Улица была чиста и пустынна – ни людей, ни автомобилей. Слева,
за деревьями, виднелись остовы недостроенных и брошенных зданий,
справа, вдоль тротуара, тянулась высоченная каменная стена с колючей
проволокой по гребню. Белые буквы размером с человеческий рост были
широко разбросаны по стене и на первый взгляд являли собою нечто
загадочное и необъяснимое. Однако, присмотревшись и мысленно
восстановив те, от которых никаких следов не осталось, можно было
прочесть: «Наш труд – гарантия безопасности нашей Родины»
Стена прервалась ржавыми железными воротами и небольшой будочкой –
проходной, на дверях которой висел замок. А дальше опять: те же
полуистлевшие буквы и те же слова.
С левой стороны открылось здание усадебной архитектуры: желтого
цвета, с белыми колоннами и под зеленой крышей – так в середине
прошлого века красили строения особой государственной важности. Аллея
из голубых елей преклонных лет, уходившая от главной улицы к зданию,
добавляла картине торжественности и великолепия. И только клумба перед
аллеей, поросшая репейником, нарушала возвышенную гармонию.
Наконец, впереди показались двухэтажные домики – там следовало
повернуть во дворы, миновать спортплощадку и отыскать нужный адрес.
Дворы были такими уютными: под кронами старых берез и кленов кое-где
совсем по-домашнему располагались столы со скамеечками, беседки. Правда,
заметил я, что некоторые сооружения опасно кренились в разные
стороны, а у одной ажурной беседки крыша и вовсе провалилась внутрь.
По металлической сетке, огораживавшей пустырь, я понял, что добрался
до стадиона. И футбольное поле, и корты, – все так густо заросло
высокой травой, что, конечно же, совершенно не годилось для
использования по назначению.
Дальше снова пошли дворы и снова уютные. В конце концов, нашел я нужный мне дом и квартиру.
Дверь отворила маленькая, но весьма бодрая старушенция, которая была
предупреждена о моем приходе. Разумеется, мы не узнали друг друга, да и
не могли узнать: со времени нашего общения прошло около полувека, я
тогда был юношей-старшеклассником, она – вполне еще молодой женщиной.
Но стоило мне назвать имена нескольких общих знакомых из той поры,
память ее встрепенулась:
- Погодите, погодите… Мы вместе ездили на турбазу Дома ученых, вы
там ловили щук, и повариха готовила из них котлеты. Очень вкусные,
между прочим, помните?.. Она добавляла в фарш морковь и капусту – я с
тех пор рыбные котлеты точно так же готовлю… Потом отправились
путешествовать по карьерам и рудникам – Петра Ивановича с его
регалиями всюду пускали. Вы нашли тогда большой кристалл голубого
топаза, правильно?.. Петр Иванович сказал, что образец – не для частной
коллекции, передал находку в музей и зарегистрировал под вашим именем,
так?.. Помню! Вы тогда еще много интересных камней нашли. Петенька
говорил, что специально для того и пригласил вас, совершенно
несведущего в минералогии, дескать, новичкам везет… Вы, кстати, не
стали коллекционером?.. И в геологию не пошли? Впрочем, что я спрашиваю,
и так видно: одежда церковная… Погодите, а как вы попали в друзья к
Петру Ивановичу, у вас ведь такая разница в возрасте?.. Ах, да: он с
вашим старшим братом что-то там по работе общался, припоминаю…
Она щебетала и щебетала: рассказала, как Петр Иванович – ее
драгоценный супруг – заболел, как она пыталась выходить его, когда у
врачей опустились руки:
- Надо было бы сводить вас к Петеньке, но передвигаюсь я очень
медленно, а кладбище далеко – боюсь, до вечера не успеем вернуться. Там
у меня и первый муж… Делали особо чувствительную взрывчатку, и
картонный стаканчик с этой взрывчаткой он передвинул по столу… После
этого в технику безопасности ввели правило: поднимать стакан со
взрывчаткой строго вертикально. И Петенькина первая жена – там же:
умерла во время операции аппендицита. Остался маленький сын. И сразу
вокруг Петра Ивановича одна барышня закрутилась: у нас ее не любили,
называли Черной вдовой – паучиха такая есть. Когда мы с Петенькой
расписались, она, конечно, отстала. Через год еще один ученый потерял
жену во время простенькой операции, туда вдову и пристроили… А вскоре
они уехали: ученый бросил науку и стал заниматься политикой…
Я не понял, каким образом роковая дама связана с незадачливой
хирургией, и старушенция неохотно добавила, что здесь, в Центре,
решались вопросы действительно мирового значения, потому он и привлекал
к себе внимание могучих, хотя и не всегда видимых, сил, о которых
Петр Иванович говаривал: «из-под ковра», «из-под двойного ковра»,
«из-под чужого ковра», «из-под всех ковров сразу».
Потом пили чай с рябиновым вареньем:
- Петенька очень любил, а рябины у нас тут много. Хорошо еще лимон
добавлять, однако у меня нынче без лимона, – и смущенно улыбнулась.
Я понял, что живет она бедственно. Спросил о пенсии.
– Мне хватает – жить можно: автолавка привозит продукты, аптечный
киоск работает… Наука вот, к сожалению, прекращена, да и ученых почти
не осталось: в нашем поселке всего один – высокий такой, ходит в шляпе,
с тросточкой, в длинном пальто, мы его Чеховым называем. А в
коттеджном поселке – не знаю, сохранился ли кто-нибудь. Мы ведь
изначально селились именно здесь – рядом с институтом, потом построили
коттеджи – они чуть подальше находятся. Но квартиры за нами оставили.
