Читаем вместе Кнут Гамсун. Странник играет под сурдинку(8/1
* Читаем вместе. Выпуск 458 *
Здравствуйте, уважаемые подписчики!
Кнут Гамсун. Странник играет под сурдинку(8/16)
VII
Прошло несколько дней. Мне наскучили мои бесплодные занятия, надоело весь день слоняться без толку, вместо того чтобы делать что-нибудь полезное; я обратился к десятнику и попросил взять меня в сплавную бригаду. Он мне отказал. Эти господа из пролетариев любят задирать нос, на сельских рабочих они смотрят свысока и не желают терпеть их подле себя. Они переходят с одной реки на другую, ведуг привольную жизнь, жалованье получают на руки сразу и могут пропивать немалую долю недельного заработка.
Да и девушки охотнее их привечают. Так же обстоит дело и с дорожными рабочими, и с путейцами, и с фабричными: для них даже ремесленник - существо низшей расы, а про батраков и говорить нечего. Конечно, я знал, что буду принят в бригаду, когда захочу,- стоит только обратиться к господину смотрителю. Но, во-первых, мне не хотелось без крайней необходимости одолжаться у этого человека, а во-вторых, я понимал, что в таком случае добрые сплавщики устроят мне мартышкино житье - покуда я ценой непомерных
усилий не сумею снискать их расположения. А на это, пожалуй, уйдет больше времени, чем дело тогo стоит. И наконец, сам инженер дал мне на днях поручение, которое мне хотелось выполнить как можно лучше. Инженер говорил со мной толково и любезно: - Началась продолжительная засуха, река убывает, заторы растут. Я прошу тебя убедить того человека, который работает в верховьях, и того, который внизу, все это время трудиться с предельным напряжением сил. Нет нужды объяснять, что и от тебя
я ожидаю того же. - Скоро, пожалуй, начнутся дожди,- сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. - Но я должен быть готов к тому, что дождя вообще больше не будет,- ответил он с непомерной серьезностью молодости.- Запомни каждое мое слово. Я не могу разорваться и уследить за всем, особенно теперь, когда у меня гости. Тут я мысленно согласился принимать его так же всерьез, как он сам себя принимает, и пообещал выполнить все в наилучшем виде. Значит, для меня еще не приспело время
кончать бродячую жизнь, и потому я взял багор и коробок с провизией и вышел сперва вверх, потом - вниз по реке. Чтобы не даром есть свой хлеб, я наловчился в одиночку разбирать большие заторы, сам себе пел, словно я это не я, а целая бригада сплавщиков, да и работал теперь за пятерых. Я передал Гринхусену наказ инженера, чем поверг его в безмерный ужас. Но тут начались дожди. Теперь бревна лихо проскакивали быстрины и водопады, они напоминали гигантских светлокожих змей, которые задирают к
небу то голову, то хвост. Для инженера настали красные денечки. Но лично мне неприютно жилось в этом городе и в этом доме. Стены моей каморки пропускали любой звук, так что и там я не находил покоя. Вдобавок, меня совсем затюкали молодые сплавщики, живущие по соседству. Все это время я прилежно бродил по берегу, хотя делать там теперь было нечего или почти нечего; я украдкой покидал дом, садился где-нибудь под навесом скалы и бередил себе сердце мыслями о том, какой я старый и всеми покинутый;
по вечерам я писал письма, множество писем всем своим знакомым, чтобы хоть как-то отвести душу, но я никогда не отправлял их. Словом, это были безрадостные дни. Потешить себя я мог только одним: исходить город вдоль и поперек, наблюдая мелочи городской жизни, а потом хорошенько поразмыслить над каждой мелочью в отдельности. А как инженер? Продолжались ли для него красные денечки? У меня возникли некоторые сомнения. Почему он, к примеру, не ходит теперь утром и вечером погулять со своей кузиной?
