие пути было несколько нарушено, Мюльреди, ехавший впереди, вдруг повернул коня назад и сообщил о приближении отряда индейцев. К этой встрече отнеслись по-разному. Гленарвану пришло в голову, что от этих туземцев он, пожалуй, узнает что-нибудь о потерпевших крушение на "Британии". Талькав отнюдь не был рад встрече с индейцами-кочевниками, он считал их грабителями и старался избегать их.      По его указанию маленький отряд сгрудился и привел в боевую готовность свое оружие. Возможны были всякие неожиданности.      Вскоре показался отряд индейцев. Он состоял всего лишь из десяти человек, что успокоило патагонца. Индейцы подъехали на расстояние приблизительно ста шагов. Теперь их легко можно было разглядеть. Это были туземцы, принадлежавшие к пампскому племени, которое в 1833 году разгромил генерал Росас. Рослые, с высоким выпуклым лбом, оливковым оттенком кожи, они являлись прекрасными представителями индейской расы.      Одеты они были в шкуры гуанако или нутрий и вооружены копьями футов в двадцать длиной, ножами, пращами, бола и лассо. Ловкость, с которой они управляли конями, доказывала, что это были искусные наездники.      Они остановились шагах в ста от путешественников и, казалось, о чем-то совещались, крича и жестикулируя. Гленарван направил к ним своего коня. Но не успел он проехать и двух туазов, как отряд индейцев круто повернул и с невероятной быстротою скрылся из виду. Усталые лошади наших всадников никогда, конечно, не смогли бы их догнать.      - Трусы! - крикнул Паганель.      - Честные люди так быстро не убегают, - прибавил Мак-Наббс.      - Что это за индейцы? - спросил Паганель Талькава.      - Гаучо, - ответил патагонец.      - Гаучо, - повторил Паганель, поворачиваясь к своим спутникам, - гаучо! Тогда нам не стоило принимать всех этих мер предосторожности, ибо бояться их было нечего.      - Почему? - спросил майор.      - Потому что гаучо - безобидные пастухи.      - Вы так думаете, Паганель?      - Конечно. Они приняли нас за грабителей и обратились в бегство.      - А я полагаю, что они не осмелились напасть на нас, - сказал Гленарван, который был очень раздосадован тем, что не удалось вступить в переговоры с туземцами, кем бы они ни были.      - Если я не ошибаюсь, то эти гаучо вовсе не безобидные пастухи, а отъявленные, опасные разбойники, - сказал майор.      - Что вы! - воскликнул Паганель.      И он с таким жаром принялся спорить по этому этнологическому вопросу, что умудрился вывести из равновесия майора, и тот, вопреки обычной сдержанности, сказал:      - Мне думается, вы не правы, Паганель.      - Не прав? - переспросил ученый.      - Да. Сам Талькав принял этих индейцев за грабителей, а он, наверное, хорошо знает, кто они такие.      - Ну и что ж? На этот раз Талькав ошибся, - возразил несколько резко Паганель, - гаучо - мирные пастухи. Я сам писал об этом в одной брошюре о пампе, пользующейся некоторой известностью.      - Значит, вы ошиблись, господин Паганель.      - Я ошибся, господин Мак-Наббс?      - Если угодно - по рассеянности, - продолжал настаивать майор, - и вам придется внести некоторые поправки в следующее издание вашей брошюры.      Паганель, очень уязвленный тем, что его географические сведения не только подвергаются сомнению, но и становятся предметом шуток, почувствовал, что раздражается.      - Знайте, милостивый государь, - сказал он майору, - что мои книги не нуждаются в подобных исправлениях!      - А по-моему, нуждаются, по крайней мере в данном случае, - возразил Мак-Наббс, тоже охваченный упрямством.      - Вы, сударь, что-то придирчивы сегодня, - отрезал Паганель.      - А вы что-то сварливы, - отпарировал майор.      Спор разгорался не на шутку, несмотря на то что повод, вызвавший его, был совершенно незначителен, и Гленарван счел нужным вмешаться.      - Несомненно, - сказал он, - один из вас слишком придирчив, а другой - сварлив, и, по правде сказать, вы оба удивляете меня.      Патагонец, не понимая, о чем спорят два друга, легко догадался, что они ссорятся. Он улыбнулся и спокойно сказал:      - Это северный ветер.      - Северный ветер?! - воскликнул Паганель. - При чем тут северный ветер?      - Ну конечно, - отозвался Гленарван, - ваше плохое настроение объясняется северным ветром. Помнится, мне говорили, что на юге Америки он чрезвычайно раздражает нервную систему.      - Клянусь святым Патриком, вы правы, Эдуард! - воскликнул майор и расхохотался.      Но Паганель, не на шутку раздраженный, не желал сдаваться и набросился на Гленарвана, вмешательство которого показалось ему слишком шутливым.      - Итак, по-вашему, у меня возбуждены нервы?      - Конечно, Паганель, и причина этому - северный ветер. Он часто наталкивает тут людей на преступления, подобно северному ветру в окрестностях Рима.      - На преступления! - воскликнул ученый. - Так я имею вид человека, собирающегося совершить преступление?      - Этого я не говорю.      - Скажите лучше прямо, что я хочу вас зарезать!      - Ох, боюсь этого! - ответил Гленарван, не будучи больше в состоянии удержаться от смеха. - К счастью, северный ветер дует всего лишь один день.      Слова Гленарвана возбудили всеобщий хохот.      Паганель пришпорил лошадь и ускакал вперед, желая рассеять в одиночестве свое плохое настроение. Через четверть часа он уже забыл о происшедшем. Так на короткий срок добродушие ученого изменило ему, но, как правильно указал Гленарван, причина тому была чисто внешняя.      В восемь часов вечера Талькав, ехавший несколько впереди, сообщил, что они приближаются к желанному озеру. Четверть часа спустя маленький отряд спускался по крутому берегу озера Салинас. Но здесь путников ожидало тяжелое разочарование: озеро пересохло.    Глава 18. В поисках пресной воды      Озером Салинас заканчивается непрерывный ряд лагун, которые связывают Сьерра-Вентана и Сьерра-Гуамини. Некогда многочисленные экспедиции направлялись из Буэнос-Айреса в эти места для добывания соли, так как воды Салинас содержат значительное количество хлористого натрия. Но благодаря жгучему зною вода испарилась, соль осела на дно, превратив озеро в огромное сверкающее зеркало.      Когда Талькав говорил о питьевой воде озера Салинас, то он имел в виду не самое озеро, а пресные речки, впадающие в него во многих местах. Но в данное время и они пересохли. Все выпило палящее солнце. Легко представить себе то подавленное состояние, которое овладело путешественниками, измученными жаждой, когда они достигли высохших берегов озера.      Надо было немедленно принять какое-то решение. Вода, еще сохранившаяся в бурдюках в незначительном количестве, протухла и не могла утолить жажду. А она жестоко давала себя чувствовать. Голод и усталость отступали перед насущной потребностью в воде. Изнуренные путешественники приютились в "рука" (хижина, шалаш), кожаной палатке, раскинутой и оставленной туземцами в небольшом овраге. Лошади, лежа на илистых берегах озера, с видимым отвращением жевали водоросли и сухой тростник.      Когда все разместились в рука, Паганель обратился к Талькаву с просьбой сказать, что, по его мнению, следует предпринять. Географ и индеец говорили быстро, но Гленарвану удалось все же разобрать несколько слов. Талькав говорил спокойно. Паганель жестикулировал за двоих. Этот диалог длился несколько минут, затем патагонец скрестил руки на груди.      - Что он сказал? - спросил Гленарван. - Мне показалось, что он советует нам разделиться.      - Да, на два отряда, - ответил Паганель. - Те, у кого лошади от усталости и жажды еле передвигают ноги, пусть как-нибудь продолжают путь вдоль тридцать седьмой параллели. А те, у кого лошади в лучшем состоянии, должны, опередив первый отряд, отправиться на поиски реки Гуамини, которая впадает в озеро Сан-Лукас в тридцати одной миле отсюда. Если вода в этой реке будет в изобилии, то второй отряд подождет первый на берегу. Если же Гуамини тоже пересохла, то отряд направится обратно навстречу товарищам, чтобы избавить их от бесполезного перехода.      - А тогда что делать? - спросил Том Остин.      - Тогда придется спуститься на семьдесят пять миль к югу, к отрогам Сьерра-Вентана, а там рек очень много.      - Совет неплох, - ответил Гленарван, - и мы немедленно последуем ему. Моя лошадь не очень пострадала от недостатка воды, и я могу сопутствовать Талькаву.      - О милорд, возьмите меня с собой! - взмолился Роберт, словно дело шло об увеселительной прогулке.      - Но не будешь ли ты отставать, мой мальчик?      - О нет! У меня хорошая лошадь. Она так и рвется вперед: Так как же, сэр: Прошу вас!      - Хорошо, едем, мой мальчик, - согласился Гленарван, радуясь, что ему не придется расставаться с Робертом. - Не может быть, чтобы нам втроем не удалось найти какого-нибудь источника свежей и чистой воды!      - А я? - спросил Паганель.      - О, вы, милейший Паганель, вы останетесь с запасным отрядом, - отозвался майор. - Вы слишком хорошо знаете и тридцать седьмую параллель, и реку Гуамини, и пампу, чтобы покинуть нас. Ни Мюльреди, ни Вильсон, ни я - никто из нас не сумеет добраться до того места, которое Талькав назначит для встречи, а под предводительством храброго Жака Паганеля мы смело двинемся вперед.      - Приходится покориться, - ответил географ, очень польщенный тем, что его поставили во главе отряда.      - Только не будьте рассеянны, - прибавил майор, - и не заводите нас в такие места, где нам нечего делать, ну хотя бы к берегам Тихого океана.      - А вы заслуживаете этого, несносный майор! - смеясь, ответил Паганель.      - Но скажите мне, дорогой Гленарван, как вы будете объясняться с Талькавом?      - Полагаю, что нам с патагонцем не придется разговаривать, - ответил Гленарван, - но в каком-нибудь экстренном случае тех испанских слов, которые я знаю, хватит для того, чтобы мы поняли друг друга.      - Так в путь, мой достойный друг! - ответил Паганель.      - Сначала поужинаем, - сказал Гленарван, - а затем, если сможем, то немножко вздремнем перед отъездом.      Путешественники закусили всухомятку, что мало подкрепило их, а затем улеглись спать. Паганелю снились потоки, водопады, речки, реки, пруды, ручьи, даже полные графины - словом, все, в чем обычно содержится питьевая вода; то был настоящий кошмар.      На следующий день в шесть утра лошади Талькава, Гленарвана и Роберта Гранта были оседланы. Их напоили оставшейся в бурдюках водой, и они пили ее с жадностью, хотя вода была отвратительна на вкус. Затем трое всадников вскочили в седла.      - До свиданья! - крикнули Остин, Вильсон и Мюльреди.      - Главное, постарайтесь не возвращаться! - добавил Паганель.      Вскоре патагонец, Гленарван и Роберт потеряли из виду маленький отряд, оставленный на попечении географа. "Desierto de las Salinas", то есть пустыня озера Салинас, по которой ехали всадники, представляла собой равнину с глинистой почвой, поросшую чахлыми кустами футов в десять вышиной, низкорослыми мимозами, которые индейцы называют "курра-мамель", и кустообразными растениями "юмма", содержащими много соды. Кое-где встречались обширные пласты соли, отражавшие с необыкновенной яркостью солнечные лучи. Если бы не палящий зной, то эти "баррерос" (земли, пропитанные солью) можно было бы легко принять за обледенелые участки земли. Во всяком случае, контраст между сухой, выжженной почвой и сверкающими соляными пластами придавал этой пустыне очень своеобразный и интересный вид.      Совершенно иную картину представляла находящаяся в восьмидесяти милях южнее Сьерра-Вентана, куда, если пересохла река Гуамини, пришлось бы спуститься путешественникам. Этот край, обследованный в 1835 году капитаном Фитц-Роем, главой экспедиции на "Бигле", необыкновенно плодороден. Там расстилаются роскошные, лучшие на индейских землях пастбища. Северо-западные склоны Сьерра-Вентана покрыты пышными травами; ниже расстилаются леса, богатые разнообразными видами древесных пород. Там растет "альгарробо" - разновидность рожкового дерева, стручки которого сушат, перемалывают и готовят из них хлеб, весьма ценимый индейцами; "белое квебрахо" - дерево с длинными, гибкими ветвями, напоминающее нашу европейскую плакучую иву; "красное квебрахо", отличающееся необыкновенной прочностью; легко воспламеняющийся "наудубай", являющийся нередко причиной страшнейших пожаров; "вирраро", чьи лиловые цветы имеют форму пирамиды; и, наконец, восьмидесятифутовый гигант "тимбо", под колоссальной кроной которого может укрыться от солнечных лучей целое стадо. Аргентинцы не раз пытались колонизировать этот богатый край, но им так и не удалось преодолеть враждебность индейцев.      Несомненно, такое плодородие говорило о том, что эту местность обильно орошают многочисленные речки, низвергающиеся по склонам горной цепи; даже во время сильнейших засух эти речки не пересыхают, но чтобы добраться до них, следовало продвинуться к югу на сто тридцать миль. Талькав был, несомненно, прав, решив сначала направиться к реке Гуамини: это было значительно ближе и в нужном направлении.      Лошади трех всадников быстро неслись вперед. Эти превосходные животные, видимо, чувствовали инстинктивно, куда направляли их хозяева. Особенно резвой была Таука. Она птицей перелетала через пересохшие ручьи и кусты курра-мамеля, испуская звонкое ржанье. Лошади Гленарвана и Роберта, увлеченные ее примером, хотя и более медленной рысью, скакали вслед за ней. Талькав, словно приросший к седлу, служил спутникам таким же примером, каким Таука являлась для коней.      Патагонец часто оглядывался на Роберта. Видя, как мальчик крепко и уверенно держится в седле, наблюдая его гибкую спину, прямую посадку, свободно опущенные ноги, прижатые к седлу колени, он выражал свое удовольствие одобрительным криком. Действительно, Роберт Грант становился превосходным наездником и заслуживал похвалы индейца.      - Браво, Роберт! - поощрял мальчика Гленарван. - Талькав, видимо, доволен тобой.      - Чем же он доволен, сэр?      - Доволен твоей посадкой на лошади.      - О, я крепко держусь, вот и все, - краснея от удовольствия, ответил мальчуган.      - А это главное, Роберт, - продолжал Гленарван. - Ты слишком скромен, но я предсказываю тебе, что из тебя выйдет отличный спортсмен.      - Вот это хорошо, - смеясь, сказал Роберт, - а папа хочет сделать из меня моряка. Что скажет он?      - Одно не мешает другому. Если не все наездники образцовые моряки, то все моряки способны стать образцовыми наездниками. Сидя верхом на рее, приучаешься крепко держаться, а осадить коня, заставить его выполнять боковые и круговые движения - это приходит само собой, ибо все это очень естественно.      - Бедный отец! - промолвил мальчик. - Как он будет вам благодарен, сэр, когда вы его спасете?      - Ты очень любишь его, Роберт?      - Да, сэр. Папа был так добр ко мне и к сестре! Он только и думал о нас! После каждого дальнего плавания он привозил нам подарки из всех тех стран, где побывал. Но что бывало дороже всего - вернувшись домой, он так нежно говорил с нами, так ласкал нас! О, когда вы узнаете папу, то полюбите его! Мери на него похожа. У него такой же мягкий голос, как у нее. Для моряка это странно, не правда ли?      - Да, очень странно, Роберт, - согласился Гленарван.      - Я так ясно представляю его себе, - продолжал мальчик, словно говоря сам с собой. - Добрый, славный папа! Когда я был малюткой, то он укачивал меня на коленях, всегда напевая старинную шотландскую песню, в которой воспеваются озера нашей родины. Порой мне вспоминается мотив этой песни, но смутно. Мери тоже помнит ее. Ах, милорд, как мы любили его! Знаете, мне кажется, что нужно быть ребенком, чтобы так сильно любить своего отца!      - Но нужно вырасти, чтобы научиться уважать его, мой мальчик, - ответил Гленарван, растроганный признаниями, вырвавшимися из этого юного сердца.      Во время их разговора лошади замедлили ход и пошли шагом.      - Ведь мы найдем его, правда? - проговорил Роберт после нескольких минут молчания.      - Да, мы найдем его, - ответил Гленарван. - Талькав навел нас на его след, а патагонец внушает мне доверие.      - Талькав - славный индеец, - отозвался мальчик.      - Без сомнения!      - Знаете что, сэр?      - Скажи сначала, в чем дело, а тогда я отвечу тебе.      - Я хочу сказать, что вас окружают только славные люди: миссис Элен, - я так ее люблю! - майор, такой невозмутимый, капитан Манглс, господин Паганель и матросы "Дункана", такие отважные и такие преданные!      - Да, я знаю это, мой мальчик, - ответил Гленарван.      - А знаете вы, что лучше всех - вы?      - Ну нет, этого я не знаю!      - Так знайте же это, сэр! - воскликнул Роберт, взяв руку лорда и целуя ее.      Гленарван ласково улыбнулся Роберту, но разговор оборвался, ибо Талькав жестом дал понять, чтобы они не отставали. Нельзя было терять времени, следовало помнить об оставшихся позади.      Всадники снова пустили лошадей крупной рысью. Но вскоре стало очевидным, что лошадям, за исключением Тауки, такой аллюр был не под силу. В полдень пришлось дать им часовой отдых. Они выбились из сил и даже отказывались есть пучки альфафары - разновидность люцерны, - тощей и выжженной палящими лучами солнца.      Гленарван встревожился: признаки засушливости не исчезали, и недостаток воды мог привести к гибельным последствиям. Талькав молчал и, вероятно, думал, что в отчаяние приходить преждевременно, пока не выяснилось, пересохла река Гуамини или нет.      Итак, он снова двинулся вперед, и волей-неволей, понукаемые хлыстами и шпорами, лошади поплелись шагом - на рысь они уже не были способны.      Талькав мог опередить спутников, ибо Таука в несколько часов домчала бы его до берегов реки. Несомненно, он подумывал об этом, но несомненно также, что он не желал бросать своих спутников одних среди этой пустыни и, чтобы не опережать их, заставил своего скакуна умерить шаг.      Таука не без сопротивления, то становясь на дыбы, то испуская звонкое ржанье, умеряла свой аллюр, и не столько силой, сколько увещаниями удалось хозяину подчинить коня своей воле. Талькав действительно разговаривал со своей лошадью, и если Таука не отвечала ему, то во всяком случае она его понимала. Надо думать, что доводы патагонца были очень вески, так как, "поспорив" некоторое время, Таука сдалась на увещания хозяина и подчинилась ему, хотя и продолжала грызть удила.      Но если Таука поняла Талькава, то и Талькав понял скакуна. Умное животное каким-то высшим инстинктом учуяло признаки влажности в воздухе; оно жадно втягивало воздух, двигая и щелкая языком, словно смачивало его благодетельной влагой.      Патагонцу было ясно: вода близко. Он подбодрил спутников, объяснив им нетерпение коня. Вскоре две другие лошади тоже почуяли близость воды. Собрав последние силы, они понеслись вскачь вслед за конем индейца.      Около трех часов пополудни в углублении почвы блеснула светлая полоса. Она переливалась под лучами солнца.      - Вода! - воскликнул Гленарван.      - Да, вода, вода! - крикнул Роберт.      Теперь не нужно было подгонять лошадей. Бедные животные, почувствовав прилив сил, помчались вперед. В несколько минут они доскакали до реки Гуамини и, как были, вместе с всадниками, бросились по грудь в благодетельные воды. Хозяева поневоле последовали их примеру и приняли ванну, о чем им не пришло в голову жалеть.      - Ах, как вкусно! - воскликнул Роберт, упиваясь водой посредине реки.      - Не пей так много, мой мальчик, - предупредил Гленарван, не подавая, однако, сам примера умеренности.      