Правила передислокации войск



«В каждом воинском эшелоне приказом командира
воинской части назначаются начальник воинского эшелона,
заместитель начальника воинского эшелона по
воспитательной работе, помощник
по боевому обеспечению, помощник по снабжению,
начальник связи, врач (фельдшер)».
(Устав внутренней службы ВС РФ)


Как и все самое плановое на флоте, отъезд экипажа в Северодвинск на смену первого экипажа произошел совершенно неожиданно. Что-то со скрипом провернулось в штабных шестеренках, кто-то с большими погонами о чем- то вдруг вспомнил, строевые части дружно взялись за пишущие машинки, и в итоге, экипаж ракетного подводного крейсера «К-...», до этого числившегося в передовиках и практически героях, во первых неожиданно остался без командира, отстраненного и посаженного под домашний арест, а во вторых получил директиву срочно убыть в стольный град Северодвинск на смену первого экипажа «К-...», прозябающего уже полтора года без законного отпуска. Причем команда была дана ехать без командира, под руководством старпома. Экипаж был срочно дополнен самым разнообразным народом, собранным по сусекам дивизии, и что самое интересное, объявили что едем «...на определенное время, но на неизвестный срок....». Именно так, обрисовал нашу командировку заместитель коман дира дивизии, на построении экипажа, призванном объяснить, что это самая обычная командировка, а не штраф за поведение командира. После этого, даже самым «восторженным ленинцам» стало ясно, что это политическая ссылка, и что кончиться она может, даже не простой сменой командира, а самым обычным развалом экипажа. После этого естественно началось именно то, что можно назвать организованным бардаком. Группа «К» возглавляемая старпомом приступила к выполнению своих прямых обязанностей, связанных с организацией переезда экипажа. Кое-кто из офицеров и мичманов, ни под каким соусом не желающих отрываться от семей и родных домов, стали предпринимать судорожные попытки либо переназначиться, либо откомандироваться в другие экипажи. Остальные бестолково толкались по казарме, безостановочно дымя сигаретами в бесцельных разговорах.
Но как бы там ни было, военная организация все, же довольно слаженный механизм, и его хоть и немного проржавевшие, но вполне работоспособные детали в очередной раз повернулись, и через несколько дней оказалось, что стараниями строевой части на всех уже выписаны ВПД, и даже заказаны КАМАЗы для перевозки личного состава на вокзал города Мурманска. Наш помощник командира, каким-то образом исхитрился, и под эгидой убытия на офицерские классы в Северодвинск с нами не ехал, хотя и принял самое деятельное участие в подготовке экипажа к отъезду. Вместо него, после недолгих размышлений, временно назначили одного старого-старого каплея Сашу Стрельцова, инженера вычислительной группы, того самого экипажа, который мы и ехали менять.
Саша Стрельцов, в быту для всех просто Стрел, фигурой был довольно примечательной. Он принадлежал как раз к той категории «старых каплеев», которых сейчас на флоте, наверное, и не осталось. Как он к своим сорока четырем годам остался простым инженером БЧ-2 один бог знал, но почти всех командиров в дивизии Стрел называл только по имени, а командира дивизии вне строя называл просто «Санычем». Естественно он знал все служебные входы и выходы, умел проползти там, где и червяк не проползет, и договорится с самыми несговорчивыми. Единственным недостатком Стрела было только одно: пил он много и профессионально, и был по большому счету очень запойным товарищем. Вот и сейчас, он, умудрившись откомандировать самого себя из Северодвинска обратно в Гаджиево, отгулял отпуск, отправил семью в Севастополь уже навсегда, и пропьянствовав пару месяцев в одиночку заскучал. А, едва услышав, что мы едем менять его же экипаж, предложил свои услуги. Увольнялся он весной следующе го года, по достижению 45 лет, и судя по всему решил оставшееся время провести весело и ненапряженно в нашем краснофлотском «Северном Париже». Оба наших старпома, не поинтересовавшись особенностями организма Стрела, очень обрадовались появлению опытного и прожженного в северодвинских делах товарища, и без раздумий назначив того ВРИО помощника командира отдали все бразды хозяйственного управления экипажем в его руки.
