Лучшие истории 2007 г. из раздела "Остальные"

ГАЛЯ

Галке шел шестнадцатый год, когда через маленький украинский хутор прокатилась война. Она подкралась почти беззвучно: только грохот дальних канонад и ночные зарницы, словно приближающаяся гроза, тревожили покой затаившихся в кудрявой зелени хаток. А потом душным летним днем по разбитой дороге над логом потянулись колонны уходящих солдат - словно серая змея уползала за новенькую колхозную плотину, втягиваясь в дубовые посадки. Они шли, не поднимая глаз, словно сквозь строй, покрытые темной коркой спекшейся пыли, а из-за жердяных заборов смотрела на них мертвая, осуждающая тишина. К вечеру все стихло, воздух очистился, и сразу словно бы придвинулась канонада. День протянулся в ожидании неизвестности, гул постепенно ушел стороной, и отодвинулся дальше - туда, за посадки. Пришла и прошла еще одна тревожная ночь, а утром по единственной улице сначала не останавливаясь прострекотали мотоциклы, потом прополз, натужно завывая, чужой грузовик, потом, чуть погодя, еще, еще и еще один, и тоже исчезли в полувековых дубах... И снова напряженное ожидание, снова замершая тишина, и только робкая песня жаворонка льется с выгоревшего неба.
«Новая власть» появилась нескоро, да и то только для того, чтобы переловить по дворам всех кур и позабрать свиней. Коров, что удивительно, не тронули, и вообще лютовали не сильно: дело ограничилось лишь несколькими зуботычинами для особо ревнивых хозяек. В следующий раз «гости» появились только к зиме - хутор лежал в стороне от больших дорог, а в осеннюю распутицу по чернозему проезжает только танк.
С полсотни человек расселили по хатам, достался квартирант и Галке с матерью - тощий, как жердина, офицер, взиравший на окружающее с таким видом, будто весь белый свет внушает ему непреодолимое отвращение. Мать звала его «холерой», и богохульно ругалась. «Гостевание» продолжалось около месяца, а затем квартиранты исчезли так же неожиданно, как и появились. Вместе с ними пропал из дома медный самовар и опустела божница - «Холера» оставил хату без заступницы... Мать с Галкой снова перебрались под родную крышу из сараюшки, где ютились все это время, и остаток зимы прожили в относительном спокойствии.
Настоящая беда постучалась в дверь уже весною, когда загремели голыми ветвями тополя и посеревший снег начал оседать, обнажая на пригорках курящиеся паром жирные проплешины земли.
- Семчьенко Кхалина? - сырой ветер мял и дергал исписанный лист, вырывая его из толстых пальцев в щегольских лайковых перчатках.
- Это я... - обмирая от ужаса, выдохнула Галка, не в силах оторвать глаз от блеска дорогой кожи, не в состоянии даже пошевелиться...
- Десьять минут собираться. Лишнее не брать.
Словно мышонок под змеиным взглядом, Галка застыла в дверях - Собираться! - окрик, словно оплеуха, отбросил ее внутрь и заметался по хате. Ничего не видя через слезы, почти не соображая от страха, она выдернула из сундука чистое исподнее, увязала в платок новую юбку... «Лишнее»... Откуда ж лишнее в деревне-то?
Через полчаса на маленькой площади у заколоченной лавки кооператива под охраной четырех конных и полудюжины пеших немцев с собаками стояли десятка три девчат и женщин помоложе. Остальные хуторские, оттертые солдатами подальше, настороженно слушали, как с крыльца, мешая русские слова с немецкими, «Лайковые перчатки» вещают о почетной возможности каждого поработать на великую Германию.

