Банка сметаны

Первые полгода службы постоянно хочется насытиться. Чем угодно. Будь то корка черного хлеба, намазанная томатной пастой, или пачка печенья с банкой сгущенного молока. То и другое принимается с великой радостью. Всему находится место в томимой голодом утробе солдата-первогодка. Дедушки-старослужащие, позабывшие о своем недавнем прошлом, называли это состояние «нехваткой». Глядя на нас, жадно заглатывающих за завтраком, обедом и ужином непопулярные в их среде горох, сечку или «дробь-шестнадцать», цедили сквозь зубы: «Что, сынки, нехватка замучила?» Неистовое желание насытиться по силе своей могло, пожалуй, конкурировать даже со страстью выспаться. Где поспать, когда поспать и в какой позе - значения не имело. Хотя бы недолго. Но - сладко.
Кормили нас неплохо. Но беспрерывные кроссы, тактические занятия, работа и физподготовка требовали новой и новой подпитки вымотанного молодого тела. Отсюда постоянный зуд в желудке и желание припрятать частицу от обеденных щедрот. Но мест для заначек у неискушенного первогодка кот наплакал, а недреманное око сержанта натренировано до автоматизма. Хлебную горбушку, оттягивающую сапог или запазуху «нехватчика», оно просвечивало словно рентгеном.
Всех пойманных на утайке ставили перед ротным строем и по взмаху сержантской руки уличенные дружно впивались зубами в свои запасы. Челюсти работали со скоростью сто двадцать жевков в минуту. Отставший в этом неформальном социалистическом соревновании молча брал в руки кусок кирпича, тряпку и отправлялся в туалет чистить «очки». Таким незамысловатым, но весьма предметным способом в нас воспитывали солдатское достоинство и уважение к самому себе. Ибо солдат, будь он голоден-преголоден, обязан оставаться солдатом. Прячущий кусок хлеба назывался коротким словом «ЧМО». Я пытался выяснить, что оно обозначает, но растолковать этого мне никто не смог. «ЧМО есть ЧМО» - и этим всё сказано. Слово-клеймо. Если его на тебя поставили, до конца службы не отмоешься.
Единственным местом, кроме столовой, где можно было достать провизию, был магазин Военторга. Самое желанное место для любого солдата. Как «деда», так и «бесенка». В военторговском магазине было много соблазнов. Все они требовали денег. И немалой изворотливости. Ведь до магазина нужно было ещё безнаказанно дойти, а после того вернуться в казарму.... Что-то сродни преодолению полосы препятствий. Наглядная демонстрация утверждения, что «дорога полна неожиданностей». Категория неожиданностей структурна и неоднозначна. Неприятные, но терпимые: ротный, замполит, комбат. Встреча с ними означает либо наставление по поводу того, что солдаты учебной роты должны ходить в магазин только в сопровождении сержанта той же роты и только в положенное время.... Что они должны.... и т.д. В довесок к наставлениям можно было получить от одного до трёх элементарных нарядов вне очереди, в зависимости от настроения офицера. После такой встречи ты шествовал назад в роту. В этом случае деньги оставались при тебе.
Куда неприятней была встреча с «черпаками» из приемной или передающей роты. Товарищи старослужащие значительно чаще, чем это им требовалось, толклись поблизости от магазина. Выглядывали верную добычу. Лишь недавно перешедшие из клана угнетенных в клан угнетающих, они никогда не ошибались. Если офицера иной раз удавалось обмануть, то при встрече с «черпаком» - «оставь надежду всяк сюда входящий». «Черпаки безошибочно угадывали, куда и зачем «бесенок» движется. Нечестивец для профилактики получал пару раз под дых, слушал сложносочиненные маты и угрозы, произносимые тоже для порядка и, заручившись соответствующим указанием, стремглав мчался туда, откуда пришел. Каждый раз - с пустым карманом.
И все же, когда появлялась хоть малейшая возможность приобрести что-нибудь из продуктов, мы всеми правдами и неправдами пытались проникнуть в Военторг. Желание поесть заглушало страх, делало нас изобретательными, ловкими и нахальными. Поэтому нам нередко везло.
