- В молодости у меня был парень, который потом довольно подло меня бросил, - ни с того ни с сего изрекает госпожа Хирте.
     Интересненько.
     - Вообще-то я сама виновата, слишком доверчивая была, - продолжает она.
     - Но вы же сами только что сказали, что были молоды:
     - Молодость не оправдание. Кстати, известно ли вам, что вы тоже постоянно совершаете одну и ту же ошибку?
     - Это какую же?
     - У вас искаженное представление о действительности.
     - Разве у одной? По-моему, у всех.
     Госпожа Хирте качает головой. Однако она больше не порывается меня критиковать и учить, любопытство берет в ней верх.
     - Ну и что там дальше было с Марго?
     Что ж, в эту ночь я попотчую ее хорошеньким ужастиком.

     Наутро после новоселья я чувствовала себя прескверно. На неделю раньше срока и с жуткими болями у меня начались месячные. К счастью, было воскресенье, и я решила остаться в постели. Гости разошлись уже за полночь, и уборку и мытье решено было отложить. Вот и пускай этим займутся другие.
     Ближе к полудню меня - почти нежно - растолкал Левин.
     - Не помешало бы выпить кофейку, - заметил он.
     Я ответила страдальческой гримаской. Вздохнув, он отправился варить кофе сам, потом принес в постель чашку и мне - явно чтобы задобрить.
     - Дел невпроворот, - посетовал он. - Схожу за Марго и Дитером.
     Вот и правильно.

     Весь день я провела в кровати, обдумывая свое положение. Все было неладно. Правда, у меня теперь много денег и свой дом, но самое заветное мое желание по-прежнему ни на йоту не приблизилось к своему воплощению, и надеяться на это при нынешнем уровне нашей супружеской активности не приходилось. Муж у меня, правда, имеется, но лентяй, шалопут и бабник. Единственное, что остается предпринять, это бросить его и начать искать нового - в конце концов, я ведь не молодею. Но как отнесутся к такому финту мои родители? "Я так и знала", - скажет мать. У отца начнется хандра. Может, все-таки попробовать еще раз с Левином? Он ведь еще так молод, наверно, можно внушить ему побольше серьезности и ответственности. В конце концов, Герман Грабер доверил его мне, разве я не обязана уважить последнюю волю покойного? Кроме того, для радикальных решений я сегодня слишком слаба и разбита.
     Я пролежала в полудреме часа два, как вдруг в дверь спальни постучали. Это был Дитер. Хотел узнать, как я себя чувствую и не нужно ли чего.
     - Мы скоро заканчиваем, все уже снова в лучшем виде, - доложил он. - Вот только голова немного гудит. Пройтись не хочешь?
     Часок прогуляться в бодрящем ноябрьском тумане, разумеется, куда полезнее, чем трутнем валяться в постели. И все же я отказалась; сама мысль о том, что Марго с Левином останутся в доме наедине, была мне непереносима, хотя не далее как в понедельник это все равно неминуемо произойдет.

