>
<...> возникает вопрос о «цене» такого спасения, т.е. о конечных
судьбах мiра, человечества и всего творения,
в указании на что и состоит вторая попытка решения проблемы зла:
быть может, всё объяснится в Эсхатоне? Именно в этом и состоит
мой третий вопрос:
>
(3). Если уж зло проникло в богозданный мір (ещё раз переступим через логическую
трудность, на этот раз — невозможность объяснить происхождение
и существование зла), то чем же всё это закончится?
Здесь возможны два варианта:
> 1. Одни спасутся, другие погибнут. Традиционно считается,
что гибель — это не прекращение бытия (ангелы и люди
сотворены бессмертными), но невообразимая «антижизнь», вечные му́ки.
В таком случае внутри нас подымается нравственный протест против вечности
мучений и ада, того «гнусного догмата», по выражению Владимира Соловьева,
который отвергали не только многие христианские мыслители, но и некоторые
отцы Церкви, великие молитвенники и подвижники.
> Кроме того, возникает каверзный вопрос, который озвучивает
Иоанн Дамаскин (Точное изложение православной веры, кн.
4, гл. 21): зачем сотворены те, о ком Бог знал, что они
навеки погибнут? Сам Иоанн даёт такой ответ:
> «Если для имеющих получить в будущем, по благости
Божией, бытие, послужило бы препятствием к получению бытия то (обстоятельство),
что они, по собственному произволению, имеют сделаться злыми, то зло
победило бы благость Божию».
> Я слышу
в этом ответе всего лишь странный формализм: зло ни в коем случае
не должно «победить» (что в точности это означает здесь?) Божью
благость, даже ценой абсурдного создания кого-то в перспективе вечной
гибели.
> Другой ответ: те, кто погибнут,
созданы ради усовершенствования тех, кто спасутся, так сказать, в качестве
«удобрения», поскольку без искушения невозможно закалить добрую волю ко спасению.
Но тогда зло и злые люди (и, видимо, злые ангелы) нужны, необходимы
для спасения праведников, и тогда не должны ли мы признать
обоснованными эти многовековые слухи о праведности Иуды и самого диавола,
как и другие подобные гностико-манихейские идеи? Да и как праведники
смогут наслаждаться блаженством, зная, что другие люди были созданы, по сути,
на вечную муку ради их, праведников, блаженства? И уж никак неприемлема
августиновско-кальвиновская доктрина предопределения одних на спасение, других
на вечные муки, которая, собственно говоря, — не ответ, а запрет
спрашивать о самом главном: почему?
>
Но даже если гибель понимать как прекращение всяческого существования, переход
в небытие, к чему склоняются многие современные богословы, то поставленный
вопрос остаётся, хотя и в менее острой форме: получается, что те,
о ком Бог предвидел, что они свободно выберут небытие, созданы
всё-таки не ради них самих, а ради спасения праведников, которым
необходимо наличие зла — чтобы было, чего избегать, и так проявить
свою верность и стойкость в добре.
> 2. Все спасутся (апокатастасис). Против
этой концепции чисто разумных и нравственных возражений, кажется, нет. Вопреки
распространенному мнению, апокатастасис не отрицает свободу: в радикальной,
додуманной до конца теории апокатастасиса все, кто избрали бы зло и должны
были бы погибнуть, предвидены как таковые и не сотворены, поэтому
все падшие твари хотят спастись и спасутся — рано или поздно,
так или иначе (все теории апокатастасиса включают мучения грешников —
иначе останется неудовлетворённым чувство справедливости, — но временные).
По сути, это вариант самой распространённой теодицеи — представления
о том, что зла на самом деле нет. По традиционному богословско-философскому
учению, зло — не самобытная реальность, оно не имеет своей сущности,
а есть просто отсутствие добра. Оно как бы существует только
в момент его совершения тварным существом, которое свободно избрало
уклониться от добра. {Обычно считается, что этот патристический
взгляд (имеющий корни в Государстве Платона) полнее всего разработан
у Августина, но, кажется, глубже и тоньше, особенно в связи с проблемой
свободы воли, он трактуется у восточных отцов, причем не только
у каппадокийцев, но и у аскетов — Ефрема Сирина и Диадоха
Фотикийского. Наиболее радикальное отрицание субстанциональности зла —
у Дионисия Ареопагита.} Зло имеет своё место в Промысле
Божием: если Бог попускает зло, то это потому, что Он умеет извлечь из него
ещё большее добро. {Классическое решение поздней античности
(также восходящее к Платону) и патристики (особенно у Августина),
суммированное Фомой Аквинским в богословии и Лейбницем в философии.}
Или на другом, более восточном языке: зло — это иллюзия,
кошмарный сон, который мы отряхнём от себя, когда наконец проснёмся.
