С 19 января по 4 февраля в бишкекском Музее изобразительных искусств проходит выставка рисунков детей с аутизмом «Поделись улыбкою своей». Ее цель - не только продать эти картины для помощи детям, но и рассказать людям, что такое аутизм. Сейчас в Кыргызстане детям с аутизмом не только отказывают в праве на образование, им не могут даже поставить диагноз, а на улицах и в общественном транспорте родителей обвиняют в том, что они не воспитывают ребенка. Организаторы выставки – общественное объединение «Рука в руке», которое занимается проблемами детей с аутизмом.

О своих проблемах прямо на выставке мне рассказывает мама восьмилетней Рабиги Иманкуловой – Айдай. Работы ее дочки есть выставке – Рабига рисует жирафов последние пять лет.

«Я не знаю, почему именно жирафов, но ее страсть к ним мы заметили давно. Даже снимая колготки, она натягивает их на руку и играет, изображая жирафа. Когда прошлым летом мы отвезли ее в казахстанский зоопарк и показали настоящего жирафа, она была совершенно счастлива», - рассказывает Айдай.

Это сейчас Айдай спокойно рассказывает журналистам о своем ребенке и совсем не против, если ее фотографируют. Спокойно на скопление людей и вспышки камер реагирует и Рабига. Однако еще четыре года назад все было совершенно по-другому. Родители четырехлетней девочки стали догадываться, что с ребенком что-то не так: Рабига устраивала истерики на ровном месте, у нее ухудшилась речь, ребенок перестал идти на зрительный контакт.

«Мы пошли к невропатологу, но врач сказала, что с ребенком все хорошо и нам не о чем беспокоиться. Состояние Рабиги продолжало ухудшаться. Однажды, отдыхая на Иссык-Куле, мы встретили женщину, которая издали наблюдала за нашим ребенком. Мы разговорились, и она нам рассказала о детях-аутистах. После этой встречи мы пошли к частному психиатру, и нам подтвердили диагноз. Я начала читать про аутизм и заниматься с Рабигой, которой уже исполнилось шесть лет. Но мне надо было продолжать работать, по профессии я переводчик, я обошла девять садиков, но мне везде отказывали, где-то были против воспитатели, где-то – родители. Только в десятом садике моего ребенка согласились принять, и то на полдня. Потом я услышала об Объединении «Рука в руке», и там вместе с другими мамами прошла тренинг у специалиста по работе с детьми-аутистами. За два года мы достигли значительного прогресса, теперь мой ребенок ходит в экспериментальный класс для детей-аутистов. Наше главное достижение, что Рабига вошла в коллектив, социализировалась. Теперь я полдня провожу с ней в школе, а вторую половину – работаю. В школе она учится писать и читать и очень много рисует», - рассказала Айдай.

С похожими трудностями столкнулась Джылдыз Садыкова - ее внук аутист. Но эта сильная женщина не отчаялась, а начала заниматься правами детей с аутизмом, и летом 2012 года вместе с другими родителями создала общественное объединение «Рука в руке», став его председателем. В интервью «Фергане» она не только перечислила проблемы, с которыми сталкиваются дети-аутисты в Кыргызстане, но и рассказала, как их объединение начало их решать, потому что надежды на помощь властей не было. Вот ее рассказ от первого лица.

Диагноз

Джылдыз Садыкова

Первый шок наша семья испытала, когда поставили диагноз. Второй - когда мы поняли, что детям с аутизмом в нашей стране не предусмотрена никакая помощь. Время уходило, а ведь чем раньше поставлен диагноз, тем быстрее идет процесс адаптации ребенка. Именно отсутствие государственной системы помощи вынудило нас искать тех, у кого дети с аналогичным диагнозом, и объединяться с этими родителями. Мы были очень наивны, думали, что если мы объединимся и напишем властям, на нас сразу обратят внимание и начнут принимать меры. Но этого не было и нет, и мы стали все делать сами.

Первая помощь детям с аутизмом

Моя сноха Анара начала читать литературу об аутизме, побывала с сыном в Южной Корее, США. Мы думали, что в какой-то стране найдется врач, и ребенка вылечат. Но в США нам объяснили, что медикаментозного лечения аутизма не существует, а требуется очень длительная коррекционная работа, и это было третьим шоком. Анара, которая привезла много литературы по аутизму и в США посещала центры по работе с детьми с аутизмом, поступила в Американский университет Центральной Азии (АУЦА) на кафедру психологии, параллельно пошла работать волонтером в Ассоциацию родителей детей-инвалидов. Там она познакомилась с Чехиро Тамуро, специалистом из Японии по работе с аутистами, который приехал в нашу страну на три года, но так как в Минздраве отказались от его помощи, он работал с детьми с другими нарушениями в развитии, как обычный волонтер.

Он согласился нам помочь, мы дали объявление в Интернете, и на первую встречу с врачом пришли двадцать родителей. Это был апрель 2012 года. Вместе с ними пришла Джоанна Майер, которая преподавала английский в частной школе, а до этого десять лет проработала в США с детьми-аутистами. Эти два специалиста начали в свое свободное время бесплатно с нами работать: Джоанна обучала мам коррекционной педагогике (АВА-терапия), а Чехиро работал непосредственно с детьми. Результаты мы увидели уже через месяц: мой внук научился прощаться с родителями, когда они уходили, у него появились навыки самообслуживания. Обученные мамы стали консультировать других мам, и мы создали наш Центр помощи детям с аутизмом, где три мамы начали заниматься с десятью детьми.

На выставке рисунков детей-аутистов

Весной 2012 года трое наших родителей попали на Конференцию по аутизму для среднеазиатского региона, которая проходила в Таджикистане, и там познакомились с Биллом Эдвардсом - директором Института прикладного поведенческого анализа Университета Клемсона (США), сертифицированного поведенческого аналитика. Он начал сотрудничать с нами и АУЦА, где был проведен спецкурс по прикладному поведенческому анализу. Его выпускники пришли на работу в Центр, которым стал руководить Эдвардс».

Получить диагноз официально

Главной проблемой родителей всегда было официальное получение диагноза. У нас его ставили ближе к шести-семи годам, а это довольно поздно. Диагноз «аутизм» в Кыргызстане могут ставить только детские психиатры. Их в стране всего девять(!), двое работают на юге, и семь - в Бишкеке.