Некоторое время ничего не было слышно, кроме громких, торопливых глотков. Что касается Талькава, то тот пил спокойно, не спеша, маленькими глотками, "длинными, как лассо", по патагонскому выражению. Он никак не мог напиться, и его спутники стали опасаться, как бы он не выпил всей воды в реке.      - Ну, видно, надежды наших друзей теперь не потерпят крушения, - сказал Гленарван. - Доехав до Гуамини, они найдут здесь достаточно чистой и свежей воды, если только Талькав не выпьет всю воду в реке.      - А не могли бы мы отправиться им навстречу? - спросил Роберт. - Таким образом мы избавим их от нескольких часов тревоги и страданий.      - Конечно, мой мальчик, но в чем же мы отвезем им воду? Ведь бурдюки остались у Вильсона. Нет, уж лучше подождать их на месте, как было условлено. Принимая во внимание расстояние, которое им надо проехать шагом, я полагаю, что наши друзья прибудут лишь ночью. Итак, приготовим же для них добрый ночлег и добрый ужин.      Талькав, не дожидаясь предложения Гленарвана, отправился выбирать подходящее место для привала. Ему посчастливилось найти на берегу реки "рамаду" - трехсторонний загон для скота. Рамада являлась превосходным убежищем для людей, не боящихся спать под открытым небом, как это было в данном случае. Поэтому путники не стали искать ничего лучшего, и все трое растянулись на земле, под солнцем, чтобы просушить промокшую одежду.      - Итак, место для ночлега найдено, - сказал Гленарван. - Позаботимся теперь об ужине. Надо, чтобы наши друзья остались довольны посланными вперед гонцами. Надеюсь, что им не придется жаловаться. Мне кажется, что, поохотившись часок, мы не потеряем времени даром. Ты готов, Роберт?      - Да, сэр, - ответил мальчик, вставая на ноги и поднимая ружье.      Мысль об охоте пришла Гленарвану в голову потому, что берега Гуамини, казалось, были местом встречи всей дичи окрестных равнин. Целыми стаями поднимались в воздух "тинаму" - род красных куропаток, водящихся в пампе, черные рябчики из породы ржанок, именуемые "теру-теру", желтые коростели и водяные курочки с великолепным зеленым оперением.      Что же касается четвероногих, то их не было видно. Но Талькав, указав на высокие травы и густые лесные поросли, дал понять, где именно притаились животные. Охотникам достаточно было сделать лишь несколько шагов, чтобы очутиться в месте, равного которому по обилию дичи нельзя было найти на целом свете.      Для начала они предпочли дичь четвероногую дичи пернатой: их первые выстрелы были направлены на крупную дичь пампы. Вскоре они вспугнули сотни косуль и гуанако, подобных тем, которые так неистово обрушились на них в вершинах Кордильер. Но эти пугливые животные быстро умчались, так что оказалось невозможным приблизиться к ним на расстояние ружейного выстрела. Охотники решили преследовать другую дичь, которая к тому же была значительно вкуснее. Подстрелили штук двенадцать красных куропаток и коростелей, кроме того, Гленарван убил метким выстрелом пекари - "таи-тетр". Мясо этого толстокожего животного с рыжеватой шерстью очень вкусно, и на него не жаль было потратить порох.      Меньше чем в полчаса охотники без труда настреляли столько дичи, сколько им было необходимо. Роберт не отстал от других; он застрелил редкое животное из семейства неполнозубых - "армадилла", нечто вроде "тату" - броненосца, длиной в полтора фута, покрытого панцирем из подвижных костистых пластинок. Это было очень жирное животное, и, по словам патагонца, мясо его представляло настоящее лакомство. Роберт очень гордился своей удачей.      Что касается Талькава, то он показал своим спутникам, как охотятся на "нанду" - разновидность водящегося в пампе страуса, отличающегося удивительной быстротой в беге. Имея дело с таким быстроногим животным, индеец не стал прибегать к хитрости. Он погнал Тауку галопом прямо на этого страуса, стремясь сразу настичь его, ибо, не сделай он этого, тот лишь замучил бы и лошадь и охотника, непрерывно петляя во время быстрого бега.      Приблизившись к нанду на необходимое расстояние, Талькав метнул бола могучей рукой так ловко, что он сейчас же обвился вокруг ног страуса, и тот сразу остановился. Еще несколько секунд - и нанду лежал распростертый на земле.      Индеец постарался поймать нанду не из охотничьего тщеславия, а потому, что мясо этого страуса очень вкусно и Талькаву хотелось добыть это яство для общего стола.      Итак, в рамаду принесли связку красных куропаток, страуса Талькава, пекари Гленарвана и броненосца Роберта. Со страуса и пекари тотчас же содрали жесткую кожу и нарезали их мясо тонкими ломтиками. Что же касается броненосца, то это ценное животное носит на себе собственный противень, на котором его можно изжарить, и его положили на раскаленные уголья в его же панцире.      Трое охотников удовольствовались за ужином одними куропатками, более питательную пищу они оставили друзьям. К ужину подали чистую прозрачную воду, показавшуюся всем вкуснее всех портвейнов мира, вкуснее даже, чем "ускебо" (род ячменной водки, настоенной на дрожжах), столь любимая в Шотландии.      Не забыли и о лошадях. В рамаде нашлось такое огромное количество сена, что его хватило и лошадям и для подстилки.      Когда же приготовления были закончены, Гленарван, Роберт и индеец завернулись в пончо и улеглись на перину, набитую "альфафарой", - обычное ложе охотников в пампе.    Глава 19. Красные волки      Настала ночь, ночь перед новолунием, когда луна невидима для всех обитателей Земли. Лишь звезды озаряли слабым светом равнину. Река Гуамини бесшумно катила свои воды, подобно широкой спокойной масляной струе, скользящей по мрамору. Птицы, четвероногие и пресмыкающиеся отдыхали от дневной усталости. Безмолвие пустыни распростерлось над необъятной пампой.      Гленарван, Роберт и Талькав последовали общему примеру: растянувшись на мягком ложе из люцерны, они спали крепким сном. Обессиленные усталостью лошади улеглись на землю. Лишь Таука, как настоящий чистокровный конь, спала стоя, сохраняя и в спящем состоянии тот же гордый вид, как в бодрствующем, готовая мчаться вперед по первому зову хозяина. В загоне царил глубокий покой. Костер догорал, изредка озаряя последними вспышками безмолвную тьму.      Около десяти часов вечера, проспав очень недолго, индеец проснулся. Он стал зорко вглядываться во что-то и к чему-то прислушиваться. Видимо, Талькав хотел кого-то захватить врасплох. Вскоре обычно невозмутимое лицо его отразило смутную тревогу. Что услышал он? Подкрадывающихся ли к ним бродяг индейцев, или ягуаров, или полосатых тигров, или иных хищных зверей, которых могла привлечь в эти места близость реки? Это предположение показалось ему, очевидно, наиболее вероятным, так как он бросил быстрый взгляд на сваленный в загоне запас топлива, и его беспокойство возросло.      Действительно, весь запас сухой альфафары должен был скоро догореть и не мог надолго держать на расстоянии дерзких хищников.      Но делать было нечего. Талькаву оставалось только ждать событий, и он ждал, облокотившись на руки, вперив взор вдаль, словно человек, которого внезапно разбудила какая-то надвигающаяся опасность.      Так прошел час. Всякий другой на месте Талькава был бы успокоен царившей кругом тишиной и снова бы уснул. Но там, где чужестранец ничего не заметил бы, индеец, в силу присущей ему обостренной чуткости и природного инстинкта, почуял близкую опасность. В то время, как Талькав прислушивался и приглядывался, Таука глухо заржала, повернув голову к входу в рамаду; она потянула ноздрями воздух. Патагонец быстро приподнялся.      - Таука учуяла какого-то врага, - пробормотал он и, выйдя из рамады, стал внимательно осматривать равнину.      Было тихо, но неспокойно. Талькав заметил какие-то тени, бесшумно скользившие среди поросли курра-мамеля. Там и сям сверкали яркие точки, они то исчезали, то вспыхивали вновь, двигались, пересекая друг друга во всех направлениях. Казалось, что это плясали по зеркалу огромной лагуны отблески каких-то сказочных огромных фонарей. Чужестранец, несомненно, принял бы эти летающие искры за светляков, чье мерцание можно увидеть ночью во многих местах пампы, но Талькава это не могло обмануть: патагонец понял, с каким врагом предстояло иметь дело. Зарядив ружье, он встал на страже у входа в загон.      Долго ждать не пришлось. В пампе послышался странный не то лай, не то вой. Ответом на него был выстрел из карабина, а затем последовали неистовые завывания, исходившие, казалось, из сотни глоток.      Гленарван и Роберт, внезапно разбуженные, вскочили.      - Что случилось? - спросил Роберт.      - Уж не индейцы ли? - сказал Гленарван.      - Нет, - ответил Талькав, - агуары.      - Агуары? - вопросительно глядя на Гленарвана, повторил Роберт.      - Да, - ответил Гленарван, - красные волки пампы.      Схватив ружья, Гленарван и юный Роберт присоединились к индейцу. Талькав указал на равнину, откуда доносился оглушительный вой. Роберт инстинктивно сделал шаг назад.      - Ты не боишься волков, мой мальчик? - спросил Гленарван.      - Нет, сэр, - твердо ответил мальчик. - Когда я с вами, то я вообще ничего не боюсь.      - Тем лучше. Эти агуары не очень-то страшные звери, и не будь их такое множество, я вообще не обратил бы на них внимания.      - Пусть много! - отозвался Роберт. - Мы хорошо вооружены, попробуй-ка подойди к нам!      - Мы им покажем!      Говоря так, Гленарван хотел только успокоить мальчика, но в глубине души он не без страха думал об этом ночном нападении бесчисленного множества разъяренных волков. Быть может, их были там целые сотни, и трем человекам, пусть даже и хорошо вооруженным, немыслимо было одолеть такое множество хищников.      