Наконец-то удалось найти парня для работы в саду, сообщает Павел, пришедший навестить меня уже под вечер. Правда, с грамотой у него неважно, зато смышленый и работящий.
     - Он не виноват, что безграмотный, имей он побольше времени:
     - Как он выглядит? - интересуюсь я.
     - Красивый парень, - отвечает Павел.
     Со сладостным замиранием сердца я тут же начинаю соображать, в какой школе можно раздобыть для него учебники и подходящую программу.
     - Опомнись! - предостерегает меня Розмари, когда мы остаемся с ней наедине. - Опять за старое!
    
     Праздничными рождественскими голосами позвонили мои родители.
     - Ты давно не звонила! - уверяли они.
     Я не стала спорить и пожелала им веселого Рождества. "Знали б вы только:" - подумала я.
     Позвонила шефиня, долго мялась, потом все-таки выложила: не смогу ли я на пару дней заменить заболевшую сотрудницу.
     - А то я совсем одна за прилавком, а вы же сами знаете, Элла, что у нас после праздников начнется.
     Как не знать. Народ обожрется, перепьет, накурится до одури, а потом, понятное дело, болеет. Другие сограждане, как вот Дорит, не выдержав непомерных праздничных запросов своих чад и домочадцев, бегут за валиумом. К величайшему изумлению шефини, я безропотно соглашаюсь. В надежном мирке родной аптеки мне будет куда уютнее, чем в четырех стенах собственного дома.
    
     Но на второй день Рождества я была еще дома. Снова появился Дитер, почти не разговаривал, строго по рецепту, с красной капустой и клецками, приготовил гуся. Настроение было паршивое. Если уж Левин не думает спрашивать своего дружка, с чего это тот так разбушевался, с какой стати мне лезть с расспросами? С 27 по 30 декабря мне предстояло дежурить в аптеке, зато в новогоднюю ночь я снова оставалась дома - как на беду.
    
     На аптеку и впрямь обрушилось форменное нашествие, будто у нас ликвидационная распродажа. В конце дня объявился и Павел Зиберт.
     - Ну, что на сей раз подхватили ваши детки? - спросила я, подбирая по рецепту жаропонижающие свечи.
     - У обоих корь, и как раз на Рождество!
     Я посочувствовала. Это еще полбеды, пожаловался он, тронутый моим участием. Главная же беда - торт ко дню рождения его дочурки.
     - Рецепт-то у меня есть, - кисло сказал он, - только вот печь я совсем не умею.
     Тут-то и пробил мой час. Меня охватил порыв великодушия. Тем же вечером - то есть в канун дня рождения его веснушчатой дочурки - я стояла на чужой кухне и вдохновенно пекла шоколадный торт, коронным украшением которого должны были стать марципановые Микки-Маусы.
     Обычно печальный и задумчивый Павел выказал себя замечательным и милым помощником, непременно пожелавшим по завершении трудов со мной чокнуться, что мы и сделали, он - бокалом красного вина, я - яблочным соком. Дети в ночных рубашонках и шлепанцах время от времени пытались взять кухню штурмом, но отец решительно вставал у них на пути.
     - Это сюрприз, - пробасил он и как ни в чем не бывало схарчил мышонка с черными шоколадными ушами. Не загляну ли я завтра к ним на огонек отведать своего изумительного торта, спросил он.
     - Вы же понимаете, корь, друзей они пригласить не могут. А у вас прививки:
     - Посмотрим, - сказала я.
    
     В доме стояла гробовая тишина. Меня встретил только Тамерлан. Правда, стекольщики тем временем успели все застеклить, а кто-то из моих мужчин уже перенес растения на прежние места, прибрал в комнатах и даже поставил на стол букет желтых роз. Поскольку отопление в зимнем саду работало в экономном режиме (Левин обычно врубает его на полную мощность), я решила, что это дело рук Дитера.
     "Кому вообще я здесь нужна?" - в унынии спрашивала я себя. Потом позвонила Дорит.
     - Испекла сегодня шоколадный торт на ребячий день рождения, - поведала я.
     Дорит тут же навострила уши.
     - Ах, это тот Зиберт, - протянула она, выслушав мой ответ. - Эта его Лена с нашей Сарой в детский сад ходит. Очень милая девочка и совершенно нормальная, несмотря на полоумную мать.
     - А почему его Павлом зовут? - поинтересовалась я.
     Выяснилось, что вся его семья родом из Праги. А дочку из детского сада он всегда забирает сам.
     - И вообще он мне нравится, - сказала Дорит, - у меня слабость к ученым, особенно с окладистой бородой, как у Карла Маркса.
     Я поневоле расхохоталась, мне борода Павла тоже очень нравилась.
     - Жалко, что мы обе уже пристроены, да и Павел тоже. К тому же скоро у меня округлится животик, и никакой чужой бородач уже не захочет печь со мной шоколадные торты.
     - Знаешь что, - загорелась вдруг Дорит, - давайте вместе Новый год встречать, мои родители наверняка не откажутся посидеть с детьми.
    
     Я сидела на кухне и без всякого удовольствия хлебала только что сваренный диетический супчик, когда явился Дитер.
     - Мне очень жаль, - заявил он с порога, - но дальше так продолжаться не может. Ты должна сказать Левину, что я - отец ребенка.
     Я молчала.
     - Нет никакого смысла дальше его щадить, - продолжал Дитер, - сейчас он так и так в трауре, пусть уж одно к одному.
     Я пялилась на него тупо, он на меня - злобно.
     Тогда он решил прибегнуть к испытанной тактике - устранить соперника, очернив его.
     - Вообще-то не хотелось тебя огорчать, но у тебя в корне неверное представление о Левине. Я только что побывал у своего брата в Пфальце. Так я там такое услышал:
     Я покраснела. Ничего хорошего это не предвещало.
     - Не тяни, - сказала я.
     - Левин путался с Марго, - сказал он бесцветным голосом и выжидательно на меня уставился.
     Я чуть было не кивнула со знанием дела.
     - И не только когда я сидел, - продолжал Дитер, - но, видимо, и здесь, в этом доме, пока я баранку крутил, а ты на работе была.
     Откуда брату Дитера известны все эти интимные подробности?
     - Так у нее и с Клаусом было:
     Тут я стала слабо припоминать, что Левин давным-давно мне тоже что-то в этом роде рассказывал: дескать, Марго обманывала мужа с лучшим его другом и даже с его родным братом.
     - Ребенок у Марго был от тебя? - спросила я.
     - Ребенок? Откуда мне знать? Хорошо, что про шашни с Левином я только сейчас узнал, я бы эту тварь своими руками из окна выкинул.
     Тут я во второй раз пунцово покраснела, и Дитер это заметил.
     - Элла, что с тобой?.. - спросил он, заподозрив неладное.
     Я тут же разревелась, демонстративно прижимая руки к животу: мол, беременных полагается щадить:
     Дитер нервно забегал по кухне.
     - Неужели ты?.. - спросил он, обняв меня за плечи.
     Я неуверенно покачала головой.
     Он взял мое лицо в ладони и посмотрел мне прямо в заплаканные глаза.
     - Левин твоего сочувствия не заслуживает, - сказал он, - он о тебе не слишком-то беспокоится.
     Сущая правда. Но я продолжала гнуть свое:
     - Нехорошо за зло отплачивать злом. Я поговорю с ним, но тогда, когда сама посчитаю нужным.
     - Если зуб надо рвать, тянуть незачем! - возражал Дитер.
     - Не всегда! - решительно заявила я. - Если у пациента инфекция и высокая температура, приходится ждать.
    
     На следующий день я навестила больную именинницу. Лена, все еще с сыпью на мордашке, вместо того чтобы лежать в постели, отчаянно сражалась с братом из-за новых качелей, подвешенных в дверном проеме. Павел был рад моему приходу, Лена - большой упаковке "Лего". Поскольку дети сразу же перешли со мной на "ты", мы с Павлом последовали их примеру.
     Торт удался мне на славу, я хотела остаться только на четверть часика - посмотреть, как его распробуют. Потом Павел убирал со стола, а я читала детям книжку. Время летело стремглав. Когда, закончив читать, я подняла глаза и встретилась с открытым, таким близким взглядом Павла, мне захотелось оказаться в его объятиях и потереться щекой о его густую, с проседью бороду. "Мы проморгали друг друга, - подумала я, - но еще не поздно стать друзьями:"
     Дети включили телевизор. Мы же с Павлом тихо беседовали. После рождения Лены, рассказывал он, жена заболела, стала слышать голоса и сама себе наносить увечья. Пришлось ее изолировать, отлучить от детей, он думал, у него у самого сердце не выдержит. Бывает, что она возвращается домой на побывку, но нужно давать ей очень много лекарств.
     - Как жестоко это ни звучит, - сказал он, - но я почти рад, когда ее снова забирают в больницу. Слишком большое напряжение для меня, да и за детей боюсь.
     Он взял меня за руку. Недолго думая я пригласила его к нам на новогодний вечер.
     - Лучше не надо, - сказал Павел. - Когда кругом все взрывают петарды, я не рискую оставлять детей одних. Не говоря уж о том, что они еще не вполне здоровы.
     Я не настаивала. Но, видимо, не смогла скрыть и своего огорчения. Ну, если дети к полуночи крепко уснут, уступил он, пожалуй, он заглянет. Если, конечно, не стрясется чего-то совсем невероятного. Только вот удобно ли будет, если он, так сказать, к шапочному разбору заявится?
     - Приходи, когда получится, - сказала я. - Ничего особенного у меня не будет, только несколько друзей, музыка, вкусный ужин, посидим среди своих.
     - Как раз то, что я люблю, - обрадовался Павел. На том мы и распрощались.
    
     Утром 31 декабря позвонила Дорит и дала отбой. Теперь корью заболели ее дети.
     - О господи, - огорчилась я, - а я уже пригласила Павла Зиберта! Хотя он, наверно, все равно не придет. Ты, кстати, его больную жену когда-нибудь видела?
     - А как же. Настоящая красавица была, но теперь! Вялая, пришибленная какая-то, живет на транквилизаторах, опухла вся, бедняжка. Однажды она за Леной в детский сад пришла, картина была, скажу я тебе! Девчушка живая как ртуть, а ее за руку ведет этакая кулема!
     Со студенческих времен мы с Дорит называли этим словцом людей медлительных, неповоротливых, сонных, а поскольку сами были совсем не из таких, то и посматривали на них чуть свысока. Наверное, в глазах Павла я выгляжу привлекательнее, чем его больная кулема, думала я, но красавицей я никогда не была.
    
     Левин тем временем понемногу приходил в себя. С грустным видом он слонялся вокруг меня, как брошенный котенок, но по крайней мере плакал уже не так часто. Скоро придется сказать ему что-то не слишком утешительное. Только вот что? "Каждый из вас для меня совсем не идеальная пара, - думала я. - Но мой ребенок не будет расти безотцовщиной!"
    
