Общая тетрадь

Вовсе не легко отыскать книгу, которая научила бы тебя столь же многому, как книга которую ты написал сам.

Фридрих Ницше

Совет

Совет проводился со всеми предосторожностями необходимыми для обеспечения секретности. Траву удалили, чтобы охраниться от насекомых-шпионов. Землю изолировали герметичной пленкой. Стены собрались куполом у вентиляционного тока, который вытянулся в трубу еще на десяток метров в небо. Все отверстия тщательно охранялись. Дверной проем, пропустив участников, затянулся бесследно. Я был единственным немагистром  в собрании. Для меня сделали исключение, по моей просьбе, и при поручительстве Доктора Же.
Зеркальщик развернул зеркала, и лишь тогда мы узнали причину трагедии: мы увидели муху; ядовитый укол; крушение пирамиды; и вихрь унесший Лису.
Врагом оказался субъект давно влюбленный в Лису. В детстве они учились в одной школе, сидели за одной партой, тогда он и влюбился – старая история. Лиса не отвечала на его интерес. Он ей не нравился, и не только ей. Он плохо ладил с людьми, не упускал случая унизить ближнего, и таким образом выделиться, и поднять свой статус; был надменен и спесив. Такое поведение не приводило к искомому результату и он все больше озлоблялся. Потом он исчез – скрылся на островах, и устроил там собственный мир. Теперь ему удалось заполучить Лису. Самой ей оттуда было не выбраться. Необходима была спасательная операция., но осуществить такую оказалось практически не возможно. Все там было устроено по его правилам – то был его мир и любое проникновение в него сразу бы обнаружилось. Все насекомые и прочие твари служили ему глазами. И большое войско, и небольшое было бы уничтожено в секунды, стоило только ему захотеть. (Нам трудно вообразить такую возможность, но представьте себе, как вариант  – что вдруг, в области сердца появляется железный еж и, мгновенно увеличенный в размере, разрывает грудь.) Это должен был сделать я. Я один. Только у меня был шанс: он не знал меня – это раз… А,  что же – «два»? Не знаю, не приходит на ум. Но – она ведь невеста моя, мы детей уже собирались рожать. Кому, как ни мне рисковать за нее? Только у меня есть такая обязанность и такое право.
На том и порешили – надо было только ногу подлечить.
После совета Доктор Же построил дом на высоком берегу моря, где кроме нас и немногих представителей клана Же остался еще и зеркальщик. Доктор попросил его задержаться для помощи в моей подготовке. Остальные магистры разъехались в плохом настроении, отныне жизнь их переменилась, теперь никто не мог уже чувствовать себя в безопасности. Тут перешло на военный режим с круглосуточными дежурствами, наблюдением за землей и за небом и т. д..