Я думала, что это государство не дает штатные единицы для поликлиник. Но во всех центрах семейной медицины, оказывается, в штате предусмотрен психиатр, но реальных врачей нет. Когда я звонила в Мединститут, чтобы позвать их студентов на лекции наших зарубежных врачей, мне ответили, что нет ни одного студента, который специализируется по детской психиатрии. Это огромная проблема. Также не хватает квалифицированных логопедов, дефектологов, психологов. В рамках проектов мы провели тренинги для работников Минздрава по всей республике, и теперь врачи научились выявлять группу риска, а дети с диагнозом «аутизм» - раньше попадать к нам. Это одна из главных побед нашего родительского объединения.

Образование детей с аутизмом

Конечно, родители хотят, чтобы их дети обучались в дошкольных и школьных образовательных учреждениях. Но их не берут даже во вспомогательные школы, считая необучаемыми из-за проблемного поведения и трудностей в коммуникации.

Мы решили доказать, что наши дети обучаемы, и в 2014 году запустили пилотный проект на базе спецшколы, где открыли первый АВА-класс. В нем учатся слабоговорящие дети со средней степенью аутизма, прошедшие коррекцию поведения в Центре. В роли тьюторов выступили родители. Детей пришлось учить находиться в группе, слушать учителя, ждать, соблюдать очередность. Мы справились, и сейчас дети пишут, читают, работают на компьютере, ходят на уроки ритмики и физкультуры и посещают школьные мероприятия. Если раньше мама не могла зайти с ребенком-аутистом даже в магазин, то сейчас дети могут быть с родителями везде. В 2015 году эти дети пошли во второй класс. Мы поняли: чтобы наших детей брали в школу, им просто нужна индивидуальная или групповая дошкольная подготовка, и на первых порах, пока они привыкнут к школьному распорядку, новым лицам и требованиям, им нужно сопровождение тьютора.

Однако нас встревожило, что много детей от 7 до 11 лет, признанных психолого-медико-педагогической комиссией необучаемыми, сидели дома. Мы написали проект и выиграли Госзаказ Министерства соцразвития по обучению детей с аутизмом на дому. Мы пригласили восемь учителей из трех спецшкол для участия в проекте, обучили их и 16 родителей программе «Основы прикладного поведенческого анализа», и они начали работать с детьми. После обучения психолого-медико-педагогическая комиссия четверых из 16 детей направила на дальнейшее обучение в спецшколы, а шесть человек мы взяли на дошкольную подготовку.

Рабига Иманкулова. Рисунок «Жираф… вот да»

Что мы хотим от государства

Когда в Кыргызстане говорят об инклюзии, то имеют в виду только детей с физическими отклонениями, которым нужны пандусы, специальные учебные пособия для слабовидящих, и т.д. А о детях с ментальными нарушениями, в том числе с аутизмом, вообще не говорят, хотя по всем нормативным документам наши дети имеют такое же право на образование, как и остальные. Во-первых, для реализации этого права им нужны другие условия: нужно ввести институт тьюторства в образовательные учреждения, первое время тьютор будет находиться с ребенком в классе, расскажет про особенности ребенка и поможет ему адаптироваться к школьной обстановке, будет заниматься с ним дополнительно по индивидуальной и основной программе.

Во-вторых, нас беспокоит отсутствие взаимодействия между госструктурами. Минздрав, поскольку медикаментозное лечение не требуется, после постановки диагноза не обращает внимания на детей-аутистов. В Министерстве образования считают, что больные дети - это забота Минздрава, хотя коррекционная работа с детьми - прерогатива образовательных структур. Однажды нас принял министр здравоохранения, даже обещал привлечь доноров для создания республиканского центра для детей с аутизмом, но пока это осталось только обещанием….

Третье, что нам необходимо - реальная статистика по детям с аутизмом. Только в базе нашего ОО - 215 детей. И это только Бишкек. В Оше мы знаем около сорока таких детей. А сколько их в регионах? В 2014 году Минздрав дал статистику, что в Кыргызстане 13 детей с аутизмом. Если даже половина наших детей из 215-ти получила диагноз за рубежом, куда делись остальные сто? Откуда такая цифра – 13 детей? В 2013 году Минздрав утверждал, что у нас 73 ребенка с аутизмом, а в 2012 их было больше ста. Нам отвечали, что они уезжают. Но чтобы в таком количестве? Это невозможно.

Картинки с выставки «Поделись улыбкою своей»

Дискриминация

Есть ли дискриминация? Да, в маршрутках, в разных общественных местах часто говорят родителям, что их дети невоспитанные, пытаются давать советы, оградить собственных детей от общения. До недавнего времени ни в обществе, ни в семьях не было понятия об аутизме. Родители пытались скрыть от родных и на работе, что их ребенок – аутист. Когда о диагнозе узнавали родственники, то начинали искать в родословной, с чьей стороны болезнь пришла ребенку, кто виноват. Поэтому нам приходится работать не только с детьми, но и с семьями. Мы проводим родительские тренинги, создаем группы самопомощи, знакомим новых родителей с успешными историями. Постепенно родители преодолевают стигму и могут не только сказать в общественном транспорте, что их ребенок - аутист, они открыто дают интервью, фотографируются для СМИ, участвуют в различных акциях за права наших детей. Мы считаем, что пошел сдвиг в обществе, которое начало узнавать о проблемах людей с аутизмом, власти стали слышать нас. Но работы еще очень много».

Конечно, одного объединения и одного Центра, которые занимаются детьми-аутистами, совершенно недостаточно для страны с населением в шесть миллионов человек. Дети вынуждены стоять в очереди, чтобы получить лечение. И если общественное объединение «Рука в руке» оказывает помощь бесплатно, за счет грантов, то лечение в Центре стоит дорого, 500 долларов в месяц. Донорские проекты также не могут охватить всех детей. Такой проблемой должно, в первую очередь, заниматься государство, а оно до 2013 года даже не вело нужную статистику. Как «Фергане» пояснили в Республиканском медико-информационном центре, «в этом не было необходимости». В итоге цифры начали собирать в 2013 году: тогда аутизм был зарегистрирован у 261 взрослого и 32 детей. В 2014 году в Кыргызстане, согласно официальным данным, было 313 взрослых аутистов и 61 ребенок до 14 лет. За 2015 год статистика еще не готова.

Когда материал готовился к печати, стало известно, что на выставку детских рисунков пришла первая леди Кыргызстана, Раиса Атамбаева, и от имени президента вручила объединению «Рука в руке» денежный сертификат на 1 миллион сомов.