     - Марго здесь не место! - вдруг громко заявила я самой себе. Письменное уведомление о выселении - это будет мой первый шаг. Завтра же, решила я.
     Слава богу, у Марго хватало ума не появляться у моего одра, зато пришел Левин, спросил, не нужно ли еще чаю или, может, сварить суп из пакета.
     - Марго тоже неважно себя чувствует, - заметил он более чем некстати.
     Я продолжала смотреть в окно.
     - Ты в отпуске в этом году еще не была? - начал он снова.
     Даже в самом скверном настроении я все равно любопытна.
     Левин извлек из кармана свадебное приглашение. Изабель Бётхер, стоматолог и доктор медицины, объявляла о предстоящей свадьбе с коллегой-медиком, чьи бесконечные испанские имена вкупе с фамилией и титулом едва уместились на карточке. Это его однокурсница, пояснил Левин, она была в Гранаде и там влюбилась в молодого человека из семьи испанских грандов. Свадьба в Андалусии - ради этого стоит прошвырнуться.
     Даже в самом мерзком настроении кто же станет против такого возражать? Свадьба, правда, уже в субботу.
     - А билеты на самолет еще есть? - спросила я.
     Левин рассмеялся. В самолете с тоски сдохнешь, нет уж, он, разумеется, поедет на "порше".
     Я недовольно промолчала. Больше чем на пять дней меня с работы не отпустят, на машине это слишком утомительно.
     - Езжай один, - едва слышно выдохнула я.
     Левин покачал головой.
     - На такие расстояния хорошо ездить с напарником, сменяя друг дружку за рулем. Ну почему ты не хочешь? Ты еще совсем не такая старая.
     Разумеется, он хотел пошутить, но меня его шутка задела.
     - Ты хоть представляешь себе, что значит иметь постоянную работу? Подобные эскапады только для бездельников-студентов хороши, да и то в каникулы.
     - Да ладно тебе, я же не настаиваю, - легко уступил он. - Спрошу Дитера и Марго.
     - Если ты поедешь с Марго, я завтра же подаю на развод.
     Левин уставился на меня.
     - Да ты никак ревнуешь?
     - К этой? Я просто не выношу ее, и ты это знаешь. Но ревновать к ней - слишком много чести.
     Видимо, Левин почуял неладное. Он ретировался.
     Вечером я узнала, что он выезжает завтра спозаранку и один, Дитер с ним поехать не может.
     - Не волнуйся, я время от времени буду делать привал, - сказал он мне.
     Я приняла пять таблеток валерианки, чтобы утром по привычке не встать и не сварить ему кофе. Левин упаковал вещи в дорогу, потом, должно быть, поспал около меня часа два-три, хотя я этого уже не заметила. Когда я проснулась, и Левина, и его "порше" уже и след простыл.

     На выходные мы с Марго оставались в доме одни, и я вознамерилась нагрузить ее работой, как последнюю батрачку. Несколько раз она с тоской спрашивала меня, на что мне сдались эти мансарды. Допустим, для гостей, неумолимо отвечала я, или под библиотеку, а может, мастерскую оборудую.
     Эти комнаты под крышей все еще были не отремонтированы. Я надумала постелить там ковровые дорожки, а стены оклеить светлыми обоями. Марго стонала. Какой толк все убирать и чистить, коли все равно делать ремонт? В каком-то смысле она была даже права, но вековую грязь и паутину я в принципе в доме не терплю, это рассадник паразитов и всяческой нечисти.
     Мы драили и мыли все сообща.
     - Вот уж не думала, - заметила Марго заискивающе-свойским тоном, - что в такой малявке такая сила.
     Надо понимать, это был комплимент. Я промолчала, но ее это ничуть не смутило.
     - Левин наверняка уже едет домой, наверно, в Барселоне уже, потому как спать-то он любит дома, - рассуждала она.
     Меня аж всю передернуло.
     Было как-то неловко именно сейчас, когда мы так дружно вместе трудились, снова напоминать Марго о том, что ей придется съехать. Однако, когда она в очередной раз что-то вякнула про "нашего" Левина, я не сдержалась.
     - Тебя вообще не должно волновать, когда возвращается мой муж, - отчеканила я. - Побеспокойся лучше о том, чтобы срочно подыскать себе квартиру. Если не съедешь сама, мне придется подключить адвоката. Договором об аренде, если помнишь, мы не связаны.
     Марго принялась униженно меня умолять. Они могут освободить квартиру на втором этаже и перебраться с Дитером сюда, в мансарду, тогда наверху, на втором этаже, у меня появятся целых четыре свободных комнаты.
     - Как ты это себе представляешь? - не соглашалась я. - Здесь наверху ни ванной, ни кухни, водопровод только до второго этажа доходит.
     - Так ведь можно, наверно, провести, - пролепетала она, глядя на меня глазами загнанного кролика.
     - Вот как? А платить кто будет? Может, ты?