     Поскольку Дорит и Геро не придут, получалось, что я закупила слишком много продуктов. На Павла я тем более не рассчитывала - кому охота тащиться среди ночи из Хайдельберга в Фирнхайм?
     На кухне появился Дитер.
     - Что будет вкусненького? - спросил он.
     - Ростбиф, совсем розовый.
     - Значит, с кровью, - огорчился Дитер. - Пожалуйста, только не это, я сырого мяса не ем.
     Жаль мяса - дорогой кусок, вырезка. Оно куда вкуснее, если не прожаривать его до конца.
     - Но Левин больше любит, когда оно розовое, - сказала я наобум, хотя вовсе не была в этом уверена.
     Дитер помрачнел.
     - Ну конечно, как же обидеть бедного сиротку! Что ж, коли так, я могу и в городе поужинать.
     Ну уж нет, тогда еще больше еды останется!
     - Тоже мне проблема! - успокоила я его. - Просто твою порцию мы подержим в гриле на десять минут дольше.
     Дитер был доволен. Тихий и кроткий, как ягненок, он чистил картошку на гарнир к мясу и резал ее на тонкие ломтики.
     Потом на кухне появился Левин со свежими персиками.
     - Из дальних стран. Всех угощаю десертом: фруктовый салат из дыни, персиков и черного винограда.
     Левин хотя и признавал, что готовить совсем не умеет, но продукты для своих любимых блюд закупал азартно и всегда невпопад. Я потрогала персики. Они были как камень, о том, чтобы снять с них кожицу, нечего было и думать.

     - Не понимаю, как можно все время нарываться на таких прохвостов? - удивляется Розмари Хирте. - Хотя если кому и бросать в тебя камень, то только не мне.
     - Да ты не стесняйся, - подбадриваю я ее, - просто скажи свое мнение: кого бы ты выбрала - Левина или Дитера?
     Она морщит нос. Потом бормочет:
     - Я бы обоих сделала хорошими индейцами. - А поскольку смысл ее туманного изречения до меня не доходит, некоторое время спустя добавляет: - Хороший индеец - это мертвый индеец.
    
     Из растолченного чеснока, горчицы, оливкового масла, соли, свежемолотого перца и томатной пасты я сделала густой соус. Говяжью вырезку разрезала на две части и обе нанизала на вертел гриля. Густо обмазала оба куска соусом, тонкими кольцами порезала лук и положила в соусное корытце, после чего включила гриль. Ростбиф вращался не вполне симметрично, но я по опыту знала, что в конце концов он пропечется как миленький. Дитер уложил тонко нарезанный картофель на противень. Он посыпал его солью и розмарином, а сверху смазал сметаной. Левин тем временем маялся с персиковым салатом.
     Спорая совместная работа в уютном кухонном тепле понемногу восстановила между нами прежнюю доверительность. Левин поставил пластинку с популярными мелодиями тридцатых годов и даже стал изображать что-то похожее на степ. Но когда очередь дошла до песенки "Именно бананы", он поскользнулся на обрезке сала из тех, которыми Дитер натирал противень.
     - Извини, - сказал Дитер с искренним сожалением в голосе, - случайно уронил.
     Но Левин и не думал обижаться. А я дивилась его добродушию.
     Спустя сорок пять минут я вынула половину ростбифа из печи, плотно завернула его в алюминиевую фольгу и поставила в теплое место. Порция Дитера пусть еще с четверть часа повертится.
     Наконец мы уселись за красиво накрытый стол в зимнем саду и только тут заметили, что на часах уже одиннадцать.
     - Вот и прекрасно, - сказал Левин, - встретим Новый год с набитым ртом, говорят, это лучший способ задобрить злых духов.
    
     Главное блюдо смотрелось превосходно, Дитер и Левин были довольны каждый своим куском - у кого с кровью, у кого без. Даже у меня прорезался аппетит, хотя резкие запахи стряпни я все еще переносила неважно и после кухонного смрада с наслаждением вдыхала сейчас живительную прохладу зимнего сада.
     Левин забрал у меня из рук нож и вилку.
     - Священный долг хозяина, - пояснил он. - Даже мой дедушка, уж на что старенький был, а жаркое всегда резал собственноручно.
     Едва взяв нож в руки, он неодобрительно покачал головой - слишком тупой. Даже неоконченное образование стоматолога приучило его к любым инструментам относиться с уважением. Он достал точильный брусок, и я убедилась, что орудует он им мастерски.
     - Ростбиф следует нарезать тонкими ломтиками, - учил он.
     Я была рада, что он нашел себе занятие.
     Левин начал с нашей, розовой части, искусно отрезал первый ломтик и положил мне его на тарелку.
     Дитер брезгливо отвернулся: красноватый мясной сок растекался по блюду, норовя подтопить и его прожаренную долю.
     - Вот каннибалы, - буркнул он.
     Потом мы приступили к еде, восхваляя кулинарное искусство друг друга, любезно чокаясь и стараясь не дать выход подступающему раздражению.
     - Вы посмотрите! - воскликнула я, указывая за окно. - Снег!
     Все, что недодало нам Рождество, теперь с лихвой восполнял Новый год. Из зеленых джунглей зимнего сада мы смотрели на деревья и кусты за окнами, где все застилала белая пелена мерно и неостановимо падающих на землю снежинок.
     Левин, этот большой ребенок, ликовал.
     - Это знак, - объявил он. - Новый год приходит в белизне невинности, как новорожденное дитя в белоснежных пеленах. Теперь вся грязь на земле исчезнет под белым покрывалом.
     - Идиотская трепотня, - рявкнул Дитер.
     Мы испуганно замерли.
     - Но уж коли Новому году суждено стать новым началом, - процедил он, - то сейчас, без четверти двенадцать, самое время обеспечить табула раза, то бишь чистый стол.
     О чем это он? Неужели обо мне?
     Левин предпочел обратить все в шутку.
     - Ладно, со стола я уберу, но не раньше, чем мы отведаем моего фруктового салата. А уж потом будет и табула раза.
     Никто не улыбнулся.
     Я попыталась под столом схватить Дитера за руку, но он резким движением ее отдернул.
     - Ты прекрасно знаешь, о чем я, - сказал он.
     - Не знаю я, - неуверенно ответил Левин.
     Тут я перетрусила и начала убирать тарелки.
     - Погоди, - сказал мне Левин, - я хотел съесть еще кусочек ростбифа.
     Он взял в руки нож.
     Дитера, однако, это не остановило.
     - Ты спал с Марго.
     Ответа не последовало. Левин с сосредоточенным видом отрезал себе почти прозрачный ломтик мяса, но его тонкие руки дрожали.
     - Будь любезен ответить! - гаркнул Дитер.
     Левин отрезал наконец кусочек мяса и большой вилкой направил его себе прямо в рот. Я поневоле вспомнила Марго и того повара, который с этой же вилки скармливал ей кусок поросячьей кожи.
     - Чего ты от меня хочешь? - спросил он.
     - Ты должен сознаться, - наседал Дитер.
     - В чем? - все еще увиливал Левин.
     - Брат все мне сказал.
     Левин передернул плечами.
     - Мы же все знаем Марго, - сказал он, - это она захотела, не я.
     Возможно, это даже была правда, но Дитера это нисколько не успокоило.
     - Пункт два. Ты должен развестись.
     Вот теперь я ударилась в панику; прежде-то я еще могла делать вид, что мое дело сторона.
     Тут уже Левин начал возмущаться: в конце концов, его жена ждет ребенка, Дитер должен спасибо сказать, что все эти его идиотские обвинения я пока что выслушала без истерики.
     - Это мой ребенок, - отрезал Дитер. - Вот тот, выкидыш, тот наверняка был твой. Уступи мне Эллу, и мы будем квиты.
     Нож выпал у Левина из рук. Он ждал от меня немедленного опровержения. Но я только заикалась от страха. Меньше всего мне улыбалось доставаться этому необузданному Дитеру, так сказать, в замену Марго. Чтобы избежать допроса, я взвыла что было мочи.
     - Ты совсем спятил, - мужественно заявил Левин, - ребенок мой на все сто процентов. Элла, скажи ему!
     - Если Элла скажет тебе правду, тебе останется только поджать хвост и заткнуться! - орал Дитер. - Она пожалела тебя, и если бы не смерть твоей матери, она бы давно тебе все выложила.
     Левин схватил меня за плечи и начал трясти, как куль.
     - Ты будешь говорить или нет! Скажи же ему, что он спятил!
     Но он не вытряс из меня ни единого путного слова.
     - Пошел вон, гнида! - крикнул Левин с ненавистью. - От тебя одни несчастья! Вылез из дерьма, туда и катись, тебе там самое место!
     Дитер размахнулся. Он уложил моего высокого, но хлипкого супруга одним ударом. Кровь хлынула у Левина изо рта, отчего Дитеру тут же стало дурно.
     Я кинулась к телефону вызывать полицию, но после того как Левин, выплевывая вместе с кровью зубы, успел прошамкать "только врача", я вызвала "скорую помощь".
     Дитера тем временем вырвало прямо в мою сияющую чистотой мойку из нержавеющей стали. Больше из кухни он не выходил.
     Я принесла из ванной теплую воду и полотенца. Левин громко стонал. В этот момент колокола возвестили приход Нового года.
     Сидя на полу, я держала голову Левина на коленях, чтобы он не захлебнулся кровью, и мокрыми полотенцами пыталась остановить кровотечение. К счастью, вскоре вдалеке уже завыла сирена "скорой помощи".
     Весь зеленый, к нам вошел Дитер.
     - Они уже едут, - сказал он. - Я исчезаю. Не вздумай рассказывать, что тут произошло.
     Я попыталась протестовать.
     - Я должна сказать правду:
     - Раньше надо было правду говорить, - отрезал Дитер. - Скажешь им, что он поскользнулся на куске сала и ударился о плиту.
     Как был, без пальто, он выскользнул в дверь зимнего сада и исчез в снежной круговерти. Мне пришлось бросить Левина, чтобы открыть врачам. Но я успела схватить со стола прибор Дитера и, забежав по пути на кухню, сунуть его в кладовку.
     Дюжие санитары недолго думая сделали Левину временную повязку и уложили его на носилки. Невзирая на спешку, они все же поинтересовались, что произошло.
     - Несчастный случай, - покорно повторила я. - Поскользнулся на кухне и ударился головой о плиту.
     Один из санитаров глянул на меня пристально.
     - Почему в таком случае он лежит здесь, а не на кухне?
     - Да он вскочил, зачем-то сюда добежал, а уж тут опять на колени рухнул, - объяснила я. - А кровь я всю подтерла.
     - Ох уж эти мне домохозяйки, - пробурчал санитар. - Муж кровью будет истекать, а ей лишь бы пол блестел!
    