Раньше ему случалось остановить на мосту какую-нибудь молодую даму и справиться, как она поживает. Уже целых полмесяца он этого не делал. Несколько раз я встречал его с фру Фалькенберг, она была такая молодая, такая нарядная и счастливая, она держалась слегка вызывающе, смеялась очень громко. Она еще не привыкла к своему новому положению, думал я, хотя уже завтра или послезавтра все может стать иначе. Увидев ее немного спустя, я даже рассердился, таким легкомысленным показалось мне ее платье, ее манеры, не
осталось и следа от прежнего обаяния и прежней милоты. Куда исчезла нежность во взгляде? Одна развязность, более ничего. В бешенстве я твердил себе: отныне ее глаза, как два фонаря у входа в кабаре. Но потом они, должно быть, наскучили друг другу, и теперь инженер частенько прогуливался в одиночестве, а фру Фалькенберг сидела у окошка и глядела на улицу. Не по этой ли причине снова объявился капитан Братец? Вероятно, он был призван нести радость и веселье не только себе, но и еще кой-кому. И этот сверх
меры взысканный природой весельчак сделал все, что мог, целую ночь городок содрогался от громового хохота, но потом отпуск у него кончился, и он отбыл на учения. Инженер и фру Фалькенберг снова остались вдвоем. Однажды в лавке я узнал, что инженер Лассен слегка не поладил со своей кузиной. Об этом рассказал купцу заезжий торговец. Но состоятельный инженер пользовался в нашем городке таким безграничным уважением, что купец поначалу вообще не хотел верить и задавал сплетнику вопрос за вопросом. -
А вы не находите, что они просто шутили? А вы сами это слышали? А когда это было? И торговец не посмел настаивать. - Я живу через стену с инженером. Стало быть, я при всем желании не мог не слышать, о чем они говорили этой ночью. Они именно повздорили, у меня нет никаких сомнений, вы же видите, я не утверждаю, что они крупно повздорили, о нет, совсем слегка. Просто она сказала, что он совсем не такой, как раньше, что он изменился, а он ответил, что не может здесь, в городе, вести себя так, как ему
заблагорассудится. Тогда она попросила его рассчитать одного работника, который ей крайне несимпатичен, должно быть, кого-то из сплавщиков. Он согласился. - Господи, нашли о чем говорить,- сказал купец. Боюсь только, что торговец слышал куда больше, чем рассказал, по крайней мере, у него был такой вид. Но разве я сам не заметил, что инженер изменился? Помню, каким громким и довольным голосом разговаривал он тогда на станции, а теперь, если он даже изредка выходил с ней прогуляться,
он всю дорогу упорно не раскрывал рта; я ведь прекрасно видел, как они стоят и смотрят в разные стороны. Господи боже мой, ведь любовь это такое летучее вещество! Поначалу все шло прекрасно. Она говорила такие слова: как здесь славно, какая большая река и водопад, какой чудесный шум, какой маленький город, улицы, люди и здесь есть ты! А он на это отвечал: Да, здесь есть ты! Ах, как они были обходительны друг с другом. Но мало-помалу они пресытились счастьем, они перестарались, они превратили любовь
в товар, который продается на метры, вот какие они были неблагоразумные. Ему с каждым днем становилось яснее, что дело принимает скверный оборот; городок маленький, кузина его здесь чужая, не может же он повсюду сопровождать ее, надо и разлучаться время от времени, надо - изредка, конечно, ну какие могут быть разговоры, только изредка - обедать порознь. Торговцы, должно быть, тоже бог весть что думают про кузена с кузиной. Не надо забывать, какой это маленький город! А она - господи, неужели она не способна
понять! Но ведь город не стал за это время меньше? Нет, друже, именно ты, а не город изменился за это время.
