Читаем вместе Кен Кизи. Над кукушкиным гнездом (13/20)

* Читаем вместе. Выпуск 370 *

Здравствуйте, уважаемые подписчики!

Кен Кизи. Над кукушкиным гнездом (13/20)

Макмерфи перестал заступаться за нас, и среди острых пошли разговоры, что он решил перехитрить старшую сестру, прослышав, что его хотят отправить в буйное, решил пока вести себя смирно, не давать ей повода. Другие говорят, что он ее усыпляет, а потом выкинет новую штуку, покрепче и повреднее прежних. Собираются кучками, гадают, рассуждают.  Но я-то знаю почему. Слышал его разговор со спасателем. Осторожным становится, больше ничего. Вот и папа стал таким, когда понял, что не одолеет эту группу из города, которая уговаривала правительство строить плотину - ради денег и рабочих мест и чтобы избавиться от нашей деревни: пусть это рыбное племя получит от правительства двести тысяч долларов и убирается со своей вонью куда-нибудь подальше! Папа умно сделал, что подписал бумаги, - если бы упирался, ничего бы не выгадал. Рано или поздно правительство все равно бы добилось своего, а так хоть племени заплатили. Умно поступил. Я это понял. Он пошел на попятный, потому что это было самое умное, а не по каким-то там причинам, о которых фантазировали острые. Он ничего не объяснял, но я понял и сказал себе, что это самое умное. Я повторял себе снова и снова: это безопасно. Как спрятаться. Это умно, тут спору быть не может. Я понимаю, что он делает.  А однажды утром поняли все острые, поняли, почему он на самом деле отступил и что они просто обманывали себя, когда они фантазировали о всяких других причинах. Он молчит о разговоре со спасателем, но они поняли. Наверно, сестра передала это ночью в спальню по тонким линиям в полу - по чему еще могли понять все сразу? И утром, когда Макмерфи вошел в дневную комнату, они смотрели на него совсем по-другому. Не так, как будто злы на него или даже разочарованы, они знают не хуже меня, что старшая сестра выпустит его отсюда только в том случае, если он будет слушаться, - и все же смотрели так, словно жалели, что он не может поступить иначе.  Даже Чесвик понял и не держал на Макмерфи зла за то, что он не затеял скандала из-за сигарет. Чесвик вернулся из буйного в тот же день, когда сестра передала известие в спальню по проводам, и сам сказал Макмерфи, что понимает, почему он себя так вел, и что умнее ничего не придумаешь в таких обстоятельствах, и если бы он вовремя подумал о том, что мак здесь на принудительном лечении, то, конечно, не подставил бы его. Он сказал это Макмерфи, пока нас вели в бассейн. Но как только мы подошли к бассейну, он сказал: а все-таки хотелось бы что-нибудь сделать - и нырнул в воду. И почему-то пальцы у него застряли в решетке, закрывавшей спускную трубу на дне бассейна, и ни здоровый спасатель, ни Макмерфи, ни оба черных санитара не могли его отцепить, а к тому времени, когда достали отвертку, отвернули решетку и вытащили Чесвика, все еще сжимавшего решетку короткими синевато-розовыми пальцами, он уже был утопленником.    В очереди за обедом вижу, как впереди взлетел в воздух поднос, - зеленое пластмассовое облако пролилось молоком, горохом и овощным супом. Сефелт вытряхивается из очереди на одной ноге, вздев руки, падает навзничь, выгнувшись крутой дугой, и глаза его, перевернутые вверх белками, пролетают мимо меня. Со стуком, похожим на стук камня в воде, голова его ударяется о кафель, но он по-прежнему выгнут - дрожащим, трясущимся мостиком. Сканлон с Фредриксоном бросаются на помощь, но большой санитар отталкивает их и выхватывает из кармана плоскую палочку, обмотанную изоляционной лентой и покрытую коричневыми разводами. Он раскрывает Сефелту рот, всовывает палку между зубами, и я слышу, как она хрустит. Во рту у меня привкус щепок. Судороги у Сефелта делаются медленнее и сильнее, он лягает пол негнущимися ногами и встает на мост, потом падает - выгибается и падает, все медленней и медленней, потом входит старшая сестра, становится над ним, и он обмякает, растекается по полу серой лужицей.  