     Бледное как мел, перепачканное кровью лицо Левина все еще стояло у меня перед глазами. Какое оно было маленькое, и какой огромный у Дитера кулачище! Чтобы как-то отвлечься, я и вправду принялась мыть пол, убирать со стола, приводить кухню в порядок. Поставила в холодильник фруктовый салат, убрала и другие остатки нашей трапезы.
     Когда кухня и зимний сад кое-как были прибраны, я набрала полную ванну, брызнула туда несколько капель успокоительного экстракта и с наслаждением опустилась в теплую воду.
     Наконец-то можно собраться с мыслями. "Главное, с ребенком все в порядке", - думала я, стараясь ободрить себя вопреки всему.
     В конце концов, надев ночную сорочку и купальный халат, я снова отправилась в зимний сад. Тамерлан исчез; ясное дело, животные пугаются, когда хозяева так дерутся.
     Я высунулась из окошка.
     - Тамерлан! Тамерлан! - ласково позвала я.
     И смотри-ка - из мельтешения снежинок и вправду возник кот и нерешительно ко мне приблизился. "До-ре-ми-фа-соль-ля-си - кошка едет на такси" - вспомнила я детскую считалочку, и мне вдруг показалось, что все это происходит не со мной, а в каком-то несуразном фильме.
     Потом с котом на руках я лежала в гамаке и мерзла, несмотря на принятую горячую ванну. Мысли в голове путались, спать я тоже не могла, а до утра было еще не скоро.
     В половине второго зазвонил телефон. Конечно, это Дорит, хочет пожелать мне счастливого Нового года, подумала я, мне сейчас только этого недоставало. Но звонки не умолкали, пришлось плестись. А вдруг это из больницы и мне сейчас скажут, что Левин умер?
     Звонили действительно из клиники, но Левину было уже лучше. Кровотечение из носа остановлено, верхнюю губу зашили. Правда, четыре верхних зуба выбиты. Но если привезти их сейчас, их еще не поздно законсервировать, и тогда в университетской стоматологической клинике в Хайдельберге можно будет произвести имплантацию.
     Один зуб я уже подобрала и успела выбросить в мусорное ведро. Остальные, как я подозревала, валяются где-то в снегу, Левин, уже на носилках в саду, что-то сплевывал.
     - Они, должно быть, под снегом, - промямлила я, - завтра, когда будет светло, попробую поискать.
     Это может быть слишком поздно, сказали мне. Пошатываясь от усталости, я побрела обратно к гамаку, и тут моему взору предстало нечто вроде огромной живой сосульки. Из темноты сада, совсем как недавно Тамерлан, возник Дитер и проскользнул ко мне в зимний сад.
     - Это все твоя вина, Элла! - накинулся он на меня с порога.
     От такой наглости я пришла в ярость.
     - Это я, что ли, избила Левина до полусмерти?
     - Ничего бы этого не случилось, если бы ты прямо и честно сказала ему, кто отец ребенка. А ты струсила.
     Тамерлан, эта мохнатая грелка, спрыгнул с моих колен. И принялся азартно гонять по гладким плиткам пола какой-то мелкий предмет: лучшего времени для игры и забавы придумать, конечно, нельзя.
     - С чем это он? - спросила я, чтобы как-то отвлечь Дитера.
     Дитер посмотрел - это был зуб.
     - Что с Левином? - спросил он.
     - Ты выбил ему четыре верхних зуба.
     Не похоже, чтобы Дитер сильно раскаивался.
     - Так ему и надо. Слишком все с ним носятся.
     - Ах, Дитер, - вздохнула я, от усталости потеряв на миг всякую бдительность. - А вдруг отец все-таки он? Откуда мне знать?
     Дитер окаменел.
     - А ну-ка повтори еще раз!
     - Да оставьте вы меня наконец в покое! - взревела я, точно раненая львица. - Не знаю я! Может, это вообще ни один из вас, придурков несчастных!
     Все дальнейшее произошло столь молниеносно, что я просто не помню, каким образом я из гамака переместилась на пол, а Дитер оказался на мне - он меня душил.
     - Шлюха! - снова и снова кричал он мне в лицо.
     Я отбивалась, брыкалась - все бесполезно, силища у него как у медведя. Никогда мне не забыть этот смертный страх. Но потом в голове у меня помутилось, и страх прошел. Я вдруг совершенно успокоилась. Сквозь мглу облаков передо мной, как лик Господень, вдруг проступило лицо Павла с широкой окладистой бородой. И - о чудо! - я снова смогла дышать. Железная хватка на моем горле вдруг ослабла, тело Дитера больше не давило на меня своей медвежьей тушей. Плохо соображая, я с трудом села. Подле меня, сцепившись в неистовой схватке, катались по полу Павел и Дитер.
     Да где же полиция! Я попыталась подняться на ноги. Павел уже весь посинел и тщетно хватал ртом воздух. Дитер орал:
     - Значит, этот козел шастает к тебе по ночам, это он тебя обрюхатил!
     Надо срочно что-то делать. Недолго думая я расколошматила о голову Дитера свой любимый цветочный горшок с петушиными гребешками, - никакого эффекта! Но что это там блеснуло под кадкой с филодендроном? Разделочный нож. Левин, наверно, уронил.
     Я неплохая аптекарша, и домохозяйка ничего, да и сил у меня побольше, чем кажется, но в метании ножей я полный ноль. Нож полетел без всякого свиста и не вонзился Дитеру в спину, а скорее скользнул по плечу. Однако даже этого оказалось достаточно: Дитер что-то почувствовал, он оглянулся и на секунду отпустил Павла. Тут он увидел кровавую царапину у себя на плече, и ему снова стало дурно.
     Освободившейся рукой Павел схватился за нож. Он не успел ничего больше сделать - теряя сознание, Дитер всей своей тяжестью сам навалился на выставленное лезвие.
     С трудом поднявшись на ноги, Павел тут же пропыхтел:
     - Полицию!
     Я помчалась к телефону.
     Потом, вся дрожа, вернулась в зимний сад, и Павел обнял меня. Так мы и стояли, словно Гензель и Гретель, обнявшись и стараясь успокоить друг друга. И оба боялись взглянуть на тяжело раненного Дитера.
    
     Когда прибыла полиция и "скорая помощь", мы все еще не в состоянии были давать показания. Мне сделали успокаивающий укол, Павел отказался.
     Санитары, совсем недавно забиравшие Левина, оказались важными свидетелями - они-то знали, что в доме в этот вечер уже имело место какое-то скандальное выяснение отношений; к сожалению, это обстоятельство скорее работало против нас, ведь о происшедшем я рассказала неправду.
     После того как в зимнем саду был произведен осмотр места происшествия, сделаны фотографии, собраны вещественные доказательства, нас с Павлом доставили в отделение и дали подписать протокол. Следы удушения на наших шеях были освидетельствованы и задокументированы врачом.
     Наконец мы могли идти. Я просила Павла побыть со мной до утра, ибо ни за что на свете не хотела оставаться одна. Но Павел не смог - у него и так уже было неспокойно на душе из-за детей.
     - Завтра утром я тебе позвоню, - пообещал он, - тогда и посмотрим, как нам быть дальше.
     Чтобы хоть чем-то занять голову и руки, я провела остаток ночи, поливая цветы в зимнем саду.

     - Сыплет снег в Сочельник густо, знать, в карманах будет пусто, - со злорадным смешком каркает моя соседка по палате.
     Терпеть не могу всякие дурацкие поговорки, а эта и вообще невпопад: при чем тут Сочельник, когда дело под Новый год было?
     - Нам года не беда, жаль, головушка худа, - парирую я.
     Розмари не обижается.
     - Сбрызнешься? - спрашивает она, протягивая мне духи.
     - У нас что, сегодня главный врач на обходе? - любопытствую я, вспомнив, как обильно она поливала себя сегодня духами.
     Но ее кумир так и не появляется. Вместо него нас удостаивает визитом господин доктор Кайзер. Мы встречаем его не слишком милостиво, ведь это он недавно вычеркнул из нашего рациона кофе. Нас заложила ночная сестра - дескать, они столько болтают, что не успевают спать. Доктор Кайзер и на сей раз, даже не выслушав, заранее отметает все мои доводы и возражения: ему лучше знать, что мне полезно, а что нет.
     - От вашего внимания, вероятно, ускользнуло, что по профессии я аптекарь, - надменно замечаю я.
     Господин Герхард Кайзер из тех смельчаков, которые, когда их ставишь на место, тушуются мгновенно.
     Розмари, как мне кажется, не без удовольствия наблюдает за его посрамлением.
     Немного погодя она припоминает еще одну народную мудрость:
     - Снег и лед на Новый год - значит, горе у ворот!
     - Это, в порядке исключения, даже правда, - вздыхаю я. - Кому охота после бессонной ночи еще и снег расчищать. А мне пришлось - мужиков-то под рукой не осталось.
    
     Выполнив с метлой и лопатой в руках малоприятную гражданскую повинность, я твердо решила снова забраться с Тамерланом под одеяло. Телефон я отставила как можно дальше, дабы оградить себя от непременных новогодних поздравлений со стороны моего семейства. О самочувствии Дитера и Левина я тоже ничего не желала знать.
     Говорят, сон сродни смерти. Если так, то и мое пристрастие к постели отнюдь не свидетельство моей жизнестойкости, а скорее терапия для души. Как бы там ни было, но после такого врачевания у меня появляется новый вкус к жизни.
     Мне многое еще предстоит осилить. При разводе Левин непременно выдвинет финансовые требования. По мне, так пусть прибирает к рукам часть акций и других ценных бумаг; дома и половины денег мне хватит за глаза. Не открыть ли мне свое дело? Поселиться с ребенком в двух верхних этажах, а внизу оборудовать аптеку. По карману ли мне будет нанять для ребенка няню? А родители мои, конечно же, опять страшно всполошатся из-за очередных перемен в моей жизни.
     Как всегда, планы на будущее меня взбодрили. Конечно, не стоит мучить Левина требованиями немедленного развода. Ругаться с ним из-за этого сейчас, когда он лишился передних зубов, как-то нехорошо. И все же я не удержалась от злорадной улыбки: есть все-таки высшая справедливость, пусть теперь его искусственные зубы напоминают ему кое о каких колбочках.
     О Дитере теперь, после того как он меня чуть не удавил, я нисколько не печалилась. Конечно, он не ничтожество и в иных условиях мог бы: Хотя, признаюсь, притягивало меня в нем именно его бурное и сомнительное прошлое.
     И вот теперь на моем горизонте внезапно появился третий мужчина - Павел. Ужасно милый - такому так и хочется протереть очки или выщипать из бороды пятнышко желтка, оставшееся там еще от завтрака. Но каковы мои шансы? Пока что у меня складывалось впечатление, что хотя я Павлу и нравлюсь, но он по-прежнему предан матери своих детей.
    