Подготовила Екатерина Иващенко

По их словам, предварительно инспекторы комитета выехали на место, осмотрели деревья и составили акт об их состоянии. «Там есть аварийные деревья, есть зараженные короедами. Все они угрожают безопасности людей и могут упасть, в том числе и на машины», - утверждают в комитете. И подчеркивают, что «здоровые деревья не вырубаются». Источники отмечают, что уничтожением деревьев на проспекте Мустакиллик «занимаются не какие-то браконьеры, которые срубили и продали деревья. Там работают районная служба благоустройства, управление по ирригации и другие организации».

В районном управлении по благоустройству подтвердили, что убирают гнилые и больные деревья. «Специалисты городского комитета по охране природы дали свое заключение, какие деревья аварийные и нуждаются в вырубке. По этому заключению мы и работаем, и на основании решения хокима (главы администрации). Например, срок жизни тополей 8 лет, а там они стоят уже по 20-30 лет», - пояснили в управлении. (Согласно «Биологическому энциклопедическому словарю», тополя живут до 150 лет. – Прим. «Ферганы»).

По словам представителя управления, к 27 января на проспекте Мустакиллик было вырублено порядка 30 деревьев, но больные там еще есть. «На их месте по улице Мирзо Улугбека будут высажены пирамидальные дубы, а по улице Мустакиллик — черешчатые дубы, которые полезны для окружающей среды», - сообщил собеседник 1news.uz.

Заметим, что во всем тексте 1news.uz ни разу не упоминаются чинары, хотя, по словам жителей Ташкента, на обозначенном участке узбекской столицы вырубаются именно они. В настоящее время неравнодушные к судьбе родного города ташкентцы собирают подписи под петицией «Просим остановить варварскую вырубку платанов (чинар) в Узбекистане», число подписавших ее перевалило за 3000 человек. Подробнее об этом – в материале «Не страшны чинаре ветер и гроза?.. Нет. Страшны чиновники Узбекистана».

Именно создание этой петиции и бурное обсуждение действий ташкентских дровосеков в социальных сетях привлекло к проблеме внимание официальных СМИ, которые и стали обращаться к столичным чиновникам за комментариями. В частности, издание Uzbekistan today связалось с хокимиятом Ташкента, где 26 января обещали ознакомить с петицией тем же вечером хокима (мэра) Рахманбека Усманова. Выполнили ли они свое обещание и как отреагировал хоким - пока неизвестно.

Между тем, согласно пункту 66 Положения «О порядке использования объектов растительного мира и прохождения разрешительных процедур в сфере пользования объектами растительного мира», утвержденного премьер-министром Узбекистана 20 октября 2014 года, выданные на санитарную вырубку деревьев разрешения должны вноситься в специальный реестр, который уполномоченные органы размещают на своих официальных веб-сайтах. Пункт 68 утверждает, что «информация, содержащаяся в реестрах выданных разрешений, является открытой для ознакомления с ней юридических и физических лиц». Однако ни на сайте городского хокимията, ни на сайте Комитета по охране природы Ташкента или Комитета по охране природы Узбекистана такого реестра вообще нет.

Турецкая прокуратура требует пожизненного заключения для руководящих сотрудников независимой газеты «Джумхуриет» («Республика») Джана Дюндара и Эрдема Гюля, которые обнародовали факты переправки властями Турции боевикам в Сирии оружия под видом гуманитарной помощи. По решению суда, журналисты содержатся в стамбульской тюрьме «Силиври», сообщает ТАСС со ссылкой на AFP.

Прокуратура предъявила журналистам обвинения в незаконном сборе и разглашении информации, содержащей государственную тайну, шпионаже, а также в сотрудничестве с основателем движения «Хизмет» (признанного в Турции террористической организацией) Фетхуллахом Гюленом, который проживает в США. По утверждению турецких властей, целью публикации была дискредитация правительства, передает Би-би-си.

Эрдем Гюль (слева) и Джан Дюндар (справа). Фото AP.

После предъявления журналистам обвинений представители международной правозащитной организации Human Rights Watch выразили обеспокоенность по поводу ситуации со свободой прессы в Турции. Они заявили, что обвиняемые выполняли свои профессиональные обязанности.

Напомним, в мае 2015 года оппозиционная газета «Джумхуриет» опубликовала фото и видео, сделанные близ турецко-сирийской границы во время обыска грузовиков с оружием, принадлежавших Национальной разведывательной организации Турции. Власти Турции утверждали, что грузовики везли «помощь» этническим туркменам Сирии. Однако публикация вызвала возмущение президента Реджепа Тайипа Эрдогана, который публично заявил, что журналисты «заплатят высокую цену» за свои действия.

Как отмечают эксперты международного Комитета по защите журналистов (CPJ), за последний год положение СМИ в Турции значительно ухудшилось. По сравнению с 2014 годом, численность сидящих в тюрьмах журналистов в 2015 году удвоилась и достигла 14 человек. Только за последние два месяца за свою профессиональную деятельность новым преследованиям подверглись журналисты нескольких прокурдских изданий и телеканала CNN Turk.

Ермек Нарымбаев и Серикжан Мамбеталин на суде

Адвокат Ермека Нарымбаева Жанара Балгабаева рассказала, что ее подзащитный «очень ослаб, ходит, держась за стенку, но продолжает голодать. При этом настроение у него нормальное, держится».

Мать Серикжана Мамбеталина рассказала, что ее сын переведен санчасть СИЗО: «У него состояние не улучшается, кашель не проходит. У него настроение бодрое, я и сама приободрилась».

Напомним, что 22 января Алмалинский суд Алма-Аты признал виновными гражданских активистов Серикжана Мамбеталина и Ермека Нарымбаева в «возбуждении социальной, национальной, родовой, расовой, сословной или религиозной розни», ст. 174 Уголовного кодекса, и приговорил Мамбеталина к двум, а Нарымбаева – к трем годам лишения свободы. Оба обвинялись в перепосте на своих страницах в «Фейсбуке» фрагмента из книги «Ветер с улицы», принадлежащей Мурату Телибекову. Сам Телибеков уверяет, что в его книге этого фрагмента не было.

