Людям о Людях Выпуск от 20.01.05

Истории людей ( http://peoples.ru/ )
Елезавета и Екатерина Ушаковы (http://www.peoples.ru/family/sister/ushakova/index1.shtml)
СЕСТРЫ  ЕЛИЗАВЕТА И  ЕКАТЕРИНА УШАКОВЫ

Время медленно шло, а Москва  опять нещадно полнилась слухами: «Пушкин отчаянно
влюблен в меньшую из сестер Гончаровых, делал  предложение, ему решительно отказано
– мать невесты усомнилась в благонадежности Поэта!»  Катерина Николаевна ничего
не выпытывала, не упрекала, не плакала, лишь по ночам не спалось. 

^НАБРОСКИ ДУШИ К КАРАНДАШНЫМ ПОРТРЕТАМ…

^1.
Сравнивая биографии этих двух сестер, очень дружных между собою, выросших в одном
доме,   под звуки одной и той же музыки и одних и тех же песен, читающих одинаковые
книги, схожих характером, удивляешься про себя, насколько разнилась  меж собой
их судьба! 
Младшая, Елизавета (9.09. 1810 г. - 21 09. 1872 г.)  -  живое очарование,  с
вздернутым слегка носиком и ямочками на розовых щеках, любительница оперы и музыкальных
представлений, увидела своего будущего жениха  в театральной ложе, в присутствии
властной женщины, черноволосой и черноокой, с повадками хищной, но укрощенной
 тигрицы:  примадонны  Анти, которая, казалось, всецело поглощала внимание своего
провожатого - гвардейца, не красавца, но приятной наружности – Сергея Дмитриевича.
Киселева.  
Прелестная Лизанька  совсем не  загадывала на него, ибо лучшие женихи Москвы
посещали хлебосольный, веселый  дом ее родителей Николая Васильевича и Софьи
Андреевны на Пресне, хотя тогда  место это  считалось окраиною древней  столицы…

M – lle Elise* (Мадемуазель Лиза, обращение к девушке. – франц. – С. М.)  упорно
скрывала свое чувство к гвардейскому  полковнику,  отдавшему душу в цепкие коготки
 капризной примадонны, «которая никуда его от себя не отпускала», но каким то
образом он узнал о тщательно скрываемой любви, и с 1829 года, стал женихом «прелестной
Сильфиды с румяными устами» (П.А. Вяземский).  Она была несказанно счастлива.
 
30 апреля 1830 сыграли свадьбу. На ней веселый и галантный, как никогда, шутник
 - егоза Пушкин был поручителем жениха. 
Что заставило  Сергея Дмитриевича Киселева разорвать роковые  тенета «тигрицы
Анти», Елизавета Николаевна всю жизнь могла только - гадать, рдея от смущения
щеками, и теша свои, глубоко затаенные, гордость и тщеславие, каковые, разумеется,
имели место в ее  скрытной  натуре… 
Терять же подаренное  капризною Фортуною семейное счастие свое она никак не собиралась,
ибо любила своего мужа глубоко и страстно. Да  и о незадачливой судьбе родного
брата его, блестящего генерала, наместника Валахии и Молдовы, Павла Дмитриевича
Киселева, оказавшегося при живой красавице – жене Софии Потоцкой в сетях преступной
страсти к другой –  собственной свояченице! – была Елизавета Николаевна более,
чем наслышана и не хотела видеть в  собственной своей семье даже подобия этому!
 
