Если бы мне кто-нибудь рассказал то, о чём вы прочтёте ниже, я благодушно воспринял бы всё это за рядовую военно-морскую травлю. Но "ёрш тому в корень", как говорил мой любимый преподаватель кафедры морской практики капитан 1 ранга Ников, бывший старпом парусника "Седов", кто не поверит хотя бы одному моему слову!!!
- "Ёрш тому в корень!!!"

"ОКЕАН-75"

Под таким названием весной 1975 года состоялось оперативно-стратегическое командно-штабное учение ВМФ.
Нашему, недавно прибывшему на Северный флот и бьющему копытом у причала племенному красавцу "Адмиралу Исаченкову" суждено было стать центром активной фазы этого учения. На борт ожидалось прибытие Министра обороны Гречко, начальника ГлавПУРа Епишева, нашего Главкома Горшкова и огромного количества адмиралов, генералов и важных гражданских персон.

Подготовительная стрельба для проверки готовности носового зенитно-ракетного комплекса "Шторм" в присутствии науки и заводских регулировщиков закончилась неподрывом боевой части ракеты при идеальном наведении на цель. Этот ребус так и остался неразгаданным, хотя яйцеголовые специалисты "вылизали" систему управления до неприличия. Перепаяли массу реле и конденсаторов, которые могли привести к сбою, но на представительном консилиуме было принято решение: стреляет кормовой комплекс. Во-первых, министру Обороны с ходовой будет лучше видно и не так страшно, а во-вторых, коль раз не сработало что-то, то может не сработать и во второй.
А управляющий огнём кормового комплекса - это я. Ещё мало чего знаю и умею, но у меня за кормой семь пусков на испытаниях и неистребимый лейтенантский задор.
- Коли дырку на погонах, лейтенант, - слышалось от начальников и друзей.
Учитывая, что мой комплекс впоследствии отрегулировали с ещё большим фанатизмом, чем носовой, такие рассуждения имели под собой вполне реальную почву.
Выход был назначен на 16 апреля. Измочаленный личный состав, позабывший что такое отдых и сон, в едином боевом порыве был готов завалить любой эпизод почётного мероприятия по причине приведённых выше обстоятельств. Складывалось впечатление, что подготовка к мероприятию планировалась в ЦРУ скрежетавшими зубами от ненависти ко всему нашему ихними операторами.
И вот - день "Д". Ещё не ложившийся спать боцман и не подозревавший, что он уже - труп, под утро, при окончательной проверке своего хозяйства, обнаружил отсутствие трапа, который благополучно оторвался и утонул ночью при приливо-отливных явлениях. Вахта этот эпизод проспала по причине уже известной.
Ну и что, что трап утонул? Возьмите на другом корабле - и дело с концом!
Да что вы! Это исключалось полностью. Утонул царь-трап, который мы доставили из Ленинграда. Видеть таких парадных трапов мне больше не приходилось никогда за свою долгую службу на четырёх Флотах. Его ширина была не менее трёх метров, а поручни - из какого-то ценного дерева.
На доклад боцмана о том, что "птичка сдохла", прикорнувший в кресле Командир ответил в соответствии со своим замордованным статусом:
- Хорошо, боцман, продолжайте работать.
Секундой позже боцманский доклад был всё же дешифрирован командирским мозгом. И тут - такое началось!
В шесть утра у места, где был погребён трап, толпилось уму непостижимое количество начальников разных мастей. Слюна от их ораторских экзерсисов не долетала, к счастью, до Командира, потому что причал и борт ничего, кроме полоски чёрной северной воды, не соединяло. Вскоре на этом единственном стационарном причале эскадры яблоку негде было упасть: водолазы с оборудованием, авиационные теплодуйные машины, маляры, художники, шхипера и масса других незаменимых в данной ситуации действующих лиц из командного и политического состава.
Трап был обнаружен водолазами, застроплен, поднят на причал плавкраном. Здесь его "замыли" пресной водой, высушили ревущими машинами, заново отлачили. Тут же уложили стерильные маты, закрепили новые обвесы, и к часам восьми ничего уже не напоминало о происшествии, за исключением ноющих и саднящих частей тела у Командира, помощника, вахтенного офицера и боцмана. Я наконец-то окончательно понял, как строился Днепрогэс и другие стройки первой пятилетки.
И вот легендарный Андрей Антонович Гречко поднимается по трапу, человек с повязкой "Како" - это я - орёт: "Смирно!" - и пожимает царственную руку. Короткий митинг, аврал и - вперёд!
Количество свиты, взошедшей на борт, не поддавалось подсчёту. Все корабельные офицеры, Командир в том числе, были выселены из своих кают на посты, в кладовые и другие места, для проживания не предназначенные. Младшие офицеры хлебали остывшую баланду в четвёртую очередь в кают-компании мичманов. Три носовых матросских кубрика были освобождены, чтобы матросы не нарушали покой высокого начальства в старпомовском коридоре.
Я нисколько не брюзжу и не злорадствую. Но и меня через столько лет не покидают глупые лейтенантские вопросы:
- А мог бы начальник перед дальней поездкой заставить водителя своего персонального авто работать всю ночь, не смыкая глаз, а перед выездом не поинтересоваться, сыт ли он и как себя чувствует?
- Неужели так сладко потреблять на выходе изысканные деликатесы из ресторанной посуды, отдыхать на дорогих цивильных постельных принадлежностях, специально завезённых по этому случаю на корабль, зная (а может, и не зная - это ещё хуже!), что уровень комфорта у экипажа качественно другой.
И не надо говорить мне о "тяготах и лишениях", о подводниках-дизелистах, о солдатах в окопах, наконец, которым значительно труднее. Я-то ведь никогда не желал служить на таком Флоте, где лейтенант питается и спит в одной каюте с Главкомом. Речь, понятно, совершенно о другом...
Оторвались от берега, что всегда приносит моряку явное облегчение и вводит жизнь сложного корабельного организма в заданный ритм. Так совпало, что сегодня был день рождения Командира, и клерк из управления кадров показал ему мельком капразовские погоны, которые лягут на натруженные плечи, если всё закончится, как положено. Не один я, оказывается, колол дырки!
Первый эпизод учения: бпк "Кронштадт" выполняет стрельбу противолодочной ракетой. Мы - на траверзе его левого борта. Всё, как учили: вертолёты в воздухе, подводная лодка обнаружена, целеуказание, пуск!
- Красиво пошла! - восхищённо откомментировал Министр.
- Пуск - вторая! - немедленно скомандовал по связи командир эскадры, переключив звук аппарата засекреченной связи на телефоны.
Жалкий лепет с "Кронштадта", что у них больше нет практических ракет, а все остальные в боевом снаряжении, был жёстко прерван. Принцип: куй деньги, не отходя от кассы! - торжествовал.
Старт второй ракеты с "Кронштадта" привёл всех в замечательное расположение духа, вселил уверенность, что и мы отстреляемся не хуже. Этот храбрый трюк в исполнении североморцев не являл собой ноу-хау: что-то подобное происходило ранее на Черноморском флоте, и было известно по устным пересказам. Тем не менее, не каждый решится на подобное гусарство, и мы втайне гордились своим командованием.
Неумолимо приближался основной для нашего корабля эпизод. Совместно с бпк "Огневой" мы выполняли зенитную ракетную стрельбу по радиоуправляемой мишени Ла-17. Центр событий переместился в мой центральный пост. Я жёстко расставлял по местам многочисленых наблюдающих, слегка дрожащим голосом отдавал последние распоряжения. В это время в носовом центральном перестал прописываться один из шлейфов осциллографа контрольно-записывающей аппаратуры, и, так как это было тоже моим заведованием, я побежал туда. Возвращаясь обратно, встретился с табуном офицеров, спешивших из кормы в нос, и всё понял. Моя звёздочка удалялась от меня в той толпе, и я её даже, кажется, видел.

