Я решил более Соломона Израилевича не задерживать. Мы попрощались, выпили по последней и я ушёл. Голова кружилась. Хотелось есть и спать. Я пошёл в "Золотой сад". Взял тарелку кислых щей, бутылку пива и стакан молока. Как оказался дома помню плохо, но сразу упал на кровать и уснул.

    Проснулся поздно. Было уже часа четыре дня. С большим трудом заставил себя выйти на улицу. На улице было жарко, и низкое солнце противно слепило глаза. Я стал смотреть на людей и думать о том, что все они, по-моему, счастливы. Но вот вопрос: в чём счастье их?

    Сильно болел желудок, и хотелось есть. Я пошёл к Олегу домой.

    - Ну, как, - спросил Олег, - виделся с Соломоном?

    - Виделся, - зло ответил я, - у тебя есть чего пожрать?

    - Колбасу будешь?

    Я взял кусок колбасы и стал её жевать.

    - Больной человек, твой Соломон, - сказал я. - Сам не знает, чего хочет. Чушь всякую городит.

    - А ты, сам-то, знаешь, чего хочешь? - спросил Олег.

    - Он что, действительно с Богом виделся? - спросил его я, думая я о своём.

    - Было дело. Да здесь любой, при желании, конечно, может повидаться с ним. Даже не верующий.

    - Как это? - спросил я.

    - Очень просто. Я на днях познакомился с одним таким. Занятную он мне историю про себя рассказал. В Золотом саду это было. Свободных мест не было, и мы случайно оказались с ним за одним столом. Он рассказал, как его допрашивали на пункте распределения. Занятная, скажу тебе, беседа. Стоит послушать.

    Я решил не слушать Олега, а самому пойти на пункт распределения.

    Народу там было - тьма. Вонь, духота, все - грязные, а главное, что сесть некуда и стоя приходится ожидать, когда тебя примет главный распределяющий. Я простоял в очереди часов десять. Передо мной стоял странный тип. Странность его заключалась не только во внешности, а и в том, что он держал в руках большую авоську, в которой лежали килограммовые пакеты с гречневой кашей, пакетов двадцать и восемь пачек сливочного масла. Он всё время грыз ногти и сморкался. Когда подошла его очередь, он нервно зашёл в кабинет и забыл закрыть за собой дверь.

    - Я сдох утром, под большим голубым забором, - сообщил он главному распределяющему, сразу как попал на пункт. - Мне и тридцати ещё не было. Труп мой долго валялся на пыльном асфальте. Мимо проходили люди, и никто не обращал на меня внимания.

    - Ну и что? - спросил его чиновник.

    - А то, что мне положено особое отношение.

    - Ой, только вот не надо про особое отношение. К вам здесь и так хорошо относятся.

    - Ко мне здесь относятся хуже некуда.

    - С чего вы это взяли? Нормально к вам относятся. Не лучше и не хуже чем к другим.

    - Вот именно - к другим. Другие, может, от жизни всё получили.

    - При чём здесь это? При чём здесь - от жизни? И что значит - всё получили?

    - А при том. Другие, небось, не подыхали под забором рано утром. И их тело не валялось на пыльном асфальте, под палящими лучами июльского солнца. Или скажите, что подыхали? Или, может скажите, что валялось?

    - Допустим, что другие не валялись. Ну и что из того?

    - А то из того.

    - Что?

    - Я требую, чтобы мне были предоставлены условия соответствующие моему нынешнему состоянию.

    - Хорошо. Я поговорю. Вам предоставят. Изложите, пожалуйста, письменно свои требования и мы решим.

    - Требования мои просты, вы это знаете.

    - Вот и напишите.

    - И напишу.

    - И напишите.

    - Так. Всё. Мне надоело терпеть ваше хамство. Я требую встречи с Богом.

    - Перестаньте паясничать. Нет у вас никакого Бога.

    - Как это? Что это? Почему это нет Бога?

    - Так и нет. По крайней мере, у вас. О какой встречи вы говорите, если в Бога не верите?

