Thornburg Investment Management сократил долю в «Яндексе» до 0,9%
2014-07-03 00:00
Американский инвестиционный фонд Thornburg Investment Management сократил свою долю в российской-интернет компании «Яндекс» до 0,9%. Об этом сообщает Forbes.

По данным издания, фонд продал акции на $177 млн. Фонд Thornburg стал акционером «Яндекса» после IPO российской интернет-компании в 2011 году. На конец 2013 года доля Thornburg в капитале составляла 5,7%, а голосующая доля — 1,9%. В настоящее время Thornburg принадлежит 2 956 366 акций класса «А», что соответствует 0,92% капитала и 0,3% голосов.

Уставный капитал «Яндекса» состоит из 250 529 443 акций класса «А» (имеют один голос) и 70 870 411 бумаг класса «B» (не торгуются на бирже, обладают 10 голосами).

Недавно другой инвестор «Яндекса» — Baring Vostok — заявил о намерении выйти из компании.

О «Яндексе»

«Яндекс» — российская интернет-компания, владеющая поисковой системой и интернет-порталом. Акционерами компании являются основатель и гендиректор Аркадий Волож, инвестиционная компания Baring Vostok Capital Partners и другие. Капитализация «Яндекса» на бирже NASDAQ составляет 9,58 млрд долларов. 

Оригинал

Генеральный директор РВК Игорь Агамирзян рассказал нам о состоянии рынка, новой стратегии РВК и том, зачем нужны большие стартаперские конкурсы.

Скажите, как по вашему мнению менялся венчурный рынок в последние годы? Какие тренды вы бы отметили?

Для начала: есть некоторые общие места – то, что отражается во всей авторитетной аналитике по венчурному рынку. Самое важное, что я отметил бы – в последние годы произошел существенный рост.

Если летом 2010 года доля фондов с участием РВК на российском рынке составляла примерно половину всего доступного капитала, соответственно капитал РВК составлял около 25% . По нашим оценкам к середине 2013 года, мы упали примерно до 7%. Не потому что наше присутствие стало меньше, мы, наоборот, в абсолютных цифрах выросли, а потому что рынок рос гораздо быстрее.

Правда, последний год-полтора рост сменился некоей корректировкой, которая, однако, скорее отражает уровень зрелости, чем демонстрирует негативный тренд.

И эту корректировку трактуют очень по-разному.

Если говорить в абсолютных цифрах, то, конечно, небольшое падение есть. Но оно связано, скорее, с уменьшением среднего чека сделки, при некотором увеличении числа сделок. Это коррекция после перегрева, когда за три года рынок десятикратно вырос. Рост этот был связан, в том числе, с ажиотажем: многие инвестиции были завышенными и не очень разумными, некоторые компании были переоценены. И я склонен думать, что то, что происходит сейчас – коррекция, приводящая к более разумной оценке компаний. Как я уже сказал, число сделок немного растет, а средний чек упал процентов на 25-30. Но объем доступного капитала при этом продолжает расти.

То есть инвестиции «поумнели»?

Инвесторы достигли определенного уровня зрелости, в то же время и проекты стали более качественными. Рынок постепенно стабилизируется, хотя надо признать, что до идеального баланса ему еще идти и идти. Бурный рост сопровождался перекосами. В первую очередь – по отраслевому признаку. Очень большая доля инвестиций приходится на интернет. То, что туда пошли большие частные деньги, – это хорошо. Наша страна в течение последних скольких лет является крупнейшим интернет-рынком в Европе, а по уровню доступных сервисов мы традиционно отстаем, например, от Германии и Англии в разы. Инвестиции должны компенсировать этот дисбаланс. Правда тут надо признать, что сервисная модель в интернете сильно завязана на офлайновые факторы: инфраструктуру, логистику и т.д. Видно, что в последнее время в этих направлениях идут положительные изменения. Само по себе это хорошо – во всем мире потребительский интернет – это наиболее привлекательная сфера для инвестиций. Проблема в том, что у нас это достигло гипертрофированного масштаба – в прошлом году по оценкам аналитиков в этот сектор ушло больше 80% всех инвестиций. При этом некоторые секторы, которые являются приоритетными с точки зрения технологических возможностей во всем мире, у нас сильно недоинвестированы.

Какие?

Например, cleantech: все, что связано с альтернативной энергетикой, производством и распределением энергии, возобновляемыми источниками и и т.д. Еще один пример – биотехнологии, которые по размеру инвестиций во всем мире стоят на втором месте после ИТ и интернета. У нас тоже, вот только «процентовка» совсем другая. Не менее 75-80% всех инвестиций идет в ИТ и интернет. Из оставшихся 20-25% – 10-15% направляются в биотех.

Ждете ли вы, что эти недооцененные отрасли будут расти?