     В моей мансарде мне особенно нравились большие окна, врезанные в скаты крыши. Да, здесь будет мой приют, мое укромное царство, куда всем домочадцам будет заказан доступ. Но пока что окна просто черны от грязи.
     Тем временем Марго в приступе внезапного трудолюбия принесла свежей воды и свои вонючие тряпки. Видимо, хочет таким образом меня задобрить. Вообще-то эти окна только покрасить, добротная старая работа, ничего им не делается. Сидя на подоконнике, я пыталась дотянуться до ставен - попробовать закрыть и понять, во что они превратились. Ставни тоже сработаны на славу, но, конечно, краска и тут пооблупилась. Марго с ведром направилась к другому окну.
     - Ставни надо снять, пусть Дитер обожжет их и покрасит, - сказала я.
     - Он обязательно это сделает, - поторопилась заверить меня Марго.
     Я тем временем влезла на подоконник и попыталась сама снять ставни с петель, но мне это не удалось.
     - Разве это про нас работа, это только для мужиков, - неодобрительно бурчала Марго. Но я уже вошла в раж.
     - Ну-ка, Марго, подержи меня, - распорядилась я.
     Марго обхватила мои ноги железной хваткой. Запах ее пота ударил мне в нос. Увы, моих рук не хватало - я не дотягивалась до конца створки, ставня не поддавалась.
     - По капле масла в петли, и пойдет как миленькая, - пропыхтела я и помчалась вниз за машинным маслом.
     Вернувшись наверх, я застала Марго на подоконнике. Она сидела на корточках с красным от натуги лицом.
     - Элла, подержи-ка меня, - прокряхтела она, - у меня руки подлиннее.
     Я подошла и, преодолевая брезгливость, крепко ухватила ее за лодыжки. Прямо у меня перед глазами оказались ее икры в сеточке красновато-голубых прожилок, с мелкой черной щетинкой плохо подбритых волос. Истрепанные легинсы задрались до самых колен. Из зеленых шлепанцев глядели неухоженные, мертвенно-белесые, ороговевшие пятки. Меня стало подташнивать. И уж совсем доконала меня струйка пота из-под легинсов, медленно подбиравшаяся прямо к моей руке.
     Вдруг она выпрямилась, одним рывком сняла ставню с петель и от внезапной тяжести покачнулась.
     В ту же секунду липкая струйка ее пота лизнула мою кожу, и в приступе гадливости я непроизвольно разжала руки. Вместе со ставней Марго рухнула вниз. Я в ужасе посмотрела ей вслед. Двумя этажами ниже она распласталась на земле совершенно неподвижная, возможно, даже и неживая. Споткнувшись о швабру и опрокинув ведро с грязной водой, упав и тут же вскочив, я кубарем помчалась вниз.
     Через считанные секунды я уже была подле Марго, распластавшейся на каменных плитах террасы. Она дышала, но была без сознания. Я проверила пульс, он почти не прощупывался. Что делать? Кроме меня, в доме никого.
     Разумеется, я вызвала "скорую помощь". Двое санитаров и врач увезли Марго в больницу. Почти ничего уже не соображая, я все же попыталась дозвониться до транспортного агентства, где работал Дитер, и выяснить, могут ли ему сообщить о случившемся. Однако в воскресенье там никого не было, работал только автоответчик. Может, Левина в Испании разыскать через службу авторадио?
     Я позвонила Дорит и голосом автомата сообщила, что Марго разбилась, выпав из окна мансарды.
     - Насмерть? - ужаснулась Дорит.
     - Нет, но мне не сказали, выживет она или нет.
     - Господи, да ты сама там едва жива, - волновалась Дорит. - Ты что, видела, как все произошло?
     - Не совсем, но я была с ней в одной комнате. А потом вдруг увидела, что она уже внизу, это было просто ужасно.
     - Как можно ни с того ни с сего выпасть из окна? - удивилась сообразительная Дорит. - Такое только с детьми бывает:
     - Она хотела снять ставни, их надо покрасить.
     Дорит присвистнула.
     - Конечно, нехорошо ругать пострадавших, но ведь это сущее безумие - браться за такую работу в одиночку!
     Я не стала Дорит поправлять.
     - Ну ничего, как-нибудь образуется, - утешила она меня, - а ей будет урок. Ты сама-то успокойся. А хочешь - приезжай ко мне.
     Я бы с удовольствием поехала в Хайдельберг, дабы вверить себя материнским заботам Дорит. Но в таком состоянии я не могу вести машину, да и Дитера надо дождаться.
     Чтобы как-то прийти в себя, я сварила крепкий кофе, но меня тут же вырвало. Потом поднялась наверх и изучила место происшествия. Вооружившись биноклем, осмотрела дома, примыкающие к нашему участку. Там, кстати, живут и знакомые Геро. Можно ли было что-то оттуда видеть? Нет, ненавистные мне ели стоят стеной. Даже с биноклем я не взялась бы определить, моет ли кто-нибудь в тех домах окна или нет. Меня это немного успокоило. К тому же сбежались бы соседи, просто прохожие, а тут даже приезд "скорой помощи" никого не всполошил.
     Оставалась сама Марго. Она-то знает, что я расцепила руки. Что мне сказать в свое оправдание? Брезгливость не оправдание. А если меня оса ужалила? Чушь, громко сказала я самой себе, какие в ноябре осы? Может, паук, какой-нибудь особенно страшный? Даже это куда убедительнее, чем обыкновенная капля пота.
     Час спустя я позвонила в больницу. "Вы родственница?" - спросили у меня. Нет, просто знакомая. Знакомым они справок не дают, но нужно немедленно оповестить ближайших родственников и попросить их срочно приехать в больницу. Я пообещала, что сейчас же этим займусь. Только есть ли у Марго родители? Я даже девичьей фамилии ее не знаю. Кого спросить? Я позвонила одному из друзей Левина, но тот ничем не мог мне помочь.