В холодной, насквозь провонявшей теплушке женщины провели две недели. Подолгу останавливаясь на безымянных станциях, поезд медленно тащился на запад. Тяжким молчанием висела внутри неизвестность.
Пологие холмы постепенно сошли на нет, посадки сменились перелесками, а соломенные крыши - черепицей. Вокруг лежала чужая земля.
Теплым солнечным вечером на большой станции поезд встал основательно. Снова собачий лай, гортанные крики конвоиров, лязг железа - и вот колонна после короткого марша втягивается в обширный двор не то фабрики, не то склада. На ночь всех скопом заперли в огромном гулком ангаре, а с утра группами человек по сто принялись выводить во двор. Там, у расставленных заранее столов ожидали "покупатели". Словно на ярмарке, они ходили по рядам, заставляя раскрывать рты и ощупывая руки-ноги, точно лошадям.
Галка вместе с десятком ровесниц досталась уже под вечер кривоногому немцу. Брызжа слюной, он с криком рассадил их в две подводы, которые с грохотом промчались по узким булыжным мостовым и вывернули на загородную дорогу. Ехали довольно долго и уже в темноте добрались до обширного поместья.
Каменные столбы у ворот, большой парк, угадываемый в глубине массивный особняк - даже в темноте был заметен уход и процветание.
Снова сарай, наутро очередные смотрины, и уже к вечеру того же дня переодетая в какую-то мешковинную хламиду Галка мрачно перекидывает навоз в коровнике.
Нет смысла описывать бесконечные месяцы тяжелой работы - крестьянство нигде и никогда не было пасторальным занятием. Всего в поместье жили около сотни человек, в основном женщины: польки, чешки, югославки. Коровник, птичник, маленькая конюшня, сад, и довольно обширная пашня - все это требовало постоянной заботы, но все они были знакомы с детства. Тяготило другое - постоянная неизвестность. Усадьба жила своей жизнь, извне никакие вести не доходили, и что там дома, где теперь война и что будет дальше, не знал никто.
Поначалу Галка решила было бежать. Но далеко ли убежишь в серой робе, не зная языка, без еды и денег? Тогда она решила заморить себя голодом, но была тут же выпорота, а когда лежала ночью в бараке, не в силах повернуться на спину, и проливая злые слезы, соседка добавила еще - словесно, но не менее больно.
- Ты чего, дура, творишь? Умней всех быть хочешь? Ты бы лучше о матери подумала. Помереть - дело нехитрое. Вот не сдохнуть - оно посложнее будет. Тебе еще повезло - у других и этого нет. Работай, дурища. Все равно наши придут, так лучше их дождаться, чем тебя здесь закопают, и матери прийти поплакать над такой дурой некуда будет. Умирать расхотелось. Спина зажила, дни снова потянулись за днями - всегда одинаковые. Пришло и прошло лето, облетела осень, наступила зима - другая, не такая, как дома, за ней снова весна, и опять лето. За это время Галка выучилась немецкому, сплетничала с соседками по-польски, освоила трактор, обзавелась немалым цинизмом и обросла по спине воловьей шкурой - за острый язык доставалось ей регулярно.
Перемены начались со следующей зимы. Мелкие, незаметные вроде бы признаки словно носились в воздухе. Надежда сменялась тревогой, а тревога - ожиданием. Дни уныло тянулись друг за другом, а по ночам бараки шелестели разговорами.
Растаял снег, подсохли дороги, но хозяева словно забыли про поля. Тревога росла и росла, слухи приходили один чудовищней другого. Вся работа шла наперекосяк.
Летом часть скотины продали, следом за ними исчезли лошади. А потом случилось страшное: среди ночи во дворе зарычали крытые грузовики. Всех подняли, построили, отобрали и оставили человек тридцать - тех, что помоложе - остальных посадили в машины, и увезли в неизвестность.
- Я не могу кормить столько дармоедов, - прорычал оставшимся Кривоногий, захлопывая двери барака. Галке снова повезло - она осталась.
Примерно с месяц после этого было какое-то истеричное оживление в делах, но потом все снова придавило тревогой.
Кормить их почти перестали. Житье и раньше-то не было сильно сытным, а теперь и подавно. Оголодавшие девчата втихаря подкапывали молодую картошку и тягали из сада недозрелые яблоки. Не брезговали и запаренными отрубями и кашей из птичника - есть хотелось постоянно.
В одну из длинных, захолодавших ночей из ниоткуда пришел уже знакомый тягучий грозный гул. Ошеломленные, верящие и не верящие в близкое освобождение, они в отчаянной надежде вслушивались в этот гул. Наутро в первый раз никто не пришел отпереть двери. Усадьба словно вымерла. Они просидели взаперти весь день, за который канонада стала ближе и стало можно различить отдельные выстрелы. Невыносимо хотелось есть, а еще больше - пить.
Каменный сарай запирался массивными воротами, сломать которые было практически невозможно. Ночь провели в гнетущей тишине - стрельба утихла, и только гневно ревели по соседству недоеные голодные коровы.
Едва рассвело, принялись за исполнение замысла, осенившего кого-то ночью.
Общими усилиями разломали несколько нар, соорудили из них подобие лесов и принялись разбивать частую обрешетку под черепичной крышей. Постройка была добротная, а девчонки ослабевшие, поэтому на проделывание дыры ушло порядочно времени и сил. В колючую дыру самую мелкую пропихнули наружу, и та, спустившись вниз по раскидистому дубу, отомкнула двери.
Первым делом бросились, конечно, к колодцу. Затем с опаской проверили домик управляющего - никого. Службы, молочная, кормокухня - везде тишина. Конюшня тоже оказалась пустой. Не теряя времени даром, подоили коров, набрали яиц, вытащили из ледника масло, и впервые за много дней наелись досыта.
Появившиеся между построек солдаты остолбенели в изумлении: три десятка жадно жующих девушек в серых робах-платьях жадно очищали внутренность огромного котла с кашей. В ход шли руки, щепки, осколки черепицы...
- Пришли! Девчонки, ой, наши пришли, родненькие!
Гам, визг, рыдания - все смешалось в просторном дворе. Галка в голос ревела на груди у рослого усатого старшины, а тот только ошеломленно похлопывал ее по спине и сбивчиво бубнил:
- Вы чего, девки... Вы чего ревете... Все ж кончилось, теперь домой поедете...
Галка только бессильно кивала головой, не в состоянии разжать пальцы - все казалось: отпусти она солдата, и тот возьмет да исчезнет.

Галка не скоро попала домой. Ее и еще человек пять - тех, кто хорошо знал немецкий, разобрали по наступающим частям: переводчиков катастрофически не хватало.
Галку пристроили к связисткам, и те, веселясь от души, отмыли и переодели ее, а потом принялись откармливать. Как истинная дочь своего края, Галка худосочностью не страдала и быстро "вошла в тело", отчего у окружающих вдруг сделалась страсть к изучению иностранных языков и неодолимая тяга к пешим прогулкам в окрестностях связистского жилья.
Но Галка, мало того, что была зла на язык, оказалась также весьма тяжела на руку, и когда несколько особо ретивых лингвистов донесли эту новость до остальных, брожение умов пошло на убыль.
Когда какими-то окольными путями до части добрался, наконец-то, положенный штатный переводчик, Галку путем нехитрых интриг пристроили к летчикам - лишние руки в хозяйстве всегда пригодятся.
Для начала Галку поставили в столовую на раздачу, и дебют ее в новой должности был поистине фееричным. Как уже говорилось, природа дивчину не обидела. Причем не обидела до такой степени, что гимнастерка, не рассчитанная в принципе на особенности женской анатомии, затейливо драпировалась в самых неожиданных местах, и эффект имела на неподготовленный взор довольно ошеломляющий.
Когда Галка в кокетливом белом фартучке, выглядевшем на ней так же незначительно, как значок ГТО на штангисте-разряднике, появилась в окошке раздачи, у первого стоящего в очереди пилота брови уползли куда-то под щегольской полубокс, а во рту пересохло. Получив обед и внутренним голосом промычав "спасибо", он в окончательном душевном разладе, глотая воздух, повернулся к очереди, отчего та насторожилась. Следующий голодный - мелкий языкастый штурман - сунулся в окошко, снедаемый любопытством, и не замедлил донести до окружающих причину душевного разлада товарища.
- Мать честная! Вот это перина! Ух, я на такой прикорнул бы!
В следующий момент из окошка выметнуло лавину наваристого борща, а через долю секунды за ним последовала и миска, прямым попаданием в лоб нокаутировавшая любителя комфортного отдыха. Не успев издать ни звука, он ушел в пике, и с грохотом распластался на дощатом полу.
...! - выдохнула очередь.
Как ни странно, Галке ничего не было. Штурман Николаша, скорбно светя на начальство парой "фонарей", признал свою вину, полностью раскаялся и попросил Галку не наказывать. Начальство, вытерев слезы и перестав икать от смеха, великодушно простило обоих за доставленное удовольствие.
Николаша же с той поры проникся к Галке немеряным уважением.