Испуганная, немного наивная душа ее, всеми силами  старалась гнать  прочь от
своей Судьбы  былой призрак  «дивы – тигрицы» Анти  и всячески унимать грезы
разыгравшегося, пылкого воображения. 
 Кое - как это, наконец, удалось, и далее  в  жизни  прелестной madame Elise
(* Госпожи Лизы – оттенок обращения к замужней даме, калька с французского. –
С. М.)  все намаслено покатилось  по скучной, гладко – счастливой колее, когда
каждое  невысказанное желание было предугадано, сцены будущей жизни банально
– ясны, а настоящее   так и не стало прошлым, о котором хотелось бы ностальгически
 грезить.  Да, в сущности, госпоже Киселевой , «мадам Кис – кис», как шутливо
дразнила ее  старшая сестра, никогда и не
пришлось думать о том, что в ее жизни  все значимые события остались в прошлом.
Ей  просто не дали к этому повода. Она терпеливо и трепетно хранила  аккуратные,
изящные девические альбомы, с золотым обрезом, в которых разбросаны были там
и сям шутливые карикатуры Гения российской словесности, изобразившего ее будущее
семейство в облике сытых и довольных котят, веселой и грациозной кошечки - хозяйки
в чепце и  с  лорнеткою, и большого важного кота, дирижирующего лапкой сем
 ейным хором. 
На карикатуры – рисунки эти будущие супруги Киселевы ничуть не обижались, сохранили
все, сберегли, как и автограф чудесного пушкинского  стихотворения :  «Вы избалованы
природой». 
Обычный в те поры любезный светский мадригал был согрет такою неподдельною теплотою
и очарованием, исходившим, казалось, от самого пера Поэта, что у Елизаветы Николаевны
– адресатки  тех искусно - незатейливых строк, по ее собственным словам, «дыхание
перехватывало всякий раз, как читала  его и слезы глаза туманили».. 
Ненадолго, всего на минуту, ибо жила она всегда -  настоящим! А прошлое – уходило.
Точнее, ей, счастливой жене и матери единственного баловня – сына  Митеньки,
просто не давали подумать о нем, прошлом… Она жила счастливо – сейчас - как в
золотом сне.. И сокрушалась иногда, что проказник – Поэт ошибся  лишь в одном
-  нарисовав вокруг нее множество веселых детей – котят. Желанный сын оказался,
увы, единственным! А в остальном  прозорливый егоза Пушкин -  угадал все верно…
^2.
 В жизни же старшей сестры, Екатерины Николаевны, ( 3 .04. 1809 г. -  19 06.
1872 г.)все вышло совсем, совсем наоборот.. Она всю жизнь  яростно гнала от себя
прошлое, старалась ему не подчиняться на своей долгой,  мучительно - томительной
дороге Судьбы, а оно, прошлое это, все равно властно влекло ее за собою, уводило
в гадательно – странные дали, под названием : « может быть», «возможно», «если
бы»..  Она знала, что так не бывает, она пыталась изо всех сил жить настоящим,
скучным настоящим, но душа ее, пылкая
и  страдающая, не принимала суки и пыльной серости тягостных дней, омраченных
 беспрестанным ворчанием  болезненно ревнивого и скупого супруга Дмитрия Николаевича,
хлопотами о детях и доме, который не смотря на скудные  деньги на хозяйство,
пыталась содержать достойно, как пристало это стародворянской московской семье…
Как то ей сие  - удавалось. Вот только песен и музыки в доме слышалось все меньше
и меньше.
От прошлого у  Екатерины Николаевны в ее новой жизни не осталось почти ничего:
ни писем, ни  подарков, ни альбомов со стихами  -  счастливо уцелело лишь то,
что было у сестры, благодарение Богу, что тогда  их девические альбомы считались
общими! 
Иногда она с тоскою вертела в руках лорнет, в котором хранились еще крупицы пушкинского
сердечного подарка, закрывала глаза,  и все пыталась перенестись туда,  в далекое
и светлое время, где она слыла красавицей и была самою счастливою, какою никогда,
наверное, более уже не была за всю свою долгую жизнь. В последнем она могла бы
поклясться  и на смертном одре!
^3.
Вспоминала, грустя, Катенька Ушакова - Наумова,  что свою первую  и единственную
настоящую любовь тоже, как и сестра,  мельком  увидела в театре, но уже не в
ложе, а в театральном партере, окруженного огромной толпою друзей и почитателей.
Это было вскоре после возвращения его из  Михайловского, где пребывал он, не
то в уединении строгом, не то в опале, которая завершилась - таки ничем: знаменитого
 Поэта России отпустили с миром и даже не привлекли по делу дворян – мятежников,
что всех  немало озадачило в то
тревожное, «зимнее» смутное время !
Все светское и артистическое тогдашнее общество наперебой шумело о приезде Пушкина
в златоглавую столицу, всяк стремился заполучить его к себе в гости, да и сам
он жаждал  светского  блеска и толпы. Веселился от души, читал в салонах свои
стихи, посещал знакомых  и знакомился со всеми, кто желал того… 
Сестер Ушаковых – грациозных и  насмешливых певуний  - представили  Поэту впервые
на бале  в Дворянском собрании, а вскоре общий их знакомец  и дальний родственник
Ушаковых,  Сергей  Александрович Соболевский,  и вовсе  запросто привез  своего
давнего друга в  уютный особняк на Старой Пресне. 
Тотчас очаровавшись «сестрами – сиренами»,  Александр Сергеевич быстро  стал
завсегдатаем и любимцем дома. 
И  вскоре в  уютной гостиной с пяльцами у окна и  романами мадам де Сталь,  Бенжамена
Констана и  Жанлис на софе, все стало напоминать о нем, даже в его отсутствие:
на столе лежали его сочинения,  на  нотном пюпитре то и дело попадались листки
модных его романсов «Черная шаль» и «Цыганская песня»; на фортепьяно  лежал,
дожидаясь своей очереди быть разученным, его волшебно - певучий «Талисман», в
альбомах  -  стыдливо трепетали несколько листочков картин, стихов и карикатур,
а на языке сестер беспрестанно, ненавязчиво
вертелось имя Пушкина.
Они бредили его стихами, знали их наизусть, ревновали друг другу, шутливо сражаясь
за  место  строчек в альбомах, подтрунивали над Поэтом – больше всех, конечно,
шаловливая Лизанька, быть может,– чтобы скрыть робость перед мощью его поэтического
Дарования и  того странного обаяния, которое тотчас заставляло забыть о его некрасивости!
 