Надо отдать должное Стрелу, но к исполнению своих обязанностей он сначала подошел очень ответственно. Билеты на поезд до Архангельска были приобретены вовремя, все документы до последней бумажки подготовлены, и даже сухой паек личному составу, Стрел умудрился получить чуть ли не в двойном размере, при этом набив свой чемодан чуть ли не под завязку разнообразными консервами, что на тот момент тотального дефицита и всесоюзных продуктовых карточек, было очень актуально и полезно для здоровья.
Я до этого был не знаком со Стрелом, и вообще вернулся в экипаж в самый разгар подготовки к отъезду после своего вояжа в славный город Баку, сразу же попав в предотъездную суету. Не могу сказать, что я очень обрадовал жену сообщением, что уже через несколько дней снова уезжаю на неизвестный срок, но супруга уже немного привыкшая к очень высокой гибкости флотского распорядка жизни, приняла это извести стоически, и без лишних вопросов начала помогать собирать мне вещи. За день до отъезда, Стрел неожиданно подошел ко мне, и предложил мне завтра убыть с ним вместе в Мурманск с утра, чтобы оказать ему помощь в каких-то перевозочных делах в комендатуре вокзала. До сих пор гадаю, почему его выбор пал на меня, ведь знакомы мы были более чем «шапочно». Поезд у нас был где-то ближе к вечеру, и предложение меня не очень вдохновило. Но когда я узнал, что мы поедем не своим ходом, а на машине одного знакомого мичмана, нежелание трястись в кунге КАМАЗа перевесило все неудобства р аннего отъезда, и я согласился.
Утром, попрощавшись с женой и сыном, я выволок свой «тревожный» чемодан из дома, и уже через минут десять восседал на заднем сиденье «шестерки» несущейся по направлению к Мурманску. Стрел с самого утра, был очень словоохотлив, много говорил, смеялся, и ничуть не походил на человека до чертиков надравшегося с вечера. На самом деле, я только потом узнал, что некоторая бледность, и высокие ораторские способности, проявляются у старого офицера, только после сильного-сильного загула.
- Давай сразу в камеру хранения. Вещи закинем и займемся делом! -деловито распорядился Стрел, едва мы выгрузились из машины. Я естественно согласился, и мы направились сдавать чемоданы. После этого, к моему удивлению, мы отправились не к коменданту вокзала, как предполагалось ранее, а к воинским кассам, где Стрел минут за десять получил увесистую пачку билетов.
- Ну, вот и все!- радостно сообщил Стрел, запрятывая бумаги в портфель.
- Теперь мы свободны до 16.00.- более конкретно уточнил он закончив.
- Саша...а как же комендант то...?
- А нафига он нужен?- радостно ответил вопросом на вопрос старый каплей.
- Ну, а зачем тогда так рано ехать надо было?
- Знаешь Борисыч, я тут знаю одно отличное местечко на дорожку посидеть...- ответил мне умудренный опытом офицер, и я смутно начал понимать, во что и с кем вляпался.
Местечко и правда оказалось уютным и главное недорогим по тогдашним временам. Судя по всему Стрел в таких местах толк знал, да и в этом бывал неоднократно, так как, парень за стойкой кивнул ему как старому знакомому. Заведение было самой простой сосисочной, но очень чистенькой, без малейших признаков пребывания деклассированных элементов и даже с салфетками на столах. В то время поголовных талонов на все, включая алкоголь, меню заведения из десяти блюд и наличие водки на разлив, делало честь этому кооперативному предприятию. Немаловажным достоинством этого трактирчика была близость железнодорожного вокзала, до которого было максимум десять минут неторопливого шага. Вообщем расположились мы в нем около одиннадцати утра, после чего я с ужасом подумал, что мой незакаленный по сравнению со Стрелом организм четыре часа пьянки не выдержит. Для начала щедрый Стрел завалил стол горячими сосисками и очень вкусными, еще шкворчащими чебуреками, и попросил бутылку «Столичной». Поел я с удовольствием, да чего греха таить, и пару рюмок под горячее опрокинул с большим удовольствием, но вот потом решил не торопить события, и немного попридержать свои аппетиты. И очень правильно сделал. Уже через полчаса мне пришлось познакомиться с еще одной особенностью поддатого Стрела. В пьяном виде он оказался несказанно, просто фантастически щедр. О том, что эти приступы внеземной доброты он потом абсолютно не