Читаем вместе Кен Кизи. Над кукушкиным гнездом (14/20)

* Читаем вместе. Выпуск 371 *

Здравствуйте, уважаемые подписчики!

Кен Кизи. Над кукушкиным гнездом (14/20)

Помню, это тоже было в пятницу, через три недели после того, как мы голосовали насчет телевизора, - всех, кто мог ходить, погнали в первый корпус - якобы на рентген грудной клетки, нет ли туберкулеза, а на самом деле проверить, нормально ли работает у нас аппаратура.  Сидим в коридоре на длинной скамье, кончающейся у двери "Рентген". Рядом с рентгеном дверь ухг, там нам зимой проверяют горло. По другой стене коридора другая скамья, и она кончается у той металлической двери. С заклепками. И без надписи. Там между двумя санитарами дремлют двое людей, а еще одного уже лечат, и я слышу его крики. Дверь открывается внутрь - хууп, - вижу, в комнате мерцают радиолампы. Выкатывают еще дымящегося пациента, я хватаюсь за скамью, чтобы не всосало в ту дверь. Черный санитар и белый поднимают со скамейки одного пациента, он шатается и спотыкается - начинен лекарствами. Перед шоком обычно дают красные капсулы. Его вталкивают в дверь, и техники подхватывают его под мышки. Вижу, он сообразил, куда его притащили, обоими каблуками тормозит по цементному полу, но его волокут к столу... Потом дверь захлопывается - пумп, металл по резиновой прокладке, - и я его больше не вижу.  - Слушай, что они там делают? - Спрашивает Макмерфи у Хардинга.  - Там? А-а, ну как же. Ты еще не имел удовольствия. Жаль. Это каждый должен пережить. - Хардинг сплетает пальцы на затылке и откидывается, глядя на дверь. - Это шоковый шалман, я тебе как-то рассказывал о нем, мой друг, эшт, электрошоковая терапия. Здесь счастливчикам предоставляют бесплатное путешествие на луну. Нет, если подумать, не совсем бесплатное. Вместо денег расплачиваешься за услугу мозговыми клетками, а у каждого их просто миллиарды на счету. Совсем незаметный убыток.  Нахмурясь, смотрит на одиночку, оставшегося на скамье.  - Нынче, кажется, мало клиентуры, не сравнить с былыми днями, но се ля ви, моды приходят и уходят. Боюсь, что мы свидетели заката эшт. Наша милая старшая сестра - одна из немногих, у кого хватает мужества постоять за высокую древнюю фолкнеровскую традицию в лечении инвалидов разума: выжигание по мозгу.  Дверь открывается. С жужжанием выкатывается каталка, никто не толкает ее, на двух колесах вписывается в поворот и, дымясь, исчезает в коридоре. Макмерфи смотрит, как забирают последнего больного и закрывают дверь.  - Так вот что делают... - Макмерфи прислушался. - Приводят сюда и пускают электричество в голову?  - Да, это сжатое описание происходящего.  - За каким чертом?  - Ну как же? Разумеется, для блага пациента. Здесь все делается для блага пациента. Пожив только в нашем отделении, ты можешь прийти к выводу, что больница - громадный эффективный механизм, который функционировал бы вполне хорошо, если бы ему не навязывали пациента, но это не так. Эшт не всегда используется в карательных целях, как использует ее наша сестра, и со стороны персонала - это отнюдь не чистый садизм. Многих записанных в неизлечимые шок привел в порядок, так же как некоторым помогла лоботомия и лейкотомия. У электрошока есть свои преимущества: он дешев, быстр, совершенно безболезнен. Он просто вызывает корчи.  - Что за жизнь, - стонет Сефелт. - Дают таблетки, чтобы остановить припадок, другим дают шок, чтобы устроить припадок.  Хардинг наклоняется к Макмерфи и объясняет:  - А изобрели его так: два психиатра отправились на бойню, неизвестно, из какого извращенного интереса, и наблюдали, как забивают скот ударом кувалды между глаз. Они заметили, что не каждая скотина умирает, что некоторые падают на пол в состоянии, весьма напоминающем эпилептические судороги. "Ан, Zо /о, вот/, - говорит первый врач. - Это есть то, что нам нужно для наших пациентов, - индуцированный припадок!" Его коллега, конечно, согласился. Было известно, что люди, перенесшие эпилептический припадок, на время успокаиваются и утихают, а буйные индивиды, совершенно не способные к контакту, после судорог могут вести разумный разговор. Никто не знал почему; и до сих пор не знают. Но было ясно, что если вызвать припадок у неэпилептика, результаты могут быть самые благоприятные. И вот перед ними стоял человек, то и дело вызывавший судороги с замечательным апломбом.  - Я думал, там работают кувалдой, а не бомбой, - говорит Сканлон.  Хардинг говорит в ответ, что оставляет его слова без внимания, и продолжает рассказ:  - Боец работает молотом. И вот здесь у коллеги возникли некоторые сомнения. Как-никак, человек не корова. Кто его знает, вдруг молот скользнет и сломает нос? А то и выбьет все зубы? Куда же им тогда деться при таких высоких ценах на протезирование? Если надо бить человека по голове, нужно что-то более надежное и точное, чем кувалда, и они остановились на электричестве.  - Черт, а они не подумали, что могут навредить? Неужто публика не подняла шум?  - Кажется, вы не вполне понимаете публику, мой друг; у нас в стране, когда что-то не в порядке, самый лучший способ исправления - это самый быстрый способ.  Макмерфи трясет головой.  - Ну и ну! Электричеством в голову. Это вроде электрического стула за убийство.  - По задачам эти два мероприятия более родственны, чем вам кажется; и то и другое - лечение.  - Ты говоришь, не больно?  - Я лично это гарантирую. Совершенно безболезненно. Один удар - и вы сразу теряете сознание. Ни газа, ни иглы, ни кувалды. Абсолютно безболезненно. Но дело в том, что второго раза никто не хочет. Ты... Меняешься. Забываешь. Это как если бы... - Он прижимает ладони к вискам, зажмуривает глаза. - Как если бы удар запускал дикую рулетку образов, чувств, воспоминаний. Эти рулетки ты видел на разъездных аттракционах; мошенник берет у тебя деньги и нажимает кнопку. Дзинь! Загорелась, зажужжала, цифры кружатся и кружатся вихрем, и та, что выпадет тебе, может выиграть, а может и не выиграть, и тогда играй снова. Плати ему за новую попытку, сынок, плати ему.  - Охолони, Хардинг.  Открывается дверь, выезжает каталка с человеком, накрытым простыней, и техники уходят пить кофе. Макмерфи взъерошивает волосы.  - Что-то не укладываются у меня в голове эти дела.  - Какие? Лечение шоком?  - Ага. Нет. Не только это. А все... - Он делает круговое движение рукой. - Все, что здесь творится.  Хардинг трогает Макмерфи за колено.  - Мой друг, усталому уму дай отдых. Вероятнее всего, тебе не стоит опасаться электрошока. Он почти вышел из моды и, подобно лоботомии, используется только в крайних случаях, когда не помогают остальные средства.  - Так, а лоботомия - это когда вырезают кусочки мозга?  - И опять ты совершенно прав. Ты очень поднаторел в жаргоне. Да, вырезают из мозга. Кастрация лобных долей. Видимо, раз ей нельзя резать ниже пояса, она будет резать выше глаз.  - Ты про Гнусен?  - Совершенно верно.  - Не знал, что это сестра решает.  - Совершенно верно, она.  Макмерфи, похоже, рад, что разговор перешел с лоботомии и шока на старшую сестру. Спрашивает у Хардинга, почему, он думает, она такая вредная. У Хардинга, Сканлона и некоторых других самые разные соображения на этот счет, они начинают рассуждать о том, в ней ли корень всех здешних зол, и Хардинг говорит, что большинство зол - от нее. Почти все считают так же, но Макмерфи уже сомневается. Он говорит, что раньше тоже так думал, а теперь не знает. Он не думает, что, если ее убрать, многое изменится: за всем этим кабаком стоит что-то большее, и он пытается объяснить, что это такое. Но объяснить не может, и прекращает попытки.  Макмерфи не знает, а только почуял то, что я давно понял: главная сила - не сама старшая сестра, а весь комбинат, по всей стране раскинувшийся комбинат, и старшая сестра у них - всего лишь важный чиновник.  Остальные не согласны с Макмерфи. Они говорят: мы знаем, в чем беда, - а потом начинают спорить. Спорят, пока Макмерфи не обрывает их.  - Мать честная, только послушать вас, - говорит Макмерфи. - Уши вянут, ей-богу. Только и слышишь - жалобы, жалобы, жалобы. На сестру, на персонал, на больницу. Сканлон хочет разбомбить заведение. У Сефелта во всем виноваты лекарства. У Фредриксона - семейные неприятности. Просто ищете, на что свалить.  