Екатерине же Николаевне казалось, что вообще - то ее  и не было, некрасивости,
ибо пламенная живость его речи и вдохновенный взор, изысканная любезность манер
чаровали и пленяли душу, волновали ее  непрестанно так, что мысли о красоте лица
казались просто банальностью рядом с Поэтом!
^4.
И еще одно, на ее взгляд, было полным вздором   -   досужие разговоры о том,
что Пушкин  всячески дичился умных  разговоров с дамами  и пренебрегал их мнением.
Екатерина Николаевна  могла держать пари с кем угодно,  что к ее  застенчивому
впечатленью о своих стихах Пушкин - чутко прислушивался, и что то из ее восторгов
и «милых критик»  на его летучие строфы западало ему в сердце. Иначе не привез
бы он ей однажды,  в 1829 году из Петербурга, в качестве подарка, вместе с золотым
браслетом на руку - очень тонкой работы - еще и  книгу своих стихотворений. 
А  на  ней сделал  значительную надпись : « Всякое даяние – благо, всякий дар
совершен свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А. П. 31 сент. 1829 г. Nec
femina, nec puer» ( «Ни женщина, ни дитя.» (лат) – С. М.) , с редкою точностью
Гения угадав ее нрав: резвый, шаловливый и задумчиво – мудрый одновременно. 
Она вспыхнула от подарка  и, против обыкновения, молчаливо  и застенчиво поклонилась
ему, прижав книгу  к груди.
Московская, вездесущая молва все сватала их, настойчиво твердила, что русский
 Гений  уже давно сложил к ногам красавицы с пепельными косами до колен свое
сердце и до свадьбы ждать остается совсем немного. Кто - то  всерьез держал пари
на Ушакову, как  настоящую невесту Пушкина, кто – то проигрывал бутылку лафита,
взволнованно  твердя о том, что Поэт никогда не женится, ибо  Гении всегда  принадлежат
лишь Музе, а  кто то - твердил о том, что Поэт  вскорости должен уехать в северную
столицу.. 