помнит, я узнал несколько позднее. Когда мы прикончили все на столе, я, пока Стрел навещал гальюн, попросил счет, и получив его, понял, что кооперация- дело стоящее, но каждый день так обедать, мне, увы, уже не по карману. Но вернувшийся обратно Стрел был с этим категорически не согласен. С оскорбленным видом, он отверг все мои попытки оплатить свою половину счета, и заказав еще пару шашлыков, с заговорщицким видом вытянул из портфеля увесистую шильницу. Тут я и понял окончательно, что все только начинается. На спиртное я больше не налегал, стараясь пропуск ать как можно больше, но самого Стрела уже несло. Самое интересное, что внешне это было совершенно не заметно, и пьяным офицер-ветеран не выглядел совершенно, разве только много говорил, и очень живо жестикулировал, при этом оставаясь бледноватым и с самым серьезным выражением лица. После моей недолгой отлучки в места общего пользования, я обнаружил за нашим столом парочку джентльменов с немного помятыми физиономиями, которые с воодушевлением поедали наши шашлыки, чокаясь нашими же рюмками, под широчайшую и счастливую улыбку Стрела. Это был уже явный перебор, и я постарался прикрыть эту ярмарку неслыханной офицерской щедрости, но Саша был непреклонен, и судя по всему собирался, пригласить за наш стол уже всех сидевших в сосисочной. Но мое счастье, шильницу Стрела, которой тот манипулировал уже совсем не таясь, заприметил бармен, и подойдя к нему, что-то пошептал Стрелу на ухо. Видимо это была все же не первая их встреча, так как старый каплей, как-то очень послушно закивал г оловой, а потом широким жестом вытащив из кармана толстую пачку купюр, быстренько расплатился, после чего мы как-то уж совсем поспешно покинули этот приют странников. На улице Стрел в очередной раз с негодованием отверг все мои попытки отдать ему деньги, и неожиданно для меня, уже было собравшегося следовать на вокзал, предложил вкусить по тарелочке соляночки в «Арктике», так, на дорожку. Отпускать его одного в таком состоянии у меня совести не хватило, и пришлось скрепя сердцем идти теперь уже в ресторан гостиницы «Арктика». Там старого каплея понесло по крупному. К соляночке, он умудрился заказать, да как-то незаметно, так что я даже не успел опротестовать бутылку коньяка, которым сразу же начал угощать каких-то двух половозрелых девиц, «умиравших» за соседним столиком над парой сиротливых чашек кофе без сахара. Потом Стрела окончательно переклинило, и он начал приглашать этих самых девиц ехать с нами в Северодвинск, и выгрузив в доказательств о своих слов на стол из портфеля кучу билетов, отобрал парочку купейных и торжественно вручил их этим «великосветским» дамам. Все мои возражения в расчет не принимались, причем уже в довольно суровой форме. Я был уже давно не рад, что согласился ехать со Стрелом, но деваться было некуда, а теперь на меня уже легла определенная ответственность за сохранность билетов всего экипажа, которые старый каплей, под воздействием алкоголя, кажется, уже считал своей личной собственностью. Но тут к моему неописуемому облегчению, в ресторане нарисовались командир БЧ-2 Арнольдыч, и командир БЧ-3 Савельич, которые судя по всему тоже прибыли в Мурманск своим ходом, и тоже решили перекусить перед погрузкой в поезд. Арнольдыч формально являвшийся начальником Стрела, был офицером до безобразия ответственным, и не побоюсь этого слова суперуставным офицером, к тому же знавший моего «напарника» уже не один год, и надо думать не только с хорошей стороны. Поэтому картина представ шая глазам Арнольдыча, оказала на него действие вороха красных тряпок на психически неуравновешенного быка, и он сразу ринулся к нашему столу.
- Стрельцов, мать твою! Ты что здесь расслабляешься!? Ты где должен быть?! Ты что...уже в хлам, что-ли ёб..? Встать!
Потом Арнольдыч повернулся ко мне, но события последнего часа отрезвили меня настолько, что было видно невооруженным взглядом, что я трезв, как монашка, оттого голос грозного «бычка» стал менее строгим.
- Белов, бери этого хроника, и веди его на вокзал. Наши сейчас уже подъехать должны. Я с ним потом разберусь!
Стрел поджав обиженно поджав губы, выложил на стол кучу денег, и подчеркнуто небрежным жестом пододвинул ко мне.
- Расплачивайся Борисыч... и на чай не забудь оставить...