А вот и пуск мишени. Производим её обнаружение, берём на сопровождение, согласовываем пусковую и, как добрый сигнал светофора, на моём пульте загорается зелёное табло "Готов". Но мы-то знаем, что целеуказание "внезапно" будет выдано теперь на носовой комплекс, и дырки в погонах вертеть уже им.
- Цель... дальность... курсовой угол... серией... ВДЗ - протяжка... Пуск! - первая "левая".
Увертюра к музыке ракетной атаки, донёсшаяся из носового центрального поста, прозвучала торжественно и безукоризненно, и - тишина...
- Комдив! Где доклад о "захвате"?
- Захвату нету...
- А по второй?
- И по второй нету, - нервным шёпотом докладывал командир дивизиона, чтобы не все слышали его предсмертные хрипы.
Два генерала, наблюдавшие стрельбу с верхней палубы, искренне восхищались полётом наших не управлявшихся ракет, огненно-дымными стрелами уходившими в облака по баллистическим траекториям:
- Что значит - современный зенитно-ракетный комплекс! Смотри: а с "Огневого" ракета пошла, как бык поссал, а вторая и вовсе упала у борта.
Вот эта единственная долетевшая до мишени старая ракета, запущенная под управлением нынешнего Главкома ВМФ, а тогда капитан-лейтенанта Масорина, и спасла честь Северного флота. Прозвучал победный доклад о блестящем поражении цели. А сбить её мог, естественно, только корабль с Министром Обороны на борту.
После выяснилось, что увёл с траектории наши ракеты передатчик команд с бпк "Адмирал Исаков", неизвестно почему работавший в эфир на излучение своей аналогичной системой управления на нашей несущей частоте и с нашими кодами. А если бы нажать кнопку "Пуск" доверили мне, никаких происшествий не случилось бы, так как коды и частоты в моей системе были выставлены другие.
Настроение присутствующих на мостике резко дифференцировалось: одни радовались успешной стрельбе, а тем, кто понимал, что произошло, оставалось только делать хорошую мину при плохой игре. Капразовские погоны из кармана кадровик больше не доставал.