    - Это не имеет никакого значения. Я требую.

    - Как мы вам сможем устроить встречу с тем, кого нет?

    - То есть, как нет?

    - Вот так и нет.

    - Нет уж, постойте. Но я точно знаю, что другим такая встреча была устроена.

    - Опять вы про других. Как вы не поймёте, что другие встречались с тем в кого верят.

    - Слушайте. Вы меня за дурака принимаете? - злился посетитель, не выпуская из рук авоську с кашей и сливочным маслом.

    - Нет, мы вас принимаем за нормального.

    - Я не о вере своей вам говорю, а прошу мне устроить встречу с Богом.

    - С каким Богом вы хотите, чтобы мы вам встречу устроили?

    - Да с любым, мать вашу. С каким все встречаются. Вон тот, он с каким Богом встречался? - орал сдохший утром под голубым забором.

    - Он встречался со своим Богом, - сдержано отвечал ему главный распределяющий.

    - Вот и я хочу с ним встретится.

    - Вы хотите встретится с его Богом?

    - Наконец-то до вас дошло. Поздравляю.

    - Но зачем вам-то это?

    - А это уж не вашего ума дело.

    - Хорошо, хорошо, только не волнуйтесь. Мы устроим вам эту встречу, если уж вы так настаиваете.

    - Да уж, окажите любезность.

    Проходит минут пять, и в комнату вошёл высокий рыцарь. По виду он был из какого-то глубокого средневековья: весь в доспехах и лица не видно.

    - Это ты меня спрашивал?

    - Я. А чего это вы меня на "ты"?

    - Говори короче чего тебе надо, и я пойду.

    - Странно. Этот тон. Вы, собственно, кто?

    - Я? Бог.

    - А если вы Бог, то потрудитесь вести себя подобающим образом.

    - Что? Это ты мне? - спросил рыцарь.

    - Вам. И следите за интонацией. В конце концов, прекратите мне постоянно тыкать.

    Чужой Бог коротким ударом справа сильно двинул его в живот, а затем левой рукой двинул ему в челюсть и он упал.

    Как позже мне сообщили: он упал на пыльный асфальт, нагретый жаркими лучами июльского солнца, возле высокого голубого забора.

24.

    Я передумал заходить к главному распределяющему и вернулся к Олегу.

    - А ты? - спросил я его прямо с порога

    - Что я?

    - Ты, говорил с ним?

    - Встретились раз. Я ведь тоже, как Соломон... В общем, посидели, поглядели друг на друга.

    - А что говорили?

    - Ничего.

    - Как так? Виделись и не говорили?

    - Так: здрасте, до свидания, как дела, хорошая погода.

    - И всё?

    - А что ты ещё бы хотел?

    - Ну не знаю...

    - Гарри, дорогой мой, пойми ты, наконец. Ну, о чем Ему со мной говорить? Сам подумай. А мне о чем? Это тоже, как если тебе устроить свидание с двухлетним ребёнком, а ещё лучше с обезьяной. Они ещё там спорят, от обезьяны мы или нет. Чего спорить-то, когда при нём мы как есть обезьяны. Ну, о чем ты будешь с ребёнком этим, или обезьянкой говорить? А ребёнок этот, тебе, что скажет, кроме того, что будет что-то там бла-бла-кать и ме -ме-кать. В лучшем случае, не описается, в худшем - расплачется.

    О чем Богу говорить со мной или с тобой, или с Соломоном. Ну, придёт, конечно, послушает твои звуки и всё. Ну, улыбнётся. А так ему собственно долго рассиживать некогда, дел и без того навалом.

    - Ну, с кем-то он общается? Не может же он вот так всю жизнь?

    - Общается, Гарри, конечно, общается. С ангельскими чинами, да с теми из нас, кому есть, что сказать. Так что если и ты собираешься, то не советую. Попусту время потратишь. На вопросы твои он не ответит, это не в его правилах, а что касается жалоб, то этим канцелярия занимается.

    - Постой, но так нельзя.

    - Чего нельзя?