Boeing Co инвестировала в Центр порядка $0,5 млн, на которые были поставлены печи с инертной средой для обработки титановых сплавов и процесса склеивания для ремонта носовых обтекателей, а также комплект оборудования для выполнения ремонта композитных деталей самолетов всех типов. Специалисты Центра прошли переподготовку за рубежом: механики - в Сингапуре, инженеры - в Сиэтле.

Напомним, в 2007-2008 годах «Узбекистон хаво йуллари» заключила контракты с Boeing Со на приобретение четырех самолетов Boeing-767-300ER и двух самолетов Boeing 787-8 Dreamliner общей стоимостью 645 миллионов долларов, первые были поставлены в 2013 году, последние прибудут в Ташкент осенью 2016-го.

Центр по ремонту композитных компонентов самолетов планировалось открыть в конце 2013 года, но по не озвученным причинам событие задержалось более чем на два года.

НАК «Узбекистон хаво йуллари» - монопольный авиаперевозчик в Узбекистане, полностью принадлежит государству. Авиапарк компании насчитывает 33 самолета западного производства. В частности, 15 Boeing (десять 767-300 и пять 757-200), три аэробуса А-310, десять аэробусов А-320, три среднемагистральных RJ-85, два грузовых А300-600F, эксплуатируются также шесть лайнеров Ил-114-100 и многоцелевой вертолет Ми-8МТВ-1. Авиакомпания выполняет авиарейсы в 22 города стран Европы, Америки, Ближнего Востока, Азии, в 22 города стран СНГ и по 11 направлениям на местных авиалиниях.

Ферганский культуролог и краевед Александр Иванович Куприн передает привет всем ферганцам, живущим за пределами родного города, а также немного рассказывает о переменах, произошедших в Фергане за последние годы.

Спасибо большое Александру Калинину за предоставленное видео!

Мухиддин Кабири

Мухиддин Кабири покинул Таджикистан в марте 2015 года после парламентских выборов, на которых ПИВТ не получила ни одного мандата. В июне он заявил об угрозе уголовного преследования на родине. В августе Министерство юстиции Таджикистана потребовало от ПИВТ прекратить деятельность. А в сентябре руководство ПИВТ и, в частности, Кабири было обвинено в попытке вооруженного переворота, партия объявлена террористической организацией. Все члены политсовета ПИВТ в настоящее время находятся под следствием. Кабири, проживая в одной из западных стран, своими выступлениями на международных форумах пытается привлечь внимание к создавшейся в Таджикистане ситуации.

Комментируя реакцию руководства Таджикистана на его участие в одной из таких конференций – в Тегеране, когда МИД Таджикистана вручил ноту иранскому послу, Кабири высказал предположение, что кто-то в правительстве Таджикистана искал повод для скандала по нескольким причинам. «Во-первых, учитывая натянутые отношения между Саудовской Аравией и Ираном, перед поездкой президента в Эр-Рияд необходимо было привлечь к себе внимание саудитов, как потенциального союзника и попытаться выбить в результате какие-то деньги. Во-вторых, отодвинуть на второй план некоторые вопросы таджикско-иранских отношений, в частности о сотнях миллионах долларов иранского миллиардера Занджани оставленных в Душанбе, о которых официальные власти Таджикистана не любят говорить», - сказал Кабири.

По его словам, «решение о закрытии ПИВТ любой ценой было принято на самом высоком уровне», и с момента подписания с оппозицией в 1997 году Соглашения о мире власть думала о реванше: «Зная о нашей настроенности на диалог и терпимость и злоупотребляя этим, а также учитывая всеобщую апатию общества и неготовность к жестким и массовым протестам, власть действовала коварно и вероломно. Имея полный контроль и в законодательной, и исполнительной системе, она не смогла выносить нескольких представителей оппозиции, как в правительстве, так и парламенте. Это говорит о том, что мир и сосуществование с оппонентами были ей навязаны, и как только она получила возможность избавиться от навязанного мира, так и поступила… Конечно, нашим оппонентам хотелось, чтобы это произошло без шума, а еще лучше через самоликвидацию, чтобы избежать обвинений в нарушении мирного соглашения и не иметь черных пятен в истории… От некоторых чиновников звучали предложения объявить о самоликвидации. В ответ нам обещали не только сохранить собственность, но и многое другое, в том числе и должности. На все наши доводы о национальных интересах, законе, в конечном итоге, о таких понятиях, как честь и достоинство, отвечали хладнокровно, что это все придумано для публики, а настоящая государственная политика не признает эти понятия».

Как говорит Кабири, ПИВТ осознанно выбрала путь «терпимости и сдержанности»: «Что было бы, если бы мы действовали так же, как власть? Новая гражданская война? Разруха и новые человеческие жертвы? Даже после того, как поступили с мирным соглашением и с нами, я не сожалею, что мы выбрали именно путь терпимости и сдержанности. Уверен, наш народ завтра оценит, как наши действия, так и другую сторону».

По данным Кабири, в настоящее время в Таджикистане задержаны свыше 150 членов ПИВТ, однако их может быть гораздо больше, поскольку родственники некоторых не сообщают об аресте, полагая, что это ещё больше осложнит их положение. «Мы давно не контактируем с родными, исходя из соображений их безопасности», - сказал Кабири.

В то же время он сообщил, что ПИВТ намерена продолжить свою деятельность в изгнании. «Наша мирная тактика не меняется, хотя контролировать эмоции людей становится все сложнее и сложнее. Не зря, все больше протестующая молодёжь присоединяется к радикальным и террористическим структурам. Но мы делаем все, для того чтобы не допустить радикализации своих сторонников», - заключил Кабири.

Оригинал интервью на английском языке можно прочитать на сайте Central Asia Program, русскую версию – на сайте Central Asian Analitical Network.

Правозащитные организации регулярно публикуют списки политзаключенных в странах Центральной Азии. В них – имена оппозиционеров, журналистов, правозащитников, религиозных деятелей, которые признаны виновными в уголовных преступлениях и отбывают несоразмерно большие сроки, пройдя через предвзятое следствие и неправосудные приговоры. И все эти списки — разные. О том, кого считать политзаключенными в Центральной Азии, возможно ли составить полные, исчерпывающие их списки, почему те или иные организации признаются экстремистскими и в чем «страновые» особенности отношения к политзаключенным, «Фергана» поговорила с руководителем Центральноазиатской программы российского Правозащитного центра «Мемориал» Виталием Пономаревым.

- Кого в Центральной Азии можно считать политзаключенными?