 ***

В одной из своих тетрадей я нашел такую запись:
16 февраля 1999г. В Ташкенте взорвано шесть бомб. 13 человек погибло, около 130-ти получило ранения (13-130 – занятное совпадение цифр).
Открыта новая страница в истории города.
 Эта новость настигла меня в Подмосковье. В одном из городков которого я снимал квартиру. Примерно в это же время (во вселенском масштабе) в Москве взорвали дом. Мир стал другим. В моем детстве дома не взрывали, не взрывали поезда и самолеты, милиционеры не носили бронежилеты и автоматы Калашникова, не проверяли удостоверения личности у входа в метро.
Москва стала в оборону. На въездах в город останавливали транспорт. Проверяли груз и пассажиров. Люди, ездящие в Москву на работу выходили из дома раньше обычного на час-полтора. Заторы перед постами дорожно-транспортной службы сильно замедляли движение. На каждом посту появился вольер с собачьей будкой. Собака вынюхивала оружейное масло взрывчатку и наркотики пока постовой просматривал документы, и «сканировал» их владельца на степень возможной виновности.
Я позвонил издателю и сказал, что приеду через неделю, когда все немного уляжется. По опыту прошлых терактов я знал, что первые три дня в Город лучше не соваться вовсе. Мои документы были не в порядке. Фактически жил я России нелегально. Милиционер, познакомившись с моим паспортом и обнаружив отсутствие «регистрации», обязательно отправил бы меня в клетку. Любая поездка в Город – была для меня опасным предприятием. Я столько их видел! Эти железные коробки на колесах с зарешетчатыми окнами, как в них грузят черноволосых, смуглокожих, черноглазых, носастых, просто случайных людей, ищущих возможности прокормится, заработать, помочь своим родным. Но у милиционера тоже есть родные, и поэтому, когда «усиление» снимают, он за сто-двести рублей может отпустить даже очень черного, даже с очень большим носом. И, хотя мне повезло с мастью – мать наградила белой кожей – но проходя мимо голодных милиционеров я чувствовал, как у меня съеживается сердце, желудок, и мозг. Важно было скрыть от них свое напряжение, а эта работа требовала дополнительных напряжений. Я не смотрел на них, и старался делать как можно более беззаботный вид. Единственное, что не поддавалось контролю –  потеющие подмышки. Но в отдельном кармане всегда лежало две сотни, на всякий случай, и этот факт давал мне хрупкую крупицу уверенности. (Хотя, надо понимать, что слово «уверенность» - здесь – должно стоять в тройном кольце кавычек, чтобы действительно выражать всю условность данного понятия в подобных условиях). Милиционеры задерживали не только смуглых. Каким-то собачим чутьем они вычисляли любых приезжих, и тоже брали с них деньги, если те оказывались понятливыми. Если же, понятливости задержанным не хватало, то их для плана сдавали в участок. Перевыполнившим план, как я думаю, полагалась денежная премия.
Обеспокоенные терактами горожане организовали дежурства в своих дворах, наняли охрану; сторожей; консьержей; установили железные двери с кодовыми замками на подъездах. Участковые милиционеры делали обходы квартир, выясняя – кто, где и по какому праву живет.
Так продолжалось ровно пять лет. Потом брат купил здесь квартиру. Я прописался и успокоился. Успокоился?! Если б все было так просто! То, что раньше я списывал на боязнь милиционера, осталось, но на короткое время откатилось, потеряло причину, потом же бесцельно вытекло, окрасив собой всю видимую сферу, всех людей попадавших в нее; кого бледнее, кого ярче. За такой длинный период пребывания в тревоге пришлось заплатить тем, что моя картина мира перекрасилась, стала более напряженной и тяжелой. Чтобы отсечь многие раздражители, я сузил зримую область в трубу своего следования, закрепил шею и размыл в пелене мир справа и слева. Помню – как двое молодых парней, из окна второго этажа, крикнули мне в спину: «Разве можно так держать руки?!» Тогда я задумался.

 ***

 - Надо научиться ходить! – сказал Доктор Же.
- Вы считаете, мне уже можно вставать?
- Я не о том говорю, кости срастутся. Но ходишь ты глупо.
Из моего плеча вылез Сильвестр и заверещал:
- Какой умный нашелся! Хожу, как умею! «Глупо хожу!», разве можно ходить умно? Может быть и сидеть можно умно и лежать? А спать умно можно?
Доктор Же позвал Зеркальщика:
- Покажи ему.
Я увидел себя в зеркале – свою размашистую походку; широко расставленные руки, которым мешали сойтись напряженные мышцы спины (в просторечье именуемые крыльями); сжатые в кулаки кисти; согнутую неандертальскую спину; угрюмо подвешенную голову; хмурое пугающее лицо; стиснутый рот; напряженные желваки – повстречай я такого человека на дороге, я бы напрягся.
- Смотри, - говорил Доктор Же, - разве можно так идти за Лисой. Ты наломаешь там сучьев, нашумишь, всех напугаешь: тебя убьют просто так, на всякий случай. Люди на прогулке не ходят так. Так идут набить кому-нибудь морду, наверное. Давай посмотрим, куда ты движешься, преисполненный такой решимости? Вот – зашел в магазин – купил хлеба. Куда дальше?
- Домой, - отозвался Зеркальщик.
Меня обуял стыд, я согнул шею, спрятал глаза в ладонь. 
– Какой позор! – зашептал я. – Как ужасно это выглядит!
 Зеркальщик: - Что это, он  делает?
Доктор Же: - Стыдится.
Зеркальщик: - Это бесподобно!
Доктор Же: - Вас радует это?
Зеркальщик: - Я хочу сказать, что увидеть своими глазами такое реликтовое, почти ископаемое чувство, большая удача для меня! Мой отец рассказывал мне о стыде, но сам я воочию его никогда  не видел!
Тут личность буквально разделена надвое. Одна часть порицает, другая же делает виноватый вид. Это совершенно бесполезное рудиментарное действо! Достойно удивления, что люди так долго практиковали этот способ руководства собой.
Доктор Же: - Однако, в нашей работе стыд нам будет только помехой.  