> Но против подобных схем возникает мощный экзистенциальный
протест: если нет угрозы вечной погибели, исчезает подлинная серьёзность
жизни, трагедия Голгофы перестаёт быть трагедией, жертва Христа теряет своё глубочайшее
измерение.
> Кроме того, остаётся вопрос (также
скорее эмоциональный и экзистенциальный, чем «чисто» разумный) о чудовищной
интенсивности зла: если все люди, в сущности, «хороши» и все спасутся,
зачем этот ужас?
> И самое
главное: остаётся неотвеченным вызов Ивана Карамазова, который опрокидывает все возможные
утешительные картинки, одновременно оказываясь самым ярким выражением-свидетельством
абсолютной недолжности, бессмысленности зла: никакая будущая гармония не может
зачеркнуть факта невинных страданий, даже одной детской слезинки. Здесь
Иван подымается на такую головокружительную нравственную высоту, с которой
решительно все теодицеи и апокатастасисы кажутся детскими забавами.
{Виктор Ляху в книге Люциферов бунт Ивана Карамазова (М.: ББИ, 2011,
c. 223) не находит, кажется, ничего лучшего, чем противопоставить бунту
Ивана Лейбницеву предустановленную гармонию!} Не отвергая бытия Бога
поверхностным атеистическим отрицанием (здесь — проницательность Достоевского:
зло не отрицает, а скорее подтверждает существование Бога, к чему
я вернусь ниже), Иван не приемлет Божий мiр и отказывается от всякого
утешения будущей гармонией и всепрощением, даже если все жертвы
простят своих палачей и все страдальцы примирятся со своей
земной судьбой и возрадуются своей участи, и даже если и он сам
собственной персоной там, в будущей гармонии, глядя на всеобщее ликование,
всех простит и со всеми примирится. Но именно теперь, пока
он здесь, Иван спешит заявить, что отказывается от всякого утешения
и радости, ибо раз такое «злострадание» уже было, ему нет
и не может быть никакого искупления и примирения:
> «И пока я на земле,
я спешу взять свои меры. (…) Пока еще время, спешу оградить себя, а потому
от высшей гармонии совершенно отказываюсь. Не сто́ит она слезинки
хотя бы одного только того замученного ребёнка (…). Не хочу гармонии, из-за
любви к человечеству не хочу. Я хочу оставаться лучше со страданиями
неотомщёнными. Лучше уж я останусь при неотомщённом страдании моём и неутолённом
негодовании моём, хотя бы я был и неправ.
Да и слишком дорого оценили гармонию, не по карману нашему вовсе столько
платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить
обратно». (Братья Карамазовы,
кн. 5.IV)
> Владимир Кантор
верно говорит, что «вечности герой писателя противопоставляет неутолённое
гармонией сегодня» и что «герой Достоевского уходит в религиозный
аутизм». {В.Кантор, «Исповедь и теодицея в творчестве
Достоевского (рецепция Аврелия Августина)», Вопросы философии 4, 2011.}
> Павел Флоренский (Столп и утверждение
истины, письмо «Геенна») предложил антиномическое решение дилеммы
выбора между двумя указанными вариантами эсхатологии: будут погибшие навеки, но будет
вместе с тем и апокатастасис: грешники будут спасены, а грех наказан
и погибнет навеки. Нечто подобное, насколько я понимаю, хотел сказать
Евгений Трубецкой (Смысл жизни, II.IV-VI), когда
описывал ад и вечные муки как «увековеченный миг», «забытый мір, т.е. мір,
оставленный навсегда за пределами бытия безусловного, божественного», или,
по истолкованию мысли Трубецкого священником Георгием Белькиндом, «запечатлённое
в вечности всеединого сознания неспасённое состояние». {Иерей
Георгий Белькинд, «Оправдание смысла». В кн.: Евгений Николаевич Трубецкой.
Под ред. С.М.Половинкина, Т.Г.Щедриной. Москва: Политическая энциклопедия,
2014, с. 140.} Показательно, что, несмотря на непримиримую критику
Евгением Трубецким антиномизма Флоренского как методологии религиозного познания,
{См. Е.Н.Трубецкой, «Свет Фаворский и преображение ума», Вопросы
философии 12, М., 1989.} здесь, в этой безысходной проблеме,
оба мыслителя фактически сошлись на антиномизме. Но антиномизм —
признание невозможности логически непротиворечивого ответа.