Пока я ждал сдачи, Стрел, маханул полный стакан коньяка и бросив портфель и деньги, неторопливой походкой независимого и уверенного в себе человека направился к выходу. Я судорожно распихал по карманам все деньги, какие, как я понял, были экипажной кассой, и рванул к девицам, к этому времени покинувшим нас, и тоже явно собиравшимся покинуть это злачное место. Мне стоило большого труда, и громкого голоса заставить их вернуть подаренные билеты, которые они, судя по всему, просто хотели сдать обратно в кассу, благо вокзал был практически в двух шагах. Потом я догнал Стрела, которого ноги понесли не на вокзал, а куда то вбок, в сторону покинутой сосисочной, и пользуясь грубым физическим превосходством, просто повернул его в нужном направлении. Тут я познакомился с очередной особенностью Стрела, заключавшейся в том, что на определенной стадии опьянения он после словесного балагурства и всеобъемлющей жизнерадостности, становился, фантастически угрюм и немногословен. В таком состоян ии мы и прибыли на вокзал, примерно одновременно с въезжающими на привокзальную площадь машинами с основной частью экипажа. Оба старпома, молодцевато выскочившие из кабин, двинулись было к Стрелу, но я, предвосхитив их намерения, шагнул первым, прикрывая погрузившегося в нирвану старого каплея, и деловито раскрыв портфель, извлек билеты. Следующие минут двадцать, я был занят выдачей билетов командирам боевых частей, распределением купе среди офицеров, и вообще именно тем, чем должен был заниматься сам Стрел. Его на это время я совершенно потерял из вида, хотя и успел выдать своему другу Сашке Палехину билеты в одно купе на него и себя, Стрела и примкнувшего к нам турбиниста Колобкова. После раздачи проездных документов, мы с Палехиным быстренько сгоняли за моим чемоданом, где кладовщик сказал мне, что мой товарищ свой багаж уже забрал. А потом подали поезд и объявили посадку.
На мой взгляд, посадка в железнодорожный транспорт даже самой организованной и дисциплинированной воинской части, все равно напоминает хаос. Личный состав штурмом берет плацкартные вагоны, стремясь занять самые удобные места, затаскивая с собой в вагоны не только вещмешки, но и коробки с сухим пайком, ящики с документацией боевых частей, пишущие машинки, да множество других, иногда совершенно неожиданных вещей. Офицеры, в это же самое время грузятся в купейные вагоны, разумеется спокойнее, но тоже с определенным напряжением. Гвардейцев с блестящими эполетами и в белых лосинах, элегантно вскакивающих на подножку вагона и посылающих остающейся на перроне даме воздушный поцелуй можно увидеть разве только в историческом фильме. Ныне все гораздо прозаичнее и грубее. Офицер тот же самый человек, что и все окружающие, отличающийся от всех только наличием военной формы, и так же как и все озабоченный массой проблем финансового и бытового характера. А каково окружение, таково и поведе ние. Каждому хочется в купе не у туалета, обязательно нижнюю полку, достойного соседа, и чтобы багаж под сиденье уместился. Вот и пыхтят офицеры, резво втаскивая в вагоны чемоданы, одновременно пытаясь и место получше отхватить, и достойное лицо сохранить. Еще слава богу, в эту передислокацию нашего экипажа ехало совсем немного офицеров взявших с собой жен и детей, да и тех я смог скомпоновать в одном вагоне, наподобие некого офицерского семейного общежития на колесах.
Стрела доставили в нам в купе за минуту до отхода уважающие его возраст и былые заслуги, молодые лейтенанты из его родной БЧ-2 вместе с его чемоданом. Ветеран был в том состоянии, когда даже мычанье получалось у него с величайшим трудом. Мы осторожно извлекли каплея из шинели и мундира, и отправили его на верхнюю койку, где он растекся по подушке и моментально перестал издавать любые звуки. Я, немного замордованный прошедшим днем, тоже быстренько переоблачился в спортивный костюм, и не долго думая, тоже юркнул под одеяло, и погрузился в сладкий сон. Но, старпом, как-то автоматически перевел стрелки на меня, и теперь делегации военнослужащих от матросов до офицеров, начали являться ко мне с такой периодичностью, и с таким количеством вопросов организационного характера, что поспать больше получаса мне так и не удалось. А дальше начался сплошной цирк...