Я слышал их разговор, и вспомнил, как Лиса говорила о запрете на стыд. Сельвестр среагировал мгновенно:
- И что, меня теперь расстреляют?
- Простите, - сказал я, - Эти угрызения совести мне уже все нервы изгрызли. Я могу вспомнить что-нибудь, что лет двадцать назад было; что кроме меня никто уж не помнит, и – будто сердце когтистая лапа схватит – так станет вдруг стыдно. Если поможете мне; избавиться от этого – я вам очень признателен буду.
Доктор Же (зеркальщику): - Смотри-ка, даром не хочет, хочет отплатить благодарностью…
Зеркальщик: - Мстительный…
Доктор Же (мне): - Ты, наверное, и к автобусу благодарность испытываешь, когда он сразу приходит?
Зеркальщик: - Я понял – это шаманство! Он так пытается управлять миром! Великолепно!

 О походках

 Здесь я суммирую все, что говорил Доктор Же о походках; о том – как надо и как не надо ходить. Вернее сказать – все что отложилось в моей памяти, потому что, наверняка, осталось что-то, чего я не понял, что пропустил мимо ушей. И так, далее:
Прежде всего – походка отражает то, что у тебя внутри. И, не изменив настроение сердца, невозможно добиться устойчивых внешних изменений. Это все равно, что ремонтировать треснутые стены штукатуркой. Но я считаю, что в этом деле надо наступать по всем фронтам – что увидел – там и наступай. Ведь, даже короткий успех дает каплю радости и уверенности, что все можно изменить.
Походка это вершина айсберга, скован человек или спокоен/свободен,  по походке видно сразу. Торопливая походка не говорит, как того желает ее обладатель, о том, что у него есть неотложное дело – она выказывает его страх. Он неосознанно хочет, как можно быстрее миновать «опасное место», фактически – он бежит. Низко опущенный взгляд выдает комплекс неуверенности, высоко вздернутый подбородок говорит о борьбе человека с таким комплексом.
Необходимо найти свой угол, свой горизонт и держать голову прямо, на том уровне, какой доступен твоему росту, какой ты по праву занимаешь – не задираясь и не унижаясь. Надо позволить себе быть собой. Ведь часто приходиться видеть, как низкорослые выпячивают подбородок, а высокие горбятся и втягивают шею. И те и другие недовольны собой и хотели бы быть другими – об этом прямо говорят их осанки.
Важным показателем являются кисти и стопы. Руки зажатые в кулаки придают агрессивности, но являются показателем боязливости. В целом, любое агрессивное поведение – всего лишь реакция на собственный страх.
Напряженный голеностоп, твердая негнущаяся походка – такого видно издалека. Он словно ходит на деревянных костях, не чуя земли. Раз заученный алгоритм движения повторяется вновь и вновь с механической сухостью. Такой человек, как бы, спит, но при этом еще и идет – он подобен лунатику, он не гибок, не внимателен к окружающему миру. Он, словно, спрятан в глубине своего организма, весь в себе – он передвигает ходулями, как заведенный. (Так недолго свалиться в яму или попасть под трамвай). Это лишь другой способ перебороть страх. Один старается напугать окружающих и позой и лицом, другой ставит себя в роль «отстраненного зрителя» – и смотрит мир, как кино.
И еще:
Лучшие из ходящих, ходят равновесно, сбалансировано – безакцентно. И этому надо учиться. Перестань смотреть на себя чужыми глазами. Перестань думать, что ты должен выглядеть каким-то особенным образом. Ты тот – кто ты есть. Встань и иди.  