> Наконец, всё-таки существует или, скорее, может существовать
одна приемлемая теодицея, которую можно назвать так лишь весьма условно: так сказать,
«я-теодицея» С.Франка (Непостижимое, X.3). По Франку,
зло появляется на грани между Богом и не-Богом, и эта грань —
я сам: зло возникает во мне, в моём сознании моей вины:
> «Вопрос о “происхождении”
зла есть вопрос об “ответственности” за него». >
«Во мне одном я с очевидностью узнаю́, что
вина есть грех, — что она есть непостижимое
нарушение, повреждение самого неисповедимого существа бытия». >
«Рациональная и отвлеченная теодицея невозможна; но живая теодицея, достигаемая
не мыслью, а жизнью, — возможна во всей своей
непостижимости и трансрациональности».
> Таким образом, это — чисто экзистенциальное
(не экзистенциально-логическое, как мне хотелось бы) решение, следовательно,
не дающее нам ясного и разумного (т.е. всеобщего) ответа,
хотя и распахивающее далёкий и захватывающий горизонт. Без сомнения,
«решение» Франка родственно ответу, который даёт Достоевский образом старца Зосимы:
«воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват», и словам
сапожника из жития преп. Антония Великого: «Все спасутся, один
я погибну». Но все эти «я-решения» не дают разумного ответа именно из-за
их «яйности», т.е. не-всеобщности, точнее, анти-всеобщности, хотя и указывают,
быть может, на какие-то новые возможности осмысления нашей проблематики.
#
Буду рад прочитать Ваши мнения о представляемых в рассылке текстах – в письме
или на страничках сайта в соцсетях. Постараюсь ответить на вопросы...
#
Буду
благодарен за материальную поддержку проекта. Как это можно
сделать, описано на странице www.messia.ru/pomoch.htm.
*Братья,
не стремитесь все стать учителями! Знайте, что нас, учителей, будут
судить более строго. Ведь все мы много грешим. Кто не грешит
словами, тот уже человек зрелый, способный держать в узде всё тело.
Так, вложив лошади в рот удила, чтобы подчинить ее себе, мы управляем
всем ее телом. Или вот, к примеру, корабли: они такие огромные,
ими движут могучие ветры, а направляет их воля кормчего с
помощью такого маленького руля. Так и с языком: это совсем небольшой
орган в теле, а какие непомерные у него претензии! Или возьмем
огонь: сколько дерева он сжигает! И язык – это тоже огонь.
Среди остальных органов нашего тела он воплотил в себе весь неправедный
мир и оскверняет всё тело. Он воспламеняет всё течение жизни,
а его самого воспламеняет геенна! Каких только зверей, птиц, змей, морских
животных и рыб не укротил уже или не укрощает человеческий род!
А язык не дано укротить никому из людей. Это необузданное зло,
полное смертоносного яда! Языком мы благословляем Господа и Отца,
и тем же языком проклинаем людей, созданных по подобию Бога.
Из одного и того же рта исходит и благословение, и проклятие!
Братья, такого не должно быть! Может ли из одного родника
бить струя и пресной, и соленой воды? Братья, может ли смоковница приносить
маслины или виноградная лоза – смоквы? Скорее соленый источник
даст пресную воду! Неужели среди вас нет людей мудрых и понимающих?
Пусть они докажут это доброй жизнью и делами, которые совершают
со скромностью, свойственной мудрости! А если в сердце у вас черная
зависть и своекорыстие, то не хвастайтесь, не извращайте истины!
Это не та мудрость, что нисходит с небес. Это мудрость земная,
бездуховная, бесовская! Ведь где зависть и своекорыстие, там
неурядицы и всякие некрасивые дела. Та же мудрость, что свыше, во-первых,
чиста, а во-вторых, миролюбива, кротка, сговорчива, исполнена
милосердия и плодов добрых дел, непристрастна, нелицемерна. А
те, которые созидают мир вокруг себя, мирно сеют, чтобы пожать плод
праведности. Откуда у вас стычки и ссоры? Не от того же ли
самого – от страстей, что борются в вашем теле? Вы чего-то
жаждете, но у вас этого нет. И вот вы убиваете. Вы страстно чего-то
добиваетесь, но не можете получить. И вот вы ссоритесь и деретесь.
Но у вас ничего нет, потому что вы не про́сите.
А даже если про́сите,
то не получаете, потому что не о том про́сите:
вы хотите лишь удовлетворения своих страстей. Неверные люди, разве
вы не знаете, что приязнь к миру означает вражду к Богу? Тот,
кто хочет быть другом миру, становится врагом Богу. А может быть, вы
думаете, что Писание напрасно говорит: "Жаждет Он духа, что поселил
в нас, жаждет ревниво"? Но Он дал нам еще бо́льшую
милость. Ведь Писание говорит: "Бог противится
гордецам, но любит смиренных".* (Иак.3:1-4:6/*/)