«Тем более, что жизнь короткая такая…»

Vita Nostra бревис эст. Впрочем, это в студенческом гимне и у интеллигентных поэтов жизнь наша короткая такая. Kультурный вздох, почти штамп. Героям нового романа М. и С. Дяченко жизнь, конечно, предстоит долгая и необычайно насыщенная. Может быть, они станут существовать вечно. Если, конечно, не умрут в процессе становления.

Безусловно, «Vita Nostra» - это история взросления. Роман воспитания, сказала бы я, не будь у меня двух сомнений. В том, что это роман, и в том, что процесс, применяемый к молодым героям произведения – это воспитание. Что касается романа, то сомневаться, на первый взгляд, не в чем – главная героиня на самом деле радикально меняется. С нею воистину «происходит» событие. Казалось бы, одно из важнейших условий романа – внутренняя перемена на протяжении текста – соблюдено. Но возникает вопрос, объединяющий «два в одном». А именно: насколько необходимо героине это изменение? Её ли это развитие? Или то, что мы наблюдаем - это хроника насилия и шантажа?
Авторы предельно честно поставили задачу и описали условия. И бесконечно уклоняются от ответа.
Всё, что происходит с молодыми персонажами романа, до самых последних страниц, совершается под жёстким нажимом, в режиме страха, в ожидании проступка, за который будет наказана не только они сами, но прежде всего близкие и дорогие им люди.
Суровая избрана модель взросления, но как будто верная в приближении: в конце концов, жизнь не спрашивает, хотим мы перемен или нет. Тем любопытнее будет увидеть решение. Ибо тяжек этот путь: линька, катарсис, малая смерть. Но ведь и «приз» немаленький – это обретение и упрочение собственной цельности. Вот тут-то заложена уже не изюминка текста, а перчинка: подростков в романе Дяченко ожидает отнюдь не цельность. Нечто, некое свершение обещано им, но оно далеко и невнятно, а повседневный ужас и безысходность - вот они. Не люди обращаются к ним, но Правила, по сути даже – одно-единственное правило: вита ностра дура эст, но мы лучше знаем, что для вас – благо.
Но ведь так и взрослеют, скажут мне - не зная себя, не зная, чего хотят?
Вот именно.
Процесс духовного роста и есть прежде всего осознание себя как "Я" и "Я хочу". В этом суть всех бунтов и конфликтов, кризисов всех возрастов. Кризис - время вопросов, на которые у реальности есть ответы, хотя порой и болезненные.
А у студентов Института специальных технологий нет ни возможности задавать вопросы, ни самой реальности, с которой себя можно соотнести. Чёткое осознание цели отнято педагогами принципиально, с самого начала. Нет и не может быть в этой модели ни "Я", ни "Я хочу". Чтобы проявить символ, подросткам придётся стереть уже существующее "Я", а хочет этого и всего остального за них - Грамматика. Правила лгут, когда говорят, что не потребуют ничего невозможного – общеизвестно, что страх значительно расширяет пределы возможного и допустимого. Правила запугивают (я много раз буду, видимо, повторять это слово, но что же делать – такова ситуация в романе). Они трепетно умалчивают о задачах института, хотя на самом деле шила в мешке не утаишь, и, в общем, ни один студент не умер от осознания того, что он «не совсем человек». А вот от нежелания следовать Правилам в этой версии мироздания вполне можно умереть.
И что же вырастет из человечьего детёныша в таких условиях? Какое Слово?
Что же это за Речь, торопливо вытаскивающая свои жертвы - курс за курсом, вылущивающая их из привычных оболочек - торопливый жадный Молох, пожиратель младенцев?
Нет прямого ответа. Точнее, он такой, который представляется очевидным: это и есть наша объективная реальность, наполненная болью и угрозами, это сад терний, сквозь которые слегка мерцают звезды. Но ты погоди отчаиваться, читатель - ведь романы пишутся не для того, чтобы ещё раз рассказать тебе о том, как всё плохо и сложно, запутанно и безнадёжно.
До самых последних страниц нарастает напряжение - как главная героиня справится со всем, что её ждёт? Какой путь она выберет? Не всё так скверно, пусть взрослеют эти дети криво, неправильно и под нажимом, но ведь выход-то есть?
Всё же должно закончиться хорошо?