     Когда уже ближе к вечеру меня выгнал из постели голод, я по-прежнему решила к телефону не подходить. Вскипятила чайник и принялась жадно уписывать холодный ростбиф. Однако голод не утихал, и даже Тамерлан, поглядывая на меня, не удовлетворился обычной своей порцией кошачьих консервов. На пару с ним мы играючи прикончили банку тунца. Свою половину я сдобрила каперсами, кетчупом, репчатым луком и лимонным соком.
     Вечером позвонили в дверь. Я крадучись подошла к окну и выглянула на улицу. На меня испуганно смотрел Павел - наверно, вид у меня был тот еще.
     - Ты не больна? - спросил он, заметив, что я еще в халате.
     - Слегка, все никак в себя не приду.
     - Как там наш душитель? - спросил он.
     Я пожала плечами.
     - Может, уже умер.
     Павел удивленно вскинул брови. Потом позвонил в больницу. Справки о состоянии здоровья больница дает только родственникам, услышал он ответ. Я-то знала об этом еще по Марго.
     - Из этого, однако, следует заключить, что он жив, - заявил Павел. - А как дела у твоего мужа?
     Пришлось мне заявить (Павел и тут меня не понял), что Левином в качестве мужа я сыта по горло и совсем не горю желанием таскаться к нему в больницу.
     - Ехать-то туда уже поздно, - сказал Павел. - В больнице известно какая жизнь: в пять ужин, в восемь отбой, зато в шесть утра подъем. Но можно ведь позвонить в отделение.
     Я не хотела.
     Мы вместе выпили кофе.
     - А на кого ты оставил детей?
     - Соседка с ними сидит, читает им "Хайди", - ответил он, и я ощутила легкий укол тревоги.
     - И что, симпатичная соседка? - спросила я, попытавшись изобразить иронию.
     Павел только усмехнулся.
     И все-таки он обо мне беспокоится, правда, у него, многодетного отца-одиночки, времени совсем нет, так что скоро ему опять бежать. Но он мне очень помог, от него исходит какая-то положительная энергия, которой так недоставало всем прежним моим мужчинам.
    
     На следующий день я поняла, что в силах навестить Левина. Его поместили в палату на двоих. Первым делом мне бросился в глаза его очень странный профиль, поразительно напоминающий муравьеда. Нос и рот, практически сшитые вместе, были перевязаны, все это донельзя распухло и цвет имело фиолетово-синюшный. Говорить он не мог, пил только через трубочку.
     - Ну, как ты? - задала я вполне бессмысленный вопрос.
     Он только в отчаянии закатил глаза к небу.
     - Что ж, надо стиснуть зубы и терпеть, - сказала я, прекрасно осознавая, что, с учетом нанесенных увечий, совет этот звучит довольно подло.
     Рассказать ему, что потом натворил Дитер? Левин дал понять, что и так знает. На клочке бумаги он написал, что к нему в больницу приходил полицейский, хотел его допросить, но понял, что Левин пока не способен давать показания. Но все-таки рассказал Левину, что Дитер с тяжелым ранением лежит в реанимации, в этой же больнице.
     - Он выкарабкается? - спросила я.
     Левин пожал плечами.
     Я показала ему синяки на шее, Левин кивнул: он в курсе. Мы с ним товарищи по несчастью. Ни о разводе, ни об отцовстве речи не было.
     - Что тебе принести? Книги, сок, детское питание? - спросила я.
     Левин написал: "Путеводители, комиксы, питье, только не кислое, можно банановый сок".
     Я пообещала в следующий раз принести.
     Потом подалась к реанимации. Дежурная медсестра о прогнозах предпочла не распространяться, а лишь уведомила меня, что посещение больных сразу после операции у них запрещено.
    
     Только я пришла домой, позвонил Павел.
     - Что лучше - нам к тебе зайти или ты к нам забежишь? - спросил он.
     Вообще-то детям у меня нравится, дома всегда есть в запасе молоко и какао, а в это время года еще и горы рождественского печенья.
     Леночка и ее братец Коля не без отцовской помощи соорудили у меня в саду снеговика, вокруг которого теперь опасливо расхаживал Тамерлан.
     - А у тебя санки есть? - поинтересовался Коля.
     Санки у меня нашлись, но вот горки не было.
     Это навело Павла на мысль выехать с детьми на пару дней в горы.
     - Поедешь с нами? - спросил он вдруг.
     Я бы с удовольствием, но изнурительные автопробеги к альпийским красотам, в Австрию или Швейцарию, нет, это не для меня.
     - От тебя никто этого и не требует, - сказал Павел. - Я не горнолыжный ас, меня вполне устроит катание на санках с гор, а это доступно и у нас в Оденвальде. И ребятам после кори хорошо побыть на воздухе.
     Раз так, мы решили не тянуть, ведь школьные каникулы скоро заканчивались.
    
     Павел повез нас на местный курорт. На автостоянке снег отнюдь не сиял белизной, выхлопные газы множества машин оставили на нем свои следы, крупинками гари черневшие на сахаристом насте, из-под которого островками пористого шоколада кое-где проглядывала перепаханная под зиму земля. Сгорая от нетерпения и спортивного азарта, мы выскочили из машины, но тут же замерли, пораженные красотой открывшихся далей. Ближе к горизонту горы как бы светлели, их холмистые цепи, укрытые снежной пеленой, убегали вдаль нежной зыбью. На белом фоне пологих склонов контрастно темнели серые яблоневые стволы, а зеленые заросли ежевики и красновато-коричневые кроны буков оживляли зимний пейзаж пятнами осенне-летней раскраски. Угрюмые ели, черные вороны, стена погоста.
     Потом мы пустились в путь по отлогим полям, перелезая через изгороди загонов, позволяя детям взбираться на охотничьи вышки и качаться на покосившихся стволах, по-братски разделив в замшелой охотничьей хижине запас мармеладных мишек. Павел объяснял сыну (зевавшему от этих объяснений), как по мху и лишайникам на коре деревьев определять север и юг, показывал прихваченный из дома иллюстрированный каталог местных видов певчих птиц, с тем же, что и дети, азартом крушил каблуками хрупкий лед на замерзших лужах. Довольно долго нас преследовала любопытная сойка.
     Оглядываясь, я не без удовольствия созерцала наши прихотливо переплетающиеся следы: любой следопыт определил бы их как следы небольшой семьи, дружной и веселой.
     В конце нашего довольно длинного пешего перехода ленивцы-дети потребовали, чтобы мы везли их на санках. Потом мы все сидели в теплом ресторанчике и играли в игру под названием "Я вижу, а ты не видишь".
     - Теперь решайте, - сказал Павел детям, - кто ночует в моей комнате, а кто с Эллой?
     Ну конечно, так я и думала.
     Дети посматривали в мою сторону и застенчиво молчали. Потом Лена заявила:
     - Я хочу к папе.
     Коля в свои шесть лет был уже слишком вежлив, чтобы просто так отклонить мое общество. Поэтому он сказал:
     - Пусть лучше взрослые спят в одной комнате, а дети - в другой.
     Мы с Павлом переглянулись. И я кивнула - боюсь, что слишком поспешно.
     В ту ночь мы хотя и спали в одной комнате, но не спали друг с другом. Сперва, как любящая супружеская чета, мы долго беседовали, потом Павел погасил свет. Среди ночи я вдруг почувствовала, что кто-то лезет ко мне в постель. Это была Лена. Я включила ночник и увидела, что Коля притулился рядом с отцом.
    
     Левину я попросила передать, что на несколько дней уеду. Пусть он на меня обидится, но я предпочла заботиться о своем еще не рожденном ребенке. И правда, эти три дня на свежем зимнем воздухе, длинные пешие прогулки и послеобеденный сон пошли мне на пользу.
     Зато вечером после первого же рабочего дня, когда я снова сидела у койки Левина, он уже смог кое-как прогнусавить мне свои упреки. Он даже не спросил, где я была, только жаловался на свое горькое беззубое существование. Через два дня он уже будет дома, но потом ему предстоят мучения у протезистов.
     - А как Дитер? - осторожно поинтересовалась я.
     Как ни удивительно, Левин даже сподобился его навестить. Дитер уже переведен из реанимации и явно идет на поправку, но ужасно подавлен. Короче, выяснять отношения ни с одним из моих мужчин пока что невозможно.
    
     Когда Левин приехал домой из больницы, у меня язык не повернулся гнать его на все четыре стороны; однако постель его я перенесла в его рабочий кабинет. Несколько дней спустя, как я и предполагала, зашел разговор об отце ребенка.
     Никакого соломонова решения мне в голову не пришло. Я просто не стала отрицать, что спала с Дитером. Но поскольку сам Левин с Марго:
     - Думаю, нам лучше сразу подать на развод.
     Он не ответил и несколько дней на эту тему не заговаривал - наверно, обдумывал, как ему быть.
    
     Теперь каждый день после работы я ехала к своему новому другу. Мы сердечно обнимались, но не более того. Дети начинали меня любить.
     Развитием своих музыкальных вкусов я во многом обязана своим мужчинам. Один приобщил меня к Моцарту, другой к джазу. Левин обожал старые шлягеры и битлов. У Павла было фортепьяно, и он часто на пару с Леной пел детские песенки. У него оказался красивый баритон. Иногда он и для меня давал маленький концерт, пел что-нибудь из Малера или Брамса, немного стесняясь и громко, радостно смеясь, когда ему случалось сбиться или сфальшивить.
     Я была в полном восторге.
     Однажды он показал мне старые фотографии жены. Писаная красавица, или как там Дорит говорила. Но сейчас, уже зная о ее душевной болезни, я без труда разглядела приметы недуга и на этих снимках. У меня мурашки побежали по спине, словно я вижу существо из другого мира, всплывшее из неведомых и жутких глубин.
     - Очень красивая, - осторожно заметила я.
     - Красивая, но скрытная, - проронил Павел. - Болезнь впервые проявилась у нее еще в юности, но она мне об этом не сказала. Впрочем, кто про такое расскажет:
     Мы доверяли друг другу. Павел был первым и единственным сторонним человеком, которого я посвятила в ужасную тайну двойного отцовства. Он совсем не смеялся, и я очень благодарна ему за это.
    
     Но однажды я и его застала в мрачном настроении. Он показал мне заказное письмо: владелица дома предлагала освободить занимаемую площадь.
     - Опять искать жилье, - вздохнул Павел. - Ненавижу переезды! Если услышишь, что где-нибудь квартира освобождается, дай мне знать.
     Когда работаешь в аптеке, и правда много чего слышишь, впрочем, как-то все больше о смертях. Но ходить по родственникам умерших и расспрашивать насчет их освободившихся квартир Павел ни за что не соглашался.
    
