ТЕАТР ИДЕТ НА ПОВОДУ У ПУБЛИКИ

На вопросы корреспондента "Семейной православной газеты" отвечает народный артист России Владимир Заманский

- Владимир Петрович, Вы с детства мечтали быть актером?

- В детстве я об этом не думал. Я родился на Украине, в Кременчуге. Рос без отца. Моя мама была простая женщина, работала на фабрике. Желание стать актером возникло стихийно уже после войны.

- А перед этим был фронт?

- Да. Война застала меня в Кременчуге. Сначала эвакуировался в Пензенскую область, потом в Среднюю Азию, откуда в декабре 1943 года был призван в армию. Наш самоходный полк формировался под Нарофоминском, потом был брошен в Белоруссию. Начинал радистом, затем, когда все американские машины, на которых мы воевали, сгорели, оставшихся в живых раскидали по разным местам. Я попал на кухню, очень переживал по этому поводу и попросился в экипаж. К тому времени пришла партия новых, отечественных машин. Радистов в этих экипажах не было и до конца войны я был заряжающим.

- И сразу после войны поступили в театральное училище?

- Поступил я со второй попытки только в 1954 году в школу-студию МХАТ. После ее окончания в 1958 году сразу попал в "Современник", созданный за год до этого. Играл там до 1965 года.

- Какие-то роли, сыгранные в то время, созвучны Вам сегодня?

- Любая роль, несущая нравственное (или безнравственное) начало, кому-то созвучна. Наверное, до сих пор актуальна моя роль в пьесе Розова. Открытием для меня стала в то время роль священника в пьесе "Без креста".

- Это была богоборческая пьеса?

- В ней были проблески христианства, но только проблески. Автор был советским человеком. Там очень много путаницы, вызванной абсолютным незнанием истинной церковной жизни, людей Церкви. Но нельзя забывать, в какие годы писалась и ставилась пьеса. Тогда Хрущев начал новый поход на Церковь, пообещав советским людям через 20 лет войти в коммунизм без единого попа. В то страшное время сам факт пребывания на сцене священника, к тому же разговаривающего нормальным человеческим языком, был событием.

- Не тогда ли Вы впервые задумались о Боге?

- Задумывался и раньше, но, видимо, как и автор пьесы, неосознанно. Думаю, что выбор именно меня на эту роль имел какое-то отношение к моему внутреннему миру. Несмотря на то, что в "Современнике" свысока относились к старым театрам как к отжившим, не могущим сказать ничего нового зрителю шестидесятого года, в творческой манере исповедовали новый авангард, по сути это был абсолютно партийный театр, естественно, антирелигиозный. Думаю, что впоследствии и сам Ефремов изменился, но тогда он открыто говорил, что Достоевского не понимает и терпеть не может. Такими мы росли.

- И Вы в то время думали так же?

- Нет, но принимал театр таким, каким он был. С тем, что нужны новые формы, я был согласен. Но все же театр был для меня скорее компанией, чем кругом единомышленников. Я категорически не принимал диктаторских методов руководства, также свидетельствующих о партийной сути "Современника". Неугодные актеры изгонялись из труппы общим голосованием, и было известно, что не поднявших руку вскоре ждет та же участь. И я не раз поднимал руку, но потом понял, что это бесчеловечно по отношению к своим товарищам. Поэтому в 1965 году я окончательно ушел из "Современника".

- В другой театр?

- Сразу после ухода я стал много сниматься в кино. Но уходил я не в кино, а из "Современника".

- Когда Вы впервые снялись в кино?

- Еще работая в театре я снялся в дипломной картине Тарковского "Каток и скрипка".

- Можно было в этой работе разглядеть большого мастера?

- Я в то время был поглощен театром. Нас учили, что кино по сравнению с театром, особенно с таким, как "Современник", - второсортное искусство. Как Вы понимаете, с этим можно поспорить. Сегодня и театры в массе второсортны, кинематограф вообще находится за рамками культуры. Но назвать, например, "Калину красную" второсортным искусством может только человек, не понимающий, где он живет, ради чего и к какому концу жизни движется.

- Вы были знакомы с Шукшиным?

- Нет, и очень жалею. Мы только здоровались при встрече. Я даже не могу сказать, что хорошо знал Тарковского. Ведь для того, чтобы хорошо знать человека, недостаточно сняться в его фильме. Недостаточно даже посидеть в общих компаниях. Но одна встреча с Андреем Арсеньевичем мне запомнилась на всю жизнь. В его известных картинах я не снимался, но полностью озвучивал роль Баниониса в "Солярисе". (Не могу точно сказать, чем не устраивал Тарковского голос Баниониса). Однажды после озвучивания мы сидели небольшой компанией и читали друг другу стихи. Я незадолго до того прочитал "Доктора Живаго", был захвачен и романом, и циклом стихов к нему. Впервые я понял, что такое свобода художника. Теперь-то я отношусь к роману неоднозначно: местами он прекрасен, а местами слаб. Такого же мнения я о стихах.