Когда патагонец произнес слово "агуар", Гленарван тотчас вспомнил название, данное пампскими индейцами красному волку. Этот хищник известен у натуралистов под именем "canis-Jubatus". Ростом он с крупную собаку, у него лисья морда и красно-бурая шерсть; вдоль всего хребта, по спине, идет черная грива. Зверь этот очень проворен и силен. Он живет обычно в болотистых местах и преследует водящуюся там дичь вплавь. Ночь выгоняет красного волка из его берлоги, в которой он спит днем. Особенно боятся его в эстансиях (большие скотоводческие хозяйства в аргентинской пампе). Голодный агуар нападает даже на крупный скот, производя немалые опустошения. В одиночку красный волк не опасен, но голодная стая их представляет большую опасность, и лучше было бы встретиться с кагуаром или ягуаром, с которыми можно сразиться один на один. По вою, раздававшемуся в пампе, по множеству скачущих по равнине теней Гленарван понял, что на берегах Гуамини собралась огромная стая красных волков. Хищники почуяли верную добычу - лошадиное и человечье мясо, каждый из них жаждал вернуться в логово с частью этой добычи. Положение, таким образом, было угрожающее.      Тем временем кольцо волков постепенно стягивалось. Проснувшиеся лошади дрожали от страха. Лишь Таука нетерпеливо била копытом о землю, порываясь оборвать привязь и умчаться. Хозяин успокаивал ее непрерывным свистом. Гленарван и Роберт стояли у входа в рамаду, готовясь к обороне. Зарядив карабины, они взяли на прицел первый ряд агуаров, как вдруг Талькав молча приподнял вверх дула их ружей.      - Чего хочет Талькав? - спросил Роберт.      - Он запрещает нам стрелять.      - Почему?      - Быть может, он находит, что агуары еще далеко.      Но причина более важная побудила индейца действовать так загадочно. Гленарван понял это, когда Талькав, открыв и перевернув свою пороховницу, показал, что она почти пуста.      - Ну что? - спросил Роберт.      - Придется беречь огнестрельные припасы. Сегодняшняя охота дорого обошлась нам: у нас свинец и порох на исходе. Хватит лишь выстрелов на двадцать.      Мальчик промолчал.      - Ты не боишься, Роберт?      - Нет, сэр.      - Хорошо, мой мальчик.      В эту минуту раздался выстрел: Талькав уложил на месте слишком предприимчивого врага. Волчья стая, надвигавшаяся тесными рядами, отступила и сбилась в кучу шагах в ста от частокола. Тотчас же Гленарван, по знаку индейца, стал на его место, а Талькав, собрав подстилки, сухую траву - словом, все, что могло гореть, завалил этим вход в рамаду и бросил в середину этой кучи пылающий уголь. Вскоре черный фон неба затянула огненная завеса, и между языками пламени проглянула равнина, ярко освещенная колеблющимся заревом. Гленарван понял, против какого полчища хищников им придется обороняться. Вряд ли кому-нибудь приходилось видеть такое огромное скопище, и к тому же таких голодных волков. Огненная завеса, которой Талькав преградил наступление хищников, еще больше разъярила их. Но все же некоторые приблизились к самому костру и обожгли себе лапы. Время от времени приходилось стрелять, чтобы удержать эту завывающую стаю, и через час штук пятнадцать убитых волков валялось на равнине.      Теперь осажденные находились в менее опасном положении. До тех пор пока не истощились боевые припасы и огненная завеса еще пылала у входа в рамаду, опасаться вторжения волков было нечего. Но что делать тогда, когда все эти способы защиты будут исчерпаны? Гленарван посмотрел на Роберта, и сердце его сжалось. Он думал не о себе, а лишь о бедном мальчике, таком не по годам мужественном. Роберт был бледен, но крепко держал ружье, - полный решимости, он ожидал нападения разъяренных волков.      Между тем Гленарван, хладнокровно обдумав создавшееся положение, решил тем или иным путем искать выхода из него.      - Через час, - сказал он, - у нас не будет ни пороха, ни пуль, ни огня, и потому нам нечего ждать этого момента, а следует действовать немедленно.      И, обратившись к Талькаву, припоминая все испанские слова, сохранившиеся в его памяти, он начал с ним разговор, то и дело прерываемый выстрелами.      Не так-то легко было этим двум людям понять друг друга. К счастью, Гленарвану были известны повадки красных волков. Не будь этого, он ничего не понял бы из слов и жестов патагонца. Но все же прошло по крайней мере четверть часа, прежде чем он смог передать Роберту содержание разговора с Талькавом. Гленарван спросил индейца, что он думает об их почти безнадежном положении.      - Что же он ответил? - спросил Роберт Грант.      - Он сказал, что нам любой ценой надо продержаться до рассвета. Агуар выходит на добычу только ночью, а на заре возвращается к себе в берлогу. Это ночной хищник, боящийся дневного света, - род совы, только четвероногий.      - Что ж, будем защищаться до рассвета!      - Да, мой мальчик, и пустим в ход ножи, если не сможем защищаться ружьями.      Талькав уже подал тому пример, и когда какой-нибудь волк слишком близко подкрадывался к пылавшему костру, то патагонец своей длинной, вооруженной ножом рукой рассекал пламя, и мгновение спустя нож взвивался вверх, обагренный кровью.      Между тем средства защиты приходили к концу. Около двух часов ночи Талькав бросил в костер последнюю охапку сухой травы, и у осажденных оставалось зарядов всего лишь на пять выстрелов.      Гленарван тоскливо оглянулся вокруг.      Он думал об этом мальчике, стоявшем подле него, о своих товарищах, о всех тех, кого любил. Роберт молчал. Быть может, в его детском доверчивом воображении опасность не казалась такой грозной. Но Гленарван тревожился за двоих и думал, что теперь все они неизбежно обречены на жестокую смерть: быть растерзанными заживо. Не владея больше собой, он притянул ребенка к себе. Он прижал его к груди, поцеловал в лоб, и невольные слезы полились из его глаз.      Роберт, улыбаясь, посмотрел на него.      - Я не боюсь! - промолвил он.      - Нет, дитя мое, нет, не бойся, - ответил Гленарван. - Через два часа наступит утро, и мы будем спасены!.. Молодец, Талькав! Молодец, мой храбрый патагонец! - воскликнул он, увидя, как ловко индеец ударом приклада убил двух огромных волков, порывавшихся перепрыгнуть через огненную преграду.      Но в эту же минуту при угасающем свете костра Гленарван заметил стаю волков, идущую сплоченными рядами на приступ рамады.      Развязка кровавой драмы приближалась. Огонь костра мало-помалу угасал, горючее иссякло. Равнина, до сей поры освещенная, погружалась во мрак, и во мраке опять замелькали фосфоресцирующие глаза красных волков. Пройдет еще несколько минут, и вся огромная стая ринется в загон.      Талькав в последний раз выстрелил и прикончил еще одного врага. Истощив боевые припасы, он скрестил руки на груди. Голова его склонилась. Казалось, он что-то молча обдумывал. Изыскивал ли он какой-нибудь смелый, невозможный, безрассудный способ отразить эту разъяренную свору? Гленарван не решался спросить его.      Вдруг волки изменили план нападения: они как будто стали удаляться, их до сей поры оглушительный вой внезапно прекратился. На равнине воцарилась мрачная тишина.      - Они уходят, - промолвил Роберт.      - Может быть, - отозвался, прислушиваясь, Гленарван.      Но Талькав, догадавшись, о чем идет речь, отрицательно покачал головой. Патагонец хорошо знал, что хищники до тех пор не упустят верной добычи, пока заря не загонит их обратно в темные логова.      Однако тактика врага явно изменилась. Он уже не пытался проникнуть сквозь вход в рамаду, но избрал новый, более страшный способ действия. Агуары, отказавшись от попыток проникнуть сквозь вход, который люди столь упорно отстаивали огнем и оружием, обошли рамаду кругом и дружным натиском пытались проникнуть в нее с противоположной стороны. Уже слышно было, как когти хищников впиваются в полусгнившее дерево. Между расшатанными кольями частокола просовывались мощные лапы, окровавленные морды. Перепуганные лошади, сорвавшись с привязи, метались по загону, обезумев от ужаса.      Гленарван схватил мальчика, прижал его к себе, решив защищать его до последней возможности. Быть может, у него мелькнула даже безумная мысль попытаться спастись с Робертом бегством, но в этот миг взгляд его упал на индейца. Талькав, только что метавшийся, словно дикий зверь, по загону, вдруг подошел к своей дрожавшей от нетерпения лошади и начал тщательно седлать ее, не забывая ни одного ремешка, ни одной пряжки. Казалось, возобновившийся с удвоенной силой вой хищников перестал беспокоить его. Гленарван наблюдал за Талькавом с мрачным ужасом.      - Он бросает нас на произвол судьбы! - воскликнул он, видя, что Талькав взял в руки поводья лошади, как всадник, готовый сесть в седло.      - Талькав? Никогда! - отозвался Роберт.      Действительно, индеец думал не о том, чтобы покинуть друзей, а о том, чтобы спасти их ценой собственной жизни.      Таука была оседлана: она грызла удила и нетерпеливо прыгала на месте; глаза ее, полные огня, метали молнии. Конь понял намерение хозяина. В тот момент, когда индеец, уцепившись за гриву, готовился вскочить на коня, Гленарван судорожным движением удержал его за руку.      - Ты покидаешь нас? - спросил он, жестом указывая на часть равнины, где не было волков.      - Да, - ответил индеец, понявший Гленарвана. И добавил по-испански: - Таука - хорошая лошадь! Быстроногая! Увлечет за собой волков.      - О, Талькав! - воскликнул Гленарван.      - Скорей, скорей! - торопил индеец.      - Роберт! Мальчик мой! Ты слышишь? - сказал Гленарван Роберту дрожащим от волнения голосом. - Он хочет пожертвовать собой ради нас! Хочет умчаться в пампу и увлечь за собой всю стаю.      - Друг Талькав! - крикнул Роберт, бросаясь к ногам патагонца. - Друг Талькав, не покидай нас!      - Нет, он нас не покинет, - сказал Гленарван и, обернувшись к индейцу, добавил: - Едем вместе!      