    - Мне надо видеть Его, я желаю, я хочу спросить.

    - Ну, коли желаешь, то валяй. Пиши заявление. Только прежде я советую тебе всё же пообщаться с теми, кого я тебе рекомендовал. Один Соломон это ещё не всё. Здесь и интересней есть.

    - Кто, например?

    - Да вот хотя бы бывший президент. Я же, как и ты, как только вернулся сюда, сразу подумал, а чего они такие здесь все довольные и чем. Тогда я стал искать недовольных. Нашёл. В нашем секторе их, как оказалось, не так уж много. Соломон - один из них. Но, знаешь, недовольные они тоже разные есть. Есть такие, кто плюют на всё и в запой, как Соломон. Есть молчаливые. Сидят по норам и плетут интриги. Мы их здесь революционерами называем. Есть смирившиеся. Эти приняли всё как есть, но сидят дома, да телевизор смотрят, и гори всё ярким пламенем.

    - Неужели никто не смеет бунтовать?

    - Ты имеешь в виду открытое неповиновение?

    - Ну да?

    - Это, тебе, брат, не планета Земля. Это мир иной. Здесь с бунтарями не церемонятся.

    - А что с ними делают?

    - А ты догадайся?

    - Неужели назад? На Землю?

    - Точно так. В жизнь новую, в тело неведомое. Это тебе не первое рождение, когда сам себе всё выбираешь. Так засунут, что мало не покажется.

    - Представляю.

    - Тебе да не представлять, - рассмеялся Олег.

    - Ты чего? - не понял я его намёка.

    - Так. Ничего. Узнаешь сам скоро.

    - Ненавижу Его и всю Его систему, - зло прошипел я.

    - Ты такой же, как я. Я знал. Я тебя ждал. Я знал, что ты как я. Мы по натуре с тобой революционеры. Но одному здесь ничего не сделать. Система столь прочная, что бороться с ней невозможно.

    - А что Сам-то.

    - А ему-то что? Это наши проблемы. Не решили их на Земле, решайте здесь, вот и весь сказ.

    - Кто сейчас с ним?

    - Кроме ангелов?

    - Кроме ангелов.

    - Есть круг избранных, но...

    - Что но?

    - К ним не подступиться. На очень высоких должностях.

    - В чем выход видишь?

    - Есть кое-какие идеи. Но прежде ты всё же поговори с людьми.

    - Это с президентом что ли?

    - С ним в первую очередь. А потом по церквям пойдем. Вот где обхохочешься.

25.

    Мы вышли на улицу. Солнце скрылось и стало легче. Жара спала. Мы шли, а я всё смотрел на тех, кто шёл мимо нас. Все были довольные, улыбались, громко разговаривали. Мне стало тошно. Неужели, думал я, они добились того, чего не добился я. Но быть того не может. Не может этого быть. Я остановил мимо идущего старика.

    - Вы давно умерли? - спросил его я.

    - Пять лет уж как, - отвечал он мне.

    - А чего вы такой счастливый?

    - Так разве не весело?

    - А то, как весело? - грубо и чуть ли не кричал я. - Уж как весело-то. Чего вот только весело-то вам, не пойму никак?

    Старик как-то косо посмотрел на меня и боком, боком поспешил отойти. Олег советовал мне остановиться, но я уже завёлся.

    - Чего вы весёлые-то такие? - уже орал я, обращая на себя всеобщее внимание прохожих. - А? Как коровы на пастбище? Только что не ржете.

    - Коровы мычат, - поправил тихо меня Олег.

    - Ну, кони, значит. Ходят, суки, улыбаются, довольные. Вот ты, чем ты так доволен, чего ты рот-то растянул свой улыбаясь. А ты чего? А ты? Что, существование ваше так уж хорошо? Или весело шибко? Вот вы, вы, можете мне сказать: ради чего, во имя чего вы жили, и чего ради здесь ходите?