Она сложила перед собой руки, будто свечку держит, и смотрит на его остатки, вытекающие из манжет рубашки и брюк.  - Мистер Сефелт? - Говорит она санитару.  - Он самый. - Санитар пробует выдернуть палочку. - Миста Сефелт.  - И мистер Сефелт утверждал, что больше не нуждается в лекарствах... - Она кивает головой и отступает на шаг. Сефелт растекся около ее белых туфель. Она поднимает голову, оглядывает собравшихся кружком острых. Снова кивает и повторяет: - ...Не нуждается в лекарствах. - Она улыбается жалостливо, терпеливо и в то же время с отвращением - заученная мина.  Макмерфи ничего подобного не видел.  - Что с ним? - Спрашивает он.  Она смотрит на лужицу, не поворачиваясь к Макмерфи.  - Мистер Сефелт эпилептик, мистер Макмерфи. Это значит, что если он не следует советам медиков, с ним в любую минуту может случиться такой припадок. Но он же лучше всех знает. Мы говорили ему, что, если не будет принимать лекарство, с ним это непременно случится. Он упрямился - и очень глупо.  Из очереди, ощетиня брови, выходит Фредриксон. Этот жилистый, малокровный человек со светлыми волосами, густыми светлыми бровями и длинным подбородком иногда держится свирепо, как Чесвик в свое время, - кричит, отчитывает и ругает кого-нибудь из сестер, говорит, что уйдет из этой поганой больницы! Ему всегда дают поорать и погрозить кулаком, пока он сам не утихнет, а потом говорят: "Если вы кончили, мистер Фредриксон, мы сейчас оформляем выписку" - и держат пари на сестринском посту, через сколько он постучится в окно с виноватым видом и попросит прощения: "Не обращайте внимания на то, что наговорил сгоряча, и положите эти справки под сукно на денек-другой, ладно?"  Он подходит к сестре, грозит ей кулаком:  - Ах, вот как? Так, значит, да? Казнить будете Сефа, как будто он это сделал вам назло?  Она успокоительно кладет руку ему на плечо, и кулак у него разжимается.  - Ничего страшного, Юрюс. Все пройдет у вашего друга. Видимо, он не принимал дилантин. Просто не знаю, что он с ним делает.  Знает не хуже других: Сефелт держит капсулы во рту, а после отдает их Фредриксону. Сефелт не хочет принимать их из-за того, что называет "губительным побочным действием", а Фредриксон хочет двойную дозу, потому что до смерти боится припадка. Сестра все знает, это слышно по ее голосу, но, посмотреть на нее, какая она сейчас добрая, как сочувствует, - подумаешь, что она ни сном ни духом не ведает о делах между Фредриксоном и Сефелтом.  - Ну, да, - говорит Фредриксон, но распалить себя больше не может. - Ну, да, только не надо делать вид, что все так просто - принял лекарство или не принял. Вы знаете, как Сеф беспокоится о своей внешности - и оттого, что женщины считают его уродом, и он думает, что от дилантина...  - Знаю, - говорит она и снова трогает его за руку. - И свое облысение он приписывает лекарству. Бедный старик.  - Он не старик!  - Знаю, Юрюс. Почему вы так расстроены? Не могу понять, что происходит между вами и вашим другом, почему вы его так защищаете!  - Ах, черт! - Говорит он и с силой засовывает руки в карманы.  Сестра нагибается, обмахивает себе местечко на полу, становится на колено и сгребает Сефелта, чтобы придать ему подобие формы. Потом велит санитару побыть с бедным стариком, а она пришлет сюда каталку - отвезти его в спальню и пусть спит до вечера. Она встает, треплет Фредриксона по руке, и он ворчит:  - Ну, да, знаете, мне тоже приходится принимать дилантин. Так что я понимаю, с чем имеет дело Сеф. В смысле, поэтому и... Ну, черт...  - Я понимаю, Юрюс, что вам обоим приходится переживать, но, по-моему, все что угодно лучше, чем э т о , вам не кажется?  Фредриксон смотрит туда, куда она показала. Сефелт собрался и наполовину принял прежний вид, взбухает и опадает от глубоких, хриплых, мокрых вдохов и выдохов. На голове сбоку, где он ударился, растет здоровая шишка, на губах, на санитарской палочке красная пена, а белки глаз постепенно возвращаются на место. Руки у него пригвождены к полу ладонями вверх, и пальцы сгибаются и разгибаются рывками, как у людей, пристегнутых к крестовому столу в шоковом шалмане, когда над ладонями курится дым от электрического тока. Сефелт и Фредриксон никогда не были в шоковом шалмане. Они отлажены так, чтобы генерировать собственный ток и накапливать в позвоночнике, а если отобьются от рук, его включают дистанционно, с пульта на стальной двери поста, - и они на приемном конце подлой шутки цепенеют так, как будто им заехали прямо в крестец. И никакой возни, не надо таскать их на шок.  Сестра легонько потряхивает руку Фредриксона, словно он уснул, и повторяет:  - Даже если учесть вредное действие лекарства, не кажется ли вам, что оно лучше, чем э_т_о?  Она смотрит на пол, а Фредриксон поднимает белые брови, будто впервые видит, как он сам выглядит, по крайней мере один раз в месяц. Сестра улыбается, треплет его по руке и, уже шагнув к двери, взглядом укоряет острых за то, что собрались и глазеют на такое дело; потом уходит, а Фредриксон ежится и пробует улыбнуться.  - Сам не знаю, за что я взъелся на нашу старушку... Ведь она ничего плохого не сделала, никакого повода не дала, правда?  Не похоже, что он ждет ответа, он как бы в недоумении, что не может найти причину своей злости. Он опять ежится и потихоньку отодвигается от остальных. Подходит Макмерфи и тихо спрашивает его, что же они принимают.  - Дилантин, Макмерфи, противосудорожное, если тебе так надо знать.  - Оно что, не помогает?  - Да нет, помогает... Если принимаешь.  - Тогда что за базар - принимать, не принимать?  - Смотри, если тебе так интересно! Вот из-за чего базар, - Фредриксон оттягивает двумя пальцами нижнюю губу и показывает бескровную, в розовых лохмотьях десну под длинными белыми зубами. - Дехны, - говорит он, не отпуская губу. - От дилантина гниют дехны. А от фрифадка жубы крошатша. И ты...  Звук с пола. Там кряхтит и стонет Сефелт, а санитар как раз вытаскивает вместе со своей обмотанной палочкой два зуба.  Сканлон берет поднос и уходит от группы со словами:  - Проклятая жизнь. Принимаешь - кошмар и не принимаешь - кошмар. Какой-то чудовищный тупик, так я скажу.  Макмерфи говорит:  - Да, я понимаю тебя. - И смотрит на расправляющееся лицо Сефелта. А у него самого лицо осунулось, оно становится таким же озадаченным и угнетенным, как лицо на полу.    Не знаю, какой там сбой произошел в механизме, но его уже наладили снова. Возобновляется четкий расчисленный ход по коридору дня: шесть тридцать - подъем, семь - столовая, выдают головоломки для хроников и карты для острых... Вижу, как на посту белые руки старшей сестры парят над пультом.  