Виталий Пономарев: Несмотря на широкое использование понятия «политзаключенный» (ПЗК), до сих пор нет его общепринятого определения.

В самом первом приближении можно сказать, что политзаключенный – это человек, который лишен свободы в связи с наличием политических мотивов государственных органов и по основаниям, неприемлемым в демократическом обществе. Нередко в таких делах имеют место фабрикация обвинения, пытки, отсутствие справедливого судебного разбирательства и так далее.

Такой подход был положен в основу Руководства по определению понятия «политзаключенный», согласованного в конце 2013 г. группой правозащитников из семи постсоветских стран. Этим документом и руководствуется сейчас «Мемориал», представляя российский список ПЗК.

Сразу скажу, что при практическом использовании этого (как, впрочем, и любых других) определений нередко возникают дискуссии внутри самого правозащитного сообщества, связанные как с оценкой конкретных дел, так и некоторыми общими вопросами.

Например, молодого человека судят за его публичные призывы. Но что в этом плане является допустимым в демократическом обществе? Мнения существуют разные, тем более что не всегда жертва преследований является сторонником демократических ценностей. Или случай, когда судебное разбирательство было явно несправедливым, и есть жалобы на пытки. Но ведь аналогичные проблемы мы фиксируем и в делах, не связанных с политикой.

В общем, анализ и оценка отдельных дел – не всегда простое занятие.

Но если говорить о Центральной Азии, власти во многих случаях особо не скрывают своей политической заинтересованности в исходе дела.

Существует и более узкая, чем ПЗК, категория «узник совести», предложенная «Международной амнистией». Она включает тех, кто лишен свободы за мирное выражение своих политических, религиозных и иных взглядов. К «узникам совести» не относятся те, кто прибегал к насилию или пропагандировал насилие и вражду.

Виталий Пономарёв — руководитель Центральноазиатской программы российского Правозащитного центра «Мемориал»

- Есть ли разница, как в странах Центральной Азии власть формулирует свою позицию по политзаключенным? Узбекистан, например, утверждает, что политзеков у них нет, все сидят за уголовные преступления. Но в Туркменистане те же «ноябристы» могут быть названы политическими, раз их обвинили в попытке смены режима и покушения на президента?

- Нигде в Центральной Азии власти не признают наличия политзаключенных. Признать наличие ПЗК – значит, как минимум, расписаться в небеспристрастности собственной судебной системы. Поэтому все они формально осуждены за уголовные правонарушения. Те же «ноябристы» в Туркменистане были обвинены в терроризме и множестве других преступлений. На практике, конечно, к политзаключенным – особый подход.

- В какой из стран Центральной Азии самое большое количество политических заключенных?

- В Узбекистане. Эта страна по числу ПЗК превосходит все постсоветские страны, вместе взятые.

Как в сталинской России, здесь с конца 1990-х существует практика массового использования так называемых «политических статей» Уголовного Кодекса, поэтому большинство дел несложно квалифицировать по формальным признакам.

В одном из наших обзоров мы выделили три основные группы ПЗК в Узбекистане.

Первая, самая многочисленная, – те, кто формально осужден по обвинениям политического или религиозного характера, которые с точки зрения международных стандартов носили необоснованный или явно сомнительный характер и не были связаны с какой-либо насильственной деятельностью. Такие дела применительно к Узбекистану должны быть пересмотрены в массовом порядке, эти люди должны быть безусловно освобождены.

Вторая группа, заметно меньшая, чем первая - это те, кого обвинили в причастности к террористической деятельности. Такие дела должны быть подвергнуты тщательному пересмотру. Есть огромное число жалоб на фальсификации, использование показаний, полученных под пытками, необоснованное расширение круга обвиняемых: кто-то с кем-то оказался знаком или подвез на машине - и вот уже предъявляют обвинение в «терроризме».

Третья, небольшая группа – члены демократической оппозиции, гражданские активисты, журналисты. Нередко их судят на основе сфабрикованных материалов за правонарушения общеуголовного характера, «наказывая» таким образом за вполне легитимную гражданскую активность. Но бывают и прямые обвинения в антигосударственной деятельности.

Если мы рассмотрим соотношение между этими группами, то в первой – тысячи осужденных, во второй – несколько сотен, численность третьей последние 15 лет колеблется в диапазоне примерно 25-30 человек.

Не буду сейчас касаться серии дел об «измене родине», «контрабанде» религиозных материалов или обвинений, неформально связанных с борьбой за власть.

В последние годы стало известно о репрессиях, связанных с каракалпакским движением за независимость – о нем раньше практически не писали.

По Конституции Каракалпакстан является суверенной республикой и имеет право на выход из Узбекистана путем референдума. Соответствующие настроения были сильны в начале 1990-х и вновь усилились после 2008 г. В чистках элиты несколько лет назад присутствовал и этнический компонент. Информация противоречивая, поэтому часто бывает сложно сказать, достаточно ли оснований для включения тех или иных осужденных из Каракалпакстана в список ПЗК. Но факт, что ряд гражданских активистов были осуждены. Например, известно дело Абата Саекеева - переводчика в местном офисе «Врачей без границ». Его имени нет ни в каких списках международных организаций. Абата обвинили в мошенничестве, но потом выяснилось, что реальная причина ареста – его переписка с братом по электронной почте, который из Казахстана пересылал материалы с заблокированных в Узбекистане сайтов, в том числе с «Ферганы.ру», а также его контакты с людьми, которые высказывали идею независимости Каракалпакстана. Витоге он получил 11,5 лет и был отправлен в тюрьму «Жаслык».

- В докладе Human Rights Watch о политических заключенных в Узбекистане - 34 имени. В этом списке семь религиозников.

- Это известные дела, которые коллеги из Human Rights Watch детально проанализировали. Список - не исчерпывающий и включает имена лишь нескольких исламских активистов.

Возвращаясь к вопросу о цифрах. В недалеком прошлом были такие ситуации, когда, например, в отчете Госдепартамента США утверждалось, со ссылкой на материалы местных правозащитников, о наличии в Узбекистане менее 30 политзаключенных (!), потом – нескольких сот. Сейчас вновь признали, что речь идет о тысячах.