     Когда наконец приехал Дитер, я просто кинулась к воротам. По моему лицу он сразу понял, что что-то стряслось.
     - Я провожу тебя к Марго в больницу, - пробормотала я без всяких объяснений и, сообразив, что забыла пальто, побежала обратно. В прихожей я увидела в зеркало, что на мне все еще та же косынка, в которой я мыла окна.
     По дороге я рассказала Дитеру то же самое, что уже рассказывала Дорит.
     Нас провели в реанимационное отделение. Подключенная к аппаратам, опутанная шлангами, Марго лежала в глубокой коме. Один из врачей вывел нас из палаты, подозвал к себе Дитера и рассказал ему о состоянии пациентки. Как я потом узнала, он сообщил, что надежды никакой. Дитеру разрешили посидеть у ее постели, я осталась ждать в коридоре. Два часа спустя Марго умерла.

     Дитер безмолвно позволил мне сесть за руль. Дома я сразу повела его на кухню, заварила ему чай, поставила на стол бутылку коньяка. Он пил только чай.
     Я не знала, чем и как мне его утешить.
     - Она наверняка совсем не мучилась, - сказала я наконец, - она сразу потеряла сознание.
     - Господи, она такая неудачница! - почти простонал Дитер. - Ей всю жизнь не везло. Только здесь, в этом доме, она зажила по-человечески, и вот на тебе. Она так наслаждалась, что благодаря вашей щедрости наконец-то живет, в настоящей квартире, с ванной, отоплением:
     Это было уже слишком. Я разрыдалась и рыдала без удержу. Дитер только гладил меня по голове. О своих чувствах он ничего не говорил.

     Наутро в понедельник мне надо было снова выходить на работу. Это оказалось для меня наилучшим лекарством. После обеда в аптеку позвонил Дитер, чего он прежде никогда не делал. Нет, Левин еще не приехал, сообщил он, зато в доме побывала полиция. Обычное расследование при несчастных случаях с тяжелыми ранениями или со смертельным исходом. И поскольку я единственная свидетельница, просили сразу после работы заехать к ним в отделение.
     Я перепугалась.
     - А что они хотели узнать? - спросила я.
     - Первым делом мансарду осмотрели, особенно окна, и замерили высоту падения. Сфотографировали разбитую ставню и ее шлепанцы.
     Ну конечно же, я совершила глупость, сказав, что находилась в той же комнате. Но когда я рассказывала о несчастье Дорит и Дитеру, мне еще следовало считаться с возможностью, что Марго останется в живых и изложит свою версию случившегося. На худой конец я и сейчас еще могу приплести паука. А так обнаружились бы расхождения в показаниях.