Но очевидным было одно: «Пушкин все пребывание свое в Москве только и занимался,
что Ушаковой: на балах, на гуляньях, он говорил только с нею, а когда случалось,
что в собрании Ушаковой нет, то Пушкин сидит весь вечер в углу, задумавшись и
ничто уж не в силах развлечь его..» Все ждали предложения. Она и сама, таясь
от себя, ждала его. А он написал ей в альбом  прелестное, почти влюбленное: «
 Когда бывало в старину » и …. через месяц уехал в Петербург! Перед отъездом
же  был  весьма мрачен и невесел. Катенька
думала тогда, что из – за сочинительских своих споров с царскою цензурою: признавался
он  ей втайне ото всех, что опять не пропускают в печать несколько  строк его
из стихотворения «Андре Шенье». В публике оно ходило  в списке под мятежным заглавием
«На 14 декабря».. 
Утешить Поэта  Катенька ничем не могла, ибо понимала всю опасность для него в
такое время вновь оказаться автором опальных строф! Упросила только маменьку
Софью Андреевну в тот вечер спеть несколько дивных старинных русских песен. Знала,
что любил Александр Сергеевич записывать их с голоса маменьки. Показалось ей,
что будто отвлекла его от тоскливых раздумий  дивным русским напевом.. 
Прощаясь, наговорил любезностей, написал в альбом стремительные каракули, начертил
себя пером - автопортрет в монашеском клобуке с посохом - расцеловал руки, просил
помнить и хоть  иногда вздыхать о нем!  Шутник, егоза, вертун, яркий, стремительный,
живой, как река, чарующий.. Словом, весь  - Пушкин.
Она рдела щеками, опускала ресницы, торопливо, смущенно крестила его уже на 
пороге.. А потом услыхала, что в Петербурге, ледяном и гранитном,  Поэт ее не
монашествовал, отнюдь! Танцевал, веселился..  Увлекался фрейлиною Двора  А. О.
Россет, сватался к Аннет Олениной.. 
Она, слыша разговоры в салонах, кусала в отчаянии губы, колола пальцы иглой писала
и рвала, что то на листках бумаги, ломала перья, выучила наизусть почти весь
«Бахчисарайский фонтан» «Кавказский пленник» и   стихотворные пиесы, но тоска
сердечная и досада не унимались. Было больно, а почему – не понимала сама.. Брату
Ивану  она писала, презрев всякую сдержанность тона: 

«Нет, Jean, нет!

«Она исчезла жизни сладость
Я знала все, я знала радость…»

Он уехал в Петербург, может быть, он забудет меня, но нет, нет, будем лелеять
надежду, он вернется, он вернется, безусловно! Держу пари, читая эти строки,
ты подумаешь, что твоя дорогая сестра лишилась рассудка;  в этом есть доля правды,
но утешься: это – ненадолго, все со временем проходит, а разлука есть самое сильное
лекарство от причиненного любовью зла..» 
(Из письма Е.. Н. Ушаковой брату  И. Н. Ушакову. 26 мая 1827 года – С. М.) 
^5.
Так прошел почти год. Екатерина Николаевна уже меньше сердилась без причины,
но все чаще швыряла в угол  дивана надоедливо - длинную мадам Жанлис и  все сильнее
задумывалась над Абеляром и Элоизой, с сестрою же говорила только о Пушкине и
его стихах. 
Лиза на нее дулась, ворчала, отчитывала было, пыталась тормошить, но как – то
- разрыдалась и  пожаловалась маменьке, что «Катичка от своей любви совсем, как
одурела, пора бы ее к доктору свезти…!» 
Родители и сами безмерно тревожились за «милого ангела Катичку» и решились было
 внять советам, да совсем уж увезти ее в деревню, «прочь от шума городского».
Она не возражала, сама словно задыхалась от летней пыли, но побывав на двух –
трех балах у  знатных московских барынь  стала  вдруг благосклонно поглядывать
в сторону  давно увивавшегося за нею  светского бонвивана - князя Петра Долгорукого.
Вскорости объявлено было о его с Катенькой Ушаковой  помолвке. 
Москва  вся  насквозь жужжала сплетнями, положив к ногам княжеской избранницы
главную новость: в столице северной Пушкину – повесе  от руки Олениной отказано
напрочь!  
Катенька  же - и бровью не повела, казалось, вовсе - безмятежна…
Семья было вздохнула чуть свободнее,  уже думала о приданном и венчальной фате,
но тут громом и молниею, 29 сентября 1829 года, вернулся в  Москву  Пушкин. 
Приехал тотчас с визитом к Ушаковым. Рассказывал о Петербурге, о балах, раутах,
стихах.  Об Арзеруме, крепости, видах  Кавказа, которые жаждал видеть и – увидел,
наконец,  и… о новой московской красавице  - шестнадцатилетней Наталии Гончаровой.
Вскользь, мимоходом.. Тогда она не придала этому значения.
Екатерину Николаевну Поэт ни в чем не упрекал, покорно выслушав ее гневные тирады
о непостоянстве сердца друзей, и только спросил, разводя руками: 
 - А я то с чем же остался ?
Она насмешливо отрезала:
 - С оленьими рогами ! –  и пожалела  тут же о своем  злоязычии, но Пушкин только
расхохотался звонко и заразительно. 
^6.
После же  - не показывался с неделю в доме Ушаковых, но однажды явился - мрачнее
тучи, церемонно раскланялся с маменькой, сердечно его приветившей, и  прямиком
отправился в кабинет к  папеньке, Николаю Васильевичу. Проговорили они с час..

Ушел Поэт также церемонно простившись, поцеловав руку хозяйки.  Та не знала,
что и подумать, настолько  Александр Сергеевич был непохож сам на себя: серьезный,
сосредоточенный, бледный!
После его ухода  Николай Васильевич  тотчас вызвал  старшую дочь в кабинет и
 взволнованно  сказал ей о том, что  Александр Сергеевич  конфиденциально сообщил
ему  сведения, очень порочащие честь князя – жениха и  потому помолвка с ним
«ангела Катеньки» должна быть немедля, тотчас же - расторгнута!
Сведения сии – надежны и верны, не доверять  Поэту, человеку в вопросах чести
щепетильному чрезвычайно - нет оснований, и потому, коли Катенька согласна, он
 сам, сию же минуту, напишет князю об отказе.. 
Екатерина Николаевна во все время отцовского монолога молчала, бледная, как стена,
сцепив руки за спиною.  Только тихо  кивнула и  спросила было папеньку, что же
такое невозможное  рассказал  Александр Сергеевич ему о князе Петре, но отец
 побледнел,  беспомощно оглянулся  на дверь, пробормотал что – то невнятное,
вроде : «девице  сие знать не подобает!»  и спешно послал Катеньку  в буфетную,
за стаканом доброго старого лафита….  
Потом она поднялась наверх, и  долго не могла заснуть, чувствуя себя разбитой,
как после тяжелой болезни.  Маменька пришла перекрестить ее на ночь, но расспросить
ее Катенька тоже - не посмела, только молча поцеловала теплую и мягкую руку и
заплаканные родные щеки.. Софья Андреевна все шептала : «Слава богу, не плачь,
все устроится еще, какие твои лета!» но глаза  Катеньки были странно сухи.. Она
и сама себе тогда – удивилась.
Наутро проснулась  Екатерина Николаевна Ушакова уже не княжескою невестою, а
снова – барышнею на выданье. Подарки жениху - возвратили.
Позже, много позже, она узнала  всю отвратительную правду о князе и о его мальчиках
– пажах и сомнительных гвардейских пирушках, но это было тогда, когда прошлое
в ее жизни тихо  тускнело под гнетом  стылого настоящего и  никак не имело возможности
подсластить горечь ее Судьбы…
^7.
Она  вспоминала потом, что все расспрашивала тогда тихо маменьку, как смотрит
та на Александра Сергеевича, видит ли его женихом ее? Софья Андреевна смеялась,
качала головою: « Голубчик, Катенька, да ведь он – Поэт русский, под надзором
Императорским, беден, два имения почти что заложены, хоть род и древний, дворянский..
Чем жить станете, коли поженитесь? Семья, не детские задирания – дело серьезное..»
А впрочем,  ежели Катенька любит и понимает, кто такой  - Пушкин,  - продолжала
тут же маменька, - они с отцом
ее неволить не станут, приданное ей сыщут и благословят, он в  их доме уже давно
как  родное, веселое дитя, которое беречь надобно пуще глазу.. За сердце его
благородное только вечно признательны они должны ему быть, за то что уберег семью
от бесчестья. И вот, опять же, Сергей Дмитриевич, жених Лизанькин, с какою похвалою
всегда о Пушкине твердит, а он человек солидный, полковник Императорской гвардии,
брат наместника Молдавского, зря не скажет!»
Екатерина  Николаевна вспыхивала, благодарно целовала матери руки, и, ликуя,
бежала в гостиную - встречать  Пушкина. Сердце ее  горело радостью, она ждала,
дождалась и вновь надеялась! 
В ее альбоме появились безобидные карикатуры на Аннет Оленину и  едва уловимые,
знакомые профили пером, исполненные нетерпеливою рукою  Саши Пушкина… Она  начинала
называть его так про себя, а иногда и вслух, Он смеялся, качал головою, говоря,
что так его звала только няня и изредка – мать.. Они виделись всякий день, переписывались
по утрам, и эти странные пушкинские строки от которых горела голова и огнем жгло
сердце были самою живейшею отрадою Екатерины Николаевны, самым упоительным ее
счастьем: разгадывать,
понимать мысль и настроения любимого ею человека – это было  занятием почти целого
ее  дня.. Она достала  растрепанные французские грамматики и словари, усердно
переписывала в тетрадь  экзерсисы и вока-булы, по полдня проводила в  книжных
и модных лавках. Будто бы выбирая приданное к скорой свадьбе Лизы, но не забывая
при этом и себя. Лиза трунила над нею, но втайне радовалась тому, как расцвела
Катичка, как зазвенел ее голос – она много пела по утрам, и чаще других -  
 пушкинские строчки…
Когда же приезжал еще не объявленный никому  ее сердечный избранник, она спешила
к нему, пряча под насмешливою  миною все  свои истинные чувства,  и продолжались
вовсю их забавные розыгрыши, их задирания друг друга, вереница их альбомных экспромтов
и  карикатур – в том числе, и  - на неприступных девиц Гончаровых, они сообща
называли их - «Карсом» – крепостью турецкой, что славилось своею  оборонною бронею
 - шутливая мазурка и кадриль на фортепьяно и пикировка эпиграммами. 
Они с Пушкиным усиленно делали вид, что   посмеиваются над тихим грядущим бытием
 Лизаньки с Киселевым и  все подбирали для  Поэта перчатки,  в которых надлежало
ему быть на венчании молодых, и  шейную косынку – им в  тон, а сами, Катенька
была уверена, - втайне желали бы страстно оказаться на  их месте! Или  мечтала
она - одна?... А Поэт - просто метался в поисках тихой пристани?!... 
^8.
Время медленно шло, а Москва  опять нещадно полнилась слухами: «Пушкин отчаянно
влюблен в меньшую из сестер Гончаровых, делал  предложение, ему решительно отказано
– мать невесты усомнилась в благонадежности Поэта!»  Катерина Николаевна ничего
не выпытывала, не упрекала, не плакала, лишь по ночам не спалось. Ворошила, перебирала
письма. Верила и не верила, слушала отчаянный стук и плач сердца..
За два дня до свадьбы сестры Лизы писала  брату Ивану – исповеднику и преданному
другу:
 «В Москве новостям и сплетням нет конца, Она только этим и существует, не знаю,
куда бы я бежала из нее и, верно, не полюбопытствовала, как  Лотова жена. Скажу
тебе про нашего самодержавного поэта, что он влюблен ( наверное, притворяется,
по привычке) без памяти в Гончарову меньшую, здесь говорят, что он и женится,
другие даже, что он женат, но он сегодня обедал у нас и, кажется, что не имеет
сего благого намерения, но ни за что поручиться нельзя» ( Из письма Е. Н. Ушаковой
– брату И. Н. Ушакову. 28 апреля
1830 года ).  Она еще убеждала себя в чем то, но уже не поручалась. Чуткою и
нервною душою своею чувствовала, видела тайными очами  сердца, что Поэт неслышно
уходит, ускользает от нее, что душа его постепенно  «огончаровывается» и сделать
 теперь она уже ничего не в силах! Она и не пыталась что - либо делать….  
^9.
Почти месяц спустя после свадьбы сестры Екатерина Николаевна написала грустное
письмо брату Ивану, где  как бы  заранее подводила итог своей грустной жизни,
итог  всегда молчаливым терзаниям сердца и души.  Прогнозы ее мрачны в этом послании,
несмотря на  поверхностно - шутливый тон.
 Что же делать, простим ей горький сарказм над самою собой. Она  знала, что теряет
Любимого человека. Теряет навсегда.
«Скажу тебе про себя, что я  глупею, старею,  и дурнею; что еще годика четыре,
и я сделаюсь спелое дополнение  старым московским невестам, то есть надеваю круглый
чепчик, замасленный шлафор, разодранные башмаки, и которые бы немного сваливались
с пяток, нюхаю табак, браню и ругаю всех и  каждого, хожу по богомольям, не пропускаю
ни обедню не вечерню, от монахов и попов в восхищении, играю в вист или в бостон
по четверти, разговору более не имею, как о крестинах, свадьбах и похоронах,
бью каждый день по щекам
девок, в праздничные дни румянюсь и сурьмлюсь, по вечерам читаю Четьи – Минеи
или Жития святых отцов, делаю 34 манера гран – пасьянсу, переношу вести из дома
в дом, не нахожу ни одной хорошенькой, по середам и пятницам ем постное,  (перед
обедом и ужином пью по рюмке ерофеичу) и наконец, при всякой трогательной истории
разливаюсь горькими слезами… Вот, любезный Жан, что я подразумеваю под именем
Старой Девушки, и, представь, что половина столицы наводнена этими тощими пия
 вками. Ежели я доживу до этого праздника, (чего - боже упаси!) то позволю тебе
меня посадить в кибитку и отправить в какой тебе угодно монастырь. На мой взгляд,
нет ничего более отвратительного, чем старая дева  - это бич человеческого рода»….
 (*Из письма Е. Н, Ушаковой  брату  И. Н. Ушакову  26 мая 1830 года. Сохранены
орфография и стиль подлинника.) 
^10.

Она отпустила Пушкина восвояси.  Навсегда.   Она все понимала. О том, как ей
было больно, можно только догадываться.  Она по прежнему ревностно следила за
его творчеством,  заучивала наизусть все его новые строфы, И, быть может, даже
и -  отозвалась на них, каким то письмом, но история не донесла до нас живейший
отклик ее ума, души, ее горячего сердца. Остались  немым подтверждением догадкам
только вот эти чарующие строки Пушкина  : 

Я Вас узнал, о мой оракул!
Не по узорной простоте
Сих неподписанных каракул, 
Но по веселой остроте,
 Но по приветствиям лукавым, 
Но по насмешливости злой
И по упрекам… столь неправым, 
И этой прелести живой.
С тоской невольной, с восхищеньем
Я перечитываю вас
 И восклицаю с нетерпеньем:
Пора в Москву, в Москву сейчас!
Здесь город чопорный, унылый
Здесь речи – лед, сердца – гранит;
Здесь нет ни ветрености милой, 
Ни муз, ни Пресни, ни харит. 
 А. С. Пушкин «Ответ». 1830 год. СПб.

Он послал их  ей из Петербурга в Москву. Положил к ногам очаровательной женщины
с добрым, преданным ему сердцем.  А преданность он умел ценить, как никто.
Их дороги никогда более не пересекались. Сергея Дмитриевича Киселева, зятя Екатерины
Николаевны, Поэт, напротив, встречал не раз, беседовал с ним, приглашал к себе.
 Говорили ли они в этих своих беседах о  Екатерине Николаевне,  неизвестно доподлинно.
Вот отрывок из письма Сергея Дмитриевича Киселева - жене о нечаянной встрече
с Пушкиным в  Санкт – Петербурге, на Фонтанке, 19 мая 1833 года: (Письмо, несомненно,
читала и Екатерина Николаевна, и неизвестно, какие чувства обуревали в тот момент
ее душу) :  
«Под моими окошками…  проходят беспрерывно барки и разного  рода лодки, народ
копошится, как муравьи, и между ними завидел Пушкина (при сем имени вижу, как
вспыхнула  Катя!).
Я закричал, он обрадовался, удивился, и просидел у меня два часа. – Много  поговорили
об новом и об старинке , и окончили тем, что я зван в семейственный круг, где
на днях буду обедать..» 



^11.
 
Последние крупицы драгоценной  и памятной сердцу «старинки» Екатерине Николаевне
пришлось уничтожить по  грубому требованию жениха.  Золотой браслет был разломан
на части, камень из него - отдан ювелиру; кольцо же с камнем впоследствии намеренно
- потеряно  Из остатков браслета сделали  тот самый злосчастный лорнет, разбитый
 позже Дмитрием Николаевичем Наумовым, припадки ревности которого были постоянны,
смешны и безумны одновременно.  
А бесценные альбомы  с рисунками Пушкина были варварски обезображены вырванными
и сожженными в камине листами… И их коснулась  непросвещенная рука  старого ревнивца!
Позднее замужество, уже после смерти Поэта, за человеком много старше ее, вдовцом,
брюзгой и скупцом, не принесло Екатерине Николаевне  настоящего, полного счастья.

Разве что лишь  малую толику душевного  покоя  и удовольствия она нашла в воспитании,
пестовании детей своих, которых очень любила..  Дети платили ей  взаимной теплой
привязанностью.
О расторгнутой же, несбывшейся помолвке  Екатерины Николаевны с Первым Поэтом
России Александром  Пушкиным   уже в позднюю пору ее жизни  повсюду рассказывали
 легенды. Якобы причиною  разлада меж влюбленными  стала гадалка Александра Кирхгоф,
предсказавшая Поэту  скорую и страшную гибель от собственной жены его, а чуткая,
впечатлительная Екатерина Николаевна в этом случае не посмела взять на себя 
крест такого звания только из горячей любви своей к Поэту.. 
Екатерина Наумова слушала  все эти были - небылицы и улыбалась легко про себя,
обещая  дочери, что «когда – нибудь напишет  истинную правду о  Пушкине и обстоятельствах
женитьбы его» (Л Майков.).   Она была слишком умна, чтобы верить  всяким гадалкам,
и, кроме нее, это  отлично  и твердо знал еще один человек. Но он уже ничего
не мог сказать  
^12.
Еще одна легенда неразгаданной Судьбы сложилась  только после ее смерти и ее
она  не слыхала. Рассказывал ее  пушкинист – баснописец П. И. Бартенев, со слов
неизвестного лица. Будто бы, перед смертью своей, Екатерина Николаевна Наумова
позвала к  постели дочь и велела ей сжечь письма  Пушкина из заветной шкатулки.
Дочь умоляла ее не делать этого, но Екатерина Николаевна была непреклонна, говоря:
« Мы любили друг друга горячо, это была наша сердечная тайна, пусть она и умрет
с нами..» 
 Хоть она  и не слышала этой  легенды, но под последними ее словами могла подписаться
 всею душою и всем сердцем! 
Все свершилось так, как она хотела.  Тайна ее большого чувства умерла вместе
с нею. Никаких писем Александра Пушкина к Екатерине Ушаковой  действительно -
нет. Они исчезли в пламени  ее памяти и сердца. Если были.  Навсегда. Остался
лишь зыбкий, туманный, чарующий полузабытый след волнующий Тайны.  И, удивляющая
нас до сих пор,  разница судеб двух сестер Ушаковых…
Одна из них жила лишь настоящим, рассыпая в руках золотую пыль прошлого, другая,
озябнув под ледяным дыханием этого самого настоящего, хотя бы  и невольно, но
все старалась удержать в руках прошлое, живое и сладостное, чарующее и  яркое,
несмотря на  тяжесть давних воспоминаний.
Чья жизнь была лучше, ярче, богаче, полнее, достойнее, судить лишь читателям
этой новеллы – очерка. Надеюсь, суд сей будет – искренним и благожелательным….
^___________________________________________________________
6 – 10 января  2005 года. Макаренко Светлана. Казахстан. Семипалатинск.

* В подготовке  данной новеллы - очерка использованы  материалы личной библиотеки
и веб – архива автора.
 Письма и документы, использованные в  тексте, цитируются по книге В. Кунина
 «Друзья Пушкина» т. 2. стр.  374 – 390. М. Изд.  «Правда». 1988 год.

Ваш Alex