Хотя дожди зарядили надолго, и сплав проходил без всяких хлопот, инженер начал предпринимать непродолжительные прогулки вверx и вниз по реке. Можно было подумать, что ему просто хочется вырваться из дому, и лицо у него в эту пору было довольно мрачное. Однажды он поcлал меня к Гринхусену, чтоб я вызвал его в город. Неужели это его хотят рассчитать? Но ведь Гринхусен ни разу не попадался на глаза фру с тех самых пор, как она приехала. Чем он ей не угодил, непонятно. Я велел Гринхусену
явиться в город, что он и сделал. Инженер тут же собрался и ушел с Гринхусеном куда-то вверх по реке. Позднее, днем Гринхусен пришел ко мне и явно хотел поделиться новостями, но я ни о чем его не спрашивал. Вечером сплавщики поставили Гринхусену угощение, и он начал свой рассказ: "Что это за сестру завел себе господин смотритель? Не собирается ли она уезжать?" Никто не мог ему ответить, да и с чего бы ей уезжать? "С такими сестрами один соблазн и морока,- разглагольствовал Гринхусен.- Уж хочешь связаться
с женщиной, возьми такую, на которой решил жениться. Я ему прямо так все и выложил!" "Прямо так и выложил?" - спросил кто-то. "А то нет! Да я с ним разговариваю все равно как с кем из вашего брата,- сказал Гринхусен, лучась от самодовольства.- Думаете, зачем он меня вызвал? Сроду не угадаете! Ему захотелось поговорить со мной. Поговорить, только для этого. Он раньше меня сколько раз вызывал, и теперь тоже взял да и вызвал". "А о чем он с тобой говорил?" - спросили у Гринхусена. Гринхусен напустил на
себя неслыханную важность, "Я вовсе не дурак, я с кем хочешь могу поговорить. И язык у меня подвешен, как дай бог каждому. У тебя, Гринхусен, есть соображение, сказал господин инженер, вот тебе за это две кроны. Так слово в слово и сказал. А ежели вы мне не верите, можете взглянуть. Вот они, две кроны-то". "А говорили вы о чем?" - в один голос спросили несколько человек. "Наверное, Гринхусену нельзя про это рассказывать",- вмешался я. Я уже понял, что инженер, должно быть, впал в отчаяние, когда посылал
меня за Гринхусеном. Он так мало пожил на этом свете, что при любом затруднении ему требовался человек, которому можно поплакаться. Вот он ходил сколько дней с поникшей головой и сердце у него разрывалось от жалости к самому себе, и он захотел, чтобы весь мир узнал, как жестоко покарал его господь, лишив возможности предаваться обычным удовольствиям. Этот спортсмен с оттопыренным задом был всего лишь злой пародией на молодость, плаксивым спартанцем. Интересно бы узнать, как его воспитывали. Будь он
постарше, я бы первый подыскал для него множество оправданий, теперь я, вероятно, ненавижу его за то, что он молод. Не знаю, может, я не прав. Но мне он кажется пародией. После моих слов Гринхусен поглядел на меня, и все остальные поглядели на меня. "Пожалуй, мне и впрямь нельзя про это рассказывать",- с важным видом сказал Гринхусен. Но сплавщики запротестовали: "Это почему еще нельзя? От нас никто ничего не узнает".- "Точно,- сказал другой.- Вот как бы он сам первый не побежал докладывать
и наушничать". Тогда Гринхусен расхрабрился и сказал: "Сколько захочу, столько расскажу, можешь не беспокоиться. Сколько захочу, и тебя не спрошусь. Да. А чего мне, раз я говорю чистую правду. И ежели ты хочешь знать, господин инженер для тебя тоже припас новость первый сорт. Дай только срок, он тебя разуважит. Так что не волнуйся. А уж коли я что рассказываю, это все правда до последнего слова. Заруби это себе на носу. Да. И ежели б ты знал, что знаю я, так она, к твоему сведению, надоела
господину смотрителю хуже горькой редьки, он из-за нее не может в город выйти. Вот какая у него сестрица".- "Да ладно тебе",- зашумели сплавщики, чтоб его успокоить. "Вы думаете, почему он меня вызвал? А кого он за мной послал, вот сидит, можете полюбоваться. Этого типа на днях тоже вызовут, мне господин смотритель намекнул. Больше я ни слова не скажу. А насчет того, чго я собираюсь рассказывать, так господин смотритель встретил меня все равно что отец родной, надо быть каменным, чтоб этого не понять. "Мне
сегодня так грустно и тоскливо,- сказал он,- не знаешь ли ты, Гринхусен, чем пособить моему горю". А я ответил: "Я-то не знаю, но вы сами, господин инженер, знаете лучше меня". Вот слово в слово, что я ему ответил. "Нет, Гринхусен, ничего я не знаю, а все эти проклятые бабы".- "Да, господин инженер,- говорю я, - бывают такие бабы, от которых человеку житья нет".- "Опять ты, Гринхусен, попал в самую точку". Это он говорит. А я ему: "Разве господин инженер не может получить от них, что надо, а потом поддать кому
надо под зад коленкой".- "Ох, Гринхусен, опять твоя правда",- говорит он. Тут господин инженер чуть приободрился. В жизни не видел, чтоб человек с нескольких слов так приободрился. Прямо сердце у меня на него радовалось. Голову даю на отсечение, что все до последнего слова чистейшая правда. Я, стало быть, сидел вот тут, где вы сидите, а господин инженер - там, где этот тип. И Гринхусен пошел разливаться соловьем.