О да.
Всё и заканчивается хорошо.
Долгих четыреста сорок страниц и авторы, и читатель, и Сашка соглашались делать то-то и то-то под угрозой страха, подавляли в себе отвращение и тоску, признавали, что, раз уж влип - нет другого пути, дрожали от ужаса в ожидании звонка по розовому телефону: несчастье с мамой, с маленьким братиком, что-то ещё, ведь Правила могут всё, всё злое и всё доброе, если это нужно им...

А на странице четыреста сорок первой, во время Самого Главного Экзамена, оказывается, что Сашка - Пароль.
Нет, это не усилиями преподавателей из неё воспитали и вырастили Пароль. Правила и сами постоянно ошибаются в природе талантливой ученицы.
А она просто такая от рождения. Она Глагол, да ещё и в повелительном наклонении, это уже много, это уже высокое предназначение, но ослепительная правда ещё выше.

Противостоять злу, бороться с ним и отказаться от страха, по версии романа, способен только Пароль. Некто выдающихся дарований. Настоящий герой, который до поры до времени просто не знал своей силы.

А вот бедный, слабый Костя Коженников - что же, он всего лишь местоимение. А у глаголов в сослагательном наклонении недостаёт силы воли. Такова Речь. И таковы Слова её - с них и взятки гладки.

Так вот как разрешается страшная задача. Оказывается, настоящему герою нипочём ни предательство самого себя, ни "воспитание" страхом, ни подмена собственных целей целями Грамматики. Он, глядишь, ещё и совпадёт с ними так, что Грамматике этой тошно станет. По щучьему авторскому велению он пронесёт в себе свою подлинную сущность и свою внутреннюю свободу нетронутой и неиспользованной, и в самый нужный момент она прорастёт ниоткуда.

Можно возражать, конечно: мол, судьба героини решена по шаблону волшебной сказки, а классическая сказка о взрослении как раз и требует, чтобы герой был не такой, как все. Чтобы выделялся. Чтобы был, что называется, «прекрасным незнакомцем», не ведал ни тайны своей, ни предназначения. Но если в маленьком Артуре, будущем короле, сказываются благородство происхождения и доброе воспитание, если в Геде громче всего звучит его собственная сила, ставя своему избраннику пределы и вводя в инициальные искушения, если юный Люк Скайуокер познаёт мир для того, чтобы пройти в нём путём одного из древнейших мифов, то с Сашкой происходит просто чудо. Зло должно быть побеждено - таковы граничные условия выбранной авторами задачи, и чудо - лучший из всех способов заставить ответ сойтись.

Но, может быть, я не права, может быть, Сашка всё же вырастила в себе и свободу, и ответственность, и силу противостояния?
Нет.
Вольно или невольно о негодности решения в романе говорит одна замечательная метафора. Это – крылья, которые обретает Сашка после развоплощения и осознания своей знаковой природы. Для нас, нелетучих, крылья – вечный образ преодоления, выхода за рамки того, что «нельзя», символ осуществлённой мечты и награды. «Вот вырастешь, встанешь на крыло…». Но, как сказал сказавший, «нельзя летать» и «нельзя мучить» - это совсем разные «нельзя». Одно из них лежит в области практики, другое – в области этики. Согласившись, что мучить – можно, поверив в то, что выхода нет и нужно подчиниться требованиям Грамматики, каким бы жестокими или унизительными, или нелепыми они ни были (нет, не казались, мы чётко отдаём себе отчёт в том, что они в самом деле таковы), Сашка в конце концов обретает крылья.
Вот только летать на них запрещено. Или можно, но урывками и с оглядкой.