    Машина службы порядка подъехала быстро. Ее, верно, тот старик вызвал, что пять лет как уж помер. Вышли из неё двое с синими повязками на правых рукавах. Один высокий, а другой толстый и главное, рожи у них до того умные, что впечатление от того ну настолько гадкое, что хоть вешайся. Взяли меня под руки и, молча так, посадили в фургон. Сами рядом сели и мы поехали. Олег остался там.

    - Куда меня везут, - спросил я.

    - А то не знаете, - съязвил толстый. - Не волнуйтесь. Приедем, поговорим. Чего народ зря баламутить, им тут и без вас...

    - Что без меня?

    - Всё без вас, - грубо пояснил высокий. - Что есть, то и без вас. Жили спокойно, так нет, на тебе. Что-то вы быстро в этот раз. И сорока лет не дали нам отдохнуть.

    - Я вот только в отпуск собрался, - обижено заговорил толстый. - Мне брат жены путёвку достал. Теперь всё. Плакала путёвочка. Пока с вами не разберемся, не отпустят.

    - Что за ерунда, - не выдержал я, - какая путёвочка, какие сорок лет? Я вижу вас впервые...

    - Брось его, - сказал худой, - пусть начальство с ним разбирается.

    Я стал внимательно рассматривать своих конвоиров.

    - Ну и рожи, - думал я. - Как таких на службу-то принимают? Это же всё же служба порядка, а не лечебница для душевнобольных. Вот этот, толстый, у него на лице написано, что он людей ненавидит. А этот? Худой... Кого он мне напоминает? Кого-то он мне ужасно напоминает? Господи. Не может быть. Да это же Андрей Романович Чикатило. Он-то как здесь?

    - Ребята, - обратился я к обоим, - а как вас взяли в отдел порядка?

    - Простое дело, - ответил толстый, - анкету заполнили, нам порекомендовали.

    - Кто, если не секрет?

    - Девушка там одна красивая, молодая. Недавно только прибыла, - загадочно улыбаясь, пояснил Андрей Романович.

    - Да вам ведь нельзя в органы, - искренно проговорил я. - Вы же - дебилы. Разве сами не видите?

    Толстый посмотрел на Чикатило и зло уставился на меня красными набыченными глазами.

    - Ну, и чего ты выпялился, - спросил я его, - ведь ты и есть главный дебил, неужели не знал этого?

    Но толстый, по-видимому, искренно не понимал то, о чем я ему говорил и только вопросительно таращился на своего напарника.

    - А вы, Андрей Романович, вы-то, чего вдруг? Девочка, говорите, молодая, красивая, говорите, недавно, говорите, прибыла? А она как, ещё жива, работает? Вы познакомьте меня с ней, при случае, конечно.

    - Вы меня спутали с кем-то, - смутился маньяк, - я не знаю никакого Андрея Романовича. Я Валентин Семёнович.

    - Да мне всё равно кто ты и кто друг твой. Оба вы - придурки и вас надо изолировать от общества.

    После этого, толстый коротким, точным и очень сильным ударом, заставил потерять меня сознание.

    Я очнулся в комнате, сидя на стуле, около стола под синим балдахином, за которым сидел офицер первого отдела службы безопасности Верховной канцелярии.

    - До чего они синий любят, - подумал я, а в слух произнёс. - До чего же вы синий любите.

    Полковник высморкался, причесался и стал что-то писать на листе желтой бумаги.

    - Прямо как у нас, в КРУ. - заметил я.

    Полковник оторвался от желтого листа и с омерзением посмотрел мне в глаза.

    - Бросьте, Петр Лаврович, - сказал он. - Вам это не идёт. Неглупый, казалось бы, человек, а чего ради стали оскорблять патрульных?

    - Вы меня ни с кем не путаете? Я Гарри. Гарри Олдмен. Прибыл два дня назад из Соединённых Штатов Америки, прошу любить и жаловать.

    - Смело. Ну, это понятно. Вы, только вот что, Петр Лаврович, вы мне одно скажите: вы это нарочно или как?

    - Не понимаю, о чём это вы, - ответил я.