Он говорит, что старшая сестра - просто озлобленная бессердечная старуха, и зря они хотят столкнуть его с ней лбами - ерунда это, и ничего хорошего из этого не выйдет, в особенности для него. От нее избавишься, а от настоящей, скрытой заразы, из-за которой все жалобы, не избавишься.  - Ты думаешь? - Говорит Хардинг. - Тогда, если ты вдруг так просветился в вопросах душевного здоровья, в чем источник бед? Эта настоящая, как ты изящно выразился, скрытая зараза.  - Говорю тебе, не знаю. Я ничего похожего не видел. - С минуту он сидит тихо, прислушиваясь к гудению из рентгеновского кабинета. - А если бы все дело было в том, о чем вы толкуете, например только в этой перезрелой сестре и ее спальных затруднениях, тогда разреши ее затруднения, разложи ее - и ваших бед как не бывало.  Сканлон хлопает в ладоши.  - Черт возьми! Точно. Ты уполномочен, мак, ты тот производитель, который справится с работой.  - Я? Нет. Нет уж. Не на того напали.  - Почему нет? Столько разговоров о трахе, я думал, ты супержеребец.  - Браток, я намерен держаться от старой стервятницы как можно дальше.  - Это я заметил, - с улыбкой говорит Хардинг. - Что произошло между вами? Одно время ты прижал ее к канатам - потом отпустил. Внезапная жалость к нашему ангелу милосердия?  - Нет, я кое-что узнал, вот в чем дело. Поспрашивал в разных местах. Узнал, почему вы, ребята, лижете до крови, кланяетесь ей, шаркаете и расстилаетесь заместо коврика. Я допер, для чего вы меня употребляли.  - Ну? Это интересно.  - Что ты, еще как интересно. Мне очень интересно, почему вы, паразиты, не сказали мне, чем я рискую, когда глотничаю над ней. Если она мне не нравится, это не значит, что я буду нарываться на лишний годик заключения. Бывает, что приходится спрятать гордость в карман и вспомнить, чья рубашка ближе к телу.  - О, друзья, не кажется ли вам, что есть какие-то основания для слухов, будто наш мистер Макмерфи принял здешние порядки, желая поскорее выписаться?  - Хардинг, ты знаешь, о чем я говорю. Почему ты не сказал, что она может держать меня здесь сколько хочет?  - Ах, я з_а_б_ы_л, что ты на принудительном лечении. - Лицо Хардинга сминается посередине от улыбки. - Да, ты становишься хитрецом. Прямо как все мы.  - Становлюсь, можешь не сомневаться. Почему это я должен бросаться вперед всех, когда вы начинаете ныть, что спальню запирают и держат сигареты у сестры? Я сперва не понял, чего вы кинулись ко мне все равно как к спасителю. А потом случайно узнал, что от сестер очень сильно зависит, кого выпустить, а кого нет. И очень быстро раскусил вас. Я сказал: "У, эти скользкие ребята прикупили меня, навьючили на меня свою поклажу. Надо же, обдурили самого р.П.Макмерфи". - Он задирает подбородок и с ухмылкой смотрит на весь наш ряд. - Вы поймите меня, ребята, не хочу вас обидеть, но на хрен мне это нужно? Я не меньше вашего хочу отсюда выйти. Мне задираться со старой стервятницей так же опасно, как вам.  Он ухмыльнулся, подмигивает и большим пальцем тычет Хардинга под ребра: мол, разговор окончен и не держите на меня зла, - но тут Хардинг говорит:  - Нет, тебе, мой друг, гораздо опаснее, чем мне.  Хардинг опять улыбается, опасливо косит глазом, как норовистая кобыла, и, кажется, даже шею выгнул, сейчас взбрыкнет. Все передвигаются на одно место вперед.  Мартини выходит из-за рентгеновского экрана, застегивая рубашку, и бормочет:  - Не поверил бы, если бы не видел своими глазами.  А Билли Биббит становится на его место за черным стеклом.  - Тебе опаснее, чем мне, - снова говорит Хардинг. - Я здесь добровольно. Не принудительно.  Макмерфи не произносит ни слова. У него все то же озадаченное выражение лица: что-то вроде не так, а что - он понять не может. Он сидит, смотрит на Хардинга, озорная улыбка сходит у Хардинга с лица, и он начинает ерзать оттого, что Макмерфи смотрит на него так странно. Потом сглатывает и говорит:  - Вообще-то у нас в отделении совсем немного народу лечится принудительно. Только Сканлон и... Кажется, кое-кто из хроников. И ты. Да и в больнице таких немного. Совсем немного.  