Хотели того Дяченко или не хотели, в этом запрете на полёты - великая правда того недостойного, что совершается с детьми в романе. Все обещания насильников – ложь. И руки у них холодные. И души у них нет, поэтому они и других лишают душ. И победа для тех, кто согласился со злом, конечно, возможна только чудом. Более того, в момент чуда, как это и положено, Сашке на самом деле ничего не грозит. Её выбор - не между "сказаться" и "промолчать". Сказать "Не бойся" вовсе не означает быть отвергнутой Грамматикой, поставить под угрозу своё существование, провалиться в недра гипертекста и начищать там золотые монетки с нулём на аверсе. А ведь, по умолчанию, именно это и происходит с теми, кто на самом деле отказывается быть Словом в этой бесчеловечной Речи.
Замечательным авторским произволом из реальности терний Сашкин выбор переносится в реальность, где всё будет хорошо, потому что конец в романе должен быть хорошим и давать надежду.

Но какую?
На что надеяться остальным - наречиям, деепричастиям, частицам и местоимениям? Покорно позволять лущить себя, как горох, и ждать, покуда явится Пароль, один на миллион и на целую Вечность, даст себя развоплотить, а потом одним махом безопасно искупит всю меру нашей слабости?

Роман, кажется, отвечает на этот вопрос утвердительно. Во всяком случае, завершается он на этой фальшивой ноте.

К счастью, жизнь, которая на самом деле Vita Nostra, даёт нам понять, что это не так. В жизни, а не в романе, вовсе не урождённые герои осмеливаются противостоять тому, что кажется неодолимым. Каждый может вступить на этот путь, который гораздо труднее, чем неопасный выбор Сашки. Это случается с любым, кто осознал: когда нам угрожают лишить нас чего-то внешнего, пусть очень дорогого (семьи, детей, близких, работы, денег, любви), и мы под страхом этой потери соглашаемся выполнять то, что поперёк нашей души, мы прежде всего лишаемся себя. Отнятие же себя куда болезненнее и острее, чем любая из тех потерь, которые нам обещает насильник. Вовсе не герои, Глаголы или Пароли оказываются бойцами и победителями, принимают решения и на самом деле противостоят злу с удавкой в холодных руках. А как раз, представьте себе, местоимения - те, кому невыносимо становится терять «Я», свою душу, свою личность. Те, кто за уходящий краешек её хватаются, осознав мучительно – это всё, что есть у живых из действительно ценного. Раз поняв это, уже нельзя свернуть с пути, который делает из обывателя героя, будь то отказ подчиняться вздорным родителям или отказ стрелять в безоружных.

Вот о чём, пожалуй, стоит писать романы. Книги, в которых счастливый конец наступает не потому, что так, вообще говоря, правильно. Настоящие книги со счастливым концом, где счастье созидают и пользуются им люди, трудящиеся над сохранением своей души и приращением душ своих ближних.

И всё же, несмотря на горькие упрёки, высказанные здесь мною, «Vita Nostra», на самом заслуживает внимательного чтения. В отличие от палпфикшена, она побуждает крепко задуматься. Если не о позиции авторов в отношении мира, основанного на Слове шантажистов и мучителей, то хотя бы о своей собственной позиции. О том, каково решение каждого "по жизни" – подчиниться ли страху или отказаться, не имея при этом обеспеченных сюжетом гарантий безопасности, подобных Сашкиным. Потому что в повседневности «я не боюсь» оплачивается не только годами предыдущего страха, но и неизбежностью активного противостояния злу во все последующие мгновения, дни и годы. Будешь бояться, говорит жизнь, та самая, в которой страх – одно из эффективнейших краткосрочных средств достижения целей. Жизнь, полной мерой отдающая себя тем, кто находит силы ответить – да, я ещё буду бояться, но я не убоюсь тебя, Vita Nostra. Потому что ты коротка, но я хочу прожить тебя достойно.