В этот раз всё началось со спора. Я поспорил со своим ближайшим другом и компаньоном по разного рода делам и делишкам Шуриком Власовым, прозванным в роте Сашка-пианист. В детстве он закончил школу по классу фортепиано и как-то в курилке с гордостью об этом заявил. Сашка родился и вырос в сибирской деревне, никто не поверил, что там может быть музыкальная школа. Проверить класс игры на рояле рядового Власова возможности не было, и с тех пор он стал Сашкой-пианистом.
Спор наш возник на почве грамматики. Не знаю, какими данными пользуясь, Шура утверждал, что в Уголовном Кодексе есть статья, по которой «сажают в тюрьму за мужеловство». Я пытался объяснить Власову, что он ошибается. «Саша, - внушал я ему, - слова «мужеловство» в природе вообще не существует. Есть слово «мужеложство» и статья, которая, действительно, за него карает».
Саша не соглашался и упрямо бубнил о мужеловстве. Мужеловство- мужеложство чуть не довело нас до скандала. «Что ты можешь в этом понимать, деревня! Ты хоть знаешь, что это такое?» - «А ты? Ты, что ли, шибко умный!» Кончилось все тем, что Власов сказал: «Хватит орать. Поспорим на две банки сгущенки. Кто проиграет, тот и ставит. Рубаем вместе». Он улыбнулся и протянул мне руку. «Подходит», - ответил я, будучи на сто процентов уверен, что прав.
Спор состоялся.
Шел час послеобеденного отдыха. Следует отдать должное нашим сержантам, в это время они нас никогда не трогали. Скорее всего, потому, что сами были не против часок покемарить.
Мы с Сашкой беспрепятственно вышли из казармы. Дальше все просто. В библиотеке быстро выяснилось, что прав я. До магазина дошли без происшествий. Власов, вздыхая и поругиваясь, опустил руку в карман и обменял две мятые, засаленные бумажки на две баночки с яркими голубыми наклейками. Обратный путь лежал либо мимо передающей роты, либо мимо штаба батальона. Выбрав меньшее из зол, решили пробираться мимо штаба. Вот тут между высоким штабным крыльцом и врытой в землю бочкой курилки, и родилась история с банкой сметаны. Ибо не прищучь нас комбат в первый раз, всего остального, наверно, и не было бы.
«Стойте, бойцы», - тяжелым фугасом пролетело через дорожку и, вогнав наши головы в плечи, остановило как вкопанных. Голос, в котором не было ни единой солнечной ноты, принадлежал подполковнику Ложкину, командиру нашего батальона. У любого даже самого наглого «деда» он вызывал легкий испуг и кратковременное заикание, что уж говорить о нас с Сашкой. «А ну, подойдите сюда, показывайте, чего вы там в карманы понапихали».
Подполковник Ложкин нрав имел крутой, пререканий и оправданий не терпел. За необдуманное, неосторожно сказанное слово можно было получить порой большее наказание, чем за сам проступок. Нужно заметить, что таких профессионалов как он, в батальоне было раз-два и обчелся. Свою военную специальность комбат знал досконально. За это его и уважали. Никогда и ни с одним солдатом он не разговаривал нормальным человеческим языком. За это его недолюбливали. Высокого роста, с крепкими, широкими плечами и таким же крепким, круглым лицом, подполковник имел вид бравый и внушительный. На лице Ложкина, ничем особенно не примечательном, ярким мазком выделялись ухоженные черные усы. Комбат весьма гордился ими и ревниво следил, чтобы ни у кого в части больше таких не было. Как-то раз он даже заявил на разводе, что усы в этом батальоне могут быть только у одного человека, то есть у него самого, и никаких исключений тут не допускается. По этим знаменитым усам можно было легко определить, в каком подполковник Ложкин настроении. Если они находились в крайнем нижнем положении и лениво обвисали по обеим сторонам твердого командирского рта - все было в порядке. Чем выше приподнимались - тем большее наказание ожидало провинившихся. Знатоки уверяли, что по степени подъема комбатовских усов могут определить количество внеочередных нарядов или суток гауптвахты, которые подполковник Ложкин объявит в следующую секунду. Это, конечно, было преувеличением.