И останавливается, голос его глохнет под взглядом Макмерфи.  Макмерфи помолчал и тихо говорит:  - Ты брешешь?  Хардинг мотает головой. Вид у него испуганный.  Макмерфи встает и говорит на весь коридор:  - Вы мне брешете?!  Никто не отвечает. Макмерфи расхаживает вдоль скамьи и ерошит густые волосы. Он идет в самый конец очереди, потом в начало, к рентгеновскому аппарату. Аппарат шипит и фыркает на него.  - Ты, Билли... Ты-то на принудительном, черт возьми?  Билли спиной к нам стоит на цыпочках, подбородок его на черном экране.  - Нет, - говорит он в аппарат.  - Так зачем? Зачем? Ты же молодой парень! Тебе в открытой машине кататься, девок обхаживать. А это... - Он опять взмахивает рукой - ...На кой черт тебе здесь сдалось?  Билли не отвечает, и Макмерфи поворачивается к другим.  - Скажите, зачем? Вы жалуетесь, вы целыми днями ноете, как вам здесь противно, как вам противна сестра и все ее пакостные штуки, и оказывается, вас тут никто не держит. Кое-кого из тех стариков я еще могу понять. Они ненормальные. Но вы-то - конечно, таких не на каждом шагу встречаешь, - но какие же вы ненормальные?  Никто с ним не спорит. Он подходит к Сефелту.  - Сефелт, а с тобой что? Да ничего, кроме припадков. Черт возьми, мой дядя закидывался так, как тебе и не снилось, и вдобавок дьявола видел в натуре, но в сумасшедший дом не запирался. И ты бы мог так жить, если бы смелости хватило...  - Конечно! - Это Билли отвернулся от экрана, в глазах слезы. - Конечно! - Кричит он снова. - Если бы мы были смелее! Я бы вышел сегодня, если бы смелости хватило. Мать и мисс Гнусен старые приятельницы, меня бы выписали до обеда, если бы я был смелее! - Он хватает со скамьи рубашку, пытается надеть, но у него дрожат руки. В конце концов он отшвыривает ее и снова поворачивается к Макмерфи.  - Думаешь, я хочу здесь оставаться? Думаешь, я не хочу в открытой машине с девушкой? А над тобой когда-нибудь смеялись люди? Нет, потому что ты сильный и спуску не даешь! А я не сильный и драться не умею. И Хардинг тоже. И ф-Фредриксон. И Се-Сефелт. Да-да... Ты т-так говоришь, как будто нам нравится здесь жить! А-а, б-бесполезно...  Он плачет и заикается так, что больше ничего сказать не может; он трет руками глаза - слезы мешают ему смотреть. Он содрал на руке один струп и чем больше трет, тем больше размазывает кровь по глазам и лицу. Потом вслепую бросается по коридору, налетает то на одну стену, то на другую, лицо у него в крови, и за ним гонится санитар.  Макмерфи оборачивается к остальным, хочет что-то спросить и открывает рот, но, увидев, как они смотрят на него, тут же закрывает. Он стоит с минуту перед цепочкой глаз, похожей на ряд заклепок; потом слабым голосом говорит:  - Мать честная. - Берет шапку, нахлобучивает ее на голову и занимает свое место на скамье. Двое техников возвращаются после кофе, идут в комнату напротив; дверь открывается - хуууп, - и слышен запах кислоты, как из аккумуляторной во время зарядки. Макмерфи смотрит на эту дверь.  - Что-то у меня в голове не укладывается...    По дороге обратно в наш корпус Макмерфи плелся в хвосте, засунув руки в карманы зеленой куртки, нахлобучив шапку на глаза, задумчивый, с потухшей сигаретой. Все притихли. Билли Биббита тоже успокоили, он шел впереди между нашим черным санитаром и белым из шокового шалмана.  Я поотстал, пристроился к Макмерфи и хотел сказать ему, чтобы он не волновался, сделать ничего нельзя - я видел, что какая-то мысль засела у него в голове и он беспокоится, как собака перед норой, когда не знает, кто там, и один голос говорит: собака, эта нора - не твое дело, больно велика, больно черна, и следы кругом то ли медведя, то ли еще кого не лучше. А другой голос, громкий шепот из глубин ее племени, не хитрый голос, не осторожный, говорит: ищи, собака, ищи!  Я хотел сказать ему, чтобы он не волновался, и уже рот раскрыл, как вдруг он поднял голову, сдвинул на затылок шапку, быстро догнал маленького санитара, хлопнул его по плечу и спросил:  - Сэм, а не завернуть ли нам тут в лавочку, я бы сигарет взял блок-другой.  