Война шла к концу. Все ближе и желаннее был он, и все невыносимей становилось ожидание. Хотелось домой. Галка писала матери несколько раз, но ответа не было. То ли ее письма терялись в военной круговерти, то ли мать не могла достучаться до дочери, а может, уже и некому было отвечать. Последнюю мысль Галка гнала от себя с суеверной опаской. Май пришел и принес Победу. Черной ночью Галка вместе с остальными кричала в звездное небо, провожая огненные трассы пулеметов, и никак не могла поверить, что все прошло, закончилось, и снова жизнь будет как раньше - без грохота, лязга и ежеминутно караулящей из любого закоулка смерти. Домой, теперь домой.
Галка добралась туда только к июлю. Постояла под старой березой у развилки дорог, подхватила сброшенный с машины узел и решительно зашагала по той самой дороге, которую четыре года назад разбили в пыль сапоги отступающих солдат. Круг замкнулся.

Жаркое лето гуляло сквозняками по комнатам-колодцам новенькой высотки на Кудринской площади. Выметенный и политый с утра асфальт отражал белую пену цветущих яблонь. Над Москвой, несмотря на ранний час, уже дрожал нагретый воздух. Галина выставила на подоконник только что сваренную гречневую кашу - остудиться - и, подоткнув подол, принялась за полы.
Не успела она дойти и до половины, как с грохотом распахнулась дверь.
- Теть Галь!
"БАМММ"- сказала высоченная фрамуга, и по этому сигналу каша в кастрюльке отважно бросилась в двадцатиметровую бездну. Послав ей вслед нехорошее слово, Галина обернулась. В дверях топтался сосед Колька - серьезный гражданин семи лет от роду.
- Ну, ирод, и чего ты наделал?
- Это не я.
- А кто? Дверь-то кто открыл?
- Я ж не видел, чего там у вас стоит. А зачем вы кастрюлю на окно сунули?
- Поучи меня еще. Чего хотел-то?
- Теть Галь, мама табуреток просила одолжить и велела приходить к вечеру в гости.
- А что, нынче праздник какой?
- Ага! - Колька просиял. - Дядька из Барнаула приехал.
- Дядька... Ну, бери тогда... Нет, стой! Сейчас сама вынесу, видишь - помыла только.
Колька исчез вместе с табуретками, а Галя принялась домывать пол. "Дядька приехал, надо же..."
Колькина мать, Татьяна, работала вместе с Галей в стройуправлении. Они встретились и подружились лет восемь назад, еще в Измайлово. О, эти измайловские бараки - и какого народу только в них не перебывало - со всех концов страны. Растущий город требовал рабочих рук, и сотни, тысячи людей тянулись нескончаемым потоком - город принимал всех. Галя была Татьяниной соседкой - сначала по топчану, потом по комнате, потом по этажу. Они быстро нашли общий язык, а потом и сдружились. Почти ровесницы, обе деревенские, и даже родные гнезда у них, как оказалось, были почти рядом - без малого восемьдесят километров. "Соседки, " - басовито смеялся Галин муж - "семь верст до небес, и все лесом". Танин брат, как знала Галя, после войны домой не вернулся, а остался служить дальше, и в конце концов застрял в Барнауле, женился и пустил корни. Хотя переписывалась с ним Таня постоянно, его приезд был первой встречей за много лет, и потому дым за стенкой стоял коромыслом.
За хлопотами день незаметно перевалил во вторую половину. Жара пошла на убыль. Галя наконец-то нашла дежурного техника, который вызволил с крыши нижнего яруса ее кастрюлю. Кашу, конечно же, давно склевали воробьи, но готовить заново Галя не стала. Все равно есть некому - пацанов отец повез в деревню, на лето.
Пожалуй, пора и собираться. Пока нагладила праздничное платье, пока уложила затейливым кренделем толстую косу - в дверь уже нетерпеливо колотили.
- Тёть Галь, ну ты где там?
- Тут я, не горлань!
- Идем уже, ждут ведь!

Окна у соседей выходили на другую сторону, и комната утопала в лучах невысокого солнца. Ослепленная Галя прижмурилась...
-Вот она, голуба! Заходи, соседка - уже заждались!
Секундная пауза, и другой, незнакомый вроде голос, удивленно спросил прямо из света:
- Галина?
Она раскрыла глаза, недоуменно глянула...
- Не признала? Эх, а я на такой груди прикорнул бы...
- Ах ты ж...
Она спешно обошла стол, из-за которого ей навстречу поднимался со знакомой щербатой улыбкой Николаша.
- Ах ты ж, бисов сын! Я ж тебя... Дай же я тебя, лешака, обниму хоть! Нет, ну бывает ведь такое! Николаша! Так ты, выходит, столько лет... А мы-то здесь вместе... А я бы и не подумала! Брат, надо же! Ой, ведь говорила же, что летчик, а мне-то и ни к чему...
Тут Галка не выдержала и, переполняемая эмоциями, расплакалась. Николаша же, с трудом высвободившись из могучих объятий, еле отдышался и в лицах живописал нетерпеливым слушателям историю их знакомства. Смеясь сквозь слезы, Галка только махала на него руками.
Потом еще долго сидели, смеялись, пели, пили... Пили за встречу, за победу, за здоровье и прочая, разговор то разгорался, то затихал, а затем все как-то разом примолкли. В тишине Николаша покрутил граненую стопку и вдруг встал.
- А знаете что... Давайте выпьем за то, что нам повезло. За то, что мы тогда остались живы. И все молча кивнули.
Солнце тихо ушло за низкие крыши. В синих сумерках далеко внизу оживленно шумел мирный город.
За то, что остались живы...

