Архиерей вызвал меня и отправил в командировку:
-Там художники – муж и жена, весьма преклонных годов – пожалуй, к
восьмидесяти. Они передали нам несколько храмовых икон и вообще – много
чего делают для Церкви. Попросились на этюды. У соборного старосты
есть дом в деревне – отвезли их туда.
-К живописи – никаким. Но у них есть охотничья собака и ружье. А
к этому делу вы в недавнем прошлом – всеми боками… Завтра открывается
охота. Посмотрите там, чтобы они не заплутали, не перестреляли друг
дружку, чтобы их волк или медведь не съел, в общем – чтобы не было
никаких недоразумений.
Еще рассказал, что художники эти – реалисты, то есть пишут мир
таким, каким его создал Господь Бог, ничего не уродуют, в отличие от
всяких абстракционистов, авангардистов и модернистов.
Дал машину. Спрашиваю водителя, куда мы едем. Он говорит, что
сначала по трассе, потом направо, там налево по грейдеру, дальше совсем
узкий проселок, а всего километров шестьдесят. Но куда именно мы едем,
я так и не понял.
Добрались. Деревня – три избы. Избы страшные: в землю вросшие,
покосившиеся, крытые не то линолеумом, не то клеенками. Возле одной –
живописцы: этюдники в разные стороны – люди работают.
-Щедрый у нас человек соборный староста, – говорю, – этакой роскошью гостей облагодетельствовал.
-А им нравится, – пожал плечами водитель, который уже бывал здесь.
Отставив занятие, они бросились к нам с восторженными
восклицаниями: похоже, им действительно нравилось. Тут же откуда-то
из-за деревни налетел шальной фокстерьер, облизал всех и снова улетел
за деревню. «И на кого же, – думаю, – они собрались охотиться с норной
собакой?». Для такой охоты был совсем не сезон. Сейчас могла бы
пригодиться легавая… Оставалось надеяться, что пес хоть как-то знаком с
жизнью сеттеров, пойнтеров или курцхааров.
А может – спаниелей…
Разгрузили продукты, и машина уехала. Живописцы вернулись к
этюдникам, а я пошел размещаться в отдельной избе – похоже, вся деревня
принадлежала соборному старосте. Староста этот был из эмвэдэшников, за
годы работы в храме воцерковился, но весьма странно… Случалось,
разговор коснется каких-то людей, которые по его правоприменительному
разумению вредны для Отечества, будь то политики, чиновники или
рок-музыканты, он и рубит сплеча: «Повесить надо!». Если его одернут,
вздохнет: «А что?.. Но, конечно, по-нашему, по-христиански – с
любовью».
Отворил я дверь – внутри темно и сыро: темно оттого, что древние
стеклышки с годами совсем помутнели, а сыро – от безжизненности. По
счастью, печка, как мне и обещали, сохранялась в исправном состоянии, и
к вечеру избу удалось просушить.
Следующий день начался спокойно: супруги работали, я ходил по
грибы. Но после полудня в деревню заглянули двое мужчин: они шли из
леса и тоже – с грибами. Познакомились, разговорились: мужчины приехали
издалека – из Тюменской области, – чтобы проведать свою сестру. Сестра
не так давно вышла замуж за солдатика, который происходил отсюда,
перебралась к нему, родила сына, а он, празднуя это событие,
пьянехонький утонул. Вот они и приехали посмотреть на ее существование,
а при необходимости увезти обратно.
Оказалось, что в трех километрах от нас есть небольшое село, и стоит оно на берегу озера, а в том озере уток – тьма!
-Отчего же их не стреляют? – спрашиваю. – Ведь сегодня открылась охота.
-И сами не понимаем, – отвечали тюменские братья. – Оттого, наверное, что в селе мужиков не осталось.
А еще они приглашали воспользоваться дюралевой лодкой:
-Она заметная – оранжевая такая. С веслами и не замкнута: катайтесь, сколько хотите.
Вечером провели учебные стрельбы. Правда, сначала старик долго
не мог собрать двустволку – забыл, как присоединяется цевье. Ну, с этим
вопросом управились. Потом я подбрасывал вверх ржавую сковороду, он
стрелял – не попадал, а пес ошалело носился вокруг деревни. Тут вдруг
дама потребовала ружье. Мы отговаривали, предупреждали о сильной
отдаче, но бесполезно:
-Я ведь раньше стреляла, ты помнишь?
-Голубушка, так ведь когда это было?
-Что ты хочешь этим сказать?
Воткнули в землю кол, к нему приставили все ту же сковороду.
Ружье было явно тяжеловато для голубушки, и, прицеливаясь, она
отклонилась назад. Только я хотел попросить ее стать правильно, как
раздался выстрел, и старушка опрокинулась навзничь. Бросились ее
поднимать, а она отмахивается ручонками и бранится:
-Почему не предупредили, что так сильно ударит в плечо?