     Несколько дней я провела в раздумьях. Конечно, мне очень хотелось жить с Павлом под одной крышей. Места в доме достаточно, но как распределить комнаты? Я уж совсем было собралась сделать Павлу соответствующее предложение, когда из больницы выписали Дитера. Он еще нуждался в постельном режиме, но уже мог находиться дома.
     Вероятно, сама я сумела бы сразу дать Дитеру от ворот поворот, но его принял Левин и даже оплатил такси. Теперь выздоравливающий, но все еще слабый Дитер лежал в своей спальне, а Левин с кислой миной носил ему туда еду. Все возвращалось на круги своя.
     Терпение мое лопнуло, я решительно направилась наверх. Дитера я не видела почти месяц, с того злополучного новогоднего вечера, и хотя синюшные следы его пальцев на моей шее исчезли, душевные раны продолжали болеть.
     Бледный исхудавший Дитер смотрел на меня глубоко несчастными глазами. У него был взгляд умирающего. У меня язык не повернулся ни упрекать его в чем-либо, ни выставить на улицу. Пришлось скрепя сердце смириться с его присутствием.
    
     На следующий день я обрисовала Павлу создавшееся положение: оба гипотетических отца моего ребенка снова дома, оба больны, обижены и пребывают в хандре.
     - А как они друг с другом-то уживаются? - поинтересовался Павел. - Они же друг друга ненавидеть должны.
     - Может, и должны, но пока что вместо этого трогательно помогают друг другу переносить недуги и страдания.
     - И который же из них считает себя настоящим отцом? - изумлялся Павел.
     - Оба. Но я выбираю отцом тебя, а тех двоих лишаю отцовства - за недостойное поведение.
     Павел рассмеялся.

     - Между прочим, Павел вполне мог бы контрабандой протащить сюда банку растворимого кофе, - замечает Розмари. - Как-никак мы в изобилии снабжаем его маслом.
     - А кипяток?
     - Добуду у нас на кухне, нужен только термос.
     Я кивнула, все это только вопрос организации.
     Тут вдруг объявился главный врач, да еще без свиты. Розмари просияла, хотя сегодня она еще не успела полить себя духами и надеть свежую ночную рубашку.
     У главного для нее хорошие новости: в последнем анализе никаких раковых клеток.
     - Я так и знала, - торжествует она.
     - Завтра вынимаем катетер, а в субботу можете отправляться домой, - улыбается главный.
     Ну и дела.
     - Да и у вас срок приближается, - говорит он мне. - Будем переводить вас во второе отделение.
     Значит, скоро нам расставаться.
    
     После травматических событий новогоднего вечера Дорит уже несколько раз мне звонила, и мне под разными предлогами приходилось от нее отделываться. То у меня убегал суп, то я устала до смерти, то в дверь позвонили, то я от шефини жду звонка. Заподозрив неладное, Дорит решительно вызвала меня к себе.
     - И брось мне эти отговорки, - заявила она.
     Оказалось, ей и так уже известно слишком много. Лена играла с дочкой Дорит и рассказала ей, что я прихожу в гости к Зибертам каждый день. Словно строгая гувернантка, Дорит потребовала объяснений.
     - Просто мы нравимся друг другу, - сказала я как можно непринужденнее. - Но если ты что-то подозреваешь, то это не так.
     - Да какие подозрения, ведь ты же беременна, - деланно отмахнулась Дорит. - Известное дело, дети в этом возрасте любят пофантазировать. Эта Лена рассказывает, что ты будто бы спала с Павлом в одной комнате - в гостинице - и они, дети, при этом присутствовали. Сразу видно: самовнушение ребенка, растущего без матери:
     И мы пристально посмотрели друг другу в глаза.
     - А как Левин к этой вашей дружбе относится? - продолжала она свой допрос.
     - Так он в больнице лежал, - брякнула я не подумав.
     Но именно этот отвлекающий маневр неожиданно сработал.
     - А что с ним такое? - всполошилась Дорит.
     - Дитер выбил ему четыре передних зуба.
     Дорит вытаращила на меня глазищи.
     - А за что?
     - По пьянке, - объяснила я.
     - Хотелось бы надеяться, что ты в тот же день вышвырнула этого Дитера из дома, хотя с тебя станется:
     Она говорила со мной как с тяжело больной. Послушать ее, так я если не совсем святая, то уж не от мира сего, это точно. Она поговорит с Левином, чтобы тот выставил Дитера, причем сегодня же:
     Впервые за нашу многолетнюю дружбу мы всерьез разругались. Она обозвала меня дурехой и обвинила в том, что у меня сдвиг на почве благотворительности.
     Тогда, собравшись с духом, я выпалила:
     - Да может, ребенок у меня от Дитера!
     Но Дорит мне просто не поверила. Безнадежный случай, сказала она.
    
     Когда Дитеру стало лучше, я призвала Левина к постели болящего для решающей беседы. У Левина уже были искусственные зубы, он их люто ненавидел, но свою ярость по этому поводу почему-то вымещал не на обидчике, а на мне.
     - Она хочет, чтобы мы бросили жребий, кому быть отцом, - сказал Левин.
     Дитер вперил в меня скорбный взгляд.
     "Сейчас оба начнут реветь", - подумала я.
     - Нет, - сказала я, - я совсем не этого хочу, я хочу, чтобы вы оба подыскали себе новое пристанище. Не желаю больше жить с вами под одной крышей.
     - Что мы тебе сделали? - плаксиво заныл Левин.
     - Дитер меня чуть не убил, а ты с самого начала обманывал меня с Марго.
     - Допустим, но теперь-то мы квиты.
     Дитер, который теперь вообще почти все время молчал, на этот раз тоже решил высказаться.
     - Если вы меня выкинете на улицу, я покончу с собой, - сказал он таким загробным голосом, что не поверить ему было нельзя.
     - Что значит "вы", - взвился Левин, - меня она тоже хочет:
     - Ладно, - сказала я, - не такая уж я бессердечная, чтобы сегодня же отправлять вас в ночлежку. Но отныне я буду жить на первом этаже одна, а вы можете располагаться на втором, пока не найдете себе что-нибудь подходящее.
     Они оба не проронили ни слова.
    
     Уже к следующему вечеру нижняя квартира была освобождена. Пока я была на работе, Левин перетащил наверх свои пожитки, чтобы разделить с Дитером скорбную юдоль отверженных.
     Я предложила Павлу переехать ко мне, но он отказался.
     - Не могу же я поселить детей рядом с этим сумасшедшим: - Тут он осекся, видимо вспомнив о своей жене. - Ну, я имею в виду - с этим дебоширом, - поправился он.
    
     Мало-помалу дело шло к весне. В наших местах, в распадке между гор, ее приближение чувствуется раньше, чем в остальной округе. В марте дети устроили праздник солнцеворота и сожгли на рыночной площади огромного ватного снеговика. В начале апреля распустила бутоны моя магнолия, но ее красивые розоватые лепестки из-за частых дождей приобрели буроватый оттенок и уже вскоре легли на землю. Когда огромными бело-кипящими шарами зацвели вишни, мне показалось, что я почувствовала первые движения ребенка. Беременность моя протекала безукоризненно, врач был доволен.
     Дитер, несмотря на благоприятные показания Левина, был приговорен к тюремному заключению, которое было отложено до его полного выздоровления. Изредка мы сталкивались в дверях. Ему было ужасно стыдно, и меня это даже слегка трогало. Иногда, сидя в саду, я чувствовала на себе его взгляд, устремленный на меня сверху. По-моему, он главным образом изучал мой живот, проверяя, насколько он еще успел округлиться.
     Левин тоже меня избегал. Вначале я опасалась, что оба в мое отсутствие будут пользоваться зимним садом и хуже того - кухней. Но поскольку руки у обоих приделаны неплохо, они уже вскоре соорудили себе наверху нечто вроде кухонного уголка. Спали они в разных комнатах, образовав нечто вроде коммуны двух одиноких мужчин.
     Левин хоть и осведомился пару раз о моем самочувствии, но не просил ни денег, ни каких-либо иных одолжений с моей стороны.
     Не будь я твердо уверена, что в лице Павла у меня есть по меньшей мере надежный друг, я бы, наверно, чувствовала себя немного одинокой. С другой стороны, я постоянно уставала, рано ложилась спать и радовалась, что после работы и визита к Павлу мне больше ни о ком не надо заботиться.
    
     Но в какой-то из дней я, видно, так истосковалась по крепкому мужскому плечу, что, придя к Павлу и обняв его, просто не захотела, не смогла выпустить.
     - Что с тобой? - испугался он.
     В этом мужчине мне нравилось почти все. (От привычки иногда надевать бриджи и ежедневно слушать "Прекрасную мельничиху" его, наверно, все-таки можно будет отучить.) Страстное желание спать с ним переполняло меня всю, я не знала, как избавиться от этого наваждения. Но он, казалось, совсем этого не замечает; придется мне отважиться на лобовую атаку.
     Только я с сожалением выпустила Павла из своих объятий, ко мне с очень важным видом подошел Коля и сообщил:
     - А в субботу мама приезжает.
     Я понимала, что рано или поздно это должно будет случиться, но как-то незаметно вытеснила эту мысль из своего сознания.
     - Ты рад? - спросила я малыша.
     Он посмотрел на меня очень серьезно и ответил:
     - Нет.
     Тут вмешалась и Лена:
     - Мама у нас больна.
     Павел объяснил мне, что это часть программы экспериментальной терапии: его жена будет проводить выходные дни дома и постепенно привыкать к нормальной жизни.
     - Дети расскажут ей обо мне, - сказала я, когда Леночка и Коля выбежали на улицу.
     - Давно рассказали, - хмыкнул Павел.
     Я ощутила укол совести. Эта женщина, наверно, меня ненавидит. Все-таки я отчасти занимаю в семье ее место.
     - И как она к этому относится? - спросила я.
     - Господи, да она слишком больна, чтобы задумываться о последствиях нашей с тобой дружбы. Она благодарна тебе, что ты занимаешься нашими детьми.
     Я не совсем ему поверила, но все же мне стало чуть-чуть легче. В конце концов, Павел ведь не изменяет со мной своей жене, как мне этого ни хочется. Наверно, рассказал ей что-нибудь о замужней беременной даме, которая слегка подружилась с детьми.
     - Мне заглянуть к вам в субботу-воскресенье? - спросила я.
     Павел покачал головой.
     - Для нее это и так большая нагрузка. - Голос его звучал невесело. - Еще предстоит объяснить ей, почему мы переезжаем, - удрученно сказал он. - Придется прямо сейчас сказать, что нас выселяют.
     Горе было написано на его лице.
    