Оценка: 1.92 Историю рассказала тов. чокнутая выхухоль : 21-04-2007

Зарисовка с натуры.

Или бунт на борту обнаружив,
Из-за пазухи рвёт пистолет.
Так, что сыплется золото с кружев
Розоватых брабантских манжет.

Кружев не было. Пистолета тоже. Бунт на борту был. Вернее, и бунта не было.
Была анархия...
Позавчера ко мне подошёл начальник и сказал, похлопав по плечу:
- Родина нуждается в твоей помощи.
- Тицкая сила, - отозвался я, - куда ж она без меня-то!
- Правильно рассуждаешь, - сказал Филиппыч, - пойдёшь на Елецкую, от неё в горы километров 20. Там лежит барит. Куча тонн 100. За лето наковыряли. Вывезешь на Елецкую и назад. Понял?
Да понял, конечно, чего тут не понять. Как Союз развалился, так барит весь оказался за границей. Камень это такой. Ba[SO4] формула. Удельный вес 4,5. То есть мало не вдвое тяжелее нормальных камней. У него и название от греческого слова «барос» - «вес» то есть. Применяют его широко. И в кондитерской промышленности и для производства мелованной высококачественной бумаги и в лакокрасочной и при производстве обоев, клеёнки и линолеума. И в медицине и в сельском хозяйстве... Но главное, применяется его порошок для того, чтобы его в буровой глинистый раствор высыпать. Тогда раствор тяжёлым становится и стенки скважины распирает сильнее. Обрушиться им не даёт. Особенно это в глубоких нефтяных скважинах важно. Метр бурения там в среднем тысячу долларов стоит. Пробуришь километра два с половиной, а она раз - и обвалилась. Ковыряйся потом. Хорошо если исправишь. А иной раз и скважину бросать приходится. В общем, без барита туго. Нефтяники просят очень, потому что з а границей его закупать вовсе дорого. Порылись по загашникам и нашли им барит. Качество отличное. Запасы внушительные. Лежит прям сверху - бери не хочу! Одна беда: как все месторождения на Урале, лежит он в болоте. Летом его наковыряли, а вывезти решили зимой. Для промышленных испытаний. Вот меня за ним и послали. Уже рассвело - на дворе апрель месяц кончается. Теплынь стоит. Скоро лето. Дали мне трактор с санями и трактор с балком. В санях уголь, харч и прочие нужные вещи. В балке живём мы: я - начальник и моя банда работяг. Задача у нас простая: дойти до места, забазироваться у кучи, дать команду по рации, чтоб к нам с Елецкой экскаватор доставили и колонну саней. Покидать барит в сани и назад. Дали мне в проводники одного рабочего, который там летом работал, и сказали, что кучу эту в тундре ну никак пройти мимо невозможно. Здоровенная куча камней метра 2,5 высотой. Валяй, молодой, действуй. И мы поехали...
Вот она - Воркута, километров 5-7 до неё. Огни видать хорошо. Хоть и пуржит изрядно. Но понизу. Стоим уже двое суток. Связи нет. Тракторист Юра-хохол тормознул в затишке, сказал, что забыл инструмент на базе и смотался за ним. Вернулся в хламину пьяный. Утром встал злой, сказал, что инструмент не привёз и опять уехал. Ждём. Работяги скалятся. Анархия. Дисциплины нет.
Плохо. Вернулся Юра. Опять лыка не вяжет. Завалился спать. Работяги бурно дискутируют. Смотрю - бутылки в руках. Один, фиксатый, агитирует всех бутылки выпить. У Юры изъяли из мешка привезённого. Никто не против. Спор только о том, оставлять Юре на опохмел или нет. Юру побаиваются. Он здоровый и вспыльчивый. Особенно с бодуна. Всё понятно. Сейчас выпьют, утром Юре вскладчину компенсируют убытки, он поедет опять... Это надолго. Подхожу, молча забираю бутылки, открываю дверь и разбиваю их об порог. Обвожу взглядом готовую взорваться публику. Опережаю взрыв: «Вопросы?» Фиксатый нагло и зло заявляет, что водку уже не вернуть, конечно, и что Юре я лично её возмещать буду. А они сейчас скинутся, и когда Юра поедет, то ему закажут ещё. Грустно. Мы должны уже на Елецкой быть, а мы и от города не отъехали.
Геолог, мля... Молодой специалист. Дембель Советской Армии. Это бунт. Почти все работяги намного старше, и пацан для них не авторитет. Это плохо. Опять открываю дверь. Фиксатому: «Уходи». «Куда?!» - изумляется он. «Куда хочешь. Ты у меня больше не работаешь». Лицо фиксатого расплывается в понимающей улыбке - начальник понтуется. «Там пурга, начальник, я замёрзну» - начинает кривляться он. «Да и х...й с тобой, - следует совершенно неожиданная реакция начальника, - Уходи». «Ты чё, начальник?! Тебя посадят» - не может поверить он в реальность происходящего. «Нормально-нормально. Жить захочешь - дойдёшь. Там позёмка всего лишь. Не сдохнешь. А сдохнешь, все скажут - сам ушёл». Фиксатый озирается, ища поддержки. Все остальные с интересом наблюдают за сценой. Начальник молодой, но борзый. Интересно. Лица у всех подчёркнуто индиффирентные. Воспитанные люди не вмешиваются в чужую беседу. Фиксатый осаживает. Тон стан овится просительным, но всё ещё с нотками гонора: «Мне в город нельзя, начальник. Меня там менты враз повяжут». Речь сопровождается красноречивой уголовной жестикуляцией. Что называется: «Пальцы веером». На самом деле он, конечно, сидел раз или два. По хулиганке, за пьяные драки. Так что вся его жестикуляция для слабонервных курсисток. «Я те чё - благотворительная организация, от ментов тебя спасать? Пошёл!» Фиксатый сдулся. Ладно. Полдела сделано. Впереди самое сложное. Когда Юра проснётся и обнаружит, что водки нет...
Утром, видя, что Юра заворочался, выхожу в снег умыться. Пусть начинают без меня. В балке разговор принимает всё более повышенную тональность. Пора. Захожу с лучезарной улыбкой. За спиной в дверном проёме голубое небо, белый снег и много солнца. «Юра, заводи поехали!» У Юры глаза лезут на лоб и он набирает в лёгкие воздуху. Сейчас скажет. Надо опередить. «Значит так, - заявляю, отвернувшись от Юры к работягам, - Я сто раз одно и то же не поминаю. Сказал - всё. Но сегодня повторю: вот этот деятель (жест в сторону фиксатого) вчера меня уговорил. Больше никому не удастся». Поворачиваюсь к Юре и в полном недоумении спрашиваю: «Ты чего не заводишь? Врямя-то идёт». Юра разворачивается и идёт умываться. Всё. Капитан на борту. Экипаж построен. Выехали...
До Елецкой дошли без передышки. Остановились заночевать. Балок разбит на комнатки, в комнатках живём по двое. Мой сосед археолог. Весёлый непоседливый мужик неопределённых лет. Ему может быть как 30, так и 45. Фантазёр и рукодельник. Всё время что-то шьёт, вяжет, точит, вырезает. Получается у него всё отлично. Фантазия богатая. Сидел четыре раза, и каждый раз по новой статье. Причём одна другой экзотичнее. Кличка «археолог» прилипла к нему после последней судимости, когда они удумали вскрывать старые панские склепы в Западной Белоруссии. Шляхтичей хоронили с оружием и золотыми украшениями. Которые, собственно, и были целью. Посадили его по статье за осквернение захоронений. Что вызвало в нём необычайный протест. «Археологов за то же самое не сажают!» - возмущался он. Отчего и получил кличку. Повар у нас профессиональный. Но поганый. Варит отвратительно, всё время мне на всех пытается стучать, и всё норовит в отсутствие других ублажить меня чем-нибудь вкусн ым. Типа сгущёнки. Продукты расписываются на всех поровну, и мне такой подход не нравится. Приходится резко объяснить. Помогает. Мужики наловили куропаток, и мы их варим. Божественный ужин. На ночь ставим петли и утром у нас опять куропатки. Их там больше, чем голубей в городе. Диетическое питание радует, но пора двигаться.
Я от неё опять бегу,
Как чёрт от пения осанны.
Но это имя на снегу
Мне чертит след полозьев санных.
И вторит им моя лыжня,
Забыв, что кон мне выпал решкой.
А горы смотрят на меня
Со снисходительной усмешкой.