Безусловно, любые списки ПЗК Узбекистана являются неполными, что неудивительно при существующем масштабе репрессий. По некоторым кейсам есть разные мнения. Например, члены «Хизб ут-Тахрир» - считать их осужденными за религиозные убеждения, как предлагает большинство узбекских активистов, или за политическую деятельность, как считает Госдеп? Или возьмем список осужденных журналистов: некоторые из них осуждены не за свои публикации или работу, а за принадлежность к определенным религиозным сообществам. Расхождения такого рода существуют, но касаются обычно частных вопросов.

Что касается относительно небольшой третьей группы ПЗК (гражданские и политические активисты), о которой говорилось выше, то в последние 15 лет ее численность не выходит за рамки диапазона в 25-30 человек. Дела заключенных этой группы нередко служат для политического торга с Западом.

Сложилась практика, когда, например, к визиту высокого американского чиновника или важному международному мероприятию Узбекистан освобождает одного-двух человек из этого списка. Появляются публикации о возможном прогрессе в области прав человека или начале диалога. Но в течение года в тюрьмы попадают новые диссиденты, и число ПЗК этой группы остается примерно на одном уровне.

- То есть если они выпустили Мурада Джураева, но почти сразу же взяли Уктама Пардаева, - это своего рода типичная для Узбекистана ротация?

- Уктама недавно освободили по амнистии. Но в целом – да.

- Первая, самая многочисленная группа политзаключенных Узбекистана – по каким статьям сидит?

- До 1998 года религиозным и светским диссидентам в большинстве случаев подбрасывали патроны или наркотики, и они получали относительно небольшие сроки. Потом при амнистии они выходили на свободу.

С 1998 года стали широко использоваться т.н. «политические» статьи, а с 1999-го они стали доминирующими. Эта практика сохраняется и сегодня.

- Политические – это какие?

- Одна из самых распространенных – это статья 244-2 «Участие в религиозно-экстремистской, сепаратистской, фундаменталистской или иной запрещенной организации». При этом поразительная вещь: если в России, Казахстане или Кыргызстане есть закон, предусматривающий процедуру запрета экстремистских организаций, и есть их списки, составленные на основе соответствующих судебных решений, то в Узбекистане таких списков, имеющих юридическую силу, просто нет. В законодательстве не прописана сама процедура запрета. Тем не менее тысячи людей находятся в заключении за участие – подлинное или мнимое - в запрещенных неизвестно кем и когда сообществах. Даже с формальной точки зрения осуждение по этой статье является незаконным, я бы даже сказал, абсурдным.

- Вообще нет процедуры? Тогда откуда судья знает, что, например, «Хизб ут-Тахрир» запрещен?

- Чтобы назвать организацию запрещенной, должен быть орган, имеющий полномочия ее запретить, и установленная законом процедура запрета. Такая процедура в законодательстве Узбекистане есть применительно к террористическим организациям, и то, если не ошибаюсь, на практике она не использовалась. А в отношении сообществ, которые в судебно-следственных документах называют религиозно-экстремистскими - «Хизб ут-Тахрир», «ваххабиты», «акрамийа», «Нурджулар», «Таблиги Джамаат» и др. - никаких решений нет.

Сомнительной с точки зрения международных обязательств Узбекистана является и статья 244-1 УК «Изготовление или распространение материалов, угрожающих общественной безопасности». Потому что нет ясных критериев, что именно следует считать идеями «экстремизма, сепаратизма и фундаментализма», тем более «совершение действий, направленных против установленных правил поведения в обществе», распространение «дестабилизирующих и клеветнических измышлений», «использование религии в целях нарушения гражданского согласия» и т.п. С этих позиций криминальной является любая публичная критика каримовской диктатуры.

Из той же серии – ст.159 «Посягательства на конституционный строй», объединяющая в своих формулировках и насильственные действия, и просто критику правительства. Сейчас эту статью стали реже использовать – возможно потому, что экстрадиционные запросы по таким делам часто отклоняют со ссылкой на то, что аналог ст.159 отсутствует в национальном законодательстве других стран.

Эти три статьи УК по своей направленности и формулировкам носят открыто политический характер. Практика их применения является массовой. В УК Узбекистана есть и некоторые другие политические статьи, но они применяются реже.

- А что – с Туркменистаном?

- Туркменистан - одна из наиболее закрытых стран, политическая система которой близка к тоталитаризму. Уже более 10 лет внутри Туркменистана нет ни открыто действующей оппозиции, ни независимых НПО. В период Ниязова была распространена практика фабрикации уголовных дел против «политически неблагонадежных лиц» и их родственников по общеуголовным обвинениям. После событий 25 ноября 2002 г. в Ашхабаде оппозиционеры стали еще и «террористами». С тех пор прошло больше 13 лет, но до сих пор ни у кого из родственников или правозащитников нет приговоров или других документов по этому делу. Местонахождение самих политзеков зачастую неизвестно. Есть сведения, что «ноябристы» помещены в секретную тюрьму Овадан-депе, где вопреки действующим нормам лишены права свиданий, переписки, любого общения с внешним миром. В такой же ситуации находятся и некоторые бывшие высокопоставленные чиновники, осужденные по различным поводам, религиозные активисты. Сведения по этим делам приходится собирать по крупицам, так как попасть в страну практически невозможно, а родственники многих осужденных в списке невыездных. В прошлом году был осужден независимый журналист Сапармамед Непескулиев.

- Если вернуться к цифрам. Больше всего политзеков в Узбекистане. На втором месте - Туркмения?

- Нет, Таджикистан.

- Из-за сегодняшних репрессий в отношении Партии исламского возрождения?

- Не только. В тюрьмах Таджикистана уже не один год и представители различных исламских сообществ, и бывшие политики, и светские диссиденты… Многие из них подвергались пыткам, а про независимость судопроизводства по таким делам не стоит даже говорить. Есть основания полагать, что в Таджикистане, как и в Казахстане, речь идет о сотнях политзаключенных.

- Но в опубликованном казахстанском списке всего несколько фамилий.

- Список, о котором вы говорите, безусловно, неполный. Например, в нем недостаточно учтены многочисленные дела мусульман, арестованных или осужденных по, мягко говоря, сомнительным обвинениям в «экстремизме» или «причастности к терроризму». Года три назад я имел возможность изучать дела по Западному Казахстану, когда десятки обвиняемых скопом объявлялись членами «террористической организации», к которой подавляющее большинство из них не имело ни малейшего отношения. Иногда доходило до абсурда: молодых ребят задерживали по подозрению в ограблении продуктового ларька или краже лошади, а обвиняли в том, что это преступление совершено ими якобы с целью финансирования международного терроризма. В то время политическим руководством была поставлена задача усилить борьбу с терроризмом – вот исполнители и придумывали невесть что. В ряде случаев в разговорах с родственниками обвиняемых местные правоохранители прямо говорили о наличии соответствующих указаний из Астаны.