Самое плохое, что почти вся бригада проводников, оказалась вполне молодой, и нашему матросскому контингенту, видевшему женщин по большей части на киноэкране и при редких выходах в ДОФ, это пришлось очень по душе. В ту же сторону развернули носы и молодые мичманята, и чего скрывать, лейтенанты и старлеи не отягощенные семьями. А где есть женщины и много горячих флотских мужчин, жди катаклизмов. Сначала, пока я разбирался со всякими бытовыми проблемами раскиданного по вагонам личного состава, все было ничего. Да и сами командиры боевых частей первые часы довольно интенсивно бродили по вагонам раз, за разом пересчитывая по головам своих матросов, чем снимали значительную часть мороки связанной с их умиротворением, но затем подошло время ужина. Офицеры рассосались по своим купе вкусить пищи насущной, мичмана предались тем же утехам, другие мичмана, расселенные по плацкартным вагонам для присмотром за матросской братией, осмотрев столы личного состава, заставленные банками с тушен кой и гречневой кашей, тоже успокоились, и занавесив простынями свои уголки, тоже дружно полезли по саквояжам. Наступила временная идиллия. Все усиленно чавкали по своим углам, периодически прося проводниц принести чая, и не возвращая под самым благовидным предлогам стаканы. Потом из чемоданов и сумок начали извлекаться шильницы, и стаканы пошли в дело по самому прямому предназначению. И тут все же надо провести довольно обидное, но вполне справедливое деление личного состава по степени воздействия алкоголя на форму поведения. Да не обидятся на меня военнослужащие разных рангов, но самое удивительное, что поведение выпившего человека, напрямую зависит не только от его воспитания, которое, как правило, дает не только семья, но и улица, а также очень от степени образования. В пропорции пятьдесят на пятьдесят. И чем образование выше, тем вменяемей поддатый индивидуум, хотя и это правило и не без исключений, что блестяще подтверждал Стрел.
Затишье продолжалось недолго. Где-то около полутора часов. Потом как-то быстро и главное шумно проявился личный состав срочной службы. Не взирая ни на что, матросы, пятикратно перепроверенные на предмет зашхеренной «огненной воды», ей все равно разжились. И как только наступило относительное затишье, личный состав приступил к ее распитию. Сначала практически под одеялами, потом в вагонном гальюне, создав в него живую страждущую очередь, а потом неокрепшие юношеские организмы сдались алкоголю. На счастье, употребляла лишь небольшая часть моряков, в основном старослужащих годков, и безобразия не приняли массовый характер. Первой прибежала проводница соседнего с матросским плацкартом вагона, и начала довольно шумно искать самого старшего. Старпом, прикинувшийся валенком, указал на мое купе, и меня выдернули из постели, как оказалось, почти на весь вечер. Проводница, спокойно, и без истерики поведала о том, что один боец из наших, что было сразу понятно по тельнику, рас тянутым казенным треникам и кожаным тапочкам с дырочками, около получаса назад забрел в их вагон. Там он ненадолго присосался к какой-то компании, тоже празднующей начавшуюся дорогу, где, по всей видимости, моряк добавил, после чего в молодом организме начала кипеть дикая смесь гормонов с тестостероном. Тут на свое горе из служебного купе по каким-то делам вышла сменщица рассказчицы, дама по ее словам, молодая и фигуристая. Матрос, чей фанатичный взор упал на проводницу, был сражен наповал, и недолго думая сгреб ту в объятья и засунул обратно в купе, естественно вместе с собой. С того момента прошло уже около часа, и она никак не может попасть в свое служебное купе, дверь заперта изнутри, и оттуда доносятся подозрительные звуки. Что за звуки, мы все сразу догадались, но на сигнал надо было реагировать, и я с двумя старыми и надежными мичманами и проводницей отправился к ней в вагон. Дверь и правда была заперта изнутри, и на стук никто не отзывался. Но какой-то невнятный шум оттуда доносился. Непонятный, но никак не похожий на звуки насильственного совокупления. Минут пять мы бесцельно тарабанили в дверь, а потом один из мичманов сгонял в свой вагон, и притащил вынутую, откуда то из штурманской военной поклажи длинную металлическую линейку. Через пару минут работы, защелка была убрана, и мы осторожно открыли дверь. Картина, представшая нам, была