Трактора сзади пыхтят и тянут сани и балок. Я иду впереди на лыжах, голый по пояс. Курорт! Солнце припекает. Снег блестит и сверкает. Синие горы стоят на горизонте. Небо тоже синее и сливается с горами. Вот туда мы и идём. Идём уже часа 4. Дошли до отрогов. Проводник нервничает. По его словам где-то здесь. Но высоченной кучи барита не видать. «Тут эта..., - озирается он, - холмы были...». Наконец видим торчащую трубу и старый каркас от палатки.
Пришли. Но кучи нет. Только ровный чистый снег. Проводник оживился, побегал и показал: «Где-то здесь». Ставим базу, оборудуем туалет, разворачиваем рацию. Связь в 9 утра и в 6 вечера. Сколько времени? Нормально... Часов нет ни у кого. Ладно. Погода хорошая, солнце видно, значит, разберёмся. Делаю солнечные часы. Ориентирую грубо. Заполярье. Точно надо расчеты делать. Бичи столпились вокруг и наблюдают. Народ они битый, бывалый и умеют если не всё, то многое. Любое умение, которым они не обладают, вызывает в них уважение.
Корректировку часов провожу вечером, включив рацию на приём загодя. Ага, вот она - база! Отмечаем положение тени - 6 часов. Докладываю: дошли. База вопит, потому что потеряли нас на 2 дня. Бичи ждут, что скажет начальник. Говорю, что была проблема с трактором. Конец связи.
Утром выходим на поиски барита. Снег копать тяжело. Ветрами и пургами его убило до состояния асфальта. Лопата берёт его с трудом. Проходка шурфа показывает, что снега в данном месте 4 метра. М-да... Всё пространство между холмами заровняло подчистую. Куча 2,5 метра. Снега 4. Значит прямо над верхней точкой кучи полтора метра снега. Из проволоки делаем щуп. Проходим метр - щупаем. Нет камней, проходим дальше. Больше чем на метр, щуп не загнать. Даже на метр трудно. 70-80 сантиметров - и всё. Снег плотный. Археолог, сволочь, оказывается страшным лентяем. Лопата вызывает у него аллергию. Думаю отправить его с санями на Елецкую. Повар готовит отвратительно. Народ ропщет. Повар бросает вызов: не хотите, готовьте сами. А копать каждый может. Археолог вызывается готовить. С паршивой овцы хоть шерсти клок. Готовь.
Утром мы чуть дар речи не потеряли. Пробуждение было сказочным. Запахи, плававшие в балке, тревожили. Галлюцинации - это всегда тревожный симптом. Высыпали на кухню. Мать честная!!! В белом колпаке и переднике, сшитыми за ночь, с полотенцем через руку, Археолог сиял улыбкой даже не на ширину приклада, а как минимум, на две. На столе просто царила ненаучная фантастика. Можно было бы сказать фэнтези, но тогда я этого слова не знал.
Беляши шкворчали и румянились корочкой. Рыба в кляре издавала божественный аромат. Маринованная рыба с колечками лука была уложена в миски. Пирожки лежали горкой. Уха призывно булькала... Мамма мия!!! Особо внушало то, что всё это было сделано из тех же консервов и мороженой наваги, из которых у повара получались липкие макароны с унылой подливкой на томат-пасте. Повар был повергнут, посрамлён, а несколько позже изгнан за наушничество, лень и воровство продуктов. Оказалось, что у Археолога кулинария была самым большим увлечением. До самозабвения. После этого открытия он был назначен отрядным поваром, и жизнь стала сказкой.
Дальше всё было, как должно было быть. Кучу мы нашли, пришёл экскаватор, скидал её в сани, сани сделали несколько рейсов колонной к «железке», увезя с собой и нашего повара. А мы, завершив работу, пошли своим ходом обратно уже здоровым, сплочённым и дружным коллективом. А лучшим работником в том коллективе был тот фиксатый, который так проникся оказанным ему доверием, что был впоследствии лучшим из моих рабочих и ответственным за дисциплину в отряде.
Эта поездка многому научила меня. Очень-очень редко встречаются люди совсем бросовые. Такие есть, но их много меньше, чем кажется. Ты найди человеку применение. Подход найди. И тогда самый, казалось бы, никчёмный и поганый человечишко вполне может оказаться тем самым кадром, на которого можно положиться и сделать ставку в любой ситуации. Если сравнивать людей с винтиками, то винтики эти, в большинстве своём, нестандартные. Ты найди то гнездо, для которого этот конкретный винтик подходит. И тогда ты командир, а люди твои - кадры. А кадры решают всё. Так было, так есть и так будет. Несмотря на всю глобализацию, автоматизацию и прочую, прости господи, постиндустриализацию.
Оценка: 1.88 Историю рассказал тов. Sovok : 14-05-2007