Боцман, от которого стрелки временно были переведены, зря успокоился. Он ещё не знал, что судьба уготовила ему новое испытание, и вскоре ему предстоит стоять на планшире с колосниками на шее.
В ходовую рубку стали заходить генералы и адмиралы со следами краски на дорогом шинельном сукне. Командир всё понял: не успела высохнуть краска на переборках в командирском коридоре.
- Помощник! За что я тебя, мудака, кормлю?! Немедленно - человека с растворителем к выходу!
С таким же надрывом и с добавлением более сочных выражений, а на низших ступенях и с физическим акцентом, командирское приказание начало стремительный бег по иерархической лестнице. Маршрут этого стремительного бега: помощник - главный боцман - командир отделения боцманов - уткнулся в неделю не спавшего матроса Худайбердыева...
И вот в ходовую врывается генерал-лейтенант, по рукаву серебряной шинели которого стекает воняющий уайт-спиритом грязный чёрный след. Обретя дар речи, он громогласно объясняет, что думает о Флоте, если его, генерала, хватает за рукав у выхода из коридора грязный матрос и приводит в негодность дорогое генеральское обмундирование. Разбираться был послан лично Командир. Он увидел то, что и должен был увидеть: на своём ответственном посту спал стоя, как лошадь, матрос Худайбердыев, зажав в руке тряпку, которой он недавно оттирал кузбасс-лак на баке. Ведро с грязным растворителем стояло рядом.

Наступил мой черёд заступать на ходовую вахту, и я с блеском подхватил череду нелепостей, свалившихся в тот день на корабль. Для начала в служебном рвении "построил" двух гражданских мужиков, нарушавших корабельные правила посредством беседы у двери на сигнальный мостик.
- Лейтенант! - громогласным шёпотом одёрнул меня бывший ЧВС Северного флота адмирал Сорокин. - Остынь! Это же первые секретари Мурманского и Архангельского обкомов партии!
Но это было только прелюдией к более серьёзным свершениям энергичного и инициативного офицера.
- Вахтенный офицер! Подать сигнал на всплытие подводной лодки!
- Есть!
Я должен произвести за бортом несколько подрывов гранат с определённым интервалом. Специально для этого на выход мы получили гидродинамические гранаты СРГ-60, которые взрываются на установленной глубине от давления воды. Выполняя приказание, как и положено, бегом, я споткнулся о чью-то ногу, и несколько гранат вылетев из сумки, с грохотом приземлились у ног Главкома. Все, кто стоял рядом, бросились их поднимать.
- ... !... ...! ... мать! Тебя уже нет! Ты понял, сука! - шептал мне в ухо комбриг, вместе со мной ползая на корточках.
Главком не выказал никакого беспокойства по причине весёлого происшествия, и меня, впоследствии с блеском подорвавшего гранаты за бортом, оставили нести вахту дальше.

Вернувшийся после отдыха на мостик Министр поинтересовался, а может ли дать корабль максимальный ход. И вот мы несёмся по волне со скоростью, которую очень редко ощущают на больших кораблях.
- 35,8 узлов, товарищ министр Обороны! Это на 0,4 узла больше, чем на государственных испытаниях, - гордо доложил Командир, которого никак не покидала мысль о новых погонах.
- А сколько это будет в километрах в час?
- Почти семьдесят, товарищ министр Обороны!
- Неплохо, неплохо. Почти как средний танк. А ну-ка, покажите мне вашего механика-водителя, - улыбнулся Маршал.
Командир БЧ-5 прибыл в ходовую из ПЭЖа в своём далеко не парадном одеянии с мятыми погонами, чем заставил поволноваться своё начальство.
- Молодец, ничего не скажешь! - пожимал руку стушевавшемуся меху Министр. - Да и погоны ему бы сменить не мешало!
Двусмысленная фраза, от которой на мгновение повеяло холодком, была правильно понята кадровиками. Всем стало понятно, кому сегодня предстоит колоть дырки на погонах.