На другое утро, еще до света, инженер Лассен остановил меня на улице. Было всего половина четвертого. Я снарядился в обычную проходку вверх по реке, нес багор и коробок для провизии. Гринхусен без просыпу пил где-то в городе, я хотел обойти и его участок, до самых гор, и потому захватил провизии вдвое против обычного. Инженер, судя по всему, возвращался из гостей, он смеялся и громким голосом разговаривал со своими спутниками. Все трое были заметно навеселе. - Я вас догоню!
- сказал он своим спутникам. Затем он обратился ко мне и спросил: - Ты куда это собрался? Я ответил. - Впервые слышу,- сказал он.- Да и не нужно, Гринхусен один управится. И сам я за этим пригляжу. А вообще-то говоря, как ты смеешь затевать такие дела, даже не поставив меня в известность? По совести говоря, он был прав, и я охотно попросил у него извинения. Знаючи, как он любит изображать начальство и командовать, я мог быть поумнее. Но мое извинение только подлило
масла в огонь, он счел себя обиженным, он распетушился и сказал: - Чтоб я больше этого не видел. Мои работники должны делать то, что я им велю. Я взял тебя на работу потому, что решил тебе помочь, хотя ты мне был не нужен, а сейчас ты мне и подавно не нужен. Я стоял и молча смотрел на него. - Зайдешь сегодня днем ко мне в контору и получишь расчет.- Так кончил он и повернулся, желяя уйти. Значит, это меня решили рассчитать?! Теперь я понял намеки Гринхусена. Должно быть,
фру Фалькенберг не могла больше терпеть, чтобы я торчал у нее перед глазами и напоминал ей о доме, вот она и заставила инженера прогнать меня. Но разве я не проявил по отношению к ней столько такта тогда на станции, разве я не отвернулся, чтобы не узнать ее? Разве я хоть раз поздоровался с ней, когда встречал ее в городе? Разве моя деликатность не заслуживала награды? И вот молодой инженер с чрезмерной запальчивостью отказал мне от места прямо посреди улицы. Мне кажется, я хорошо его понимал: уже много
дней он все откладывал и откладывал это объяснение, целую ночь он набирался храбрости и, наконец, спихнул его с плеч. Может быть, я несправедлив по отношению к нему? Может быть. И я пытался направить по иному руслу ход своих мыслей, я снова вспомнил, что он молод, а я стар и что мной наверняка движет просто зависть. Вот почему я не ответил колкостью, как собирался, а сказал только: - Хорошо, тогда я выложу провизию из коробка. Но инженер хотел до конца использовать благоприятную возможность
и припомнил мне историю с чемоданом: - А вообще хорошенькая манера отвечать "нет", когда я что-то приказываю,- сказал он.- Я к этому не привык. И чтобы это впредь не повторялось, будет лучше, если ты уедешь. - Ладно,- говорю я. Я вижу белую фигуру в окне гостиницы, верно, это фру Фалькенберг наблюдает за нами. Поэтому я и ограничиваюсь одним словом. Но инженеру вдруг приходит в голову, что расстаться со мной на этом месте ему все равно не удастся - ведь я должен прийти за
расчетом, и мы неизбежно встретимся еще раз. Поэтому он меняет тон и говорит мне: - Хорошо, зайди ко мне за жалованьем. Ты уже прикинул, сколько тебе следует? - Нет, решайте сами, господин инженер. - Верно, верно.- Инженер умиротворен.- Вообще-то говоря, ты человек хороший, и я ничего против тебя не имею. Но бывают обстоятельства... и, кроме того, это не мое желание, ты ведь знаешь, бабы... я хочу сказать - дамы. Ах, как он был молод. И как несдержан. - Ну ладно,
с добрым утром! - Он вдруг кивнул мне и ушел.