Белый

Человек на террасе вздрогнул от негромкого шороха за спиной... Обернулся, готовый к неприятностям, одновременно положив руку на кухонный нож...
...На крыльце сидел кот. Абсолютно белый, без единого пятнышка. Два глаза, как две зеленые искорки отражали свет открытой двери.
- Ты чей? - Человек подошел поближе, рассматривая «гостя»... Рваные уши, морда в шрамах, мощные короткие лапы, настороженный взгляд...
- Все с тобой ясно... Ничей. Жрать хочешь? - отсыпал из своей тарелки горку еще теплых макарон. Добавил туда одну из двух сосисок. Мелко нарубил кусок колбасы... Пододвинул миску к коту. Сам сел за стол, звякнул бутылкой...
- Извини, тебе не предлагаю. Ну, за встречу!
- За встречу. - зеленые глаза сверкнули укором - Сопьешься, дурак!
- Все может быть... Ты ешь, ешь, приятель! Ну, давай по второй... За женщин! Хотя нет, давай лучше за родителей...
- Это можно. Святое. Присоединяюсь. - Белый сыто прищурился и подошел поближе, демонстрируя шрамы на мощном загривке. Сел, начал было умываться, но передумал, развернулся и пошел обратно, в темноту осеннего вечера...
- Ну, мне пора... Дела, брат. Спасибо тебе.
- Да, в общем, не за что. Ну, давай... Заходи, если надумаешь. А то мне одному, знаешь как-то...
- Непременно. - исчез в темноте внезапно, как и появился. Только пустая, вылизанная до блеска миска осталась стоять на полу...
Белый пришел через два дня. Тяжело проковылял по саду, приволакивая заднюю лапу и оставляя за собой красным пунктиром кровавый след... На правом боку темнела свежая рана.
- Кто ж тебя так?
- Собаки, чтоб их... Расплодились... Порядочному коту и пройти негде.
- Лежи, не двигайся. Сейчас аптечку принесу. Спирта нет, придется водкой промывать... Терпи, боец!
...Еще через час...
- Ну, вот и все. Ты как, живой? Знобит? Это нормально. Много крови потерял. Давай я тебя к печке положу... Если надо чего, подай голос, я рядом.
...Спать не хотелось... Человек сел в кресло, включил торшер и протянул руку за книгой.
Белый жалобно застонал и попытался перевернуться на другой бок... Потом приподнялся, посмотрел вокруг мутными от боли глазами и снова упал на заботливо сложенное вчетверо ватное одеяло.
...Через три дня...
- Я ухожу. - Белый похромал к двери.
- Куда?
- Неважно. Просто ухожу. У меня нет дома. И никогда не было. Я уже здоров. Мне пора.
- Ты и двух недель не протянешь! А если и протянешь, то эту зиму не переживешь...
- Значит судьба такая. - Белый невозмутимо открыл лапой дверь, неловко спустился с крыльца и пошел по мерзлой земле к калитке.
..Он не пришел на следующий день. К вечеру ветер усилился и на поселок обрушилась снежная метель... Первая, в этом году. Ветер гнул старые сосны, свистел в трубе, выдувал тепло из дома и пел какую-то свою жутковатую песню на одной ноте...
Человек вышел на крыльцо, прислушался к отдаленному собачьему лаю, зябко поежился, попытался рассмотреть что-то в белесой мгле ... Постояв пять минут, вернулся в комнату и подбросил дров в печку.
Потом подошел к шкафу, достал еще один свитер, черную вязаную шапочку и выгоревший армейский бушлат. Неторопливо и тщательно оделся... Взял фонарик, аккуратно закрыл за собой дверь и исчез в ледяном холоде ноябрьской ночи.
..Человек вернулся через два часа. Батарейки в фонарике «сели» окончательно. Он зажег «летучую мышь», подумал, налил полстакана, втянул в себя водку посиневшими от холода губами. И снова ушел в ночь...
Он нашел Белого только под утро. Случайно увидев струйку пара, пробивающуюся из подтаявшего сугроба, яростно начал разгребать снег негнущимися замерзшими руками...
Сорвал с себя бушлат, завернул в него окровавленное, начавшее уже коченеть тельце и побежал к дому, взрыхляя снег негнущимися ногами в тяжелых армейских ботинках... Белый на короткие мгновения приходил в себя, шипел, оскаливал в жуткой гримасе клыки, пытался выпустить когти, но силы быстро заканчивались, и он снова проваливался в беспамятство... Он был еще там, в своем последнем бою...
А потом... Потом был сумасшедший гон машины по обледеневшему шоссе, врач, удивленно качающий головой, операционная... Белый выжил.
...Еще через два дня...
Кот осторожно поднял голову, покачиваясь поднялся с лежанки и с трудом подтягиваясь на передних лапах и путаясь в бинтах, залез на кровать. Встал в изголовье, долго и внимательно смотрел на лицо спящего...
И медленно, словно удивляясь самому себе, потерся головой о небритую щеку, удовлетворенно вздохнул, свернулся калачиком и блаженно закрыл глаза...