Сейчас усы возлежали тихо-мирно, и мы с Сашкой немного успокоились. «Откуда и куда? - деловито поинтересовался подполковник, - давайте-ка показывайте, Власов, что у вас там в карманах. Впрочем, я и так вижу, что сгущенное молоко или сливки. - Он посмотрел на Сашку своим жестким и холодным взглядом: - Кому тащим? Отвечать быстро и без запинки».
Власов заметно стушевался и, опустив голову, зашептал себе под нос нечто невнятное. «Что, что? - нахмурился Ложкин, и усы его угрожающе дрогнули, - что вы там мямлите, Власов? Отвечайте четко и ясно». Совсем растерявшийся Сашка отвечать четко и ясно не мог, и дело начало приобретать плохой оборот. Нужно было что-то предпринимать.
«Товарищ подполковник, - я сделал шаг вперед и, бросив к виску отяжелевшую руку, проглотил комок в горле, - разрешите обратиться!» Комбат с интересом посмотрел на меня, кивнул головой: «Обращайтесь».
Он молча, ни разу не прервав, выслушал мои сбивчивые и довольно сумбурные объяснения. Когда я закончил, губы подполковника Ложкина тронула едва заметная усмешка. Впрочем, он её сразу же погасил: «Хм.... Хотя это всё и бред свинячий, однако, похоже на правду. От таких, как вы, всего можно ожидать, даже таких вот дурацких пари. Забирайте своё добро, - пихнул он банки Власову, - интеллектуалы паршивые. Придумали тоже мужеловство-мужеложство. Таких слов солдату и знать-то не положено. Быстро марш в роту! Чтобы через пять секунд там были!»
Повторять это приказание было абсолютно излишне, и если не через пять, то не больше чем через десять секунд, мокрые от пота и донельзя довольные, что всё так хорошо обошлось, мы влетели в казарму.
И сразу же наткнулись на Водяного. Мы знали, что чем меньше дней оставалось Собакину до «дембеля», тем в большей степени ему было наплевать на каких-то там «бесов». Все свободное время Игорь или бесцельно слонялся по казарме, или пил кофе с другими сержантами (они его заваривали по пять-шесть раз на дню), или, что было чаще всего, сидел в каптерке и перечитывал старые письма из дома. Кстати, примерно так же вел себя и я, и многие мои товарищи, когда нам оставалось до конца службы столько, сколько тогда Собакину.
Вот на такого, скучающего и, на первый взгляд, абсолютно безопасного Игоря натолкнулись мы с Власовым. «Ждать здесь», - сделав вид, что не замечает наших разгоряченных бегом лиц, лениво сказал сержант и ушел в каптерку.
Пришлось ждать, ломая голову над тем, что он мог задумать. Обратно Собакин вышел с пустой трехлитровой банкой в правой руке и новенькой, хрустящей банкнотой в левой. «Держите, - протянул он нам банку и деньги, - смотайтесь в магазин. Купите сметаны. Смотрите только комбату или замполиту на глаза не попадитесь. Ну, а если кто-нибудь из «дедов» или «черпаков» остановит, скажете, что для меня сметана. Ясно? Тогда дергайте».
Объяснять Собакину, что нас буквально пять минут назад поймал комбат и идти в магазин нам нежелательно, ни я, ни Сашка не решились. Спрятали под матрац молоко и вновь, по проторенной уже дорожке, пошли за новой покупкой.
Как и в первый раз, до магазина мы добрались без происшествий. Купили сметану и стали прикидывать, как пробираться назад, в казарму. Решив больше не рисковать, пошли мимо передающей роты. Шли решительно, по сторонам не глядели и нарочно громко разговаривали. Однако не зря говорят, что судьбу не обманешь. За углом казармы нас ожидала повторная встреча с подполковником Ложкиным.
В этот раз комбат был настроен совсем по-другому. Об этом сразу же сообщили его усы. Как две черные сабли взлетели они вверх, и одновременно с ними упало куда-то в пятки и разбилось вдребезги моё бедное сердце. «Так, - немного помолчав, медленно и раздельно сказал подполковник, - вот значит как. Сметанку тащим. Марш за мной!» Повернулся и пошел к штабу. Сашка и я поплелись следом.