Я не жду, я уверен, что они будут расти. В биотех пошли частные деньги – это факт. Если не на уровне рыночных объемов, то на уровне качества, в том числе и качества проектов, биотех, особенно фарма, показал очень хороший рост. Правда, как только появились технологические успехи, они тут же оказались ограничены институционально. Недавно на заседании президиума совета по инновациям обсуждался соответствующий вопрос: за счет средств Минпромторга было профинансировано создание ряда инновационных лекарств. Эти лекарства в итоге появились, прошли клинические испытания, но вот механизмов, чтобы включить их в систему госзакупок, нет. В итоге они пока недоступны потребителю, больным. Это очень хороший пример, показывающий, что самого по себе технологического прорыва недостаточно – нужно, чтобы он сопровождался формированием ряда инфраструктурных и институциональных условий.

Какие тренды вы бы еще отметили?

Одна из неразрешенных системных проблем заключается в том, что до сих пор очень ограничены стратегии выходов для фондов из портфельных компаний. И связано это в том числе с тем, что у нас в стране практически нет якорных стратегических инвесторов. Понятно, что на публичный рынок пойдут единицы из тысяч. Традиционно большинство успешных компаний покупаются крупными технологическими бизнесами, которые с помощью их продуктов достраивают собственный продуктовый портфель. Для того чтобы эта модель работала, необходимо наличие корпораций, бизнесом которых является производство и продажа технологий. Но если посмотреть российский ТОП-1000 компаний, то найти среди них такие будет очень трудно. В подавляющем большинстве российские корпорации являются потребителями, а не производителями технологий. Поэтому они очень неохотно выступают в роли «стратегов» – им нужна не технология, а решение под ключ и они скорее склонны работать с крупными вендорами, поставщиками продуктов и решений, а не с технологическими стартапами. Такова нынешняя ситуация. К сожалению, дорасти до уровня признания и интереса со стороны потребителя технологий стартапу очень непросто. Это требует серьезных компетенций и квалификации, которые, откровенно говоря, у нас не слишком развиты: построение каналов продаж, маркетинговой стратегии и т.д. Это уже разговор не о технологической составляющей, а об «общебизнесовой». Так, умение выходить на международный рынок, продавать в глобальной среде – это отдельная компетенция, которой у нас мало кто обладает.

Если продолжать тему выходов, то почему-то редко рассматривают возможность выхода за счет финансовых инвесторов поздних стадий.

Финансовые инвесторы поздних стадий очень не любят «кэшауты» – они предпочитают «кэшины». Поэтому такого рода сделки, о которых вы говорите, назвать выходами очень трудно. Хотя их и немало.

Но это тоже неплохо.

Неплохо – но не решает системную проблему. Венчурному инвестору в конечном итоге нужен «кэшаут».

Как бы вы оценили динамику уровня и качества проектов за последние годы?

У меня ощущение, что профессиональный уровень постепенно растет.

Общий?

Да, «общебизнесовый». Он включает целый комплекс вопросов. Одной из важных составляющих является понимание предпринимателем того, что одной технической компетенции недостаточно. На самом деле удивительно, но многие по-прежнему этого не осознают. Думаю, это менталитет «экономики дефицита», в которой выросло несколько поколений. Некоторые считают, что если они сделали что-то новое, оно будет пользоваться спросом и его купят независимо от их усилий. На самом деле это, конечно, не так.

Может, это поколенческая вещь?

Как ни странно, часто я сталкиваюсь с этим у молодежи. Более того, я заметил, что одним из побочных последствий усилий государства по развитию технологического рынка стало появление группы «социальных иждивенцев», которые считают, что раз провозгласили, что они стартаперы, то им все обязаны. В консалтинговой среде уже давно существует термин «грантоежка» – консультант, основным бизнесом которого является выбивание и освоение грантов. К сожалению, появились и те, кого можно назвать «инвестоежками».

Если уйти от стартапов и поговорить об инвесторах, то какие тренды вы здесь видите? Так, некоторые исследования показывают рост числа сделок ранних стадий.

У меня нет ощущения, что на ранней стадии существенно увеличилось количество сделок. Скорее, тут налицо факт, о котором я говорил – уменьшение среднего чека, которое создает ощущение, что это сделки более ранней стадии. На самом деле, подавляющее большинство инвестиций идет на стадии развития проекта. Сейчас бизнесы, не имеющие положительного «кэшфлоу», зачастую инвесторами даже не рассматриваются. На развитых рынках это совсем не так – в США объем средств, идущих от ангелов на проекты, находящиеся на посевной стадии, сопоставим с инвестициями венчурных фондов.

Есть ли у нас тут положительный сдвиг? Идут ли частные инвесторы?

Постепенно идут. В меньших количествах, чем хотелось бы, с консервативными стратегиями, завышенными ожиданиями и желанием «порулить», но идут. Мы сейчас как раз много усилий вкладываем в программы образования для инвесторов ранних стадий.

Кстати, и качество инвестирования профессиональных участников тоже часто оставляет желать лучшего.