***

Я шел петляющими коридорами; впереди мелькала чья-то спина. Стоило мне свернуть в поворот, как этот некто скрывался за следующим…
(Я помню это так, как помнят сны – без начала и конца).
Доктор Же спросил: - Ты знаешь, кто это? Это твой призрак бегущий впереди. Хотя ты находишься здесь, твой взгляд устремленный вперед уже там – за следующим поворотом. Ты намечаешь цель и стремишься к ней, но достигнув ее ищешь новую; и снова дух твой устремляется к ней. Ты словно желаешь догнать собственное желание. В итоге – ты ни здесь и ни там – ты размазан между…
Так в погоне за будущим теряешь ты настоящее. Мгновенье твое ты не видишь не чувствуешь. Как можно быстрее догнать – это желание занимает тебя целиком. Твой разум, твое внимание – все занято горячкой погони. Ты умеешь желать, но не умеешь иметь. Остановись!

***

Здесь и сейчас – это теперь моя мантра.
Ни вчера, ни завтра, ни за углом живешь ты.
Там нет тебя. Не спеши.
Ощупай взглядом и рукой, – мир вокруг.
Будущего не существует, не беги за ним.
Не размышляй о том, что с тобой будет. Наслаждайся тем, что ты есть.
Успокойся и живи.
Здесь и сейчас

 ***

Я: - Я все в толк не возьму, какой работе может помешать мой стыд? Ходить я, что ли, правильно не смогу? Чему он может помешать?
Же: - Взглянуть правде в глаза.
 Давным-давно люди разделили человеческие качества на «уважаемые» - достойные и на «презренные» - постыдные. Все они получили названия, довольно поверхностные и грубые (тогда человек сам еще был поверхностен и груб), и над каждым был поставлен «плюс» или «минус». Любой, если только он не законченный ненавидствующий псих, желает обладать уважаемыми качествами. От всего же, чему моральный обычай приписывает «минус», человек старается отмахнуться. Никто не хочет быть скопищем «минусов». Пользоваться уважением и уважать себя самому – это вполне естественное желание.
Некто может считать своего соседа завистливым и ворчливым, тогда, как сам он скажет, что обладает честным и справедливым характером. Он скажет, что в жизни везет только подлецам и обманщикам, у которых нет совести; что он незаслуженно обделен, потому что жил всегда честно. С этим негодованием он сойдет в могилу, так и не приняв, что был просто ленив и трусоват; что вместо того, чтобы принимать решения и действовать он озирался и завидовал.
Чтобы взглянуть правде в глаза надо отказаться от положительных и отрицательных оценок себя, других, кого бы то ни было. Нужно понять, что человек приобретает свои качества реактивно, как ответы на те проблемы с которыми сталкивается. Обстоятельства в которых он растет не оставляют ему выбора; он поступает единственным доступным ему образом, приходит к единственно возможным для себя суждениям.
Взглянуть на себя открыто и честно, без морального оценивания – это единственный путь к пониманию многогранности и сложности своего характера. И только после этого станет возможным что-то изменить в себе и в своем отношении к миру. Но начинать необходимо именно с этого – не стыдись.
В русском языке есть одна интересная подсказка, которая не сразу бросается в глаза:
«ся» - это значит «себя». Успокойся - значит – успокой себя; не волнуйся – не волнуй себя; не стесняйся – не стесняй себя; и так далее – не обижайся; не пугайся; не стыдись.
И я посмотрел правде в глаза и узнал свою агрессивность, свою завистливость и свою жадность, узнал свою трусость, свою слабость, свою инфантильность и лень – нашел все то, что раньше я отрицал в себе и презирал в других. Я хорошо понял себя, понял почему я соткался так. Следуя по воспоминаниям, я проследил последовательность следствий и причин и убедился что я – не виноват.
Вдаваться в тему «моих погружений» более детально я не буду, я пытался их записать, но – моя история отличается от вашей, она является откровением только для меня. Я проследил ее, хотя сердце то и дело обливалось кровью и день я мог ходить ошарашенный каким-нибудь открытием.
Теперь я смог смотреть на свои действия и поступки через призму этого понимания. И мне стало, как-то непривычно легко.

Продолжение следует... Адрес Рустама