Казахстанская практика по делам об экстремизме напоминает российскую, но она более жесткая…

В публикациях местных СМИ последних лет и упоминается ) о 400-500 осужденных, отбывающих наказание за «экстремизм». Думаю, немалая их часть попадает под критерии «политических заключенных». Но, конечно, для точных выводов нужен детальный анализ конкретных дел, которые пока мониторятся недостаточно.

Существует и проблема доступа к информации. В Атырау, например, было целое движение матерей и жен осужденных мусульман, но кто знает о нем за пределами города?

- А что же международные организации?

- Они тоже сталкиваются с проблемой дефицита достоверной информации. Кроме того, нередко сами обвиняемые и их родственники неохотно идут на контакты, опасаясь, что огласка ухудшит их положение (например, в части последних дел по т.н. «Таблигу»). Хотя обычно бывает по-другому.

Расскажу такую историю. Долгие годы одним из главных объектов преследований в Западном Казахстане были мусульманские сообщества, участники которых отказывались ходить в официальные мечети, говорили, что имамы служат там за деньги, по каким-то теологическим вопросам расходились… Они джума-намаз (пятничную молитву – ред.) читали на квартирах, собирались и изучали религиозные книги, но это были абсолютно мирные группы. В одном из обзоров я затрагивал эту тему. Примерно в 2006 г. из-за преследований около двухсот человек обратились за убежищем в Чехии. Чешская миграционная служба направила запрос в представительство одной авторитетной международной организации в Алматы: что вы можете сказать о политике властей в отношении этой группы? И в ответ (я видел эту переписку в Чехии) было заявлено: мы знаем о преследовании «ваххабитов», «Хизб ут-Тахрир», но про группы, о которых вы спрашиваете, нам ничего не известно. И просители убежища получали отказ в статусе, в том числе со ссылками на этот ответ и отсутствие упоминания об их проблемах в отчетах Госдепартамента США.

- А где меньше всего политзаключенных?

- В Кыргызстане. Но и там сейчас неоднозначные процессы, особенно в связи с делами об экстремизме.

- Вы имеете в виду суд над Рашодом Камаловым ?

- Это самый известный случай. Приговор абсолютно несправедливый, основанный, главным образом, на некомпетентных теологических и других экспертизах.

Помимо дела Камалова, есть и другие дела того же типа, менее известные, особенно на юге. Во времена Бакиева в Уголовный кодекс внесли формулировку, криминализирующую любое хранение «экстремистских материалов» - даже для личного пользования. Звучит абсурдно: почему тот же эксперт или имам не может иметь или читать «плохую книгу»? Конечно, закон применяется избирательно, тем более, что официального списка экстремистских материалов до сих пор нет. Но с такой формулировкой, действующей несмотря на все демократические реформы, найти повод для ареста несложно…

Также в Кыргызстане остаются в заключении десятки тех, кто был осужден по не всегда обоснованным тяжким обвинениям, связанным с межэтническими столкновениями на юге страны летом 2010 года. Широко известно дело правозащитника и адвоката Азимжана Аскарова, противостоявшего произволу местной милиции и осужденного по показаниям тех же милиционеров. Не исключаю, что некоторые другие осужденных по таким делам также могут соответствовать критериям политзаключенного.

- Говоря о политических заключенных, вы часто упоминаете антиэкстремистское законодательство. А каковы критерии религиозного экстремизма?

- С моей точки зрения, это неудачный термин для уголовного права, соединяющий в одном определении и насильственные действия, подготовку или призывы к ним, и одновременно мирное, пусть даже в резкой форме, выражение тех или иных политических или религиозных убеждений.

В правовом поле европейских странах нет такого понимания термина «экстремизм», как это сформулировано законодателями Казахстана, Кыргызстана или России.

В 2012 г. было даже заключение Венецианской комиссии, в котором говорилось, что формулировки российского закона, определяющего понятия «экстремизм», «экстремистские организации» и «экстремистские материалы», имеют излишне широкий и неопределенный характер, вследствие чего допускают толкование и применение, ведущие к произволу и непропорциональным ограничениям фундаментальных свобод. То же можно сказать и про антиэкстремитские законы государств Центральной Азии.

- В странах Центральной Азии какие государственные институты определяют, экстремистская это организация или нет, чем они руководствуются?

- В большинстве стран решения выносят судебные органы на основе представления прокуратуры. Судебное разбирательство носит, как правило, закрытый характер.

Стоит обратить внимание на то, что списки так называемых «экстремистских организаций» в разных странах не совпадают. Группы читателей книг турецкого исламского мыслителя Саида Нурси, запрещенные в России под условным названием «Нурджулар», в странах Центральной Азии (кроме Узбекистана) не преследуются. Движение «Таблиг», запрещенное в России, Казахстане и Таджикистане и преследуемое в Узбекистане, в Кыргызстане не просто не преследуется, но имеет сильные позиции в муфтиате. На недавней конференции в Бишкеке некоторые докладчики даже говорили о возможности использовать потенциал этого движения для противодействия идеям ИГ («Исламское государство», террористическая группировка, запрещена в России. – Прим. «Ферганы») и проч.

Когда начинаешь изучать мотивировочную часть такого рода судебных решений, не всегда легко доступных, выясняются интересные вещи. Например, в решении Верховного Суда России 2009 г. о запрете «Таблиги Джамаат» утверждается, что члены этого сообщества якобы причастны к совершению террористических актов в Узбекистане. Власти самого Узбекистана таких утверждений никогда не делали. Стал искать источник. Нашел русский перевод статьи некого Алекса Алексиева, опубликованной в 2005 г. в англоязычном издании, специализирующемся на проблемах Ближнего Востока. При сравнении перевода с английским оригиналом выяснилось, что неизвестный переводчик «улучшил» русскую версию текста, добавив туда, среди прочего, и утверждение о причастности «Таблига» к организации взрывов в Ташкенте в 1999 г. А далее этот сфальсифицированный тезис был воспроизведен в решении Верховного Суда России. И этим переводом до сих пор активно пользуются многие русскоязычные журналисты, пишущие о «Таблиге».