Об этом пока рано судить. Это деятельность, которой необходима избыточность и разнообразие. Если из 10 проектов выстрелит в лучшем случае один, из этого не следует, что можно проинвестировать только этот один, а к остальным девяти даже не прикасаться. Не будет 10 – и одного не будет. Вся система устроена так, что эффективно работает только в условиях существенной избыточности и доступности средств. Венчурный рынок всегда подразумевает «перепредложение» денег. В Кремниевой долине это, кстати, выражено гораздо сильнее, чем у нас: капитала там больше, чем объектов, в которые целесообразно вкладывать. Это нормально. Я думаю, тут подходит дарвинистская логика. «Школьная» интерпретация дарвинизма такова: стало холодно и потому млекопитающие покрылись шерстью и выжили. На самом деле все, естественно, было не так – сначала у кого-то выросла шерсть, потом стало холодно и выжил только тот, кто покрылся шерстью до наступления холодов. К зрелым венчурным рынкам применима именно такая логика: сначала должно сложиться многообразие – у кого-то вырастет шерсть, у кого-то хобот, у кого-то панцирь и т.д. А потом, когда сложатся какие-то условия, наиболее приспособленные к ним окажутся и самыми успешными. Поэтому первичная наша задача – это именно создание многообразия. Сегодня какие-то инвестиции могут восприниматься как кривые и косые, но только жизнь покажет, кто реально хорош.

Мы заговорили о задачах и хотелось бы спросить о новой стратегии РВК. В чем ее суть?

РВК уже прошла несколько этапов развития. На первом, когда было ощущение, что на рынке не хватает капитала, было предположение, что рынок за счет денег заработает сам. Попробовали – не заработал. Более того, в какой-то момент – это были 2008-2009 гг. – наблюдалось существенное перепредложение средств, которое привело к завышенной оценке немногих доступных для инвестирования компаний. Это перепредложение рассасывалось на протяжении нескольких лет. Тем не менее по большому счету оно все же скорее пошло на пользу, хотя отдельные инвесторы в итоге вложились в проекты вовсе без потенциала. В 2010-2011 гг. рынок стабилизировался, и мы изменили стратегию, перейдя от массовой генерации новых фондов к «штучной» работе. Я говорю о закрытии провалов рынка, в котором мы задействовали специализированные инструменты, направленные на решение совершенно конкретных задач – в первую очередь, Фонд посевных инвестиций. Одновременно мы запустили программу по развитию рынка: создание методик акселерации, инкубации, обучения и т.д. Этот новый период длился до прошлого лета. На новейшем этапе нашей истории нашей задачей стало не столько фронтальное развитие, сколько работа по коррекции. С этого года мы работаем по новым направлениям – больший фокус на коррекцию, закрытие провалов и создание инструментов, которые сами не появляются. Посевную стадию мы сделали абсолютным приоритетом. В отраслевом плане полностью отказались от работы с консюмерским, потребительским интернетом. Не потому что это плохой сектор, а потому что с ним и без нас все хорошо. Наш технологический приоритет сейчас – это все, что связано со смарт-системами, интеллектуальными городами, альтернативной энергетикой, биотехнологиями, роботехникой, новыми производственными технологиями и т.д.

Кстати, далеко не все стартаперы понимают, что вы на самом деле не фонд.

Да, иногда стартапы обижаются на нас за то, что мы не даем им денег. Попытки объяснить, что вообще-то это не является нашей задачей, не всегда успешны. РВК – системообразующая организация, какой и должен быть институт развития. Мы изначально были задуманы как инфраструктурный институт, практически как платформа.

Знаю, что вы проводите и поддерживаете стартаперские конкурсы. Например, GenerationS. В чем вы видите их пользу?

GenerationS – идеологический наследник сразу нескольких инициатив, основной из которых был БИТ. Мне в свое время довелось участвовать в запуске этого проекта – я был членом жюри первого конкурса. В 2003 году мы со всей страны с трудом наскребли 70 проектов. В прошлом году их было 1600. Так что определенный рост есть. Само наличие такого конкурса очень важно. С точки зрения эффективности затрат он, кстати, сверхэффективен. Я точно не помню статистику, но, условно говоря, на миллион вложенных в конкурс рублей в проекты инвестировали около 25 млн. руб. Еще важнее, что конкурс формирует среду: это общение, обмен мнениями, создание сетевой среды, которая необходима для предпринимательства. GenerationS – это проект-среда. То, чем мы том числе сейчас занимаемся – попытки структурировать ее, привнеся элементы менторства, образования, консалтинга и т.д.

То есть в конечном итоге это социальный лифт?

Да – одновременно и генератор пайплайна проектов, и социальный мотиватор для стартаперов. Идеологически это не очень сложная модель, но сделать так, чтобы в конкурс вовлекалось большое количество людей, непросто. Но мне кажется, что это единственный на сегодняшний день проект, который достиг критической массы.