А теперь все, кто жив, вернулись обратно – квартиру содержать легче и
дешевле. Есть еще домики в низине, у водохранилища: там жили ученые,
которые любили рыбалку – пока работал Центр, вода и зимой не
замерзала. Но о том поселочке я давно уже никаких сведений не имею.
Она вновь вспомнила о временах пятидесятилетней давности и заметила,
что тогда все известные ей люди – не только в Центре, но и по всей
стране – занимались чем-то определенным:
-Один у Королева камеры сгорания проектировал, другой – у Туполева
делал крыло, третий был известным поэтом, четвертый работал в
антарктических экспедициях, подруга моя преподавала в консерватории. И
это ведь не какая-нибудь богема: отец подруги был
машинистом-паровозником – интереснейший человек, мы так любили слушать
его… Все – разные, яркие, все – личности! А теперь, кого ни спроси, –
все что-то компьютерное… Петенькин сын уехал в Америку – что-то
компьютерное, внуки – там же и тоже что-то компьютерное. А это, знаете
ли, неинтересно совсем, скучно, безлико… Нас тут осталось полсотни
старух да один Чехов. Почти у всех есть родня, но мы никуда отсюда не
уезжаем – знаете, почему?.. Там, у вас, скучно… Мы привыкли к жизни
другой, мы в летних отпусках всю страну с рюкзаками исходили, мужья наши
могли на табуретке промышленный лазер собрать… Идемте, я покажу…
Мы зашли в квартиру напротив, причем ключ торчал в дверях, и
старушка показала мне странную конструкцию, стоявшую, правда, не на
одной, а на двух табуретках:
- Лазер. Делали с соседом подарок для школы. Не понадобилось – школу
закрыли. Ученые пытались протестовать, сосед наш, а он лауреат
государственной премии, бунтовал пуще всех, но не хватило здоровья.
Следом ушла и его супруга – она была учительницей литературы. Кстати:
Петенька в эту школу и коллекцию минералов передал – все потом куда-то
исчезло.
- А дверь, – спрашиваю, – почему не запираете?
- У них замечательная библиотека – наши бабушки иногда захаживают, книжки берут. Вот, взгляните…
Лист бумаги лежал на столе. Я прочитал: там было разными почерками записано, кто, когда, какую книгу взял, когда вернул…
- Ну а чужие люди?
- Чужих у нас нет и никогда не было: Центр охраняется так, что проникнуть сюда невозможно. А на ключ я закрываю от кошек.
- Зачем же, – спрашиваю, – вас так охраняют? Или вы до сих пор носители государственной тайны?
- Да какие там носители? Разве что Чехов… Охраняют не нас: охраняют
рабочую зону – ту, что за высокой стеной… Ну, где написано: «Наш труд –
гарантия безопасности нашей Родины». Правильно написано: гарантии
больше нет… Мы повымрем, дома опустеют, а рабочую зону так и будут
охранять…
Приближался вечер, мне следовало уходить, чтобы покинуть Центр до
наступления ночного режима. Она отметила в моем пропуске время нашего
расставания, указала более короткий путь к главному въезду и спросила:
- А каким образом вы вообще меня разыскали?
Я объяснил, что был в гостях у знакомого батюшки, тот сказал, что
окормляет население Центра, я вспомнил о давнишнем путешествии на
турбазу Дома ученых, и оказалось, что вдову дорогого мне Петра Ивановича
батюшка знает и вполне может организовать встречу.
- Он добрый: он приходит нас хоронить, – похвалила моего собрата древняя старушенция.
Вышли мы через черный ход. У крыльца стояла старая «Волга» – с
оленем на крышке капота. Та самая «Волга», на которой мы и катались
полвека назад. Петр Иванович, помнится, возил в багажнике запасные
рессоры: машина до того перегружалась найденными образцами, что
рессоры, случалось, и не выдерживали.
В соседнем доме играли «Баркаролу» из «Времен года» Чайковского.
Окно первого этажа было открыто. Горела за окном настольная лампа под
зеленым абажуром. Я остановился послушать. Играли неумело, неровно, с
давно заученными неточностями и ошибками.
Выбрался на главную улицу я и впрямь быстро, однако совсем не там, где
сворачивал во дворы, а чуть дальше – уже за рабочей зоной. Передо
мной открылась долина, в глубине которой лежало водохранилище. Горизонт
слабо освещался багровым закатом. Порывы ветра то и дело поднимали
опавшую наземь листву, и листья подолгу кружились на фоне заката,
словно воронье.
Неподалеку на тротуаре стояли двое мужчин. Один из них, высокий, был
в длинном пальто, шляпе и с тросточкой – действительно, натуральный
Антон Павлович. Второй – пониже, полноватый – с первого взгляда
никакого великого писателя не напомнил. Оживленно жестикулируя, они о
чем-то беседовали, и разговор их долетал до меня, но неразборчиво.
Причем, если Чехов размахивал двумя руками, то полноватый – только
одной: другая рука придерживала велосипед. Они были так увлечены, что
присутствия моего не заметили. Потом Чехов приподнял шляпу – вероятно,
прощались – и пошел по улице вдаль, а второй сел на велосипед и по
узкой асфальтированной дорожке укатил вниз, к водохранилищу.
Главный въезд я миновал вовремя. Знакомый батюшка встречал меня на машине.