Несмотря на то, что в базу "Адмирал Исаченков" вернулся поздно ночью, экипаж был построен на торжественный митинг. Министр Обороны сказал много хороших слов о боевой готовности Северного флота, о нас, прекрасных людях, приумножающих его славу. Когда он благодарил экипаж за блестяще проведённую стрельбу, большинство в это время смущённо разглядывало носки своих форменных ботинок.
- Благодарю за службу, товарищи североморцы!
- Служим Советскому Союзу!
Не успела кавалькада машин покинуть причал, как перед личным составом начал своё выступление Командир. Он не скрывал чувств и не боялся перечить высочайшему мнению:
- Обращаю внимание всего экипажа: БЧ-2 на корабле - главные тормоза и суки! За моего капраза они мне ответят, это я обещаю!
Более угнетённого состояния, овладевшего умом и сердцем, и представить себе было невозможно. Как карточный домик рассыпалось детское представление о непогрешимости Флота и Армии. "Вот приедет барин, барин нас..." - но выше-то - некуда! А через несколько дней в "Комсомольской правде" появились интервью с матросами нашего корабля. В них они с восторгом излагали, какие чувства обуяли их в момент, когда наши ракеты блестяще поразили воображаемого супостата. Эта же белиберда транслировалась по первой программе всесоюзного радио. Все на корабле, включая редко появлявшегося на верхней палубе молодого трюмного, знали, что мы промахнулись. Выходило, что не ведал об этом только министр Обороны, которого с радостным упоением обманули.
И стало совсем худо на чистой и непорочной военно-морской душе лейтенанта. Ниже её ватерлинии была нанесена коварная пробоина, из которой суждено было сочиться сомнениям и обидам всю оставшуюся службу.

* * *
А ещё на том выходе я понял, что нет такой завесы секретности, через которую не проникают не очень-то охраняемые сведения.
Я слышал, как на мостике порученец министра Обороны рассказывал командиру эскадры, что после смерти маршала Малиновского решено было назначить на его место Д.Ф.Устинова. Но, учитывая заслуги последнего воевавшего командарма, пост министра был предоставлен А.А.Гречко.
Через пару месяцев после "Океана-75", когда наш корабль находился у Новой Земли, связисты приняли весть: умер министр Обороны. Мне, проснувшемуся после вахты, эту новость донесли обитатели нашей шестиместной каюты. Они наперебой стали предлагать спор на 0,5л, что я никогда не догадаюсь, кто будет новым Министром, ввиду, как они считали, несомненной парадоксальности этого назначения. Я заключил пари со всеми:
- А чего тут угадывать? Устинов, конечно!
Негодяи сблефовали и выигрыш мне не представили: тебе, мол, кто-то уже сказал!

Затем, когда в мутной перестроечной воде отдельные СМИшные негодяи торопились запатентовать своё первенство на освещение того или иного эпизода в нашей сложной истории, становилось смешно, грустно и противно.
Невозможно скрыть масштабные события и их детали. Например, о "Новороссийске" с теми же самыми подробностями, озвученными в "свободной" прессе через тридцать лет после случившегося, я узнал ещё в 1968 году на Телефонной стенке от бывшего матроса этого линкора. А я ведь только поступил в военно-морское училище и ещё даже присягу не принял. Все в Севастополе, для кого это было не сенсацией, а выстраданной болью, интересовались, знали и не могли не знать о трагедии.
А то, что об этом не публиковалось в открытой печати, плохо, но к сути события не имело никакого отношения. И, слава Богу, что нашлись серьёзные люди Б.Каржавин и Н.Черкашин (а не какие-нибудь доренки и киселёвы), рассказавшие в своих книгах без суеты и злопыхательства о трагедии 29 октября 1955 года.

Не буду останавливать свою мысль, начавшую неожиданно для меня самого наводить мосты из светлого лейтенантского прошлого в суровое настоящее. К тому же сюда вплетается нить не совсем обязательного философствования, которого я всегда пытаюсь избегать. Выйти без потерь из самому себе созданной западни попытаюсь при помощи реального случая, рассказ о котором логически завершит навеянную злую полосу.
Когда, издеваясь над народом и здравым смыслом, почти все СМИ исполняли брейк-данс на памяти экипажа "Курска", в моём мозгу неожиданно через десятилетия всплыла строфа одного стихотворения моего лейтенантского друга Шуры Александрова. Собирая на болоте клюкву и не в силах отвлечься от происходящего, я в уме невольно её перефразировал:
И ненависть в душе моей горит.
И я не в силах сон забыть вчерашний,
В котором видел жуткиий чёрный гриб,
На месте самой лживой телебашни.

Назавтра она загорелась. Я ничего не имел против гениального творения конструктора Николая Никитина. Но так получилось. Простите, пожалуйста!