     Столь неожиданно оставшись в одиночестве в эти выходные, я пошла в гости к Дорит. Та все еще сердилась на меня, решительно не понимая, почему я до сих пор не выселила Дитера.
     - Ты только представь себе на минуточку - с ним опять случится припадок и он сбросит тебя с лестницы, - кипятилась она.
     - Да нет же, Дорит, в глубине души он:
     Дорит решительно отказывалась меня понимать.
     - Я постепенно прихожу к мысли, что тебе надо раз и навсегда с мужчинами завязать. У тебя рука несчастливая. А коли так, расти ребенка сама, ничего лучшего ты не заслуживаешь.
     - Я могла бы быть счастлива с Павлом:
     - Павел женат, и ты, между прочим, замужем.
     На этот счет у Дорит очень старомодные взгляды: о других браках она судит только по своему собственному:
    
     Навестив Дорит, я решила немного побродить в одиночестве. Был теплый весенний день, и я неспешно прогуливалась вдоль Неккара. Сюда в былые времена заманивала я почти всех своих любовников, здесь целовалась с ними под луной и здесь же намерена прогуливать в детской коляске свое будущее чадо. Утки тоже вывели на прогулку свои беспокойные семейства, а сердитые лебеди угрожающе вытягивали шеи, оберегая свои гнезда в прибрежных кустах.
     Навстречу мне, впрочем, шла и человеческая семья - это был Павел с женой и двумя детьми, которые, завидев меня издали, уже неслись ко мне со всех ног. Я занервничала: чего доброго в этой случайной встрече Павел еще усмотрит умысел.
     Альма протянула мне свою тонкую руку - ее ладонь на ощупь напоминала дохлую мышь.
     - Дети много о вас рассказывали, - произнесла она безупречно вежливым тоном.
     Павел смотрел на меня как-то странно. В глазах его застыл страх.
    
     Как описать внешность Альмы? Первое, что приходит на ум, это полотна романтиков и прерафаэлитов. Она как будто пришла из сказки. Свободно ниспадающее шелковое платье ностальгического покроя оттеняло почти бескровное лицо; соломенная шляпка с розовыми лентами защищала ее глаза от солнца (хотя об эту пору люди обычно радуются каждому солнечному лучику), а светло-серые туфли на высоких каблуках были, надо прямо сказать, отнюдь не самой пригодной обувью для прогулок по болотистым прибрежным лугам вдоль Неккара. Цвета пастельные, голос тихий, глаза красивые, но ненормальные. "Не хватает только, чтобы она тут в обморок брякнулась", - подумала я угрюмо. Ясно, что это эфемерное создание с одутловатым лицом унитаз дома мыть не станет.
     - Пойдем с нами, Элла, будет веселее, - требовала Лена. - Сейчас будем бегать наперегонки.
     Я вежливо и с достоинством отказалась. Не с моим животом наперегонки бегать.
    
     Отныне Альма, словно призрак, стала навещать меня в снах. Нескольких минут встречи ей хватило, чтобы произвести на меня поистине неизгладимое впечатление. Кстати, она совсем не выглядела больной - ни физически, ни душевно, - скорее походила на утонченного и хитрого ребенка, переодевшегося взрослой женщиной. Да, встреть я Павла лет на десять пораньше, мы оба от многого оказались бы избавлены, но что проку теперь причитать?
    
     А Павел все никак не мог подыскать себе квартиру. Поскольку Дитеру в ближайшее время предстояло переместиться в тюрьму, Павел все же не исключал возможности переехать в мой дом. Я чувствовала, ему этот вариант не слишком по душе, но в конце концов он согласился - как на временное решение. Большую часть мебели и домашнего скарба ему пришлось сдать на хранение на склад.
     Несмотря на шарообразный живот, я, презрев хроническую усталость, помогала упаковывать вещи и убирать квартиру. К выходным, когда приедет Альма, вся грубая хозяйственная работа должна быть закончена - ее эта возня с переездом может вывести из равновесия. Я уже начинала завидовать этой женщине, она неплохо умеет устраиваться.
     В день переезда Павел препоручил детей заботам Дорит, а я взяла отгул и руководила грузчиками - что брать и в какую комнату ставить. Павел все это время доблестно стоял у меня на пути и мешался под ногами. Детям досталось по комнате в мансарде, Павел поселился в бывшем "кабинетике" Левина.
     Только поздним вечером я поняла, что просто падаю от усталости. Я уснула прямо на диване и спала как убитая. А на следующий день мне надо было спозаранку идти на работу, так что об уютном завтраке, да еще без детей, заночевавших у Дорит, нечего было и думать.

     - У меня есть на примете очень красивое имя, - интригует меня Розмари Хирте.
     А ведь я строго-настрого запретила ей любые разговоры, касающиеся моего живота. Видно, догадывается, что своими россказнями я только силюсь заглушить в себе собственные страхи.
     - Но ведь последнее УЗИ показало, что все в порядке, - успокаивает она меня.
     Она все равно будет нарушать мой запрет - не мытьем, так катаньем. Она, конечно, уже знает, - спасибо горластому доктору Кайзеру, - что из-за аномалии в плаценте плод у меня испытывает недостаток кровоснабжения, для своих недель он слишком мал. Придется стимулировать преждевременные роды, дабы наладить нормальное кормление ребенка уже вне моего тела.
     - Так какое там имя ты придумала?
     Розмари улыбается.
     - Как тебе нравится Витольд?
     - Да у меня наверняка будет девочка! И вообще, пусть сначала:
     - Хорошо-хорошо. Тогда продолжай свою семейную сагу.
    
     Павел навестил Альму в клинике; она настаивала на своем праве снова провести выходные в семье, с детьми.
     - Но я не могу подвергнуть тебя еще и этому, - вздохнул Павел.
     Хотя я действительно отнюдь не жаждала принимать у себя дома еще и полоумную Альму, но в порыве великодушия, как водится, сказала:
     - Да почему нет, если ей так хочется:
     Тем временем стало совсем тепло, в саду все цвело. Дети предпочитали играть на улице. Может, и Павел будет подольше гулять с Альмой в саду, а я побуду одна, отдохну немного, полежу - так я думала. Мне ведь нужен отдых. Но вышло все совсем иначе.
    
     Я сидела с детьми в зимнем саду и читала им "Гадкого утенка". Павел уехал за Альмой. Но уже минут через пять Лена воскликнула:
     - Машина! Папа приехал!
     Подойдя к окну, мы увидели во дворе "порше": Левин и некий незнакомец выгружали из авто свои чемоданы. Оба - загорелые, оба в пижонских белых костюмах, словно два хлыща из рекламных проспектов фешенебельного курорта. Оба - в раскосых темных очках и залихватских шляпах. Левину шляпа совсем уж не шла. По его лицу блуждала какая-то скользкая, сутенерская ухмылочка, какой я прежде никогда за ним не замечала. Я со вздохом увела детей от окна, чтобы мой супруг не возомнил, будто его здесь ждут не дождутся.
    
     Немного погодя приехал и Павел с Альмой. К счастью, наши путешественники не показывались, но на верхнем этаже шла своя жизнь, там слышались шаги и шум воды - видимо, они распаковывались и принимали душ.
     Едва увидев "порше", Павел все понял, но вопросов не задавал - только вопросительным кивком из-за спины Альмы указал наверх. Я кивнула.
     Альму поездка на машине явно утомила. Она незамедлительно улеглась в гамак, дети послушно стали ее раскачивать, Тамерлан тут же на нее взобрался.
     Я с отвращением наблюдала за этой идиллией. Мне было милостиво дозволено подать Альме слабительный чай. Павел попросил меня предложить Альме перейти на "ты".
    
     Когда мы сидели за обеденным столом, раздался стук в дверь, которая тут же и распахнулась. Левин вместе с незнакомцем ввалились в комнату. Бросив всем фамильярное "Привет!", они жадно уставились на горячие котлеты и гуляш. Обращаясь ко мне, Левин спросил:
     - У тебя не найдется немного хлеба?
     Наготовлено у меня, как всегда, было с запасом. Без особого восторга я уже собралась изобразить гостеприимство, но Павел бросил на меня предостерегающий взгляд. Тогда я встала, намереваясь сходить в кладовку за хлебом.
     В эту секунду Альма светским тоном любезной хозяйки произнесла:
     - Да вы присаживайтесь, еды хватит на всех. Павел, будь добр, принеси еще два прибора и тарелки.
     Не успела я снова сесть, как Левин уже придвинул к столу два стула и достал из шкафа тарелки, поскольку Павел ни малейшего желания исполнять просьбу жены не проявил.
     Левин и его спутник были голодны и в превосходном расположении духа. Вялая, сонная Альма расцветала на глазах, дети стали дурачиться и свинячить на мою белую скатерть.
     Со смесью любопытства и тоски во взгляде Левин то и дело обводил глазами зимний сад. Мой живот он, казалось, не замечает вовсе, присутствию новых квартирантов не удивлен, а демонстративную немногословность Павла воспринимает как должное.
     Не успели мы проглотить последний кусок, как Павел вскочил и почти тоном приказа отправил меня и Альму спать - дескать, нам нужен послеобеденный отдых, а со стола он с детьми уберет сам. Гости поняли, что их вежливо выпроваживают.
     Ни слова не говоря, я отправилась к себе, препирательства - не важно, между кем и кем - меня нисколько не привлекали.
    