такая уморительная, что злость, закипавшая во мне, как-то сразу испарилась, да и сама возмущенная проводница как-то коротко хрюкнула, и зажав рот ладонью начала хихикать. На узкой вагонной койке лежал наш боец. Видимо силы покинули его на середине процесса, так как был он в карасях, новеньких синих трусах флотского производства и тельнике. Спортивные штаны валялись на столе. Проводница была полностью в форме, даже в туфлях, лишь рубашка была расстегнута по пояс, и оттуда, выпирала, белея в полутьме, туго утянутая бюстгальтером внушительная грудь, с одиноко торчавшим обнаженным соском. Как раз в ложбинку между этими двумя монументальными частями женского тела, и был воткнут нос нашего решительного матроса. Оба они спали, тесно прижавшись, друг к другу, и грудь заполнившая нос моряка, мешала ему спать, и ворочая ноздрями в тесной ложбине, он издавал странные звуки, ни на что не походящие, а больше напоминавшие визгливые и прерывистые гудки какого-то сумасшедшего буксира. Проводница же, обхватив шею «насильника», с каждой его попыткой высвободить голову для дыхания, сильнее его прижимала, отчего эти звуки на мгновенья приглушались, и в этот момент моряк начинал стучать дергать ногой и постукивать по висящим на вешалке вещам. Дерганья матроса приводили к тому, что сосок начинал тереться о небритую щеку военмора, и видимо проводнице становилось щекотно, она ослабевала хватку, и все ненадолго прекращалось. Каждый такой цикл повторялся через секунд тридцать, и в совокупности со стуком колес создавал негромкую, но ужасно интересную комбинацию звуков. Вероятно моряк, затащ ив проводницу в купе, и завалив ее, успел только снять спортивные штаны, как его властно повлекло в глубокий хмельной сон. Отпускать такое богатство он не хотел, и уснул, тесно охватив пышные телеса дамы. Сама же проводница, видимо не желая поднимать шум, решила просто убаюкать наглеца, а уж потом высвободиться из его крепких объятий, да видимо так старалась, что уснула и сама. С большим трудом, нам удалось высвободить нашего матроса, причем при этом не проснулся ни он, ни она. Проводница, потеряв опору, пошарила вокруг, и нащупав подушка, засунула ее не под голову, а куда-то в пах, глубоко вздыхая при этом и приняв такую позу, что мне неожиданно показалось, что будь наш матрос трезвее, у него получилось бы все, если не больше. Военмора под руки аккуратно отвели обратно в вагон и сдали товарищам, которые быстренько засунули его на верхнюю полку, откуда он сразу же начал пускать пьяные слюни и похрапывать.
Как только мы разобрались с этим сексуальным героем и вернулись в свой вагон, подоспела следующая проводница с просьбой утихомирить уже молодых мичманов, которые в ее вагоне как-то громко делились планами предстоящего «сидения» в Северодвинске. Туда я отправился один, и порядок навел за пару минут, пообещав разошедшимся мичманятам, что позову их непосредственного начальника Арнольдыча. Этого они боялись до смерти, так что наведение порядка обошлось совсем без «крови». Потом был старый и заслуженный старший мичман Джеба, который основательно поддав, решил осчастливить весь вагон сольно-хоровым исполнением всех своих любимых народных абхазских песен. С этим пришлось повозиться, но получив твердое обещание от меня, выслушать его позднее, в «интимной» обстановке, Джеба по военному четко разделся и мгновенно уснул. Следующим снова был матрос, но теперь уже абсолютно трезвый, но сильно повздоривший с абсолютно пьяным мичманом, что самое интересное след ующим по своим делам в Питер, и никакого отношения к нашему экипажу не имевшим, а напившемуся самостоятельно, в дань флотско - перевозочных традиций. Его пришлось успокаивать силами матросов, с удовольствием выполнивших эту полицейскую миссию. А потом я психанул, и разбудив старпома, потребовал выставить на почетный пост «миротворца» кого-нибудь другого, а сам не дожидаясь вменяемой реакции от его заспанного тела, отправился к себе в купе. Было уже около полуночи, в купе стоял крепкий запах Стрелова перегара, и сопенье спавших боевых товарищей. Я быстро уснул, даже не раздеваясь, так как уже через четыре часа наши вагоны должны были перецепить на станции Медвежья гора, для дальнейшего следования в Архангельск, и у меня была твердая уверенность, что на этом этапе пути обязательно что-то произойдет.