И он указал на обезумевших от страха лошадей, прижавшихся к столбам частокола.      - Нет, - возразил индеец, понявший его намерение. - Плохие лошади. Перепуганные. Таука - хороший конь.      - Ну что ж, пусть будет так! - сказал Гленарван. - Талькав не покинет тебя, Роберт. Он показал мне, что я должен сделать. Я должен ехать, а он - остаться с тобой.      И, схватив за уздечку Тауку, он сказал:      - Поеду я!      - Нет, - спокойно ответил патагонец.      - Поеду я! - воскликнул Гленарван, вырывая из рук Талькава повод. - Спасай мальчика! Доверю тебе, Талькав!      Гленарван в своем возбуждении перемешивал испанские слова с английскими. Но что значит язык! В такие грозные мгновения жест бывает красноречивей слов, люди сразу понимают друг друга.      Однако Талькав не соглашался, спор затягивался, а опасность с секунды на секунду возрастала. Изгрызенные колья частокола уже трещали под натиском волков.      Ни Гленарван, ни Талькав не склонны были уступить друг другу. Индеец увлек Гленарвана ко входу в загон; он указывал ему на свободную от волков равнину. Своей страстной речью он хотел втолковать Гленарвану, что нельзя терять ни секунды и что в случае неудачи в наибольшей опасности окажутся оставшиеся, что он лучше всех знает Тауку и он один сумеет использовать для общего спасения изумительную легкость и быстроту ее бега. Но Гленарван в ослеплении упорствовал: он во что бы то ни стало хотел пожертвовать собой, как вдруг что-то сильно толкнуло его. Таука прыгала, взвивалась на дыбы и внезапно, рванувшись вперед, перелетела через огненную преграду и трупы волков, и уже издали до них донесся детский голос:      - Да спасет вас бог, сэр!      Гленарван и Талькав успели заметить Роберта, вцепившегося в гриву Тауки, - он промелькнул и исчез во мраке.      - Роберт! Несчастный! - вскричал Гленарван.      Но этого крика не расслышал даже индеец: раздался ужасающий вой. Красные волки бросились вслед за ускакавшей лошадью и помчались с невероятной быстротой на запад.      Талькав и Гленарван выбежали за ограду рамады. На равнине уже снова воцарилась тишина, лишь вдали среди ночного мрака смутно ускользала какая-то волнообразная линия.      Потрясенный Гленарван, ломая в отчаянии руки, упал на землю. Он взглянул на Талькава. Тот улыбался с обычным спокойствием.      - Таука - хорошая лошадь! Храбрый мальчик! Он спасется! - повторял патагонец, утвердительно кивая головой.      - А если он упадет? - спросил Гленарван.      - Не упадет!      Несмотря на уверенность Талькава, несчастный Гленарван провел ночь в страшной тревоге. Он и не думал о том, от какой опасности избавился с исчезновением волков. Он порывался пуститься на поиски Роберта, но индеец удерживал его. Он убеждал его, что их лошади не догонят Тауку, что она, конечно, опередила своих врагов, что найти ее в темноте невозможно и что следует дождаться рассвета и только тогда ехать на поиски Роберта.      В четыре часа утра начала заниматься заря. Сгустившиеся на горизонте туманы постепенно светлели.      Прозрачная роса пала на равнину, и высокие травы зашелестели от предрассветного ветерка. Пора было отправляться в путь.      - В дорогу! - сказал индеец.      Гленарван молча вскочил на лошадь Роберта. Вскоре всадники уже неслись галопом на запад, придерживаясь прямого направления, от которого не должен был отклоняться и второй отряд.      В течение часа они мчались, не замедляя хода, ища глазами Роберта, и на каждом шагу боялись натолкнуться на его окровавленный труп. Гленарван безжалостно погонял шпорами коня. Наконец послышались ружейные выстрелы, стреляли через определенные промежутки, очевидно подавая сигнал.      - Это они! - воскликнул Гленарван.      Оба всадника пришпорили коней и несколько минут спустя доскакали до отряда, предводительствуемого Паганелем. У Гленарвана вырвался крик радости: Роберт был здесь, живой, невредимый, верхом на великолепной Тауке, весело заржавшей при виде хозяина!      - Ах, мое дитя! Мое дитя! - с невыразимой нежностью воскликнул Гленарван.      Он и Роберт соскочили на землю и бросились в объятия друг другу.      Затем наступила очередь индейца прижать к груди мужественного сына капитана Гранта.      - Он жив! Он жив! - восклицал Гленарван.      - Да, - ответил Роберт, - благодаря Тауке!      Но еще до того, как индеец услышал эти полные признательности слова, он уже благодарил своего коня - говорил с ним, целовал его, словно в жилах этого благородного животного текла человеческая кровь.      Затем, обернувшись к Паганелю, патагонец указал на Роберта.      - Храбрец! - сказал он и, пользуясь индейской метафорой для определения отваги, добавил: - Шпоры его не дрожали.      - Скажи, дитя мое, почему ты не дал мне или Талькаву сделать эту последнюю попытку спасти тебя? - спросил Гленарван, обнимая Роберта.      - Сэр, - ответил мальчик, и в голосе его звучала горячая благодарность, - на этот раз за мной была очередь пожертвовать собой. Талькав уже спас однажды мне жизнь, а вы спасете жизнь моего отца!    Глава 20. Аргентинские равнины      Как ни радостна была встреча, но после первых излияний Паганель, Остин, Вильсон, Мюльреди, все, за исключением, быть может, одного майора Мак-Наббса, почувствовали, что умирают от жажды. К счастью, Гуамини протекала невдалеке. Путешественники немедленно двинулись в путь, и в семь часов утра маленький отряд достиг загона. При виде нагроможденных у входа волчьих трупов легко можно было представить себе, сколь яростна была атака врага и сколь энергична оборона.      Когда путешественники утолили жажду, их угостили в ограде загона чрезвычайно обильным завтраком. Филе нанду было признано очень вкусным, а тату, зажаренный в собственном панцире, - изысканным лакомством.      - Вкушать такие изумительные яства в умеренном количестве было бы неблагодарностью по отношению к провидению, - заявил Паганель. - Долой умеренность!      И он действительно наелся до отвала, но здоровье его от этого не пострадало благодаря воде Гуамини, которая, по мнению ученого, обладала свойствами, чрезвычайно способствующими пищеварению.      В десять часов утра Гленарван, не желая повторять ошибку Ганнибала, чрезмерно задержавшегося в Капуе, подал сигнал к отъезду. Бурдюки наполнили водой, и отряд тронулся в путь. Отдохнувшие, сытые лошади быстро мчались вперед и почти все время скакали легким галопом. Местность, благодаря близости воды более влажная, стала и более плодородной, но столь же необитаемой.      2 и 3 ноября прошли без всяких приключений. Вечером 3-го числа путешественники, уже привычные к длинным переходам, сделали привал на границе между пампой и провинцией Буэнос-Айрес. Отряд покинул бухту Талькауано 14 октября. Таким образом, он сделал за двадцать два дня переход в четыреста пятьдесят миль; иными словами, уже две трети пути были, к счастью, пройдены.      Утром следующего дня путешественники перешли условную границу, отделяющую аргентинские равнины от пампы. Именно тут Талькав надеялся встретить касиков, в руках которых - в чем он был уверен - находятся Гарри Грант и его два товарища по плену.      Из четырнадцати провинций, составляющих Аргентинскую республику, провинция Буэнос-Айрес самая обширная и самая населенная. На юге между шестьдесят четвертым и шестьдесят пятым градусами она граничит с индейской территорией. Почва этой провинции чрезвычайно плодородна, климат необыкновенно здоровый. Она представляет собой почти идеально гладкую равнину, простирающуюся до подножья гор Тандиль и Тапалькем, покрытую злаками и бобовыми кустарниковыми растениями.      С момента, как путешественники покинули берега Гуамини, они, к своему немалому удовлетворению, установили заметное снижение температуры. Средняя температура днем была не более 17 градусов по Цельсию. Сильные холодные ветры, постоянно дующие из Патагонии, непрерывно охлаждали воздух. Животные и люди, сильно страдавшие от засухи и зноя, теперь дышали полной грудью. Ехали бодро и уверенно. Но, вопреки уверениям Талькава, край оказался совершенно безлюдным, или, точнее сказать, обезлюдевшим.      Путь к востоку, вдоль тридцать седьмой параллели, по которому двигался отряд, тянулся вдоль небольших озер с пресной или соленой водой. У воды под сенью кустов порхали проворные корольки, пели веселые жаворонки; тут же мелькали тангары - соперники колибри по своему разноцветному блестящему оперению. Эти красивые птицы весело хлопали крыльями, не обращая внимания на скворцов с красными погонами и красной грудью, которые важно расхаживали взад и вперед по откосам дороги. На колючих кустах раскачивалось, словно креольский гамак, подвижное гнездо птицы "аннубис", а по берегам озер, распуская по ветру огненного цвета крылья, целыми стаями бродили великолепные фламинго. Тут же виднелись их гнезда, имевшие форму усеченного конуса примерно в фут вышиной, во множестве расположенные один возле другого, образуя нечто вроде городка. Приближение всадников не очень встревожило фламинго, и это крайне не понравилось ученому Паганелю.      - Мне давно хотелось увидеть, как летают фламинго, - сказал он майору.      - Вот и прекрасно! - отозвался майор.      - И поскольку представляется случай, то я им и воспользуюсь.      - Воспользуйтесь, Паганель.      - Пойдемте со мной, майор; пойдем и ты, Роберт. Мне нужны свидетели.      И Паганель, пропустив вперед большинство своих спутников, направился в сопровождении майора и Роберта к стае краснокрылых. Приблизившись к ним на расстояние ружейного выстрела, географ выстрелил холостым зарядом, так как не хотел напрасно проливать птичью кровь, и фламинго, словно сговорившись, поднялись и всей стаей улетели. Паганель в это время внимательно наблюдал за ними сквозь очки.      - Ну что, заметили вы, как они летают? - спросил он майора, когда стая скрылась из виду.      - Конечно, - ответил Мак-Наббс. - Только слепой не увидел бы этого.      - Скажите, похож, по-вашему, летящий фламинго на оперенную стрелу?      - Нисколько.      - Ни малейшего сходства, - прибавил Роберт.      - Я был уверен в этом, - с довольным видом заявил ученый. - Однако это не помешало моему знаменитому соотечественнику Шатобриану сделать это неудачное сравнение фламинго со стрелой. Запомни, Роберт: сравнение - это самая опасная риторическая форма. Опасайся сравнений всю свою жизнь и прибегай к ним лишь в крайних случаях.      - Итак, вы довольны результатом вашего опыта? - спросил майор.      - Я в восторге.      - И я тоже. Но пришпорим коней: по милости вашего знаменитого Шатобриана мы почти на целую милю отстали.      Когда они догнали своих спутников, то Паганель увидел, что Гленарван ведет какой-то оживленный разговор с индейцем, видимо плохо понимая его. Талькав то и дело умолкал, внимательно вглядываясь в горизонт, и всякий раз на его лице отражалось сильное удивление.      Гленарван, не видя подле себя своего обычного переводчика, попытался сам расспросить индейца, но тщетно. И как только он заметил приближавшегося ученого, так уже издали крикнул ему:      - Скорей идите сюда, друг Паганель, мы с Талькавом никак не можем понять друг друга!      Побеседовав несколько минут с патагонцем, Паганель обратился к Гленарвану.      - Талькав, - сказал он, - очень удивлен одним, в самом деле, странным явлением.      - Каким же?      - Тем, что нигде кругом не видно ни индейцев, ни даже их следов. Обычно их отряды всегда пересекают эти равнины во всех направлениях: то эти индейцы гонят выкраденный скот, то пробираются к самым Кордильерам, чтобы продавать там местного изделия ковры и бичи, сплетенные из кожи.      - А чем объясняет Талькав исчезновение индейцев?      - Он сам ничего не понимает и удивляется.      - Но каких индейцев рассчитывал он встретить в этой части пампасов?      - Как раз тех, в чьих руках находились пленники европейцы; индейцев, находящихся под властью касиков Кальфоукоура, Катриеля или Янчетруса.      - Что это за люди?      - Это вожди некогда могущественных племен. Лет тридцать тому назад их оттеснили в горы. С той поры они подчинились Аргентине - насколько, впрочем, способен подчиниться индеец - и кочуют по пампе и по провинции Буэнос-Айрес. И я удивлен не менее Талькава тем, что нам нигде не попадаются следы индейцев в этих местностях, где они обычно разбойничают.      - Но, в таком случае, что же нам следует предпринять? - спросил Гленарван.      - Сейчас узнаю, - ответил Паганель.      И, поговорив несколько минут с Талькавом, он сказал:      - То, что советует патагонец, кажется мне очень разумным. По его мнению, нам следует продолжать путь на восток до форта Независимый, и если даже там мы не получим никаких сведений о капитане Гранте, то, во всяком случае, узнаем, куда девались индейцы аргентинских равнин.      - А форт этот далеко отсюда? - поинтересовался Гленарван.      - Нет, он расположен на Сьерра-Дель-Тандиль, милях в шестидесяти отсюда.      - И когда же мы доберемся туда?      - Послезавтра к вечеру.      Гленарван был чрезвычайно смущен этим обстоятельством. Казалось, меньше всего можно было ожидать, что в пампе не встретятся индейцы. Обычно их здесь бывает слишком много. Очевидно, какое-то исключительное обстоятельство заставило индейцев исчезнуть. Но если Гарри Грант действительно находится в плену у одного из этих племен, то очень важно было узнать, куда же увели его индейцы: на север или на юг? Этот вопрос тревожил Гленарвана. Необходимо было не сбиться со следов капитана, и потому разумней всего было последовать совету Талькава и ехать до селения Тандиль. Там, по крайней мере, можно будет с кем-нибудь переговорить:      Около четырех часов пополудни на горизонте обрисовался холм, который в такой плоской местности казался горой. Это была Сьерра-Тапалькем, у которой путники расположились лагерем на ночь.      На следующий день они беспрепятственно перебрались через Сьерру-Тапалькем: продвигаться приходилось по отлогим песчаным склонам. Перебраться через такую горную цепь людям, перевалившим через Анды, казалось делом легким. Лошадям почти не пришлось замедлять ход. В полдень всадники миновали заброшенный форт Тапалькем - это первое звено цепи крепостей, которые тянулись вдоль южной границы, защищая ее от набегов индейцев. Но, ко все возраставшему изумлению Талькава, индейцев и следа не было. Однако около полудня вдали появились три всадника, хорошо вооруженных, на прекрасных конях. Некоторое время они наблюдали за маленьким отрядом, но, не дав возможности приблизиться к ним, умчались с невероятной быстротой. Гленарван был в ярости.      - Гаучо, - пояснил патагонец, давая этим туземцам то название, которое вызвало в свое время горячий спор между майором и Паганелем.      - А, гаучо, - воскликнул Мак-Наббс, - ну, Паганель, ведь сегодня северный ветер не дует, так что же вы скажете об этих мирных пастухах?      - Скажу, что они производят впечатление настоящих бандитов! - ответил Паганель.      - А от впечатления до действительности, мой дорогой ученый...      - Только один шаг, мой дорогой майор!      Признание Паганеля вызвало общий взрыв хохота, но это нисколько не смутило его. Он сообщил даже кое-что Интересное об этих индейцах.      - Я где-то читал, - сказал он, - что у арабов очень злой склад рта, но доброе выражение глаз. А вот у дикарей Америки как раз обратное. У них очень злые глаза.      Ни один физиономист не мог бы правильней определить расу индейцев.      Между тем путешественники, по указанию Талькава, ехали, держась близко друг от друга: как ни был пустынен этот край, все же следовало остерегаться неожиданного нападения. Однако эти меры предосторожности оказались излишними, и в тот же вечер маленький отряд без помехи расположился на ночлег в пустой обширной тольдерии, где кассик Катриель имел обыкновение собирать свои отряды. Патагонец обследовал землю кругом и по отсутствию на земле свежих следов пришел к заключению, что тольдерия давно пустовала.      На следующий день Гленарван и его спутники снова оказались в степи. Показались первые из расположенных вдоль горной цепи Тандиль эстансии. Но Талькав посоветовал не делать привала, а продолжать двигаться к форту Независимый, где только и можно было выяснить причину столь странного опустения края.      Снова стали встречаться деревья, так редко попадавшиеся после Кордильер, большинство их было посажено уже после заселения американской территории европейцами. Здесь привились четочные деревья, персиковые, тополя, ивы, акации; все они росли без всякого ухода быстро и пышно. Гуще всего деревья окаймляли "коррали" - обширные загоны для скота, обнесенные частоколом, где паслись и откармливались целыми тысячами быки, бараны, коровы и лошади. Все эти животные были помечены клеймом своего хозяина. Множество крупных и бдительных собак охраняло их. На слегка пропитанной солью земле, расстилающейся у подножия гор, росла сочная трава, самый подходящий корм для скота. Вот почему именно на этой земле предпочитают строить эстансии. Во главе скотоводческих хозяйств стоят заведующий и его помощник, имеющие в своем распоряжении пеонов, по четыре человека на каждую тысячу голов скота. Эти люди ведут жизнь библейских пастырей. Их стада столь же многочисленны, а быть может, даже более многочисленны, чем стада, некогда заполнявшие равнины Месопотамии.      Паганель обратил внимание спутников на еще одно любопытное явление, свойственное этим плоским равнинам: на миражи. Так, эстансия издали казалась большим островом, а окружающие ее тополя и ивы словно отражались в прозрачных водах, отступавших назад по мере приближения путешественников. Иллюзия была настолько полной, что путники снова и снова поддавались обману.      В течение 6 ноября отряд проехал мимо нескольких эстансий, а также одной-двух саладеро. Именно здесь животное, откормленное на сочных пастбищах, подставляет выю под кож мясника. Саладеро - одновременно и солильня. Здесь не только убивают, но и засаливают мясо животных. Эта отвратительная работа начинается обычно в конце весны.      Саладеросы отправляются за животными в коррали; они ловят их там при помощи лассо, которым владеют с большой ловкостью, отводят в саладеро и здесь быков, волов, коров, овец убивают сотнями, сдирают с них шкуру и разделывают на туши. Но нередко бывает, что быки сопротивляются. Тогда саладеросы превращаются в тореадоров. Эту опасную работу они выполняют изумительно ловко и чрезвычайно жестоко. Вообще эта резня представляет ужасное зрелище. Ничего не может быть отвратительней окрестностей саладеро. Из этих страшных загонов, насыщенных зловонными испарениями, доносятся свирепые крики саладеросов, зловещий лай собак, протяжный вой издыхающих животных, а урбусы и орасы, эти огромные грифы аргентинских равнин, тысячами слетевшиеся издалека, вырывают в это время у саладеросов еще трепещущие внутренности их жертв.      Но сейчас в этих бойнях царили тишина, покой и безлюдье. Час грандиозного убоя еще не пробил.      Талькав торопил отряд. Он хотел в тот же вечер попасть в форт Независимый. Лошади, подгоняемые седоками и увлеченные Таукой, мчались среди высоких злаков. По пути всадникам попадались фермы, окруженные зубчатыми изгородями и защищенные глубокими рвами. На кровле каждого главного дома фермы имелась терраса, с которой обитатели, всегда готовые к бою, могли вести перестрелку с разбойниками.      