     В фирнхаймской полиции меня заставили ждать, чем нагнали еще большего страха. Однако когда мои показания были наконец запротоколированы, все предстало уже не в таком мрачном свете.
     - Госпожа Кросмански - ваша приятельница? - спросили меня.
     Я отвечала сдержанно.
     - Мы жили в одном доме.
     Откуда и с каких пор я ее знаю, не было ли в доме еще кого-нибудь, кроме нас двоих. Эти вопросы мне не понравились.
     Затем я выслушала от следователя мягкий упрек: известно ведь, что большинство несчастных случаев происходит как раз в домашней обстановке. Как же можно в такую пасмурную, влажную погоду лезть в шлепанцах на подоконник и пытаться самой снимать ставни?
     - Все случилось так быстро, - бормотала я, - нам вздумалось навести порядок в мансардах, решили все сделать в эти выходные своими силами, без мужчин. Я мыла правое окно и даже не смотрела, что там госпожа Кросмански делает. И вдруг этот жуткий крик, гляжу, а она уже внизу лежит.
     Я все продумала заранее: наши с Марго отпечатки пальцев наверняка можно найти повсюду, на обоих окнах, так что показания мои ни в одном пункте опровергнуть нельзя. Я подписала протокол и собралась уходить.
     - Еще только один вопрос, - сказал полицейский, когда я была уже в дверях. - Как получилось, что супруги Кросмански въехали в дом Германа Грабера - я имею в виду, в ваш дом?
     - Так они же знакомые моего мужа, - ответила я как можно непринужденнее.
     Оба полицейских обменялись взглядами.
     - Опять наш дружок Левин, - многозначительно изрек тот, что постарше.

     Дитер ждал меня за накрытым столом, чайник уютно посвистывал, из духовки тянуло чем-то вкусным.
     Выпить чаю - какое блаженство!
     - Вероятно, они тебе сказали, что у нас обоих есть судимость? - осторожно начал Дитер.
     - У вас обоих - это у кого? - поинтересовалась я. Оказалось, у него и у Марго. Нет, у полиции, по-видимому, свой кодекс неразглашения, о прошлом супругов Кросмански они ни словом не обмолвились.
     - Они наверняка удивляются, как это ты живешь с нами в одном доме, - заметил Дитер.
     Об этом я как-то еще не успела подумать.
     Дитер тем временем уже извлекал из духовки ароматную овощную запеканку, предоставив мне приятную возможность побыть наедине с моими мыслями.

     Краем глаза я поглядываю на госпожу Хирте. Интересно, этой ночью она слушала или спала? И как отнеслась к смерти Марго?
     Кажется, положительно. Когда наши взгляды встречаются, она удивительно приветливо произносит "Доброе утро!", а потом, чуть смущаясь, к полному моему изумлению, предлагает перейти на ты.
     - Меня зовут Розмари, - сообщает она, будто выдавая страшный секрет. Потом спрашивает: - А Левин как, еще жив?
     Она, видимо, ждет, что теперь в моей истории трупы пойдут сыпаться один за другим, как десять негритят.

     Левин не вернулся и на следующий день. Дитер был настолько любезен, что даже дозвонился в Гранаду - он немного говорит по-испански. Молодожены отправились в свадебное путешествие, гости разъехались - вот и все, что он сумел узнать.
     Сама-то я, вопреки заботам Дитера, о Левине ничуть не беспокоилась. Если с моим драгоценным супругом что-то случится - что совсем неудивительно при его манере езды, - я узнаю об этом достаточно быстро. Покой, воцарившийся в доме в отсутствие Левина и Марго, был мне словно бальзам на душу. Хотелось насладиться этой передышкой, подаренной судьбой. Удивительная манера Дитера оставаться незаметным даже рядом со мной на кухне была мне приятна и почти не мешала.

     На следующий день пришла телеграмма. Я МАРОККО ВСЕ ПОРЯДКЕ ЦЕЛУЮ ЛЕВИН. Дитер тоже прочел телеграмму и покачал головой.
     - На уход по-английски это, пожалуй, не похоже.
     Мне было все равно. Без этих баламутов мне жилось тут как в раю. Даже возникло желание себя побаловать. Я теперь каждый день привозила из Хайдельберга какое-нибудь украшение для дома - роскошный букет цветов, ароматизированные свечи, шелковые подушки и даже дорогой ковер.
     Каждый вечер мы с Дитером ужинали вместе, по очереди мыли посуду и убирали на кухне. Я поймала себя на том, что теперь перед каждым ужином прихорашиваюсь и бываю слегка огорчена, когда Дитера не оказывается дома.
     Временами мне очень хотелось купить новые обои для мансарды, но я не решалась - даже зайти в эти комнаты мне было трудно и страшно. Дитер теперь жил на верхнем этаже один, и, если честно, мысль о его отъезде была мне уже неприятна.