     - "Сияют очи и луга", - пропел Павел, когда мы позже уселись пить кофе в саду.
     Альма взглянула на мой живот и спросила:
     - Который же из двух кавалеров отец ребенка?
     Мы с Павлом весело переглянулись.
     - Тот, что повыше, его зовут Левин, - ответил за меня Павел.
     Интерес Альмы к окружающему миру, по счастью, тем и ограничился; то, что мой муж живет от меня отдельно, ее, похоже, нисколько не удивляло. Утомленными глазами она обводила цветущую лужайку (в которую превратился некогда столь ухоженный газон Германа Грабера) и, казалось, тихо наслаждалась кофе, солнцем и свободой. Ее белая рука обессиленно лежала на руке Павла, я старалась в их сторону не смотреть. Вдобавок ко всему и мой коварный кот, похоже, души в ней не чаял, он уютно устроился у нее на коленях, но не мурлыкал, а бдительно посматривал на окружающих.
     Внезапно вся в слезах прибежала Лена.
     - Коля! - только и смогла выговорить она.
     Мы с Павлом вскочили и кинулись туда, куда она указывала своей ручонкой. Невозмутимая Альма даже не шелохнулась.
     Коля свалился с дерева. Ушиб на голове хотя и кровоточил, но выглядел не слишком опасным.
     - Надо наложить пластырь, - деловито твердил мужественный ребенок.
     Павел отнес его в дом, я выстригла волосы вокруг раны и прижала к ней чистое посудное полотенце.
     Но Павел считал, что рану надо обязательно зашить. Я наложила временную повязку, и он повез сына в больницу.
     Лена с громким плачем наблюдала за перевязкой, так что теперь, чтобы как-то утешить ее и успокоить, я взяла ее на руки и отправилась к нашему столику в саду. Меня несколько озадачило, что Альму происшествие с Колей ничуть не взволновало. Однако, когда мы с Леной вернулись, она, вопреки моим ожиданиям, уже не сидела с невозмутимым видом в плетеном кресле - ее вообще не было, исчезла, и все. Я тотчас же отправилась на поиски, но не нашла ее ни в саду, ни в доме.
     Может, она успела юркнуть к Павлу в машину?
     В раздумье я присела на ступеньки лестницы. Лена только-только успокоилась, мне не хотелось вновь ее нервировать - теперь уже паническими поисками. Но она сама спросила:
     - А мама уехала с ними?
     - Да, - решила ответить я.
     Интересно, скоро ли вернется Павел? В выходные у хирурга "скорой помощи" на приеме, известное дело, народу полно: горе-футболисты, садоводы-любители, незадачливые отцы семейств, исхитрявшиеся вывихнуть конечности своим чадам на домашнем уроке физкультуры:
     Все-таки исчезновение Альмы не давало мне покоя. Держа Лену за ручку, я снова обошла все кусты на участке, выглянула и на улицу, обследовала подвал и комнаты в доме. Мы ищем кота, объясняла я Лене. Наконец скрепя сердце решилась обратиться за помощью к Левину и постучала в его дверь. Едва он мне открыл, как до меня, к невероятному моему облегчению, донесся женский голос. В обществе двух кавалеров Альма сидела перед телевизором.
     - Я просто хотела узнать: - начала было я.
     - Да садись с нами, - пригласил Левин. - Мы теннис смотрим.
     Я покачала головой и вышла. Но, уже спустившись вниз, стала укорять себя. Левин с приятелем даже не подозревают о том, что Альма душевнобольная, хоть бы они не вздумали предлагать ей спиртное. Не держал ли Левин стакан виски? Альме алкоголь категорически нельзя - она же принимает психотропные препараты.
    
     Часа через полтора вернулся Павел. Коля добровольно облачился в пижаму и жаждал похвал за проявленное геройство. О матери он даже не спросил.
     - Альма наверху смотрит телевизор, - сообщила я Павлу.
     Он подарил меня не слишком любезным взглядом и тут же отправился наверх.
     Когда он привел Альму, я сразу поняла, что та изрядно навеселе. Лена - хотя ее никто об этом не просил - стала рассказывать, как Коля свалился с дерева. Как ни странно, маму этот рассказ весьма позабавил, и она от души смеялась. Мы с Павлом тревожно переглянулись.
     - Когда будем ужинать? - спросила Альма. В больнице она привыкла рано ужинать и рано ложиться.
     Павел отправился на кухню, я стала накрывать на стол.
     - Непорядок, - сказала Альма. - Двух приборов не хватает.
     - Левин с приятелем ужинают у себя, - твердо сказала я, отчего на глазах у нее тут же навернулись слезы.
     Павел, как зверька, гладил ее по головке, потом дал ей три разных таблетки, которые она послушно проглотила. После ужина она паинькой отправилась спать, а мы вместе с детьми остались еще немного посидеть, уже в пятый раз выслушав героическую историю Колиного падения.
     Когда пришло время ложиться, снова началось перераспределение спальных мест. Я отправилась в "кабинетик", поскольку мою двойную супружескую постель заняла Альма. Теперь к ней присоединились и дети. Они вообще не особенно жаловали далекую мансарду, которая в эту ночь досталась Павлу.
    
     Среди ночи я проснулась как от толчка. В комнате горел свет, и передо мной стояла она. Это было как продолжение сна. Она явилась мне, как сильфида из восточной сказки, - принцесса, которую холят, лелеют и укладывают спать под необъятный паланкин чернокожие рабыни, неземное, флегматичное, белолицее создание с пышной гривой ниспадающих волос, тщательно расчесанных все теми же рабынями.
     - Где Павел? - спросила она, не сводя глаз с моей постели, будто он прячется у меня под одеялом. Впервые я заметила выражение хитроватой подозрительности в ее полубезумном лице.
     - Он в Колиной комнате спит, в мансарде.
     Она села ко мне на кровать.
     - А где спит твой муж?
     Сонным движением я указала наверх, остальное ее не касается.
     - Гомик? - плутовато осведомилась она.
     Я помотала головой и демонстративно закрыла глаза.
     Она поняла, встала и направилась к двери.
     - А оба кавалера, кстати, очень даже милы, - произнесла она на пороге с каким-то задорным упрямством.
     Засыпая, я подумала, что ей бы очень подошло имя Дезире или какая-нибудь Лавиния.
    
     Спали мы все довольно долго. Первыми встали дети и начали во дворе играть в футбол. А ведь врач строго-настрого предписал Коле щадящий режим и спокойное поведение. Я с трудом поднялась, свистнула детей в дом, потом пошла под душ и, стоя под струями теплой воды, раздумывала, прилично ли ограничиться на завтрак вареными яйцами.
     Ничего, завтра утром в это же время я от нее уже отделаюсь, утешала я себя. Обслуживать мужчину и двух детей - это еще куда ни шло, но чтобы и сумасшедшую бабу в придачу? К тому же, как мне почему-то кажется, насквозь порочную и патологически ленивую. Похоже, она наловчилась замечательно пользоваться своей болезнью - никакой ответственности, никакой работы, живи себе избалованным ребенком и радуйся.
     Наконец встал и Павел, он тут же принялся мне помогать.
     - Надеюсь, эти выходные - первые и последние, когда она здесь, - сказал он. - Надо будет найти какое-то другое решение.
     Вместе с детьми Альма попила какао. Потом ни с того ни с сего взялась изводить еле оправившегося от вчерашнего шока сына задачами на устный счет; тот поначалу неохотно их решал, а потом наотрез отказался.
     - Оставь его, воскресенье как-никак, - вступился за мальчика Павел.
     Тогда она вместе с Тамерланом снова улеглась в гамак, спокойно наблюдая, как мы убираем со стола. Потом уснула. Мне очень хотелось прогуляться в одиночку, но за мной увязалась Лена.
    
     Вернувшись домой, мы застали Павла и Колю перед телевизором, они смотрели мультфильм. Лена расстроилась, она половину пропустила.
     - А где Альма?
     - Спит.
     Я с недоверием покосилась на гамак, потом осмотрела все кровати в комнатах. Альмы нигде не было. Наверно, опять наверху. Я сказала об этом Павлу.
     Тот нахмурился.
     - Пожалуйста, сходи за ней сама, мне неприятно:
     Мне тоже, но я повиновалась. Мне не пришлось ни стучать, ни звонить, все двери наверху были настежь. Веселая троица меня вообще не заметила - силясь перекричать радио, они болтали.
     - Так что ребенок не от меня, - услышала я слова Левина.
     Все трое покатились от хохота, потом Альма что-то пропищала.
     - Точно, он от меня, - радостно подтвердил незнакомец.
     Никем не замеченная, я спустилась вниз, прошла к себе в комнату, заперлась на ключ и разревелась, не в силах вытерпеть столько человеческой подлости. Какое мне дело до того, что Альма сидит наверху и преспокойно попивает пиво? По своей воле я больше никогда не зайду к Левину.
     Вскоре Павел энергично постучал ко мне в дверь. Я открыла. На лестнице мне стало нехорошо, солгала я. Павел всполошился, расстроился, стал ругать себя и свое семейство, потом ушел наверх за Альмой.
     Когда мы собрались к обеду, на лице Альмы читались скрытое возбуждение и обида, от обычной вялости не осталось и следа.
     - Может, отвезти тебя уже сегодня? - мягко спросил ее Павел, явно с трудом себя сдерживая. - По-моему, для тебя это все слишком утомительно.
     - Избавиться от меня хотите? Нет уж, что обещано - то обещано, - ответила Альма с неожиданной твердостью в голосе.
     По отношению ко мне она стала выказывать капризное раздражение - вполне объяснимая реакция на мою роль в ее семье, мне, по крайней мере, она казалась куда более естественной, чем прежнее равнодушие.
    
     Когда Альма под предлогом посещения туалета надолго исчезла, очевидно снова прошмыгнув наверх, Павел махнул рукой.
     - Пусть, раз уж ей там так нравится, - сказал он. - У меня уже сил нет все время за нею бегать. Не станут же ее там:
     Я ничего не сказала. Беда в том, что Левин ведь не знает, с кем он имеет дело. Поэтому без раздумий предложит ей коктейль или виски. Но почему я должна отвечать за здоровье Альмы?
     В больнице, в женском отделении, она, за исключением врачей и санитаров, мужчин почти не видит. Я, кстати, понимала, что она вряд ли хочет таким образом вызвать у Павла ревность или отплатить ему за предполагаемую измену. Скорее она вела себя как пятилетняя девочка, которая без всякой задней мысли инстинктивно тянется к компании веселых мужчин. Для Левина и его приятеля эти визиты были, конечно, чистейшей забавой, тем более веселой, что Павел их явно не одобрял. Интересно, что она им там порассказала?
     - Не думаю, что план ее врачей удачен, - сказал Павел. - Они хотят облегчить Альме возвращение к нормальной жизни путем медленного привыкания. Последний приступ у нее действительно был довольно давно, и интервалы между приступами постоянно увеличивались, так что по идее обострения может вообще больше не быть. Но когда я за ней вот так наблюдаю, мне опять делается не по себе.
     Он прав. Мне тоже казалось, что ее нельзя оставлять одну, а уж тем более с детьми. Хотя ничего плохого она вроде не делает и говорит как будто связно. А внешне, не считая, конечно, этого тяжелого, неподвижного взгляда, она вообще еще очень даже ничего.
     - Бог ты мой, - вздохнул Павел, - ты бы посмотрела на нее, когда мы женились! Да мне все кругом завидовали - какая красивая, умная, обаятельная, интересная мне досталась жена! Иной раз хочется к чертовой матери выбросить все эти пилюли, которые подавляют в ней личность и превращают ее в марионетку фармакологии.
    
     Вторая половина дня прошла без эксцессов. Альма отправилась с семьей на прогулку, я осталась дома, чтобы немного отдохнуть. "Порше" тоже исчез. Провалявшись на диване добрых два часа, я уже почти с интересом ожидала возвращения своих гостей.
     Хотя Альма после прогулки выглядела физически измотанной, но одновременно бросалось в глаза ее нарастающее душевное беспокойство. Нетрудно было догадаться, что она предпримет при первом же удобном случае. И действительно, она вскоре выскользнула из гостиной, но уже через минуту вернулась, явно разочарованная.
     Временами я чувствовала, что она пристально за мной наблюдает.
    