Гленарвану, быть может, удалось бы получить на этих фермах сведения, которых он добивался, но безопаснее было доехать до селения Тандиль. Поэтому всадники, нигде не останавливаясь, поехали дальше. Переправились вброд через две речки: Рио-Уэсос и несколькими милями дальше - Рио-Чапалеофу. Вскоре горная цепь Тандиль развернула под ногами лошадей зеленые скаты своих первых уступов, и спустя час в глубине узкого ущелья показалось селение, над которым царили зубчатые стены форта Независимый.    Глава 21. Форт Независимый      Сьерра-Тандиль возвышается над уровнем моря на тысячу футов. Эта горная цепь образовалась в первобытные времена, задолго до появления органической жизни на земле, видоизменяясь под влиянием подземного жара. Она состоит из чередующихся полукруглых гнейсовых холмов, поросших травой. Округ Тандиль, носящий имя этой горной цепи, занимает всю южную часть провинции Буэнос-Айрес и разграничивается отлогостью, по которой стекают, по направлению к северу, ручьи, берущие свое начало на ее скатах.      Население округа Тандиль состоит приблизительно из четырех тысяч жителей. Административный центр его - селение Тандиль ютится у подошвы северных склонов гор, под защитой форта Независимый. Протекающая здесь речка Чапалеофу придает селению довольно живописный вид. Селение отличалось одной особенностью, о которой не мог не знать Паганель: его жители состоят из французских басков (народ, населяющий Страну Басков и восточную часть Наварры в Испании, а за ее пределами - западную часть Нижних Пиренеев (Франция)) и колонистов-итальянцев. Действительно, французы первые основали колонии по нижнему течению Ла-Платы, а в 1828 году для защиты новой колонии от частых нападений индейцев, которые отстаивали свои владения от чужеземцев, французом Паршаппом выстроен был форт Независимый. В этом деле ему помог знаменитый французский ученый Алсид д'Орбиньи, который превосходно знал, изучил и описал эту часть Южной Америки.      Селение Тандиль - довольно важный торговый пункт. На его "галерах" - высоких двухколесных телегах, запряженных волами и очень удобных для передвижения по дорогам равнины, - добираются до Буэнос-Айреса в двенадцать дней, поэтому население поддерживает с этим городом оживленную торговлю. Жители Тандиля возят туда на продажу скот из своих эстансий, соленое мясо из своих саладеро и очень своеобразные изделия индейской промышленности, как-то: бумажные и шерстяные ткани, изысканные плетения из кожи и тому подобное. В Тандиле имеются, не считая некоторого количества довольно комфортабельных жилых домов, также школы и церкви, чтобы люди не прослыли невеждами как в жизни земной, так и в жизни небесной.      Рассказав обо всех этих подробностях, Паганель добавил, что в Тандиле, несомненно, удастся получить интересующие их сведения от местных жителей; к тому же в форте всегда находится гарнизон национальных войск. Итак, Гленарван распорядился поставить лошадей на конюшне довольно приличной на вид фонды (постоялый двор), затем Паганель, майор, Роберт и он в сопровождении Талькава направились в форт Независимый.      Поднявшись немного в гору, они оказались у крепостных ворот, весьма небрежно охраняемых часовым-аргентинцем. Он пропустил путешественников беспрепятственно, что доказывало либо чрезвычайную беспечность, либо его полнейшую уверенность в безопасности здешних мест.      На площади крепости происходило строевое ученье, самому старшему из солдат было лет двадцать, а самому младшему не более семи. По правде говоря, что была дюжина детей и подростков, довольно ловко упражнявшихся в фехтовании. Форменная одежда их состояла из полосатой сорочки, стянутой кожаным поясом. Ни панталон, ни коротких, до колен, штанов, ни коротких шотландских юбок и в помине не было. Впрочем, при такой теплой погоде можно было свободно позволить себе так легко одеваться. Паганель сразу составил себе хорошее мнение о правительстве, не растрачивающем зря государственные средства на всякие галуны. Каждый вооружен был ружьем и саблей, но ружье было слишком тяжело, а сабля слишком длинна. Все были смуглые и походили друг на друга, равно как и обучающий их капрал. Это, по-видимому, были, как впоследствии и оказалось, двенадцать братьев, которых обучал строевой науке тринадцатый.      Паганель не удивился. Будучи посвящен в местную статистику, он знал, что среднее количество детей в семье здесь обычно бывает более девяти, но его чрезвычайно изумило то, что юные воины маршировали как французские солдаты, ловко выполняя основные двенадцать приемов зарядки ружей, и что капрал отдавал порою команду на родном языке географа.      - Вот это оригинально! - промолвил он.      Но Гленарван явился в форт Независимый не для того, чтобы глазеть на то, как какие-то мальчуганы упражняются в строевом искусстве; еще менее интересовали его их национальность и происхождение. Поэтому он не дал Паганелю возможности вдосталь налюбоваться ими, а попросил его вызвать коменданта. Паганель передал эту просьбу капралу, и один из аргентинских солдат направился к домику, служившему казармой.      Спустя несколько минут появился сам комендант. Это был человек лет пятидесяти, еще крепкий, с военной выправкой. У него были жесткие усы, выдающиеся скулы, волосы с проседью, повелительный взгляд. Такова была внешность коменданта, поскольку можно было судить об этом сквозь густые клубы дыма, вырывавшиеся из его короткой трубки. Его походка и своеобразная манера держаться напомнили Паганелю старых унтер-офицеров его родины.      Талькав, подойдя к коменданту, представил ему Гленарвана и его спутников. В то время как Талькав говорил, комендант так пристально вглядывался в Паганеля, что это могло смутить любого посетителя. Ученый, не понимая, в чем дело, хотел было попросить у него объяснений, когда тот бесцеремонно взял Паганеля за руку и радостно воскликнул по-французски:      - Вы француз?      - Да, француз, - ответил Паганель.      - Как я рад! Добро пожаловать! Милости просим! Я тоже француз! - заявил комендант, изо всех сил пожимая руку ученого.      - Это ваш друг? - спросил майор географа.      - Конечно! - ответил тот не без гордости. - У меня имеются друзья во всех пяти частях света.      Не без усилий освободив руку из клещей, чуть не раздавивших ее, он заговорил с богатырем-комендантом. Гленарван охотно направил бы разговор на интересующую его тему, но вояка принялся рассказывать свою историю и отнюдь не был склонен остановиться на полпути. Видимо, бравый малый уже так давно покинул Францию, что почти забыл родной язык - если не самые слова, то обороты речи. Он говорил примерно так, как говорят негры во французских колониях.      Комендант форта Независимый оказался сержантом французской армии, бывшим спутником Паршаппа. Со времени основания форта, то есть с 1828 года, он не покидал этих мест и в настоящее время состоял комендантом форта с согласия аргентинского правительства. Это был баск, лет пятидесяти, по имени Мануэль Ифарагер, - как видим, почти испанец. Спустя год жизни в Тандиле сержант Мануэль натурализовался, вступил в ряды аргентинской армии и женился на достойнейшей индианке. Скоро жена подарила ему двух близнецов - разумеется, мальчиков, ибо достойная спутница жизни сержанта никогда не позволила бы себе подарить ему дочерей. Для Мануэля не существовало на свете профессии, кроме военной, и он очень надеялся со временем и с божьей помощью преподнести республике роту юных солдат.      - Вы видели? - воскликнул он. - Молодцы! Хорошие солдаты! Хосе! Хуан! Мигель! Пепе! Пепе семь лет, и он уже умеет стрелять!      Пепе, услыхав, что его хвалят, сдвинул крошечные ножки и очень ловко взял на караул.      - Пойдет далеко, - прибавил комендант. - Когда-нибудь будет полковником или старшим бригадиром! - Комендант Мануэль был так увлечен своим рассказом, что не было никакой возможности спорить с ним ни по поводу преимущества службы в армии, ни по поводу того будущего, которое он предназначал своему-воинственному чаду. Он был счастлив. "А все, что дает счастье, - реально", - сказал Гете.      Рассказ Мануэля Ифарагера, к великому удивлению Талькава, длился добрых четверть часа. Индейцу было непонятно, как может столько слов выходить из одной глотки. Никто не прерывал коменданта. Но так как любой сержант, даже сержант французский, все же когда-нибудь умолкает, то замолчал наконец и Мануэль, заставив предварительно своих гостей зайти к нему в дом. Те безропотно покорились необходимости быть представленными госпоже Ифарагер, а познакомившись с ней, нашли ее "милой особой", если только это выражение Старого Света может быть применимо к индианке.      Когда все желания сержанта были выполнены, он спросил гостей, чем он обязан чести их посещения.      Наступил самый благоприятный момент для расспросов. Эту задачу взял на себя Паганель. Он начал с того, что рассказал коменданту на французском языке об их путешествии по пампе, а закончил вопросом, почему индейцы покинули этот край?      - Э! Никого! - воскликнул сержант, пожимая плечами. - Верно! Никого: Мы все сложа руки: делать нечего.      - Но почему?      - Война.      - Война?      - Да, гражданская война...      - Гражданская война? - переспросил Паганель, который, сам того не замечая, начал говорить ломаным французским языком.      - Да, война между Парагваем и Буэнос-Айресом, - ответил сержант.      - Ну и что же?      - Ну, индейцы все ушли на север: по пятам генерала Флорес...      - А где же касики?      - Касики с ними.      - Как? И Катриель?      - Нет Катриеля.      - А Кальфоукоура?      - Ни намека на Кальфоукоура.      - А Янчетруса?      - Никакого Янчетруса!      Этот разговор был передан Талькаву, который утвердительно кивнул головой. Видимо, патагонец не знал или забыл о гражданской войне, вызвавшей впоследствии вмешательство Бразилии и разделившей республику на два лагеря. Индейцы могли только выиграть от этой распри, воспользовавшись ею для грабежей. Таким образом, сержант не ошибался, объясняя запустение пампы гражданской войной, свирепствовавшей в северных провинциях Аргентины.      