Когда я проснулся, все уже встали, и самым деловым, бодрым и деятельным был Стрел. Цену этой самой его работоспособности я уже знал, и не ошибся. Стрел проснулся раньше всех, извлек из загашника шильницу, и пока никто не проснулся, хлебнул из нее совсем не маленькую порцию топлива. После чего «пришел в себя» окончательно, и как только состав причалил к перрону Медвежье горы, развил бешенную деятельность. С бодуна ему показалось, что мы уже подъезжаем к Северодвинску, и он, облачившись в шинель, начал срочно будить всех, и выгонять на построение на перрон. Народ, кто тоже в таком состоянии, а кто и в нормальном, каких все-же была большая масса, спросони ничего не поняла. Но подкоркой головного мозга оставаясь военными людьми, весь экипаж как тараканы полез на перрон, причем со всем багажом и походным скарбом. Туда выперся даже «маленький» старпом, спавший не открывая глаз от самого Мурманска. А «большой» старпом которого тоже захватила всепоглощаю щая и очень напористая деятельность Стрела, даже покрикивал на тех, кто слишком медленно покидал вагоны.. В итоге, когда выяснилось, что это не конечный пункт, а лишь Медвежья гора, а на ночном перроне нет ничего, кроме одиноко горящего в темноте ларька с брусничными пирожками и монументальной бабушкой внутри, старпом проснулся окончательно, и глупо улыбаясь, дал команду загружаться обратно по вагонам. Все эти наши военные игрища, задержали поезд минут на десять, и единственное положительное было в том, что мы успели на всякий случай проверить людей по головам, и даже кое-кого наказать. После всей этой кутерьмы, когда все уже снова были в вагонах, старпом затащил в свое купе Стрела, и пытаясь придать помятому и заспанному лицу неуёмную строгость, отчитал его за промах. Стрел обиделся, следствием чего явилось очередное прикладывание к шильнице, после которого он намертво прилип к нашему проводнику, даме лет сорока, из числа тех женщин, про которых говорят, что они мужчин едят на завтрак. Мы все снова попадали спать, а Стрел застрял в служебном купе, поглощая чай и ведя светскую беседу с хозяйкой нашего вагона. К утру все зашевелились и, выяснилось, что в Медвежьей горе нами все же были забыты два молодых мичмана из БЧ-2, кинувшихся после построения искать ночной магазин, для пополнения запасов горячительного. Видимо лабаз оказался далеко, так как после тщательного осмотра всего состава их тел обнаружено не было. Тем временем Стрел, пока мы спали, откопал где-то бутылку коньяка, шампанского и груду шоколада, коими потчевал нашу проводницу, сам пребывая в состоянии аналогичном вчерашнему. При этом его мозги совершили очередной кульбит, и теперь он был уверен, что мы едем в Мурманск, а оттуда в отпуск. Его уже никто не разубеждал, даже старпом, а Стрел, ловя всех проходящих мимо служебного купе за рукава, уговаривал, как только мы высадимся в Мурманске, идти с ним в одно хорошее местечко, в котором дают чудесные чебуреки и свежее пиво. При этом он опять абсолютно не походил на вдрызг пьяного офицера, и даже сидел по полной форме одежды при фуражке, разве только без кортика. Но за исключением этого, вся оставшаяся часть дороги проходила тихо и мирно. Военнослужащие, еще вчера злостно нарушавшие все возможные воинские уставы и человеческие законы, мирно и негромко приходили в себя, стесняясь поднимать глаза на начальников. Начальники, определившие по итогам ночи козлов отпущения, спускали на них пар, хотя большинство даже и не пыталось ночью поучаствовать в наведении порядка. Писарь в плацкартном вагоне, распаковав огромную пишущую машинку «Ятрань» во всю выстукивал грозные приказы о наказаниях, а матросы виновато улыбаясь проводницам, помогали убираться тем в вагонах. В поезде воцарялся стройный флотский порядок....
Мы стояли на перроне секретного города Северодвинска, и сырой осенний ветер с Белого моря обдувал наши мужественные, небритые и немного припухшие лица. Мы достигли конечного пункта с минимальными потерями. Кроме двух молодых мичманов забытых в Медвежьей горе, все было вроде бы как в порядке. Старпом вещал о дисциплине и ответственности, пяток матросов мыслями были уже на гауптвахте, офицеры и мичмана сосредоточенно обдумывали проблемы расселения, и только один капитан-лейтенант Стрел, прищуриваясь от яркого осеннего солнца, блаженно улыбался бледным, морщинистым лицом, наверное, до сих пор считая, что мы приехали в Мурманск...