Оценка: 1.75 Историю рассказал тов. Механик : 23-10-2007

C днем Победы!

- Ну что, девки, рассказывайте, где вас носило?
"Девки" - это я с деткой. Мы сидим в комнате, в которой мало что изменилось за последние тридцать лет. Ну разве что абажур на лампе другой, да вместо пенсионера-"Горизонта" на тумбочке под салфеткой обосновался цветной "Шарп".
Мы в гостях у деда с бабулей.
- Ух, ба, как мы гуляли!
Теплые апрельские выходные выманили на улицы тысячи москвичей, и поддавшись соблазну, мы с деткой, прихватив ролики, отправились по знакомым местам. - Мы на ВДНХ катались, а потом через "Ботанику" - и на троллейбус.
- Устали?
- Да не, просто там асфальт плохой. От розария еще туда-сюда, а по главной - только пешком. Ну и ладно, мы по выставке нагулялись.
- Там лучше?
- Знамо дело! Там хоть убирают да метут, а ботсад вообще как сиротка. Только и радости, что оранжерею достраивают.
- А метет-то кто? Поди таджики?
- Ну, наверное. Они теперь везде метут.
- Смотрю я на них, ну до того ж мне их жалко... Мы же тоже, как приехали, и жили черт знает где, и за работу любую брались, а на нас только пальцами показывали: "Понаехали тут". Так не от хорошей же жизни понаехали... А ведь это мы, "лимита", город построили. Господи, как вспомню, как мы работали, это ж уму непостижимо.
- Ну, ба, в деревне тоже ведь не загорали...
- Не загорали. Но там еще хуже было. Куда не кинь, всюду клин. Бычка возьми, сам выкорми, на мясозаготовку его сдай, да шкуру тоже сдай, да еще если по весу не хватит - откуда хочешь, оттуда и бери. Яиц сдай, шерсти сдай, да на каждую яблоню налог заплати. Вот и бежали при первой возможности в город.
А война?
Тоже лиха от пуза наелись. Немец-то поначалу до нас не дошел. Дошел только до Ржавы, да там и встал. Целый год так жили - с одной стороны наши, с другой немцы и мы посередке. И стрельба вся через наши головы - то оттуда, то отсюда.
- А потом?
- Ну что потом? Потом немец за Ржаву перешел. Наши отступили, и мы до сорок третьего под немцем были. В феврале нас освободили. Да, как раз в феврале. И сразу всех собрали и отправили окопы копать. Вот мы там землицы покидали. Окопы-то рылись как положено: 1.40 глубина, 40 см внизу, 70 вверху, да 7 метров на человека - дневная норма. Мы по трое работали, с двумя носилками. Одна копает да носилки накладывает, двое их уносят, а она тем временем вторые накладывает. Потом менялись. К вечеру хоть сдохни, а двадцать один метр предъяви. Кто не успел, в темноте копал. Мы и домой-то не ходили, потому что в семь утра начинали, а в девять вечера заканчивали. Какое там "домой" - пока дойдешь, уже и обратно пора. Потом, когда уже всю Белгородскую область совсем освободили, нас на лесопогрузки отправили. Там еще интереснее. Лес рубили для крепей, потолки в шахте подпирать. Тоже все строго - бревна по размеру, по толщине одинаковые, и вот мы их на платформы грузили. Полтора метра бревно, да толстенное - в обхват. Вот и ворочаешь их целый день. Закончили с лесом - отправили железную дорогу строить. Ну, вот ту, по которой вы к бабе Ане в Дежевку ездили. Вот оно все, что через Ильинку, Чаплыжное, Сараевку идет - все это мы строили. Насыпь насыпали, под рельсы готовили. Тоже с носилками, да с лопатами. Вообще света белого не видели. Потом, когда и Харьков и область Харьковская - все наше стало, тогда народ уже стали на оборонку забирать. На те же шахты да на заводы. И в Кемерово брали и в Иваново и в Челябинск - ну везде, куда руки нужны были. А там тоже не сахар. Жить негде, есть нечего, а если сбежишь, да где-нибудь с поезда снимут, в момент без суда на 10 лет приговаривали в лагеря. Наших, поповских, восемь человек так отправились. Потом уже, после войны только отпустили.
- Баб, а ты как же?
- И я так же... Спасибо соседке-квартирантке. Ты-то должна помнить: за бабкой Нюркой, что слева жила, еще одна хата стояла.
- Не, при мне не было уже...
Цепкая детская память оживляет колючие остатки фундамента да густые кленовые поросли на месте той избы, в которые мы лазили, умирая от собственного страха и пугая друг дружку историями о привидениях.
- Разве? Ну да ладно. Там у нас жила женщина хорошая, в райсовете работала. Муж у нее был кавалерийский капитан, и преподавал в военном училище, а она у нас работала. Тоже образованная. Мама к ней и пошла - просить, чтобы та меня к себе работать взяла. И меня взяли в райсовет, учетчицей. Я сдачи учитывала. С каждого двора тогда положено было сдавать налог: 200 яиц, 40 кг мяса, шерсть, молоко, а я все это считала. 11 колхозов у меня было, 3 сельсовета - вся округа, да еще немножко. И так я там до конца войны проработала. Ну а потом уже и в город поехали, когда полегче стало. Работали-работали - вот, видишь, квартиру заработали. И так вот всю жизнь. А вспомнить - будто вчера все было, да одним днем и прошло. Хоть на вас поглядеть - чтобы вы лиха не хлебнули...
Бабуля задумчиво замолкает, молчим и мы с Настасьей. В тишине слышно, как булькает на кухне чайник.
- Вот черт глухой... - сердится бабуля и кричит в кухню: - Дед! Чайник кипит!
- Не кричи, не глухой, - бурчит в ответ деда и появляется в дверях.
- Всем наливаю?
- Всем!
- Тогда идите.
Мы перебираемся на кухню, в которой тридцать лет все стоит на своих местах, и пьем чай. Мы дома.
Бабуля, деда! С Днем Победы вас!
Оценка: 1.73 Историю рассказал тов. чокнутая выхухоль : 04-05-2007