Иногда меня берут вместе с острыми, иногда не берут. Один раз берут с ними в библиотеку, я захожу в технический отдел, стою, гляжу на названия книг по электронике, книг, которые помню с того года, когда учился в колледже; помню, что в этих книгах: схемы, уравнения, теории - твердые, надежные, безопасные вещи.  Хочу заглянуть в книгу, но боюсь. Рукой пошевелить боюсь. Я словно плаваю в пыльном желтом воздухе библиотеки посредине между дном и крышкой. Штабеля книг колеблются надо мной, зигзагами уходят вверх под дикими углами друг к другу. Одна полка загибается влево, одна - вправо. Некоторые клонятся на меня, и я не понимаю, почему не соскальзывают книги. Они уходят вверх, вверх, насколько хватает глаз, шаткие штабеля, скрепленные планками и пятидесяткой, они подперты шестами, прислонены к стремянкам, всюду вокруг меня. Вытащу одну книгу - бог знает, какое светопредставление тут начнется.  Слышу, кто-то входит, это санитар из нашего отделения, он привел жену Хардинга. Входят в библиотеку, разговаривая, улыбаются друг другу. Хардинг сидит с книгой.  - Дейл! - Кричит ему санитар. - Смотрите, кто пришел к вам в гости. Я сказал ей, для посещения другие часы, а она меня так умасливала, что прямо сюда привел. - Он оставляет ее с Хардингом и уходит, сказав на прощание таинственно: - так не забудьте, слышите?  Она посылает санитару воздушный поцелуй, потом поворачивается к Хардингу, выставив вперед бедра. - Здравствуй, Дейл.  - Дорогая, - говорит он, но не делает ни шагу навстречу.  Все наблюдают за ним, он оглядывается на зрителей.  Она с него ростом. У нее туфли на высоких каблуках и черная сумочка, и она несет ее не за ручку, а как книгу. Ее красные ногти - будто капли крови на черной лакированной коже.  - Мак! - Хардинг зовет Макмерфи, сидящего в другом конце комнаты с книжкой комиксов. - Если прервешь на минуту свои литературные изыскания, я представлю тебя моей благоверной Немезиде; я мог бы выразиться банальнее: моей лучшей половине - но, по-видимому, эта формула предполагает некое равенство, правда?  Он пробует засмеяться, и два его тонких костяных пальца ныряют в карман рубахи за сигаретами, суетливо выдергивают последнюю из пачки. Сигарета дрожит, пока он несет ее ко рту. Ни он, ни жена еще не двинулись друг к другу.  Макмерфи рывком поднимается со стула и, подходя к ним, снимает шапку. Жена Хардинга смотрит на него и улыбается, подняв бровь.  - Добрый день, миссис Хардинг, - говорит Макмерфи.  Она улыбается в ответ еще радостнее, чем прежде, и говорит:  - Терпеть не могу "миссис Хардинг". Мак, зовите меня верой, а?  Они втроем садятся на диванчик, где сидел Хардинг, и он рассказывает жене про Макмерфи, про то, как Макмерфи насолил старшей сестре, а она улыбается и говорит, что ее это нисколько не удивляет. Во время рассказа Хардинг возбуждается, забывает про свои руки, и они ткут из воздуха картину, такую ясную, что можно видеть глазами, вытанцовывают рассказ под музыку его голоса, как две красивые балерины в белом. Его руки могут быть чем угодно, но, кончив рассказ, он сразу замечает, что Макмерфи и жена наблюдают за руками, и зажимает их между колен. Он смеется над этим, а жена говорит:  - Дейл, когда ты научишься смеяться, а не пищать по-мышиному?  То же самое сказал ему в первый день Макмерфи, но как-то по-другому; слова Макмерфи успокоили Хардинга, а слова жены заставляют еще больше нервничать.  Она просит сигарету, Хардинг снова лезет пальцами в карман, там пусто.  - Нам выдают по норме, - говорит он и сводит худые плечи, словно пытается спрятать недокуренную сигарету, - пачка в день. Когда остаешься ни с чем, вера, моя дорогая, рыцарство затруднительно. - Ах, Дейл, ты у нас всегда внакладе, правда?  Он смотрит на нее с улыбкой и лихорадочно, проказливо косит хитрым глазом.  - Мы говорим в переносном смысле или все еще о конкретных, сиюминутных сигаретах? Впрочем, не важно - ты знаешь ответ на вопрос, даже если вложила в него двойной смысл. - Я спросила то, что спросила, Дейл, без никакого двойного смысла...  - Без всякого двойного смысла, милая; в "без никакого" есть некое излишество. Макмерфи, по безграмотности Верина речь вполне может сравниться с вашей. Понимаешь, дорогая, "никакого" уже предполагает...  - Ладно! Хватит! Двойной так двойной. Понимай как хочешь. Я сказала, ты всегда остаешься с ничем, и точка!  - Остаюсь ни с чем, мое одаренное юное дитя.  Она сердито смотрит на Хардинга, потом поворачивается к Макмерфи, сидящему рядом.  - А вы, мак? Вы справитесь с этим трудным делом - угостите женщину сигаретой?  Пачка уже лежит у него на коленях. Он смотрит на пачку так, как будто жалеет об этом, потом говорит:  - Я всегда с куревом. А почему - потому что стреляю. Стреляю при каждом удобном случае, и у меня пачка живет дольше, чем у Хардинга. Он курит только свои. Поэтому и кончаются они у него скорее...  - Друг мой, не надо оправдывать мои слабости. Это не соответствует вашему образу и не украшает моего.  - Да, не украшает, - говорит жена. - Тебе остается только поднести мне спичку.  И она так сильно наклоняется к его спичке, что я через всю комнату могу заглянуть ей в блузку.  Потом она говорит о его приятелях, когда они наконец перестанут заезжать к ней и спрашивать Хардинга.  - Знаете эту породу, мак? - Говорит она. - Такие стильные молодые люди с длинными, красиво расчесанными волосами и так изящно взмахивают вялыми ручками.  Хардинг спрашивает, только ли его они хотят навестить, а она говорит, что те, кто ее навещает, не вялыми ручками машут.  Она вдруг встает и говорит, что ей пора. Пожимает руку Макмерфи, говорит, что надеется на новые встречи, и уходит из библиотеки. Макмерфи не может произнести ни слова. Когда застучали ее высокие каблуки, все снова повернули головы и смотрели, пока она не скрылась за поворотом коридора.  - Ну, что скажете? - Спрашивает Хардинг.  Макмерфи встрепенулся.  - У ней исключительные баллоны, - все, что он может сказать. - Не меньше, чем у нашей старушки Гнусен.  - Я не в физическом смысле, мой друг, я имел в виду...  - Какого хрена, Хардинг! - Вдруг кричит Макмерфи. - Не знаю я, что сказать! Чего ты от меня хочешь? Сваха я тебе? Я одно знаю: и так-то все не очень велики, но, похоже, каждый только тем и занят в жизни, что пригибает пониже всех остальных. Знаю, чего ты от меня хочешь: хочешь, чтобы я тебя жалел, сказал, что она настоящая стерва. Так и ты обращался с ней не как с королевой. Пошел к черту со своими "Что скажешь?"! У меня своих неприятностей по горло, еще твоими заниматься. Так что кончай! - Он обводит взглядом остальных. - И вы все! Отвяжитесь от меня, поняли?  