    - Если будете и дальше так продолжать себя вести, то мы вас, сами понимаете... И уж поверьте старику, более вам поблажек не будет. То, что вам простили тридцать лет назад и устроили как можно лучше, не значит, что всё повторится. Ну что, что вы с нами делаете, - несколько смягчил тон полковник. - Мы же к вам как к родному, а вы? Ну, чем плохо вам было в Америке, скажите на милость. Всё, всё, о чем здесь только мечтать каждый может, всё вам дали. Родители - миллионеры: папа лошадьми ворованными торгует, мама замечательная. Да у нас здесь очередь на сто тысяч лет за таким сокровищем.

    А жена вам какая досталась? Ну, Петр Лаврович? Мисс Таиланд, чего ещё тебя, сука, надо было? Ты учти, что в этот раз не в Соединённых Штатах Америке очутишься. Мы тебе устроим, попомнишь. Так попадёшь, что и в сто лет не разгребёшь, а мы здесь хоть отдохнем спокойно. Парень вон в отпуск съездить не может из-за тебя. Так что давай, кончай это своё недовольство.

    - Господин полковник. Не знаю, что вы имеете против меня, только я вас всё равно не понимаю. Я Гарри Олдмен, а всё остальное, что вы здесь наплели, меня мало касается.

    - Мало, говоришь? А откуда тебе про Чикатило известно? А? Откуда ты Андрея Романовича знаешь?

    Я задумался. Это действительно было странно и требовало ответа.

    - Ещё не знаю, - ответил я.

    - А ты подумай, подумай, а пока можешь идти.

    Полковник выписал мне пропуск, и я вышел из его кабинета. Спускаясь по лестницам, идя по коридорам в поисках выхода, я ловил себя на мысли, что вот именно такое же расположение всего было и в КРУ. Вот здесь должен был быть кабинет Дубинера. Я открыл дверь и увидел там Генерала, сидящего за зелёным столом. Генерал был весь в орденах и медалях, с аксельбантом и в парадной фуражке. На стене, в золотой раме, висел портрет президента сектора 19-21. Портрет был огромный, метра четыре на два. Президент на портрете выглядел внушительно, благодаря тому, что изображён был там вдвое больше своей натуральной величины.

    Ласковый взгляд главы сектора, лёгкая усмешка, небольшой наклон головы - всё делало его ещё большим идиотом, чем он был на самом деле. Более всего портило впечатление то, что на портрете президент был изображён в светлых брюках, которые были заправлены в кирзовые солдатские сапоги, а более из одежды не было вообще ничего.

    - Вы что в головном уборе? - спросил я.- Жарко ведь.

    - Не понял... - произнёс, ошалевший от моей наглости, генерал и посмотрел на портрет президента. - Вы кто и что вам нужно?

    - Сказать вам хотел, что вы - дурак, а более ничего.

    Я закрыл дверь и пошёл дальше. Кругом меня были все разноцветные. Молодые и старые, красивые и уроды, даже пьяные слегка, но все были при исполнении и все в разноцветной форме. Все улыбались друг другу и мне, и все, как видно, были счастливы.

    Выйдя из управления, я увидел двух подозрительных людей. Заметив меня, они направились в мою сторону. Я подождал пока они подойдут ко мне.

    - Здравствуйте, Петр Лаврович, - сказал один из них. - Мы рады видеть вас в добром здравии и счастливы, что своих убеждений вы не изменили.

    - Сегодня внеочередной съезд, посвящен вашему прибытию, - сказал второй. - Там будут все. Обязательно приходите. Олег вас проводит.

    После чего двое быстро удалились, а я пошёл домой. Теперь я начал замечать, что все вокруг как-то странно и недоверчиво смотрят на меня, но, улыбаясь, когда я глядел на них.

    На одной из водосточных труб я увидел свой портрет. Подойдя ближе, я прочитал следующее.

Внимание.

    Вчера вечером, в начале седьмого, вернулся Петр Лаврович Лавров. Просьба всех вести себя по отношению к нему чрезвычайно предусмотрительно и корректно. По всей видимости, Петр Лаврович к нам ненадолго, поэтому не следует его шибко беспокоить и волновать. Никакой социальной опасности он не представляет, а потому не следует вызывать службу безопасности, даже если он будет вести себя странно.