- Вы считаете, что в этом цикле есть слабые стихи?

- Есть.

- Ну уж во всяком случае не "Рождественская звезда"?

- "Рождественская звезда", на мой взгляд - одно из лучших стихотворений на евангельскую тему в мировой поэзии. Но вернемся к Андрею. Я на той встрече читал "Магдалину". Он слушал очень внимательно, а потом сразу начал читать пастернаковское знаменитое стихотворение, очень простое и все сотканное из воздуха, листьев, капусты: "Лист смородины груб и матерчат".

- Тоже из цикла стихотворений Юрия Живаго.

- Да, но все равно это очень простое, бытовое стихотворение. Меня именно поразило, какая красота заключена в обычном быту и как под пером художника этот быт становится явлением искусства. И то, что Андрей выбрал именно это стихотворение, свидетельствует о незаурядности его художественной натуры. Он видел мир так, как его должен видеть большой художник.

- Расскажите, пожалуйста, о своей работе в кино.

- Я снялся в десятках фильмов. Все не смогу перечислить. Проще посмотреть в справочниках.

- Про все роли рассказывать и не надо, достаточно только про любимые. Мне кажется, что Вам должна быть очень дорога роль Лазарева в "Проверке на дорогах".

- Безусловно. Только в этой роли я смог как актер высказать свою сокровенную мысль. Об этом же не будешь говорить на площади, на концертных подмостках. В том, что мне удалось показать такое глубокое покаяние и искупление, большая заслуга и моих партнеров по фильму, и режиссера, которому эти идеи были так же дороги. Из следующих картин Германа я видел только одну - "Мой друг Иван Лапшин". Там тоже есть дивные куски, но, увы, мне показалось, что ему стали дороги другие вещи.

- Не знаю, насколько религиозен Герман, но, на мой взгляд, "Проверка на дорогах" - один из самых христианских фильмов.

- Мне тоже так кажется. К сожалению, понять это может только христианин. Картина сделана очень крепко, в ней снимались замечательные актеры (Солоницын, Одиноков, Бурляев, Ролан Быков, Олег Борисов), поэтому неверующий зритель тоже смотрит ее с большим интересом, но он не видит за увлекательным сюжетом христианского смысла. Меня неоднократно спрашивали: "Владимир Петрович, да как же Вы играли этого полицая?". Люди, которые пока даже не в луче христианства, не понимают главного: человек, упав, поднимается и возвращается к Богу. Несомненно, Господь примет его в селения свои, коли он так закончил жизнь.

- За други своя.

- Да.

- Владимир Петрович, наверное Вам близок и врач Иван Иванович из "Двух капитанов", хотя я плохо помню и фильм, и роман Каверина.

- Эта роль мне действительно близка.

- Как произошел Ваш осознанный приход к Богу?

- Со сколькими бы людьми Вы ни говорили, Вы увидите, что каждый идет своим путем. Меня, можно сказать, вдвинула в Православие (постепенно и незаметно) русская классика. Конечно, и в русской литературе есть произведения, которые скорее отдалят читателя от Бога, чем приблизят к Нему. Но, к примеру, рассказ Чехова "Студент", произведения Тургенева, многие, хотя и не все, стихи Лермонтова, Пушкина незаметно приближают к Богу, показывая спрятанную в жизни красоту мира. Я уж не говорю о Достоевском. Большое влияние на меня оказал и Диккенс, но это было еще до того, как я глубоко вошел в русскую литературу. Ну и, конечно, пребывание рядом со мной человека, который оказался к этому более чуток. Я имею в виду мою жену Наталью Ивановну Климову - в прошлом тоже актрису "Современника". Ее путь был органичней. Господь позвал, и она пошла и потянула за собой меня. Я крестился в 47 лет. Нас крестил и венчал отец Кирилл Чернетский. Через несколько лет мы стали окормляться в храме Воскресения Словущего на Неждановой у отца Геннадия Огрызкова, только что закончившего Духовную академию. Когда отца Геннадия назначили настоятелем "Малого Вознесения", мы ушли за ним.

- Вас не смущало, что по возрасту он годился Вам в сыновья?

- Отец Геннадий был настолько духовным человеком и в то же время очень простым в общении, что я никогда не задумывался о разнице в возрасте. Для нас это был старший друг и настоящий духовный отец. Поэтому после его смерти у нас не было сомнения, что мы должны перейти к его духовнику.