Он нахлобучивает шапку на голову и идет через всю комнату к своим комиксам. Острые переглядываются, разинув рты. На них-то зачем раскричался? Никто к нему не привязывался. Ничего у него не просят, с тех пор как поняли, что он боится здесь застрять и решил вести себя смирно. Все удивлены тем, что он взъелся на Хардинга, и не могут понять, почему он схватил книгу со стула, сел и держит ее перед лицом - то ли чтобы люди на него не смотрели, то ли чтобы самому не смотреть на людей. Вечером, за ужином, он извиняется перед Хардингом и говорит, что сам не знает, почему так завелся в библиотеке. Хардинг говорит, что, может быть, из-за его жены: люди часто от нее заводятся. Макмерфи смотрит в свою чашку кофе и говорит:  - Не знаю. Я только сегодня с ней познакомился. Не из-за нее же, черт возьми, у меня плохие сны всю неделю.  - Ах, мистер Макмерфи, - кричит Хардинг, совсем как молоденький стажер, который ходит на собрания, - вы непременно должны рассказать нам об этих снах. Подождите, я возьму карандаш и блокнот. - Хардингу неловко, что перед ним извинялись, и он паясничает. Взял салфетку и ложку и делает вид, что записывает. - Так. Что же именно вы видели в этих... Э-э... Снах?  Макмерфи даже не улыбнулся.  - Не знаю. Ничего, кроме лиц... По-моему, только лица.    На другое утро Мартини за пультом в ванной изображает пилота на реактивном самолете. Картежники оторвались от покера и с улыбкой наблюдают представление.  - И-и-и-а-о-о-у-у-м. Я земля, я земля: замечен объект, сорок - тысяча шестьсот, вероятно, ракета противника. Выполняйте задачу! И-и-а-о-о-у-м-м.  Крутит наборный диск, двигает рычаг вперед, клонится на вираже. Устанавливает регулятор с краю на "полный", но вода из патрубков в кафельном полу не идет. Гидротерапию больше не применяют, вода отключена. Новеньким хромированным оборудованием и стальным пультом ни разу не пользовались. Если не считать хрома, пульт и души в точности похожи на те, которыми лечили в прежней больнице пятнадцать лет назад: струи из патрубков достают любую часть тела под любым углом; техник в резиновом фартуке стоит в другом конце комнаты за пультом, управляет патрубками, куда им брызнуть, сильно ли, горячо ли; распылитель открыт - гладит, успокаивает, закрыт - бьет иглой; ты висишь между наконечниками на парусиновых ремнях, мокрый, дряблый, сморщенный, а техник балуется своей игрушкой.  - И-и-и-а-а-о-о-у-у-м-мм... Земля, земля: вижу ракету, беру на прицел...  Мартини нагибается и целится поверх пульта через кольцо патрубков. Зажмуривает глаз, смотрит другим через кольцо.  - Есть цель! Готовься... По цели... Огонь!  Он отдергивает руки от пульта и резко выпрямляется, волосы у него разлетелись, выпученные глаза глядят на душевую кабину с диким испугом, так что все картежники поворачиваются на стульях и смотрят, что он там увидел, - но не видят ничего, кроме пряжек, висящих на новеньких жестких брезентовых ремнях среди патрубков.  Мартини поворачивается и смотрит только на Макмерфи. Больше ни на кого.  - Ты видел их? Видел?  - Кого, март? Ничего не вижу.  - В ремнях! Видел?  Макмерфи оборачивается и, щурясь, смотрит на душ.  - Не-а. Ничего.  - Подожди минуту. Им надо, чтобы ты их увидел, - говорит Мартини.  - Иди к черту, сказал тебе, никого не вижу! Понял? Никого!  - Ага, - говорит Мартини. Он кивает и отворачивается от душа. - Ну, я их тоже не видел. Я пошутил.  Макмерфи снимает колоду и с треском вдвигает половинки одна в другую.  - Н-да... Не нравятся мне такие шутки, март. - Он снимает, чтобы еще раз перетасовать, и карты разлетаются так, словно колода взорвалась между двумя дрожащими руками.

*** До завтра! Ведущий - Романов Александр, mailto:forex_raa@mail.ru Форум рассылки http://www.forum.alerom.com Сайт рассылки с архивом выпусков http://www.alerom.com P.S.: Очень хотелось бы получить от Вас обратную связь - что бы хотелось почитать, предложения.