    Особо это касается тех, кто лично был ранее знаком с Петром Лавровичем, тех, кто с ним знаком не был, это тоже касается, хотя и в меньшей степени.

Управление правопорядка

Сектора 19-21

26.

    Дома меня ждали Олег, а с ним какая-то девица.

    - Ну, как, жив, - поинтересовался Олег. - Не вспомнил ещё. Ладно. Через пять дней всё вспомнишь.

    - Что всё?

    - Все свои прошлые жизни и всё остальное.

    - Почему через пять?

    - Так ведь только на седьмой день память восстанавливается в полном объеме.

    - Понятно.

    Девица, что была с ним - высокая, красивая, села напротив меня и, положив свою руку мне на колено. В другой руке у неё была толстая и длинная сигара.

    - А ведь я ждала тебя, - произнесла она томным, хриплым и низким голосом. Но, видимо, взяла очень низко и не справилась с тембром, плюс к тому помешал табачный дым в горле, она поперхнулась и долго кашляла.

    - Простите, мадам, - говорил я ей, - не имею чести знать, пока, разумеется. Возможно, что дней через пять. Вы заходите, поболтаем, молодость вспомним.

    - А ты всё такой же, - произнесла она, встала и подошла к окну. - Холодный и недоступный.

    - Мадам, позвольте с вами не согласиться. Я, по-видимому, ещё болен. Вам же русским языком сказали, что через пять дней, - оправдывался я.

    - Господи, что значит русским языком, откуда это у меня, - подумал я. - Нет, определённо, мне следует отдохнуть.

    - Я спать хочу, - сказал я громко. - Вы бы оставили меня.

    - Поспишь после. Сейчас собирайся. Пойдем на внеочередной съезд.

    - Какой съезд? - Не понял я.

    - Внеочередной съезд партии несогласия с действительностью, - иронично заметила девица.

    - Что это ещё за партия такая?

    - Партия? Да та самая, что тобою и создана. Сорок лет, как существует.

    - Я партию создал?

    - Не просто партию, но самую влиятельную из всех существующих, самую многочисленную, самую мощную.

    - Хорошо, идем на съезд. Хотя я все равно ничего ещё не помню, однако интересно.

    - Здорово, но я поеду только на такси, - капризно, но утвердительно заявила девица.

    - Тебя как зовут? - Спросил я её.

    - Тебя какое имя интересует? - поинтересовалась она у меня.

    - Ладно, не имеет значения. После всё вспомню.

    - Вот ещё моду взяла, - возмутился Олег, - на такси ездить. А где мы деньги возьмём?

    - Петя, у тебя есть деньги? - спросила меня девица.

    - Вон, на столе, - указал я на стол. - Можешь взять.

    Она подошла к столу и взяла огромную пачку кредиток.

    - Так это вчерашние, - огорчилась она. - Олег, ты только посмотри. Все просроченные.

    Олег подошёл к ней и посмотрел на деньги.

    - Вот, черт, - сказал он, - забыл тебя предупредить. Здесь деньги действительны только один день. Что не потратил, то становится уже недействительным на следующий. Эх, жалость.

    - Я вынуждена была вчера обслуживать каких-то извращенцев и за меньшую сумму, а тут, полный дневной заём. Господи, да за что мне такое наказание.

    - Успокойся, Лариса, - сказал Олег, - он же не знал.

    - Всё он прекрасно знал. Это он мне назло.

    - Лариса, ты что, здесь проституцией занимаешься? - спросил я.

    - Брось её, - сказал Олег. - После разберёмся. Сейчас ехать надо. Скоро начало съезда. Поедем на трамвае до площади Стачек, оттуда на троллейбусе по шоссе Революции, а там пешком рукой подать по переулку Восстания.

    - Не хочу пешком, - закапризничала Лариса.

    - Ну и оставайся здесь, - зло сказал я, - а мы с Олегом пойдём и без тебя.