Мне пришлось догонять его бегом, и звон сердца взволнованно и тонко отдавался у меня в голове. Даже в столовой, когда сердце успокоилось, я продолжал слышать в голове его звон. Этот звон напомнил мне то, что я чувствовал на футбольном поле холодными осенними вечерами по пятницам, когда стоял и ждал первого удара по мячу, начала игры. В голове звенело все громче и громче, казалось, не смогу устоять на месте больше ни секунды, и тут - удар по мячу, и звон смолкал, и начиналась игра. Так же, как перед футболом, звенело сейчас, так же я не мог устоять на месте от нетерпения. И видел я так же четко и остро, как перед игрой или как тогда у окна спальни: все вещи обрисовывались резко, ясно, плотно, я уж и забыл, когда их так видел. Ряды тюбиков с зубной пастой и шнурков, шеренги темных очков и шариковых ручек с оттиснутыми прямо на них гарантиями, что будут писать вечно, и на масле, и в воде, - а чтобы охранять это от магазинных воров, высоко на полке над прилавком сидел глазастый наряд медвежат.  Макмерфи, топая, подошел вместе со мной к прилавку, засунул большие пальцы в карманы брюк и попросил у продавщицы пару блоков "Мальборо".  - А лучше три. - Он улыбнулся ей. - Собираюсь много курить.  Звон в голове не прекращался до собрания. Я слушал вполуха, как они обрабатывают Сефелта, чтобы он отдал себе отчет в своих затруднениях, а иначе не сможет приспособиться ("Все от дилантина!" - Не выдержав, кричит он. "Мистер Сефелт, если хотите, чтобы вам помогли, будьте честны", - отвечает она. "Но ведь для этого нужен дилантин; разве он не разрушает мне десны?" Она улыбается: "Джим, вам сорок пять лет..."), - И случайно посмотрел на Макмерфи, сидевшего в своем углу. Он не баловался колодой карт и не дремал над журналом, как бывало с ним на собраниях в последние две недели. И в кресле не сполз. Он сидел подобравшись, возбужденный и лихой, и переводил глаза с Сефелта на старшую сестру и обратно. Я смотрел на него, и звон в голове усиливался. Глаза его под белыми бровями превратились в две голубые полоски и стреляли туда-сюда, как за покерным столом, когда открывались карты. Я чувствовал, что с минуты на минуту он выкинет какой-то дикий фортель и неминуемо угодит в буйное. Такое же выражение лица я видел у других перед тем, как они набрасывались на санитаров. Я схватился за ручку кресла и ждал, боялся его выходки и в то же время чем дальше, тем больше побаивался, что никакой выходки не будет.  Он сидел тихо и наблюдал, как они разделывают Сефелта; потом повернулся в кресле на пол-оборота и стал наблюдать за Фредриксоном, который хотел поквитаться с ними за то, что они клевали его друга, и несколько минут громко возмущался приказом хранить сигареты у сестры. Фредриксон выговорился, потом покраснел, извинился, как всегда, и сел. Макмерфи по-прежнему ничего не делал. Я отпустил ручку кресла, подумал, что ошибся.  До конца собрания оставалось несколько минут. Старшая сестра собрала бумаги, положила в корзину и переставила корзину с колен на пол, потом остановила взгляд на Макмерфи, словно хотела проверить, не спит ли он, слушает ли. Сложила руки на коленях, посмотрела на пальцы и глубоко вздохнула, качая головой.  - Мальчики, я долго думала над тем, что собираюсь сказать. Я обсудила это с доктором и со всем персоналом, и, как ни огорчительно, мы пришли к одному и тому же выводу: за безобразия в связи с уборкой, произошедшие три недели назад, должно быть определено какое-то наказание. - Она подняла руку и огляделась вокруг. - Мы долго не заговаривали об этом, ждали в надежде, что вы возьмете на себя труд извиниться за недисциплинированность. Но ни в ком из вас не заметили ни малейших признаков раскаяния.  Она опять подняла руку, чтобы не перебивали, как гадалка с картами в стеклянной будке.  - Пожалуйста, поймите: мы не устанавливаем для вас правил и ограничений без того, чтобы тщательно взвесить их терапевтическое действие. Многие из вас находятся здесь, потому что не смогли соответствовать общественным правилам во внешнем мире, не готовы были принять их, пытались их обойти. Когда-то, возможно в детстве, вам позволяли пренебрегать правилами общества. Нарушая правила, вы сознавали свою вину. Вы хотели заплатить, н_у_ж_д_а_л_и_с_ь в этом, но наказания не было. Неразумная снисходительность ваших родителей, возможно, и была тем микробом, который породил вашу болезнь. Я объясняю вам это, чтобы вы поняли: мы поддерживаем дисциплину и порядок исключительно ради вашего блага.  Она повертела головой. На лице у нее изобразилось сожаление о том, что ей приходится делать. В комнате все стихло, только горячечный звон раздавался у меня в голове.  - В наших условиях трудно поддерживать дисциплину. Вы это, наверно, понимаете. Что же мы можем с вами сделать? Арестовать вас нельзя. На хлеб и воду посадить нельзя. Вы, наверно, понимаете, что персоналу непросто. Что мы можем сделать?  У Ракли была идея, что можно сделать, но сестра его не слушала. Ее лицо поворачивалось с тиканьем и наконец приняло другое выражение. Она ответила на свой вопрос:  - Мы должны отнять какую-то привилегию. Внимательно рассмотрев обстоятельства этого бунта, мы пришли к выводу, что справедливо будет, если мы лишим вас привилегии использовать днем ванную комнату для игры в карты. Справедливо, как вам кажется?  Она не повернула головы. Не посмотрела. Зато посмотрели один за другим все остальные - в тот угол, где он сидел. Даже старые хроники, удивляясь, почему это все смотрят в одном направлении, стали по-птичьи вытягивать тощие шеи и смотреть на Макмерфи - лица поворачивались к нему, и на них была откровенная, испуганная надежда.  Высокая беспрерывная нота у меня в голове звучала так, словно шины мчались по мостовой.  Он сидел в кресле выпрямившись и толстым красным пальцем лениво корябал швы на носу. Он улыбнулся всем, кто смотрел на него, потом дотронулся до шапки, вежливо сдвинул ее и поглядел на сестру.  - Что ж, если дискуссии по этому решению не будет, наш час, кажется, подходит к концу...  Она замолкла и сама посмотрела на него. Макмерфи с громким вздохом шлепнул себя руками по коленям и, упершись в них, поднялся из кресла. Потянулся, зевнул, опять почесал нос и, поддергивая на ходу брюки большими пальцами, зашагал к стеклянной будке, возле которой сидела сестра. Какую бы глупость он ни задумал, удерживать его было поздно, и я просто ждал - вместе с остальными. Он шел широким шагом, слишком широким, и большие пальцы его снова были в карманах брюк. Железо на его каблуках высекало молнии из плитки. Он снова был лесоруб, удалой игрок, здоровенный рыжий драчливый ирландец, телевизионный ковбой, который шагает посреди улицы навстречу врагу.  Глаза у старшей сестры выкатились и побелели. Она не рассчитывала на ответные действия. Она думала, что эта победа - окончательная и утвердит ее главенство навсегда. Но вот он идет, и он большой, как башня!  Она захлопала ртом, завертела головой - где ее черные санитары? - Она испугалась до смерти, но он остановился, не доходя до нее. Он остановился перед ее окном и медленно, басовито, с растяжкой сказал, что, пожалуй, ему бы сейчас пригодилось курево, которое он купил сегодня утром, а потом сунул руку сквозь стекло.  Стекло расплескалось, как вода, и сестра зажала ладонями уши. Он достал один блок сигарет со своей фамилией, вытащил оттуда пачку, положил блок на место, а потом повернулся к сестре, похожей на статую из мела, и очень нежно стал стряхивать с ее шапки и плеч осколки стекла.  - Я ужасно извиняюсь, сестра, - сказал он. - Ужасно. Это стекло до того отмытое - прямо забыл про него.  Прошло всего две-три секунды. Лицо у нее ползло и дергалось, а он повернулся и зашагал к своему креслу, закуривая на ходу.  Звон у меня в голове прекратился.

*** До завтра! Ведущий - Романов Александр, mailto:forex_raa@mail.ru Форум рассылки http://www.forum.alerom.com Сайт рассылки с архивом выпусков http://www.alerom.com P.S.: Очень хотелось бы получить от Вас обратную связь - что бы хотелось почитать, предложения.