День промелькнул незаметно, я ушел в лес и так долго просидел там в полном одиночестве, что не успел зайти к инженеру за расчетом. Впрочем, дело могло и обождать, я не спешил. Куда же теперь? Я не испытывал большой симпатии к этому городку, но теперь он кое-чем привлекал меня, и я охотно задержался бы здесь на какой-то срок. Между двумя людьми, за которыми я пристальнo наблюдал вот уже несколько недель, начались нелады, кто может знать, что будет дальше. Я даже собирался пойти в ученье
к кузнецу, лишь бы иметь повод остаться, но работа привяжет меня на целый день, лишит меня свободы - это первое, а второе - ученье отнимет несколько лет моей жизни, а их у меня осталось впереди не так уж много. Я предоставил времени идти своим чередом. Снова настали солнечные дни. Я снимал все ту же комнату, привел в порядок свою одежду, заказал себе у портного новый костюм. Одна из служанок пришла ко мне как-то вечером и предложила зачинить все, что мне понадобится, но я был настроен шутливо и показал
ей, как ловко я сам управляюсь с починкой: вот, посмотри, какая аккуратная заплатка, а эта еще лучше. Через некоторое время на лестнице послышались мужские шаги и кто-то тряхнул мою дверь: "А ну открой!" - закричали за дверью. "Это Хенрик, сплавщик один!" - объяснила служанка. "Он что, твой жених?" - спросил я. "Скажешь тоже! - запротестовала она.- Да лучше в девках остаться, чем за такого выходить". "Кому говорят, открой!" - надсаживался человек за дверью. Но девушка была не робкого десятка. "Пусть себе орет!"
- сказала она. Мы дали ему всласть накричаться. Вот только дверь моя несколько раз прогибалась, если он наваливался на нее всем телом. Когда мы вдоволь насмеялись и над моими заплатками, и над ее женихом, она выслала меня посмотреть, нет ли кого в коридоре и можно ли ей без опаски уйти. В коридоре никого не было. Час был поздний, я спустился вниз, там выпивал Гринхусен и еще несколько сплавщиков. "А, вот и он пожаловал!" - вскричал один, завидев меня. Наверно, это и был Хенрик, и он решил
подбить своих приятелей. А Гринхусен от них не отставал и все пытался вывести меня из терпения. Бедняга Гринхусен! Он теперь постоянно был во хмелю и уже не мог прочухаться. Он снова повстречался с инженером Лассеном, они вместе отправились вверх по реке, посидели и поболтали часок-другой, совсем как в тот раз, а вернувшись, Гринхусен показал нам еще две кроны. Он, разумеется, тут же набрался и громко хвастал таким доверием. Нынешним вечером он тоже был победоносно пьян, как полярный зимовщик, вернувшийся
в порт. Нынешним вечером Гринхусен не дал бы спуску и самому королю. - А ну, присаживайся,- сказал он. Я сел. Но кой-кто из сплавщиков не пожелал принять меня в свою компанию, и когда Гринхусен заметил это, он тут же перекинулся и, желая раздразнить меня, начал рассказывать про инженера и его кузину. - Рассчитали тебя? - спросил он и подмигнул остальным,- мол слушайте, что сейчас будет. - Да,- ответил я. - То-то! Я про это еще с каких пор знал, только говорить
не хотел. Можно сказать, я узнал это раньше всех на свете, а ведь ни словечка не проронил. Инженер меня начал расспрашивать. "Дай мне совет, Гринхусен, ежели только ты согласен остаться в городе вместо человека, которого я рассчитаю". "Как прикажете, господин инженер, так я и сделаю". Это я ему сказал. Прямо слово в слово. А ведь вы-то от меня ни звука не слышали. - Тебя рассчитали? - спросил тогда один из сплавщиков. - Да,- ответил я. - А про сестру про эту инженер со мной тоже советовался,-
продолжал Гринхусен.- Он без моих советов шагу не ступит, когда мы с ним последний раз к верховьям-то ходили, он прямо за голову хватался, когда о ней говорил. Да-с. А почему - сдохнете, не догадаетесь.: Ей подавай и еду, и вина, и все самое дорогое, денег уходит пропасть каждую неделю, а уезжать она не желает. "Тьфу!" - это я ему сказал. Должно быть, моя неудача расположила ко мне людей, одним, может, жалко меня стало, другие обрадовались, что я уезжаю. Какой-то сплавщик надумал меня угостить, велел
служанке принести еще стакан - да смотри, чтоб чистый, поняла? Даже Хенрик и тот больше не держал зла и чокнулся со мной. Мы долго еще после сидели и беседовали. - Сходи-ка ты за жалованьем,- посоветовал Гринхусен.- Инженер навряд ли явится к тебе с поклоном. "Ему кое-что с меня причитается,- так сказал инженер,- только пусть он не воображает, что я к нему явлюсь с поклоном и покорнейше попрошу взять расчет".