     В этом - допускаю, не самом интересном - месте моего повествования меня вдруг самым пошлым образом прервал и даже несколько напугал громкий храп Розмари, после чего я обиженно заткнулась.

     За завтраком вид у Розмари слегка виноватый.
     - Дело совсем не в тебе, - оправдывается она, - это от гормонального укола я вчера уснула.
     Может, и вправду от укола. Я несколько смягчаюсь, когда она в знак покаяния аккуратно перебрасывает на мою кровать свою упаковку земляничного джема и брикетик сахара.
     - Знаешь что, - говорю я, - наверно, я назову дочурку твоим именем, но только не вторым, Тирья, это, по-моему, как-то уж слишком, а половиной первого имени - Розмари.
     - А которой из половин? - воодушевляется она.
     - Пусть у нас будет маленькая Мари.
     - Вообще-то за это надо бы выпить! - И мы чокаемся толстыми кофейными чашками. Солидная порция горячего больничного молока, изрядно сдобренного нашим растворимым кофе, выплескивается при этом на рукав ее палевого халатика.
     - Но сегодня нам надо обязательно закруглиться, - напоминает она. - Ох, чувствую я, будут еще покойнички.
     - Потерпи.
    
     На ужин я подала копченую лососину под укропным соусом.
     - Мой последний ужин перед казнью, - пошутила Альма, имея в виду; вероятно, свои будущие больничные трапезы.
     Она снова первой отправилась в постель, дети последовали ее примеру. Около полуночи я пробудилась от жуткого сна. Всех подробностей я не помнила, а начинался он вполне безобидно: Альма и Тамерлан (правда, как бы в человеческом обличье) стояли передо мной рука об руку и говорили мне: "Мы хотим пожениться!" На Тамерлане, как и положено коту, были высокие сапоги, а к ним - костюм Робин Гуда в духе Уолта Диснея. Альма являла собой Белоснежку с мертвенно-бледным лицом. "Отдай мне в мужья Тамерлана, и тогда Павел - твой!" - заявила она, и я ужасно обрадовалась такому выгодному, такому счастливому обмену.
     "Но чтобы все было по справедливости, - добавила она, - я и ребенка твоего возьму в придачу".
     В полном ужасе я хватилась своего ребенка и кинулась искать его в мерзлом лесу среди мертвых деревьев.
     "Как в страшной сказке!" - простонала я, изо всех сил пытаясь прогнать жуткое наваждение. Потом даже встала, пошла на кухню, выпила молока, глянула, как там дети - они мирно спали в постели с Альмой, - и выглянула в темное окно.
     Во двор нашего дома как раз сворачивал "порше". "Поздновато, господа", - подумала я. Потом прошла в зимний сад. Павел лежал в гамаке и читал. Я села рядом, мы прильнули друг к другу и так замерли. Пока перед нами вдруг не оказался Тамерлан, издав слабое "мяу", - смышленый кот давно наловчился сам открывать двери. Я подняла глаза и увидела Альму: в кружевной сорочке она неподвижно стояла в коридоре и смотрела на нас.
     Павел тотчас же выпустил меня и спрыгнул с гамака.
     - Что случилось, тебе не спится? - спросил он испуганным и виноватым голосом.
     Смертельная обида сверкнула в глазах Альмы - и в ту же секунду она исчезла. Я, впрочем, тоже. Но и в постели, уже с закрытыми глазами, я видела перед собой ее силуэт, оскорбленный и горестный.
    
     Несколько часов спустя - часа в три ночи - я снова проснулась. На сей раз меня разбудил кот, всей своей тушей нагло вспрыгнувший мне на грудь, чего он раньше никогда себе не позволял. Я погладила его по шерстке. Вообще-то Тамерлан гостей не любит, к тому же ему всегда передается моя нервозность. Вот и теперь он не успокаивался, а требовательно тыкался в меня носом. Я включила лампу и взглянула на часы. И только тут почуяла слабый запах гари и окончательно проснулась.
     В коридоре дыма было гораздо больше. Я кинулась в спальню. Альмы не было. Я растолкала детей.
     - Одевайтесь, живо! - скомандовала я и через секунду была у Павла, который так и уснул в гамаке.
     Он тотчас проснулся, укутал детей в одеяла, отнес их в машину, а машину отвел подальше от дома. Я тем временем вызывала пожарных.
     Еще через минуту я уже барабанила в дверь к Левину, слыша, как бушует в мансарде огонь, уже начавший сверху вниз пожирать деревянную лестницу. Павел громко звал Альму.
     Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем в дверях показались сонные мужчины в подштанниках. Альмы с ними не было. По счастью, они все поняли сразу и без объяснений.
     К моему изумлению, Левин проявил редкостное самообладание.
     - Тебе вреден дым, - сказал он, - немедленно на свежий воздух! Мы сами обо всем позаботимся.
     Первым делом он отвел свой "порше" и Дитеров "мерседес" подальше от ворот, чтобы не мешать въезду пожарных машин, потом принялся сбрасывать из окон вещи, одежду и обувь.
     Спасением же фотоальбомов, драгоценностей и даже кое-чего из книг я обязана попутчику Левина. Это он, с невероятной быстротой и еще большей удачливостью покидав все, что счел нужным и ценным, в большой пластмассовый таз и два чемодана, успел вынести все это еще до прибытия пожарных.
    
     Пожарники первым делом поинтересовались, все ли вышли из дома, после чего, тяжело ступая в своих защитных костюмах, вошли в охваченное пламенем здание. Стенные и потолочные панели, паркет, встроенные шкафы, гардины, ковры и кровати весело и с треском горели на всех этажах, лестничный проем превратился в огненную бездну. На улице собрались соседи и вместе со мной наблюдали, как вырываются из-под крыши всполохи огня и огромными горящими мыльными пузырями снова опадают в пекло.
     - Ой, как красиво! - восторгалась Лена.
     Если Альма действительно в мансарде, говорили пожарные, пытавшиеся проникнуть туда по длинной раздвижной лестнице, то ее уже вряд ли можно спасти.
     Павел стоял ни жив ни мертв.
     И тут где-то под лапами огромной ели Левин углядел мерцающие во тьме кошачьи глаза. Он кинулся спасать перепуганного кота - и вывел из темноты Альму. Она угорела, у нее были ожоги по всему телу, но она была в сознании. Павел только молча взял ее за руку. Пожарные по рации вызвали "скорую помощь".
     - Я хотела себя убить, - повторяла Альма.
     Ее отвезли в клинику в Оггерсхайм, мы с Леной отправилась к Дорит, Павел с сыном поехали ночевать к его приятелю. Где провел остаток ночи Левин, понятия не имею. Дом выгорел дотла, его было не спасти. Кто-то разлил бензин в мансарде.
    
     Со временем, возможно, я переживу потерю этого дома, как, возможно, потускнеют и воспоминания о роковых событиях, имевших место под его крышей.
     Позднее мы узнали от самой Альмы, что после ее ночного визита в зимний сад она отправилась наверх к мужчинам - попрощаться. Они выпили на троих сливовицы. При этом Левин внушил ей, что ребенок у меня, конечно же, от Павла.
     Оставшихся по наследству денег и страховой суммы мне вполне хватило, чтобы купить себе дом в Вайнхайме, это милый небольшой городок, где мы и живем сейчас с Павлом, Колей, Леной, Никласом и Тамерланом согласно всем бюргерским установлениям. Как и тысячи других матерей, при кормлении ребенка я сама разеваю рот и делаю глотательные движения, сама стригу кудри на Колиной голове, которые, как и у его отца, норовят превратиться в неухоженные лохмы, и слизываю остатки варенья с пальчиков Лены. На диссертацию у меня, наверно, уже никогда времени не найдется. Иногда я получаю открытки из Северной Германии, где Левин с Дитером занимаются торговлей подержанными автомобилями. Стартовый капитал на это предприятие кредитовала им я.
    
     - Так кто же отец маленького Никласа? - спрашивает Розмари.
     - Я не знаю и знать не хочу. Знаю только точно, что Павел - отец малышки Мари.
     - Значит, это все? - спрашивает Розмари. - Счастливый конец - делу венец?
     - Это как посмотреть. Для моих родителей опять все неладно, они никак не могут пережить, что Павел и я хоть и состоим в браке, но брак по-прежнему у каждого свой.
     Розмари молчит. Наверно, думает уже совсем о другом. Через час придет такси и отвезет ее домой. Хотя, зная ее страсть экономить, я думаю, что она еще рассчитывает здесь пообедать - в последний раз.
     Приносят обед, она в нетерпении заглядывает под крышку судков: кенигсбергские тефтели под соусом из каперсов - уже третий раз подряд. Я уныло ковыряюсь в тарелке. Сюда бы чуток соли, лаврового листа и несколько капель лимонного сока - тогда бы еще куда ни шло.
     Розмари, которая в отличие от меня дома почти не готовит, не склонна критиковать больничную кормежку, правда, каперсы она не любит. Поэтому тщательнейшим образом выбирает темные шарики из соуса и тефтелей, отодвигая их вилкой к краю тарелки.
     - А наследство твоего деда, конечно, тоже вместе с домом сгорело? - спрашивает она как бы невзначай.
     Похоже, она все-таки слушала меня даже внимательнее, чем мне бы хотелось.
     - Несущие стены дома остались целы. После того как Никлас - кстати, совершенно здоровеньким и без малейших осложнений - появился на свет, я при первой же возможности совершила набег на свои бывшие владения и забрала из подвала кое-какие нужные вещи, в том числе и упомянутый выше цветочный горшок.
     - Замечательно, Элла, тогда я позабочусь о том, чтобы у моей крестницы был законный отец:
     Вообще-то о крестинах у нас пока что речи не было. К чему она клонит?
     - Ты с Левином можешь развестись?
     - Конечно, могу, какая ему радость от второго кукушонка, но что толку? Павел ни за что не решится бросить свою больную Альму.
     - Так и я про Альму. Кстати, она ведь обожает нашу копченую салями с перцем. - Погрузившись в размышления, Розмари рассеянно водит вилкой, размазывая по тарелке остатки соуса вперемешку с каперсами. - Предлагаю кулинарный рецепт: выдавливаем колбасу из оболочки, два зернышка перца, те, что с дальнего конца, начиняем ядом, потом заталкиваем фарш обратно в оболочку:
     У меня кусок застревает в горле.
     Увлеченная Розмари как ни в чем не бывало продолжает:
     - А сами уезжаем. Поскольку у нас уже четверо детей, лучше всего просто снять где-нибудь летний домик: Колбасу Альма доест лишь через несколько дней после того, как мы уедем:
    

Конец.