    Мы встали, Лариса тоже не захотела оставаться одна в тёмной комнате, и пошла с нами.

27.

    Автобус был битком набит счастливым народом. Ехать приходилось стоя. Все возвращались с работы. С трудом протискивался сквозь толпу кондуктор.

    - Билеты берём, билеты, - орал он на весь автобус.

    Билеты никто не брал. У всех были проездные.

    - Ваш проездной, - спросил кондуктор у меня.

    - Нет у меня проездного.

    - Тогда платите.

    - И платить нечем.

    - Как нечем? А зачем вы тогда в автобус сели? - обижено спросил кондуктор.

    - Сел он, потому что ехать ему надо было, - в гневе закричала Лариса.- Ты что, мразь, не видишь, кто перед тобой. Совсем страх потерял.

    - Господи, Петр Лаврович, - испуганно глядя на меня, проговорил кондуктор, - простите, ради Христа. Не узнал. Не губите, прошу вас.

    - Да ладно, - сказал я, - чего там, всякое бывает.

    - Вот спасибо, вот спасибо, - стал благодарить провинившийся кондуктор. - А вы давно здесь?

    - Ты чего, объявлений не читаешь? - спросил Олег. - Уж все трубы в секторе оклеены.

    - Да я поздно кончаю. Когда темно. Уж и не вижу ничего.

    - Третий день Петр Лаврович с нами. Понял, - повелительным тоном произнёс Олег. - На съезд едем.

    - Здорово. Я же тоже член вашей партии, - с энтузиазмом отрапортовал кондуктор. - У меня и вон, членский билет есть.

    Он достал свой билет и протянул его в нашу сторону. Олег взял билет и посмотрел отметки об уплате взносов.

    - Молодец. Взносы своевременно платишь, - похвалил Олег контролера.

    - Я не пойму, - спросил я у кондуктора. - А зачем ты работаешь?

    - Как зачем? - искренно удивился кондуктор. - Без работы я и не человек. А потом: ведь взносы надо платить, а иначе как же я в партии-то буду.

    - При чем здесь партия твоя и взносы, и твоя работа? - не понимал я.

    - Партия это не моя, - обиделся кондуктор. - Партия это ваша. А что касается взносов, то если я их платить не буду, то меня исключат из партии. А то, что человек без работы - не человек, так это вы сами говорили на восьмом съезде, помните.

    Я посмотрел на Олега, тот кивнул мне головой, мол, было дело, и я говорил это.

    - Ты вот что, - сказал я контролеру. - Тебя как зовут?

    - Юра, - ответил тот.

    Я внимательно посмотрел на него. Что-то подсказывало мне, что где-то я видел его, раньше, ещё на Земле. Я стал вспоминать. В памяти моей всплыли некоторые, смутные воспоминания. Я вспомнил Землю. Вспомнил Юру и вспомнил Фёдора Михайловича. Конечно. Я же был знаком с ними. Мы даже обедали вместе, в каком-то ресторане. Кажется, мы тогда ещё говорили о том, что не всем везёт в жизни? Ну да. Точно.

    Мы говорили о том, что не всем везёт в жизни. Кому не везёт, те с тоской смотрят на мир, а те, кому везёт, смотрят на мир с оптимизмом. Везучие, как правило, знают, в чём смысл жизни и любят учить тому, как жить тех, кому не везёт. Те, кому не везёт, с тоской воспринимают всё, что им предлагают те, которым везёт. Конечно. Как я мог забыть, забыть Юру, его жену Галину. Конечно, я помню, как я, Фёдор Михайлович и Юра обедали в ресторане "Невский звон". Фёдор Михайлович угощал. Помню, что между Юрой и Фёдором Михайловичем завязалась беседа. Я в той беседе участия не принимал, а только слушал. Помню, что Юра кушал с удовольствием и внимательно слушал то, что ему говорил Фёдор Михайлович. ...

Продолжение следует.

Copyright Михаил Лекс 2003 - 2007 год, Санкт-Петербург