- После воцерковления изменился круг общения?

- Очень сильно. Как всякий новообращенный, я был слишком ретив. Возникали споры, и мне не хватало рассудительности и духовного опыта, чтобы проявлять чувство любви к "врагам". Такие споры были бессмысленны, потому что они не открывали моим оппонентам истину, а приводили к взаимному охлаждению. Ну а во время перестройки интеллигенция разделилась по политическим убеждениям. Я своих взглядов не скрывал. Многие отвернулись от меня после моих резких высказываний о расстреле Белого дома.

- Не несет ли интеллигенция, столь непримиримо разделившаяся на лагеря в начале перестройки, ответственности за нынешнюю смуту?

- Я считаю, что несет. И за нашу полудиссидентщину мы тоже расплачиваемся. Дело не в том, что советская власть была хороша. Конечно, нет. Но массовая бездуховность, привычка к жизни без Христа привела к неспособности пойти путем возрождения России. Энергичные и страшные люди избрали путь разрушения.

- Вы давно не снимаетесь. Разочаровались в кино или не предлагают подходящих ролей?

- Сначала предлагали сниматься в картинах, несовместимых с христианством. Пусть я не силен в богословии и не имею достаточного духовного опыта, но ведь совесть как двигатель нашего бытия в Православии что-то подсказывает. Мои неоднократные отказы и высказанные публично политические взгляды привели к тому, что приглашать перестали. Полгода назад, правда, приглашали в очень смешную, но отвратительную картину, сценарий к которой написал Юрий Поляков. Сейчас она снимается. Писатели в ЦДЛ изображены как литературный зверинец. Мне предложили небольшую роль единственного порядочного человека. Я как человек старой закваски по глупости предложил им переписать роли, укрупнить одного героя - порядочного, совестливого человека, сидевшего в лагере. На этом все и кончилось. Сегодня мое общение с кинематографом ограничивается "Золотым витязем". Вместе с Бурляевым ездили в Сербию. Но приглашений сниматься от близких по духу режиссеров пока не было.

- Где же выход? Ведь живя в этом падшем мире, мы не можем упразднить искусство, как думают некоторые ревностные не по разуму православные, а должны стремиться к тому, чтобы оно "чувства добрые пробуждало".

- Я однажды засомневался, можно ли христианину быть актером. Советовался со старцем, и он мне прямо сказал: если можешь сделать что-то доброе в профессии, делай, а не можешь, уходи. Ответ прямой, но налагающий на меня ответственность самому решать про конкретный фильм или спектакль, хорош он или плох. А решить это можно, только согласовав с Евангелием. Но и тут получается заколдованный круг. Берется прекрасная пьеса Островского. Читая текст, ты видишь, что для неверующего зрителя спектакль по этой пьесе может стать, как говорил Гоголь, первой ступенькой к христианству. Режиссер же ориентируется на публику. А сегодня нет публики, о которой говорил Пушкин, публики, образовывающей актера. Сегодняшнюю публику должен образовывать театр. Вместо этого он идет на поводу у этой публики. И режиссер привносит в замечательную пьесу Островского современные ухватки и ужимки. Результат: где по Островскому, там по-Божески, а где автора подменяют и выжимают собственным творческим потенциалом - там ужас, бред и, в сущности, распутство. Не хочу называть ни театр, ни режиссера, но, поверьте, я рассказываю Вам случай из собственной жизни.

- Сегодня Ваша основная работа - озвучивание православных фильмов и передач?

- Да, я работаю за кадром. Мне очень дорога эта работа. Открываешь для себя еще одну ступеньку. Сейчас озвучиваю на радио писания старца Силуана. Не думаю, что записывая свои размышления, он рассчитывал, что они будут звучать по радио и им сможет внимать любой мирянин. Писал он прежде всего для себя и для Афонских монахов. А Господь устроил так, что вышла книга. Мне выпало счастье доносить бесценные мысли святого Силуана до радиослушателей. Братство святителя Алексия выбило час ночного времени в эфире (с полуночи до часу). Мое чтение записей старца Силуана завершает передачу. Игумен Валерий (Ларичев) читает Евангелие, потом комментарий сербского святого на Евангелие и на то мирское, что погубило Сербию, губит нас, губит мир. Все это перемежается духовными песнопениями.

- Владимир Петрович, я правильно понял Вашу мысль: человеку очень трудно открыть истину, пробиться к свету, а в мире искусства это сделать еще трудней?

- Правильно. На искусство наброшены всякие одежды. Когда эти одежды ткет неталантливый человек, это легко увидеть. Но очень часто их ткут даровитые люди. И это страшно. Враг может сделать гораздо больше именно через талантливых людей.

Беседовал Леонид Виноградов