- Ну что, ты идёшь? - в дверь заглянули сослуживцы из соседнего отдела.
Петрович замешкался, но, подавив секундную слабость, лишь тяжело вздохнул.
- Не, мужики, сегодня без меня.
В коридоре удивились. Колхоз и пьянка - дело, как известно, добровольное, но...
- Да ну... Случилось что?
Вообще у Петровича случилось многое, оставалось лишь выбрать наиболее весомый повод, исключающий малейшую возможность его присутствия на праздновании дня рождения у соседей.
Крайнее застолье завершилась «построением» семейства. О чем именно говорилось в страстной ночной речи, осталось тайной - самому вспомнить не удалось, а тесть с тещей при осторожных, намеками, расспросах, теряли память и начинали сильно бояться. Супруга же, опровергая тезис о семье как одном цельном сатане, выступила на стороне родителей, посоветовав меньше усердствовать в войне с зеленым змием; противник, конечно серьезный, но если накал борьбы не спадёт, то продолжится она уже в общежитии. Менять ставшую привычной домашнюю обстановку на казенную жилплощадь в страшном - даже внешне - строении не хотелось.
Беда не приходит одна - несколько дней назад в шефе случился приступ служебной активности. Неосторожно попавшему вождю на глаза Петровичу напомнили о порученных когда-то работах, пообещали сделать больно за срыв утвержденных сроков, попутно попросив почитать каких-нибудь свежих отчетов. Они были, но в настолько черновом виде, что не что сдавать начальству - самому лишний раз в них заглядывать не хотелось.
- Да я за рулём сегодня.
- А-а-а... да ладно, на стоянке до завтра оставишь.
- Нет, не могу. Жаль, конечно...
- Как знаешь, - и коллеги отправились на встречу с вкусной и полезной водкой.
Петрович вздохнул еще раз и придвинул растрепанную папку, топорщащуюся бумажками с заметками, пометками, записками, приписками, отписками и прочими диаграммами; его ожидал творческий процесс превращения этого заповедника хаоса в нечто параллельное и перпендикулярное.
-...Ты еще здесь? - в кабинете возникли усталые, но довольные сослуживцы. - Ну ты стахановец! Поселиться в институте решил?
Глянув на часы, Петрович решил, что для одного дня бардак в документах уменьшен достаточно. Ночевать в конторе не хотелось.
- Ой-ё... Поеду сейчас.
- До электрички подбросишь? Вроде «штрафа», Петрович, а?
От НИИ до станции было недалеко, километра полтора; когда-то - если верить легендам и останкам остановок - туда даже бегал автобус. Сейчас дистанцию нужно было проходить маршем через задворки промзоны, ловко уклоняясь от канав и ям, дислокация которых таинственно менялась каждую неделю, не забывая отбивать пинками любопытство местным промышленным собакам. Более цивилизованная тропа удлиняла путь на триста метров. Да и зачем идти, если можно ехать?!
- Подвезу, конечно, какие вопросы. Приберу здесь и едем.
У машины возникла некоторая заминка. Товарищи научные сотрудники сосчитали себя, оценили объем «девятки» Петровича и отметили некоторое несоответствие. Семь человек, не считая водителя, занимали пространство немного обширнее.
- Что-то маловата машина...
Представители военной науки хмуро переглянулись, отыскивая добровольца, который двинет на станцию своим ходом. Пауза затягивалась, в любви к прогулкам пешком никто не сознавался.
- Ладно, кто как хочет, а я - как знаю... - старый, мудрый подполковник степенно уселся в машину.
Это был сигнал к штурму.
Через две секунды внутренний объем «девятки» полностью заполнился. Единственный замешкавшийся бродил вокруг и заглядывал в мгновенно запотевшие окна, пытаясь найти просвет, в который можно вклиниться.
- Может, в багажник? - предложил добрый Петрович.
- Офицеры в багажниках не ездят, - отрезал замешкавшийся и с ловкостью хорошо тренированной кошки вскарабкался на крышу. - А вот на багажниках могут. Поехали!
- Куда, епт? - удивился Петрович.
Наверху поворочались, устраиваясь удобнее, и успокоили:
- Нормально, не свалюсь! На Северах и не так ездить приходилось!
- Да хрен с тобой, сваливайся! Совсем там одичали... Если гаишникам попадем?..
- Петрович. Ты гайцов здесь хоть раз видел? Особенно если мимо промзоны ехать?
- Ну смотри, если что...
Тут Петрович немного покривил душой - гаишников он не опасался, поддерживая с ними нормальные отношения еще с давних времен частых нарядов инспектором ВАИ, но привлекать лишнее внимание все равно не хотелось.
Быстро вырулив знакомыми переулками к станции, он выгрузил сослуживцев и помчался домой.
Уже закрывая машину, Петрович услышал неожиданный звук...
- ...Вот ведь хрень какая! Нет, ехать-то, конечно, мне недалеко, но все-таки в другой город и по шоссе, через два поста ГАИ... ну, то что они никак на тело, спящее сидя на крыше, не прореагировали - это только к лучшему. Но ведь и другие машины там были! И хоть бы предупредил кто!.. - возмущался потом Петрович. - Никакой взаимовыручки сейчас на дорогах ... Еще и хихикали небось мерзко...

Оценка: 1.71 Историю рассказал тов. BratPoRazumu : 16-10-2007