-Да мы говорили, голубушка…
-Но что именно так сильно – не говорили.
-Непослушная, – ласково сказал старик.
-Зато попала! – радостно воскликнула она, поднимаясь и отряхиваясь.
Действительно так: расстояние было небольшое, и сковороду разнесло в клочья. Заодно и кол перебило.
Рано утром, одевшись по-походному, я вышел на крыльцо. Вскоре
показались и живописцы. Супруг был в светлом костюме, перепоясанном
патронташем, в соломенной шляпе, из которой торчало помятое перо
ястреба-перепелятника. Вчера вечером я уже видел это перо – его
откуда-то притащил фокстерьер. Дама была в длинном розовом платье, тоже
– в соломенной шляпке и с белым зонтиком, который в сложенном виде
являл собою элегантную трость.
-Мы, знаете ли, решили дачные костюмы надеть, – объяснил старик, – в рабочей одежде неприлично,
Нашему брату времени для изумления не дается нисколько. Мы так
часто сталкиваемся с чем-то из ряда вон выходящим, что, если каждый раз
изумляться, будешь все время ходить с разинутым ртом. А еще ведь и
служить надобно – произносить возгласы, проповеди…
Мой наряд явно не соответствовал столь диковинным для охоты
облачениям: пришлось вернуться и надеть подрясник. Болотные сапоги я
снимать не стал.
Шествовали мы не спеша, чинной поступью, а вот фокстерьер то
уносился вперед по дороге, то приносился обратно: городской пес просто
обезумел от деревенской свободы. Когда подходили к селу, дама взяла его
на поводок, чтобы не нанести ущерба местным курам. Тут как раз стало
припекать солнышко, она раскрыла над головой зонт, и в таком виде мы
вышли на берег озера. Вправо и влево разбегались вдоль берега избы, а
прямо перед нами у деревянного пирса стоял военной внешности серый
кораблик с надписью: «Охрана природы». Рядом с ним покачивалась на воде
оранжевая лодчонка.
Когда мы грузились, на палубу кораблика вышел из рубки человек в форме лесничего.
-Доброго здоровьица! – старик приподнял шляпу.
-И вам… здравствовать, – рассматривая нас, человек отвечал медленно, словно в растерянности.
Пустились мы по волнам: художник в белом костюме, художница под
белым зонтиком, я в подряснике и белый пес. Уток на озере было
действительно много. Старуха кричала: «Стреляй туда!», старик бил,
мазал, пес прыгал в воду, куда-то плавал, ничего не приносил. Наскочили
на отмель. Подвязав полы длинной своей одежки, я выбрался из лодки и
долго толкал ее. Потом влез обратно. Обогнули маленький остров, и тут я
увидел на специальном столбушке железный щит с надписью:
«Воспроизводственный участок. Охота запрещена». Получалось, что этот
мелководный залив с камышом и прочей травянистой растительностью был
местом утиных гнездовий, и никто здесь не охотился, а мы бултыхались на
виду у всего села и почем зря бабахали в небо.
Художники так увлеклись пальбой, что ничего не заметили. Тут, к
счастью, погода переменилась: поднялся ветер, начал накрапывать дождь, и
мы заспешили к берегу. Я понял, что человек на кораблике – охраняет
этот участок и что он был совершенно потрясен невиданными нарядами и от
растерянности не смог даже остановить нас. А жители села, ошарашенные
престранной картиной, смотрели в окна и, кажется, не решались выходить
на порог.
Но теперь-то мы нарушители закона, и старик – самый главный,
поскольку именно он стрелял… Хорошо еще, что ничего не добыли. Охранник
природы наверняка уже вызвал милицию, и у кораблика нас могла ожидать
невеселая встреча… Вот уж порадуем архиерея! И нечего винить тюменских
братьев: они, думается, были вполне искренни – сами только приехали и
про здешние края мало что знали: «уток – тьма». Между тем, дело
неожиданно принимало арестантский оборот – оставалось только молиться…
У кораблика нас никто не встретил.
Дождь продолжался, и когда мы пришли в деревню, белые брюки
художника до колен были вымазаны в грязи. А вот супруга его, у которой в
одной руке был зонт, в другой – подол, сумела сохранить длинное платье
сухим и чистым.
Ночью дождь превратился в ливень, и шофер, примчавшийся рано
утром, заставил нас быстро собраться: мы успели доехать до грейдера,
пока проселок не развезло.
Гости были премного довольны. Архиерей поблагодарил меня и сказал:
-Я был совершенно уверен, что под вашим водительством все у них
будет в высшей степени благодатно и без каких-либо недоразумений.
С архиереями кто ж спорит? Я не стал его разубеждать.