- Учитываются ли при принятии решений о запрете тех или иных якобы радикальных сообществ альтернативные точки зрения – независимых экспертов или самих верующих?

- По известным мне делам альтернативная точка зрения могла быть представлена лишь на стадии апелляции, и то в исключительных случаях. Возникает множество процессуальных проблем. Я сейчас не говорю про какие-то подпольные группы, но про относительно известные, открыто действующие организации и течения. Обычно проблемы на всех стадиях связаны с тем, что оппонентов просто не признают надлежащей стороной по делу, имеющей соответствующие права. Некоторые т.н. «запрещенные организации» вообще не существуют или существуют, скажем, в виде нечетко структурированных, аморфных сообществ, не имеющих четкого членства или самоназвания. Бывает, что под одну шапку объединяют несколько разнородных сообществ (как в ситуации с мифической «Нурджулар» в России). И попробуйте доказать Верховному Суду, что вы формально представляете одну из таких организаций, тем более, что запреты обычно предшествуют уголовным делам. Вас просто не признают стороной по делу, что чаще всего и происходит на практике.

На стадии уголовных дел ключевая роль нередко принадлежит экспертам, которые по запросу следствия якобы «научно» доказывают принадлежность обвиняемых к конкретным запрещенным структурам. Доказательства нередко сводятся к субъективному мнению или основаны на данных и критериях неясного происхождения, но подкрепленных формальными учеными званиями и регалиями.

В результате сформирована беспрецедентная модель политических репрессий, когда вина по уголовному делу фактически предопределена весьма спорными «экспертными заключениями» и принятыми ранее в закрытом порядке запретительными решениями, оспорить которые практически невозможно. Ни о каком равенстве прав сторон в такой ситуации говорить не приходится.

- Если исламская организация пропагандирует идею будущего халифата (исламского теократического государства), не является ли это основанием считать ее не религиозной, а политической?

- В исламе, в отличие от христианства, представление об определенном устройстве государства и общества является частью религиозной доктрины. Есть хадисы, содержащие прямые и косвенные упоминания о будущем халифате. Конечно, интерпретации этих хадисов, как и почти любой канонический религиозный источник, могут использовать в своих целях те или иные сообщества и секты, включая насильственные джихадистские группировки. Но сама по себе вера в преимущества исламской модели общества или будущий халифат – элемент традиционного вероучения.

Другой вопрос, как используются эти идеи в практической деятельности тех или иных сообществ.

Что касается «Хизб ут-Тахрир», которую вы, вероятно, имели в виду, это, безусловно, религиозно-политическая организация, и она о себе заявляет именно как о политической организации, даже партии. У нее фиксированное членство, самостоятельная, детально разработанная концепция, организационные документы, она ведет активную политическую и пропагандистскую деятельность.

В Казахстане и Кыргызстане «Хизб ут-Тахрир» запрещена как «экстремистская», в России ее, на мой взгляд, совершенно необоснованно, оценивают как «террористическую».

- Можно увидеть логику, кого чаще арестовывают в рамках дел об экстремизме, а кого нет?

- Есть группы повышенного риска (этнические и другие), бывают временные кампании (например, после громких терактов), кроме того, внутри отдельных стран есть явно ощутимая региональная специфика. В принципе рядовой гражданин может «попасть в оборот» просто из-за знакомства с тем или иным лицом.

В ноябре я был на конференции в Бишкеке, где один из экспертов демонстрировал на экране таблицы. Пока ведущий объяснял местным журналистам, что не стоит писать об этнической принадлежности обвиняемых в связях с ИГ, на экране можно было прочесть, что 98% граждан Кыргызстана в соответствующих списках спецслужб принадлежат к одной этнической группе.

- Узбеки?

- Да.

В последние годы почти во всех странах Центральной Азии, как и в России, были созданы специальные подразделения, для которых борьба с экстремизмом является главной целью, и число раскрытых преступлений и посаженных радикалов – это показатели их работы, отчетность. Как только эти подразделения появились – сразу многократно увеличилось число обнаруженных фактов «экстремизма». И число арестованных за «экстремизм». При том, что, как мы уже говорили, понятие «экстремизм» является недостаточно четким в правовом плане. Совсем недавно в России суд одного городка запретил как «экстремистские» три аналитические интернет-статьи об ИГ, написанные абсолютно без симпатии к этой структуре. Теперь переслать ссылку на них коллеге – уже правонарушение, подпадающее под…

- То есть правил безопасной жизни нет?

- 100-процентной гарантии вам никто не даст. В России повышенные риски существуют для определенных этнических сообществ или для русских, принявших ислам. ФСБ «любит» трудовых мигрантов из Центральной Азии: они редко жалуются, обычно готовы все подписать и легче соглашаются на особый порядок. И все довольны: и мигрант рад, что дали срок меньше, чем на родине, и спецслужбы, что без особых усилий раскрыли дело… Впрочем, в последние годы российское законодательство становится все более репрессивным…

- А в Узбекистане кто в группе риска?

- В последние годы здесь часто формируют большие «сетевые» дела, связанные с трудовыми мигрантами. Например, человек возвращается с заработков на месяц-другой к родственникам, его могут задержать, особенно если есть какая-то предварительная информация, он дает нужные показания, называет два-три десятка имен, часто – других мигрантов, и дальше начинается разработка…

- Короткие пофамильные списки политзаключенных и продолжающаяся с советских времен практика «выцарапывания» их у режима. Почему эту торговлю порою выдают за победу, доказательство того, что режим готов сотрудничать с Западом? Двоих освободят, но тысячи-то остаются сидеть?

- Спасти жизни даже нескольких человек – это немало. Пусть даже это не стратегический успех…

Увы, пока нет возможности добиться системных политических реформ в авторитарных или тоталитарных странах, содержательный диалог о правах человека с их правительствами возможен лишь по ограниченному кругу вопросов. Кстати, хочу напомнить, что в 2003 году, когда у Узбекистана был кратковременный роман с Западом, была освобождена тысяча политзаключенных, большинство из которых попали в тюрьмы по религиозным мотивам. В начале 2004 года приходилось слышать мнения некоторых узбекских коллег, что проблема политзаключенных в Узбекистане через пару лет утратит свою актуальность, и оппозиция уже скоро сможет принять участие в парламентских выборах. Но события уже вскоре пошли по другому сценарию…

Беседовала Мария Яновская