Считаю необходимым сделать кое-какие пояснения. Дело в том, что на первом году службы денег у нас практически никогда не бывало. Те, что каждый месяц выдавала армейская козна, почти все уходили на подворотнички, гуталин, осидол (мазь для чистки пуговиц и блях) и тому подобную мелочевку. На оставшиеся мы сразу же, пока рядом был кто-нибудь из офицеров, покупали печенье, сгущенку, конфеты и прочие деликатесы. «Дедушки» и «черпачки» были безошибочно информированы, когда у нас получка, и все оставшиеся после группового хождения в магазин капиталы незамедлительно уплывали к ним в карманы. Всё это подполковник Ложкин прекрасно знал. Стукачей в батальоне хватало. Денег и посылок нам, в силу определенных обстоятельств, родственники прислать не могли. Поэтому у любого офицера были основания считать, что те продукты, которые приобретаются первогодками в магазине, предназначены не им. Если покупку сгущенного молока ещё можно было как-то объяснить, то с банкой сметаны дело обстояло гораздо сложнее. Она стоила около пяти рублей - половину «бесовской» получки. Объяснить появление в наших тощих карманах такой баснословной суммы было задачей сверхтрудной. А выдать Игоря Собакина.... Это было абсолютно исключено.
В кабинете Ложкина сидел батальонный писарь, черноглазый проныра Женя Крецу и что-то усердно писал. Увидев комбата, а за его спиной нас с Сашкой, он встал и, повернувшись к Ложкину, спросил своим мягким, грудным голосом: «Прикажете выйти, товарищ подполковник?» - «Сиди, - махнул рукой комбат, - занимайся своим делом».
Подполковник Ложкин уселся за стол, закурил папиросу и принялся нас разглядывать. Длилось это довольно долго. Наверное, с минуту, не меньше. «Кто начнет? - наконец спокойно поинтересовался он. - Ты? - кивок в мою сторону. - Или ты?» - кивок в сторону Власова.
Я не мог ни начать, ни закончить, хотя всю дорогу до штаба лихорадочно соображал, что же правдоподобное можно наплести комбату, так ничего и не придумал. После первой встречи с подполковником Ложкиным все, приходящие в голову версии, казались неубедительными. Комбат в них всё равно бы не поверил. Поэтому я опустил руки, смирился с судьбой и решил: «Будь что будет. Не съест же он нас». И вот тут-то неожиданно показал себя тихоня Власов. Саша довольно молодцевато отдал честь, попросил разрешения обратиться и принялся излагать свою версию. Она была проста, достаточно убедительна и уязвима только в одной детали. Шура обрисовал ситуацию следующим образом. У рядового Шарпатова, он сегодня в наряде, завтра день рождения. Вот этими словами и кончалась правда в Сашкином повествовании. Дальше он начал сочинять и сочинять довольно искусно. Оказывается, Толик Шарпатов, который вдруг стал Сашкиным и моим большим другом, решил по этому поводу нас угостить. Дал денег. Попро сил купить сметаны. Что мы и сделали.
«Вот как, - внимательно выслушав Сашку, сказал комбат, - а что же вы там, у передающей роты, мне об этом не сказали?» - «А вы, товарищ подполковник, нас ни о чем не спрашивали. Сказали идти за вами и всё», - преданно глядя в глаза комбату, парировал его вопрос Власов. «Ладно, - на секунду задумавшись, промолвил Ложкин, - ефрейтор Крецу!» - «Я!» - встал из-за стола Женя. «Сходите в роту сборов и скажите.... Хотя нет, отставить, - передумал вдруг комбат. - Я лучше туда позвоню».
Он снял трубку: «Соедините меня с учебной ротой. - Подождал немного. - Кто? Дневальный? А, рядовой Шарпатов. Вот что, Шарпатов, скажите сменному дневальному, чтобы он вас подменил и быстро в штаб батальона. Подполковник Ложкин говорит. Три минуты тебе на всё даю. Понял? Выполняй!»