Но это обстоятельство расстраивало все планы Гленарвана. В самом деле, если Гарри Грант был в плену у касиков, то они, несомненно, увели его к северным границам республики. А если так, то где искать его? Следовало ли предпринять новые опасные и почти бесполезные поиски на севере пампы? Прежде чем принять такое ответственное решение, надо было серьезно обсудить его.      Оставался, однако, еще один вопрос, который следовало задать сержанту, и майор в то время, пока его друзья молча переглядывались между собой, спросил, не слыхал ли он о европейцах, которые попали в плен к индейским касикам.      Мануэль несколько минут размышлял, словно припоминая что-то, и наконец ответил:      - Да, слышал.      - А! - вырвалось у Гленарвана; у него вновь возродилась надежда.      Паганель, Мак-Наббс, Роберт и он окружили сержанта.      - Говорите! Говорите! - впиваясь в него глазами, повторяли они.      - Несколько лет тому назад: - начал сержант, - да, верно: европейские пленники... но никогда не видел,,,      - Несколько лет! - прервал его Гленарван. - Вы ошибаетесь. Дата крушения указана точно. "Британия" погибла в июне тысяча восемьсот шестьдесят второго года. Значит, прошло едва два года.      - О! Больше, сэр!      - Не может быть! - крикнул Паганель.      - Нет, точно. Это было, когда родился Пепе... Дело шло о двух пленных...      - Нет, о трех, - вмешался Гленарван.      - О двух, - упорно утверждал сержант.      - О двух? - переспросил очень удивленный Гленарван. - О двух англичанах?      - Да нет же! - ответил сержант. - Какие англичане? Нет: один француз, а другой итальянец.      - Итальянец, которого убили индейцы племени пойуче? - воскликнул Паганель.      - Да... потом узнал: француз спасся.      - Спасся! - воскликнул Роберт, жизнь которого, казалось, зависела от того, что скажет сержант.      - Да, спасся - убежал из плена, - подтвердил сержант.      Все оглянулись на Паганеля, который в отчаянии бил себя по лбу.      - А, понимаю, - промолвил он наконец. - Все объясняется, все ясно!      - Но в чем дело? - нетерпеливо спросил встревоженный Гленарван.      - Друзья мои, - ответил Паганель, беря в свои руки руки Роберта, - нам придется примириться с крупной неудачей: мы шли по ложному пути! Тут речь идет вовсе не о капитане Гранте, но об одном моем соотечественнике, товарищ которого, Марко Вазелло, был действительно убит индейцами племени пойуче, а француза жестокие индейцы несколько раз уводили с собой к берегам реки Колорадо, но ему удалось наконец бежать из плена и вернуться во Францию. Думая, что мы идем по следам Гарри Гранта, мы напали на следы молодого Гинара (Гинар действительно был с 1856 по 1859 год пленником индейцев-пойуче, он мужественно перенес страшные пытки, которым его подвергали индейцы, и в конце концов ему удалось бежать узким горным проходом Упсальята через Андский хребет; он возвратился в 1861 году во Францию и ныне является одним из коллег почтенного Паганеля по Географическому обществу (прим.авт.)).      Слова Паганеля встречены были глубоким молчанием. Ошибка была очевидна. Подробности, сообщенные сержантом: национальность пленника, убийство его товарища, его бегство из плена - все подтверждало ее.      Гленарван с удрученным видом смотрел на Талькава.      - Вы никогда не слыхали о трех англичанах? - спросил Талькав сержанта.      - Никогда, - ответил Мануэль. - В Тандиле было бы известно: я знал бы... Нет, этого не было...      После такого категорического ответа Гленарвану нечего было больше делать в форте Независимый. Он и его друзья, поблагодарив сержанта и пожав ему руку, удалились.      Гленарван был в отчаянии, видя, что все его надежды рушились. Роберт молча шел подле него, с глазами полными слез. Гленарван не находил для мальчика слов утешения. Паганель, жестикулируя, разговаривал сам с собой. Майор не открывал рта. Что же касается Талькава, то, видимо, его индейское самолюбие было задето тем, что он повел иностранцев по неверному следу.      Однако никому не приходило в голову упрекнуть его за столь извинительную ошибку.      Ужин прошел грустно. Конечно, ни один из этих мужественных и самоотверженных людей не жалел о том, что напрасно потратил так много сил, напрасно подвергал себя такому множеству опасностей, но каждого угнетала мысль, что в одно мгновение рухнула всякая надежда на успех. В самом деле, можно ли было надеяться напасть на след капитана Гранта между Сьерра-Тандиль и океаном? Нет. Если бы какой-нибудь европеец попал в руки индейцев у берегов Атлантического океана, то, конечно, это было бы известно сержанту Мануэлю. Подобное происшествие не могло не получить огласки среди туземцев, ведущих постоянную торговлю с Тандилем и Карменом, близ устья Рио-Негро. Торговцы Аргентинской равнины осведомлены обо всем и обо всем сообщают. Итак, путешественникам оставалось лишь одно: без промедления добираться до "Дункана", ожидавшего их, как было условлено, у мыса Меданос.      Паганель снова попросил у Гленарвана документ, находка которого заставила предпринять столь неудачные поиски. Географ перечитывал его с нескрываемым раздражением, словно стремясь вырвать у бумаги иное толкование.      - Но ведь этот документ вполне ясен! - воскликнул Гленарван. - В нем самым определенным образом говорится и о кораблекрушении "Британии" и о том, где именно находится в плену капитан Грант.      - А я говорю, нет! - возразил, ударив кулаком по столу, Паганель. - Нет и нет! Поскольку Гарри Гранта нет в пампе, значит, его нет в Америке вообще. А где он, на это должен ответить вот этот документ. И он ответит, друзья мои, не будь я Жак Паганель! Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      По понедельникам в рассылке: Дэн Браун "Код да Винчи"      Секретный код скрыт в работах Леонардо да Винчи...      Только он поможет найти христианские святыни, дававшие немыслимые власть и могущество...      Ключ к величайшей тайне, над которой человечество билось веками, может быть найден...      В романе "Код да Винчи" автор собрал весь накопленный опыт расследований и вложил его в главного героя, гарвардского профессора иконографии и истории религии по имени Роберт Лэнгдон. Завязкой нынешней истории послужил ночной звонок, оповестивший Лэнгдона об убийстве в Лувре старого хранителя музея. Возле тела убитого найдена зашифрованная записка, ключи к которой сокрыты в работах Леонардо да Винчи...      По четвергам в рассылке: Валентин Пикуль "Баязет"      Это мой первый исторический роман.      Первый - не значит лучший. Но для меня, для автора, он всегда останется дороже других, написанных позже. Двадцать лет назад наша страна впервые раскрыла тайну героической обороны Брестской крепости летом 1941 года.      Невольно прикоснувшись к раскаленным камням Бреста, я испытал большое волнение... Да! Я вспомнил, что нечто подобное было свершено раньше. Наши деды завещали внукам своим лучшие традиции славного русского воинства.      Отсюда и возник роман "Баязет" - от желания связать прошлое с настоящим. История, наверное, для того и существует, чтобы мы, читатель, не забывали о своих пращурах.      В этом романе отражены подлинные события, но имена некоторых героев заменены вымышленными. В.Пикуль     По воскресениям в рассылке: Жюль Верн "Дети капитана Гранта"      Этот известный роман французского писателя-фантаста был написан в 1868 году. В произведении (как его охарактеризовал сам автор - "для юношества") широко развернуты картины природы и жизни людей в различных частях светаю. Герои путешествуют по трем океанам, разыскивая потерпевщего караблекрушение шотландского патриота капитана Гранта.      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Джон Уиндем "День триффидов"      Если день начинается воскресной тишиной, а вы точно знаете, что сегодня среда, значит что-то неладно.      Я ощутил это, едва проснувшись. Правда, когда мысль моя заработала более четко, я засомневался. В конце концов не исключалось, что неладное происходит со мной, а не с остальным миром, хотя я не понимал, что же именно. Я недоверчиво выжидал. Вскоре я получил первое объективное свидетельство: далекие часы пробили, как мне показалось, восемь. Я продолжал вслушиваться напряженно и с подозрением. Громко и решительно ударили другие часы. Теперь уже сомнений не было, они размеренно отбили восемь ударов. Тогда я понял, что дело плохо.      Я прозевал конец света, того самого света, который я так хорошо знал на протяжении тридцати лет; прозевал по чистой случайности... Диана Чемберлен "Огонь и дождь"      Появление в маленьком калифорнийском городке загадочного "человека-дождя", специалиста по созданию дождевых туч, неожиданно повлияло на судьбу многих его жителей. Все попытки разгадать его таинственное прошлое заставляют обнаружить скрытые даже от себя самого стороны души. Аркадий и Георгий Вайнеры "Петля и камень в зеленой траве"      "Место встречи изменить нельзя" "Визит к Минотавру", "Гонки по вертикали"... Детективы братьев Вайнеров, десятки лет имеющие культовый статус, знают и любят ВСЕ. Вот только... мало кто знает о другой стороне творчества братьев Вайнеров. Об их "нежанровом" творчестве. О гениальных и страшных книгах о нашем недавнем прошлом. О трагедии страны и народа, обесчещенных и искалеченных социалистическим режимом. О трагедии интеллигенции. О любви и смерти. О судьбе и роке, судьбу направляющем... Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. в романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?..      Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения