БАЛ

  Пассажирская карета переехала каменный моет через Лан и остановилась под липами около почтовой станции. Гете ступил на мостовую. Вецлар-на-Лане, куда он прибыл, - красиво расположенный, но маленький и плохо построенный городок, производил унылое впечатление. Зато окрест, он заметил это из окна кареты, пейзаж поражал своим великолепием. Гете запомнил этот день - 24 мая 1772 года.

  На следующее утро молодой человек записался в присутствие в чине референдария. Ему предстояло заняться дальнейшим изучением юриспруденции, а точнее говоря, стать практикантом в Имперской судебной палате. Такова была воля старого господина в напудренном парике, однажды решившего, что' его единственный сын, полгода назад вернувшийся из Страсбурга в родной Франкфурт лиценциатом права, должен обречь себя на прозябание в Вецларе.

  Очень скоро, однако, Гете стало ясно, что ничего особенного его в захудалом Вецларе не ждет. Не лучше ли бродить по долинам и лесам, созерцать прекрасный сельский ландшафт, оживленный приветливой речкой, чистой серебряной нитью протянувшейся в долине, и предаваться сладостным мечтам? Или рисовать окрестные пейзажи, находя в них отзвук своим настроениям, а может быть, и чудесное родство, внутреннее созвучие с ними, когда взгляд живописца сливается со взглядом поэта?

  Пройдут годы, и Гете будет с благоговением вспоминать ставшую столь милой сердцу обстановку, которая так украсила его пребывание в долине Лана. Но только ли пейзаж, только ли охватившее его здесь чувство родства с природой будет тому причиной?
  Однажды, в начале июля, Гете возвращался с прогулки. В руках папка с рисунками, под мышкой томик Гомера.
  На проселке послышался цокот. Гете обернулся. Его нагонял всадник. Когда тот поравнялся с ним и, спрыгнув на землю, неуклюже поклонился, он узнал в нем слугу графа Айнзиделя, молодого владельца Гарбенхейма - деревни под Вецларом.
  - Ты кого ищешь, Вильгельм?
  - Вас, господин, - ответил тот и протянул записку. Это было приглашение на загородный бал.
  - Поблагодари своего хозяина и передай, что я с удовольствием приму участие в празднике.
  И Гете заспешил в город, ему еще предстояло заехать за двумя девицами, кузинами графа, и по дороге захватить одну их подружку.
  - Она, по крайней мере, хорошенькая? - полюбопытствовал он, когда карета, миновав широкую лесную просеку, подъезжала к окаймленному каштанами и вязами приземистому, сельского типа домику с черепичной крышей.
  - Премилая, - услышал он в ответ. - К несчастью для вас, она уже помолвлена, - лукаво заметила Марианна, одна из его спутниц, одетая, как и ее кузина Кетхен, по последней моде, - обе нежные, свежие и беспечные.

  Ответить он не успел, так как карета остановилась и надо было помочь дамам выйти. Служанка, отворившая ворота, попросила обождать: фрейлейн Лотхен через минуту будет готова. Гете огляделся. Просторный двор, дом основательный, крепкий. Три пологих ступеньки вели на крыльцо. Из-за приоткрытой застекленной двери доносились крики детей. Заглянув в прихожую, Гете увидел навсегда запомнившуюся ему картину: "В прихожей шестеро детей от одиннадцати до двух лет окружили стройную девушку в простеньком белом платье с розовыми бантами на груди и на рукавах. Она держала в руках каравай черного хлеба, отрезала окружавшим ее малышам по куску, сообразно их годам и аппетиту, и ласково оделяла каждого, и каждый протягивал ручонку и выкрикивал "спасибо" задолго до того, как хлеб был отрезан, а потом одни весело, вприпрыжку убегали со своим ужином, другие же, те, что посмирнее, тихонько шли к воротам посмотреть на чужих людей и на карету, в которой уедет их Лотта".

  Эта картина домашнего уюта, представшая перед ним во всей своей трогательной простоте, заворожила Гете, застывшего на пороге. Но особенно его поразил легкий, изящный облик, голос, движения молодой девушки, которую дети называли Лоттой. Он сразу угадал в ней чистую здоровую натуру, полную жизнерадостной энергии. Видно было, что она скромна, непритязательна и создана не для того, чтобы внушать отчаянные страсти, но чтобы привлекать к себе все сердца. Свежим радостным воздухом веяло вблизи нее. Словом, Лотта была наделена качествами, которые, как признается Гете, всегда его прельщали, и он льнул к тем, кто ими обладал.

  Когда карета подъехала к бальному павильону в Вольпертсхаузене, Гете был, по его словам, точно во сне. Замечтавшись, убаюканный вечерним сумраком и близостью очаровательной спутницы, он не слышал музыки, гремевшей сверху, из освещенной залы. Но и там, в свете сверкающих люстр, ему еще больше стало казаться, что все это происходит во сне. Ничего не видя вокруг, он вальсировал, держа в своих объятиях прелестнейшую девушку. Ее лицо, устремленное к нему, нежная улыбка, блуждающая на губах, аромат ее прекрасных золотистых волос, блеск голубых глаз, откровенно выражавших искреннейшее, невинное удовольствие, - все опьяняло и завораживало.

  За окном, над долиной, раскатисто гремел гром, но он не слышал его сердитого ворчания, как не обращал внимания и на свою шпагу, немного мешавшую ему в танце. И правда, Шарлотта Буфф, таково было полное имя его обворожительной партнерши, по общему мнению, была в тот вечер великолепна. Мужчины с восхищением следили за любительницей танцев, которую так красило воздушное белое платье с розовыми бантами, и завидовали ее кавалеру. Увы, не ему, Гете, оказавшемуся лишь временным партнером юной красавицы, а тому, в чей дом ей предстояло вскоре войти в качестве жены, - Иоганну Кристиану Кестнеру.

  НАДЕЖДА

  За две недели, что Гете прожил в Вецларе, он, казалось, проник во все секреты маленького городка. Знал он и прозвище, которым вецларское общество наградило господина советника Кестнера - "жених". Но то, что именно этот тридцатилетний чиновник, первый секретарь при посольстве Ганновера, является женихом Шарлотты Буфф, - это было для него неожиданностью. Только теперь он вспомнил слова, брошенные одной из кузин в карете, которым он не придал тогда никакого значения, о том, что Лотта помолвлена. Впрочем, официально помолвка еще не состоялась, и молодой Кестнер еще не попросил у судьи Буффа руки его дочери, но никто в Вецларе на этот счет не заблуждался: через полгода-год Шарлотту станут называть госпожой Кестнер.

  Однако в тот вечер, входя под руку с фрейлейн Буфф в праздничный зал, Гете и знать не знал о тех связях, что соединяют дочь судьи с секретарем посольства Ганновера. И когда в какой-то момент он остался наедине с Лоттой, то не выдержал, склонился над ее рукой и прильнул к ней губами. Мимолетное прикосновение пробудило в нем много надежд. Окрыленный, он испросил у Лотты разрешение навестить ее.

  Однако на другой день, отправляясь на свидание, Гете уже знал о Кестнере и о тех отношениях, которые существовали между ним и Лоттой. Тем не менее, одетый в новый фрак, сшитый на заказ во Франкфурте на английский манер - с отворотами и обшлагами, он все же появился под деревьями старого дома судьи Буффа.

  Куда девались его беспечность и неистребимая ветреность, что, по словам друзей, делали его похожим на беззаботного воробышка. С тихим восхищением молодой влюбленный взирал на свою Элоизу, был счастливо несчастным подле нее, не испытывая иного желания, как изо дня в день наслаждаться ее присутствием, ловить взгляд, слышать голос, исполнять ее желания.

  Однажды, подъезжая к дому под деревьями, Гете заметил треуголку и сразу узнал того, о ком он старался все эти дни не думать. Во дворе рядом с Лоттой стоял советник Кестнер, который недавно вернулся из поездки в Ганновер. Мелькнула мысль: как хорошо, что он не видел их встречу. У Гете еще оставалось время, чтобы повернуть назад, но вместо этого он поклонился. Перед ним стоял жених его Лотты, прилежный служащий, сдержанный и на немецкий манер абсолютно невозмутимый.

  Кестнер учтиво ответил на приветствие, затем, протянув руку, другой обнял его как брата. Лицо Лотты озарилось улыбкой. В этот момент возникло странное вецларское трио - все трое отныне стали неразлучными. И в самом деле, это был странный любовный союз.

  Стояло дивно прекрасное лето, они бродили среди спелых хлебов, наслаждались свежестью росистого утра; песнь жаворонка, крик перепела веселили их души; в жаркие часы, когда разражались страшные грозы, они лишь теснее льнули один к другому; постоянству чувств, казалось, не будет конца, и вообще они не понимали, как смогут обходиться друг без друга. Это была настоящая сельская идиллия: невинная, поэтическая любовь на фоне прекрасной, почти сказочной природы.

  С сердцем, которое терзала досада, Гете часами размышлял о необычности такой ситуации. Верный привычке доверять душевное состояние бумаге, он делает записи, которые потом так пригодятся ему, пишет стихи. Бывало и так, что, вскочив на коня, он бежал в горы и исчезал на несколько дней. Вернувшись, обнаруживал на своем столе ворох записок от Шарлотты: "Когда же вы навестите нас снова?" Не в силах противиться желанию увидеть ее, он на следующий день возвращался к своей странной любви. И снова его взгляд встречался с голубыми невинными глазами фрейлейн Буфф.

  - Ах, дорогая Лотта, я хотел попросить вас об одном одолжении, - лепечет он, путаясь и запинаясь от волнения пуще обычного, отчего его франкфуртский выговор с его и без того небрежной, смазанной дикцией становится просто несносным. - Ради Бога, не промокайте ваши записки песком. Представьте себе, что вчера, едва я поднес ваше письмо к губам... - сделав паузу, испытующе посмотрел на Шарлотту своими карими близко посажеными глазами, - как проклятый песок заскрипел у меня на зубах.

  К его досаде, она и бровью не повела при этих словах. Понимала ли вообще его фрейлейн Буфф? Или надежда на то, что милая Лотта разделит его привязанность, - напрасная иллюзия? Временами ему казалось, что он осознал все до конца и пора покончить с этой двусмысленностью, прекратить встречи с ней и ее женихом. И хотя последний заслуживал всяческих похвал и вел себя в высшей степени благородно - ни разу в присутствии своего соперника Кестнер не обменялся с фрейлейн Буфф какой-нибудь лаской, - несмотря на это, Гете едва сдерживался. Наконец он понял, что у него нет шансов на успех. Лотта останется верной своему выбору.

  Он стоял перед домом под вязами и провожал взглядом солнце, в последний раз на его глазах заходившее над долиной и тихой рекой.
  - Прощай, Шарлотта, - сказал Гете, - прощай, Кестнер.
  - До завтра, друг мой, - услышал он в ответ.

  Погожим ранним утром Гете вышел из Вецлара и двинулся пешком вдоль Лана. Он шел очаровательными берегами, удивительно разнообразными, свободный в силу своего решения, но скованный любовью, в том душевном состоянии, когда близость живой и молчаливой природы становится истинно благотворной. Взор его созерцал близи и дали, горы, поросшие кустарником, замки на каменистых уступах и синеющие вдали горные цепи.
  Багаж был им отправлен заранее во Франкфурт, так что шагал он налегке, предаваясь своим чувствам и фантазиям.
  Через несколько дней он добрался до Эмса, где сел в лодку, и, спустившись по реке, поплыл вверх по Рейну на яхте, возвратившейся в Майнц. Впрочем, путешествие это подробно описано автором в автобиографии, поэтому нет особой нужды останавливаться на нем.

  Вернемся лучше на время назад, в Вецлар, и посмотрим, что происходит там.
  В тот же день, когда Гете бежал из города, Шарлотта получила не очень разборчиво написанное письмо. На скамейке перед домом она развернула его и прочла: "Вещи мои уложены, скоро рассвет. Когда вы получите эти строки, знайте, что я ушел... Теперь я один и вправе плакать. Я решил уехать по доброй воле, прежде чем меня прогнали бы невыносимо сложившиеся обстоятельства. Будьте всегда радостной и бодрой, дорогая Лотта. Прощай, тысячу раз прощай!"

  Как восприняла она это известие? Исполнилась ли запоздалого сожаления или, наоборот, вздохнула с облегчением? Возможно, почувствовала себя виноватой? Ведь, принимая столь непринужденно знаки его внимания, она невольно поощряла поклонника. И хотя Шарлотта, как настоящая женщина, сумела держать его в узде, однако, проявляя к Гете искренний интерес, она невольно своим поведением принуждала поэта еще больше восхищаться ею. Взвесив все и хорошенько обдумав, она, как и подобает человеку, наделенному здравым смыслом, сделала вывод: "К лучшему то, что он уехал".

  Что касается советника Кестнера, то на него известие о бегстве их друга подействовало совершенно определенным образом: он решил ускорить день свадьбы. Всеми уважаемому и добропорядочному, ему совсем не хотелось, хоть и с запозданием, стать объектом насмешек и пересудов.

  ИСЦЕЛЕНИЕ

  Гете стоит у окна и, задумавшись, смотрит на франкфуртские крыши. Только что ему принесли картонку из-под шляпки. Открыв ее дрожащими руками и увидев розово-белый свадебный букет, он понял: Шарлотта стала госпожой Кестнер.

  Собственно, для него это не было такой уж неожиданностью. Ведь по просьбе нареченных он сам выбрал и отправил им обручальные кольца. И обещал, что в день их свадьбы снимет со стены своей комнаты силуэт, изображающий Шарлотту. Тот самый милый силуэт, с которым он не раз за последние месяцы, после бегства из Вецлара, разговаривал, шагая по комнате.

  И все же о свадьбе его известили уже после того, как состоялось бракосочетание. Неужели Кестнер опасался его присутствия? Или, может быть, влюбленные умолчали о дне церемонии, решив пощадить его чувства? Тогда зачем Лотта прислала ему свой букет новобрачной - fleur d'orange? Чтобы он проливал над ним слезы, вдыхая воспоминания о счастье? Но для этого ему достаточно было ранее подаренного ею розового банта с 'платья, в котором он увидел ее впервые. И вдруг его осенило: бант знаменовал начало, букет - означал конец.

  Черепичные крыши за окном стали ярко-красными от прошедшего дождя. И, словно освеженный его прохладой, поэт стряхнул с себя оцепенение. Он как бы отстранился от бурных событий своей недавней жизни, посмотрел на нее со стороны проникновенным взглядом художника. Наступил этап, когда поэзия поможет ему освободиться от самого себя.

  И, как бывало не раз, исцеление от любви Гете нашел в творчестве. Так было и в юные годы, когда увлечение Кетхен Шёнкопф, дочерью трактирщика, исторгло из его души несколько анакреонтических стихотворений, и потом. Замысел у него всегда был связан с переживанием, любовные стихи он, по его собственному признанию, писал только тогда, когда влюблялся. Восхищение являлось для него одним из основных стимулов творчества. Для того чтобы преодолеть сердечный недуг, избавиться от увлечения, будь то Фредерика Брион или Шарлотта фон Штейн, Лили Шенеман или Марианна фон Виллемар, Минна Герцлиб или Шарлотта Буфф, - ему необходимо было "страсть пережечь в духовное", преобразовать действительность в поэзию и таким образом обрести очищение.

  Так было и много позже, когда престарелого поэта посетила последняя любовь к девятнадцатилетней Ульрике фон Левецов. Как мучительный сон вырываются из его груди строки знаменитой "Мариенбадской элегии":

Я счастлив был, с прекрасной обрученный.
Отвергнут ею, гибну, обреченный.

  Но странное дело, завершив работу над элегией, Гете почувствовал, что наступило избавление от сжигавшего его недуга, пришло "исцеление от копья, которым он был ранен". И прав был С. Цвейг, когда написал в своей новелле, посвященной последней любви Гете, что поэта спасла его элегия. Стихи, сочиненные в начале сентября 1823 года, во время поездки в Мариенбад, избавили, вернее, излечили его от "глубочайшей боли".

  Точно так же и небольшой томик, рассказавший о сердечной эпопее молодого автора, излечив его от любовного недуга, бросил Гете в "объятия мира", в одно мгновение сделал его имя широко известным. Гений Гете взошел на небосклоне мировой литературы, и его успех объяснялся отнюдь не формой носа поэта, на чем настаивал "пророк с берегов Лиммата", пресловутый физиономист Лафатер. А прежде всего тем, что "Вертер" - это прекрасный образец лирической прозы, произведение, оказавшее огромное влияние на всю последующую литературу. А также и тем, что в такой, казалось бы, личной книге поэт сумел столь ярко и точно выразить свое время, по существу создав духовную исповедь сына века.

  Вспоминая тогдашнее свое состояние в период сочинительства, Гете называет его лунатическим прозрением. Перенося в свою книгу пережитое и выстраданное им, он считал: все то, что было в реальной жизни, не поддается дешифровке, ибо, никому не известный юноша, он пережил все это если не втайне, то уж, во всяком случае, без огласки.

  Однако так ли это? Удалось ли избежать огласки?

  Что касается личной драмы, пережитой автором "Вертера", то в нее были посвящены, по крайней мере, двое. И эти двое имели полное право быть недовольными господином Гете.

  Однажды в полдень, 25 сентября 1774 года, госпоже Кестнер, проживавшей теперь с мужем в Ганновере, был доставлен пакет из Франкфурта. Шарлотта развернула посылку. В ней оказалась книга. "Страдания юного Вертера", - прочла она на обложке. Видимо, это тот самый роман, обрадовалась она, над которым Гете, как он писал, работал последнее время, создавая его назло Богу и людям.
  Молодая госпожа Кестнер сгорала от желания поскорее узнать его содержание. Вечером муж приступил к чтению вслух.
  Прочитав несколько страниц, господин советник остановился. Взгляд его выразил сначала смущение, потом тревогу, наконец, негодование. Ему показалось, что Гете сошел с ума.
  - Что ты скажешь по этому поводу, Лотта?
  - Да, это ужасно, - едва вымолвила она. Супруги сидели один подле другого, а рядом лежала маленькая книжка в сто с лишним страниц, повергшая их в недоумение. Нет, они не обманулись, несмотря на то что автор отнес описываемые события к 1771 году, то есть на год раньше того, как все они трое встретились в Вецларе. Это уловка для детей; разве не ясно, что героиня - это Шарлотта (ее имя сочинитель даже не удосужился изменить!), советник Кестнер превращен в Альберта, а Вертер - это, естественно, сам Гете. Все, все, вплоть до подробностей интимных отношений вецларских обрученных, выставлялось в романе на всеобщее обозрение. Даже самые незначительные детали были, как казалось супругам Кестнер, заимствованы у подлинной реальности; так вот что имел в виду Гете, когда незадолго до этого, в июне, писал им: "...вскоре я пришлю вам друга, который сильно на меня похож; надеюсь, что вы хорошо его примете; его зовут "Вертер". Выходит, он подразумевал эту отвратительную книжонку. Нет, положительно опасно иметь сочинителя своим другом.

  Что касается Гете, то он и в самом деле беспокоился, как Кестнеры примут его роман, и не хотел их задеть, а тем паче нанести обиду. Он надеялся на понимание с их стороны. Какое там! Они продолжали гневаться, особенно господин советник. Подумать только, столькие подробности их отношений - Лотты, Кестнера и Гете - в неизменном виде вошли в книгу! А что стоит фраза о том, что в глазах Лотты накануне свадьбы с ним, Кестнером, Гете читал непритворное участие к себе и к своей судьбе. Это уж слишком!

  - Но там речь идет о черных глазах, Ганс, - робко заметила Шарлотта мужу. - У меня же, как ты видишь, голубые.
  - Разве дело в глазах! - вскричал Кестнер и с отчаянием отшвырнул книгу.

  Однако Шарлотта не без досады отметила это несоответствие цвета глаз у нее и у героини Гете. Безошибочный женский инстинкт не обманул ее, но она быстро справилась с возникшим было чувством ревности. А между тем госпожа советница оказалась недалека от истины. Свою Лотту автор создал из обличий и свойств многих женщин (отсюда и черные глаза), хотя главные черты и были им заимствованы у любимейшей. И еще надо учесть свойство Гете, на которое указал в свое время Ш. Сент-Бёв - умение вовремя отстраниться от своих персонажей, даже в тех случаях, когда прототипом их бывал он сам.

  Но господину Кестнеру не было никакого дела до умения Гете создавать образы путем слияния различных прототипов; он видел в Лотте лишь свою жену, а в Альберте - личный портрет, отнюдь не лестный, рисующий его жалкой посредственностью.

  У такой книги, казалось Кестнеру, нет шансов на успех. А раз так, то стоит ли из-за какого-то нескромного романа ссориться с автором, рассуждал советник. И, взяв перо, Кестнер написал примирительное письмо.

  Вскоре пришел ответ, где Гете просил у обиженных им друзей прощения. И они простили его, причем Шарлотта сделала это с радостью, ибо втайне чувствовала себя польщенной - стать вдохновительницей автора такой книги!

Автор: Роман Белоусов
Исходный текст: кн."Самые знаменитые влюбленные", с.103-112.