Комбат брякнул трубку на рычаг телефона, довольно усмехнувшись, посмотрел на нас с Сашкой. Его, похоже, всё это начинало забавлять.
Теперь всё зависело от Толи Шарпатова.
Прошло несколько минут. В дверь постучали. «Войдите», - повелел комбат, и через порог переступила самая уязвимая деталь Сашиной версии. Худой и нескладный Анатолий Шарпатов.
Рядовой Шарпатов доложил комбату о своем прибытии и, вытянув руки по швам, выжидающе уставился на подполковника Ложкина. «Я слышал, у вас завтра день рождения, Шарпатов, - вкрадчиво и мягко, как только позволял его командирский голос, сказал комбат, - это правда?» - «Так точно. Девятнадцать исполниться», - ответил, несколько удивленный таким вопросом, Толя. «Это хорошо, - кивнул головой Ложкин. - День рождения - это хорошо. Скажите, Шарпатов, а как вы собираетесь его отмечать?» - «Что? - спросил, ещё более удивленный Анатолий. - Свои именины?» - «Ну да, - продолжал тем же тоном Ложкин. - Вы, наверное, хотели кофе попить с товарищами или ещё там что-нибудь?» - «А... я...» - начал тянуть почуявший какой-то подвох Шарпатов, пристально глядя на сидевшего за спиной комбата Крецу. Женя в это время принялся заниматься пантомимой. Выходило у него довольно живо и красочно. В считанные секунды, обнаружив несомненное дар ование в этом виде творчества, ефрейтор разыграл целую сцену. Несмотря на трагизм положения, и я, и Сашка с трудом сдерживали смех. Женя старался вовсю. Он показывал на нас с Власовым, изображал пальцами шаги, писал в воздухе слово «магазин», тыкал в стоящую на столе банку сметаны. Затем он показал пальцем на Шарпатова и потёр большой палец об указательный, изобразил деньги. В этот момент Сашка, не выдержав, улыбнулся. Что-то понявший комбат сразу же повернулся лицом к ефрейтору. «Чем это вы там занимаетесь, Крецу?» - подозрительно спросил он. - «Палец в пасте испачкал», - нимало не смутившись, ответил Женя. Потом ещё раз потер палец о палец и добавил удовлетворенно: «Всё, чистый уже». - «Чистый, значит, - чуть приподнял усы полковник. - Идите-ка встаньте рядом с ними, ефрейтор, - он показал рукой в нашу сторону. - Постойте пока тут». Евгений встал рядом с нами, а комбат вновь взялся за Толика. Однако эффект неожиданности себ я исчерпал. Проконсультированный Женькиной пантомимой, сообразительный Шарпатов действовал как по сценарию. И без запинки изложил комбату суть дела. И даже пояснил, что деньги на сметану он подкопил за пару месяцев специально ко дню рождения. Хотелось, мол, товарищей угостить, да и себя тоже. «Ну, что ж, - сказал подполковник Ложкин, когда Толя Шарпатов кончил говорить. - Видать, это действительно ваша сметана. Вам её и кушать. Несправедливо лишать вас удовольствия. Как-никак ваши кровные накопления потрачены...»
Он выдержал паузу и, насмешливо поглядев на наши заметно оживившиеся лица, прибавил: «Здесь, в штабе, и съедите. Незачем её в казарму тащить, только товарищей своих дразнить будете».
На миг передо мной возникло видение: сержант Собакин с ложкой наперевес. Но приказ начальника - закон для подчиненного. Если приказ совпадает с желанием того, кому отдан, он выполняется с предельным старанием. На сей раз, случай был как раз таким. Поэтому старались мы от души. И я, и Сашка, и Толик. Ни до, ни после я лично такой потрясающе вкусной сметаны не ел. Посудина быстро пустела. Комбат не особенно удивлялся, он и не такое видывал. Кто удивлялся, так это новый начальник штаба, майор Мищенко, который в это время зашел к комбату в кабинет. Он, по слухам, до нашей части служил где-то в центре. То ли в Москве, то ли в Ленинграде. В столицах ему с таким начальственным гостеприимством, понятное дело, сталкиваться не приходилось. Майор смотрел на нашу интенсивную работу с явным уважением и время от времени одобрительно хмыкал.
«Хватит, - промолвил Ложкин, когда в банке осталось пальца на два сметаны. - Как бы вы не облопались».
Облопались? Это с трехлитровой-то банки сметаны на троих? Забыл, наверное, товарищ подполковник с кем дело имеет. Мы и не наелись-то как следует. Едва распробовать успели.
Облопались мы чуть позже, когда однажды вечером Саше Власову пришла в голову рискованная идея, сходить в столовую. Там в это время ребята из нашей роты помогали чистить картошку, и мы надеялись у них чем-нибудь поживиться. Идея обошлась дорого. Дежурившие по столовой «черпаки» из приемной роты, на которых мы напоролись, встретили нас всё той же сакраментальной фразой: «Что, сынки, нехватка замучила?» Утоляя наши печали, они заставили Сашку и меня съесть полный бачок оставшейся от ужина каши, скормили нам по буханке хлеба. На десерт нам предложили по десять стаканов компота. Когда я пытался возразить, один из «черпаков» так врезал мне по лбу железным половником, что у меня до конца трапезы пропало желание разговаривать. После обжираловки мы чувствовали себя из рук вон скверно и раз и навсегда забыли о внережимных походах в столовую.
Но это - к слову. Пока же мы, отпущенные комбатом на произвол судьбы, тоскливо устанавливали, кто должен вручить Собакину сметанные остатки. По всему выходило - Сашке. Сержант почти его земляк и вероятность получить пару плюх для Власова меньше, чем для меня.
Игорь Собакин, сидя в каптерке, делал сразу три дела: читал, грыз галету и ковырял в ухе спичкой. Он услышал, как скрипнула дверь, перестал читать и грызть и поднял глаза на стоящего у порога Власова. Я укрывался за Сашкиной широкой, как печка, спиной. Увидев в руках у Шурика то, что осталось от сметаны, Игорь перестал ковырять в ухе, спрятал спичку в коробок и гортанно спросил: «Так в чём же дело?» - «Игорь, - начал страдалец Власов, - Игорь, нас поймал комбат». - «Что?! - подскочил со стула сержант и, в секунду оказавшись около Сашки, схватил его за ворот куртки, - ты, гад, сказал ему, кому нес сметану?» - «Нет, - прошелестел Саша, - я сказал, что мы купили её для себя. Я, Костя и Шарпатов. Тогда он заставил нас съесть её, и мы её съели. Извини, Игорь так уж вышло».
Собакин сел на стул и захохотал. Шура осторожно растянул губы в улыбке, переступил с ноги на ногу. Сержант, отсмеявшись, посмотрел на Сашку. Меня он, к счастью, пока не замечал. «Ну, что ты лыбишься, Власов? Доволен, что «дедовскую» сметану сожрал?» В голосе Собакина не было ни злости, ни раздражения, и мы немного осмелели. Решили, что на этот раз пронесло. Шурик неуверенно протянул Собакину банку: «Вот, Игорь, все, что осталось». Сержант внимательно посмотрел на него и очень тихо и зловеще сказал: «Ты, никак, издеваешься, Власов?» Сашка напрягся и замер. Скорее всего, почувствовал, что, предложив «дедушке» Собакину, по сути дела, объедки его же сметаны, сморозил большую глупость. Игорь некоторое время молча смотрел на него, потом сплюнул прямо на пол: «Да черт с вами. Чешите отсюда, доедайте свою сметану».
Мы так и сделали.
Вот и вся история про маленькую радость, выпавшую мне и моему товарищу Александру Власову на четвертом месяце нашей армейской службы.
Запомнил я её до мельчайших подробностей. Вероятно потому, что уж больно вкусной была та сметана. В армии ведь всё вкуснее и рельефней, чем на гражданке. Говорят, что, не распробовав, как следует, горького, не поймешь по-настоящему вкуса сладкого. Пока не потеряешь что-то, не поймешь, что оно для тебя значило. Меня и моих товарищей научила сравнениям армия. Спасибо ей за это.

Историю рассказал. тов. Монгол Шуудан.

Уламывал разместить истории и переводил в электронный формат тов. 22 Регион