     Потом меня навестила Дорит с детьми. День был по-осеннему ласковый, дети носились в саду, пытаясь ловить дроздов. А мы спокойно наблюдали за ними из зимнего сада.
     - Ну как, оправилась от потрясения? - спросила меня подруга.
     - С грехом пополам, - отвечала я. - Зато теперь Левин пропал.
     - То есть как? Не успели свадьбу сыграть, а он уже смылся?
     Похоже, Дорит не верила своим ушам.
     - Да нет, не совсем так. Поехал навестить друзей в Андалусии, оттуда зачем-то в Марокко, и с тех пор не дает о себе знать. Думаешь, мне надо беспокоиться?
     - Ну, если бы это был Геро, я бы страшно волновалась, - сказала Дорит. - А Левин, наверно, еще не отвык от своей привольной студенческой жизни. Но в любом случае это, конечно, свинство.
     - Дорит, а как ты думаешь, из Левина выйдет хороший отец?
     - Заранее этого никогда знать нельзя. Но кто сказал "а", тот должен сказать и "б" - ты же сама этого хотела.
     - Дорит, у меня еще нет детей, и все можно раскрутить обратно.
     - Да ты просто брачная аферистка! Прикарманила состояние и шикарную виллу, а мужа теперь на улицу? Как это прикажешь понимать?
     Она, конечно, права. Если я подам на развод, то придется отказаться и от унаследованного имущества, иначе нельзя, это против моих моральных принципов. Или все-таки?
     - Мне дорог этот дом, - сказала я.
     - Очень тебя понимаю, - согласилась Дорит. - Я бы тоже ни за что такой дом не отдала. Вообще-то многие мужчины сильно меняются, когда у них появляются дети. Часто они только тогда и взрослеют.
     Когда стало смеркаться, мы зазвали Франца и Сару к себе в зимний сад; я выставила им какао и печенье. "Как бы я мечтала угощать своих детей, - думала я, - вытирать их красные носики, вязать им шерстяные пуловеры, а теперь, в канун праздников, печь вместе с ними песочное рождественское печенье".
     Вскоре после этого Дорит с детьми заторопилась домой. Она забыла у меня свой шелковый платок с морским узором. Сама не знаю зачем, я приложила его к лицу, вдыхая аромат дорогих духов.

     Подойдя к окну, я еще увидела красные огоньки ее автомобиля и взглянула на часы. Куда это Дитер запропастился?
     И тут вдруг осознала, сколько времени на моем веку потрачено зазря в ожидании мужчин. В этой изматывающей нервотрепке, когда ничем толковым и полезным заняться все равно нельзя. Не счесть, сколько раз за свою жизнь я подогревала еду, снова снимала с плиты и снова ставила, пока любовно приготовленное блюдо не разваривалось вконец. И моя мать точно так же.
     Раз так, я решила покамест за готовку не браться, но ждать совсем без дела оказалось еще хуже. Тогда я принялась отчищать свой голубой свитер от кошачьих волос. Но при этом то и дело поглядывала в окно, не покажется ли там свет фар Дитерова "мерседеса". Он приехал, когда я была уже на грани истерики, и первым делом извинился.
     - Как, ты разве опоздал? - спросила я с деланным удивлением. - А я и не заметила.
     Но я плохо умею прикидываться, а у Дитера хватило такта и проницательности, чтобы сразу все понять. Он нежно обнял меня и поцеловал. Мы вместе приготовили себе сырную запеканку, а потом и ложе на диване. Супружеские постели наверху и внизу так и остались нетронутыми.

     Если бы каждую ночь мне не являлась во сне Марго, эти дни были бы самыми счастливыми в моей жизни. О Левине я и думать забыла. К сожалению, у него наверняка скоро кончатся деньги:
     Это чудесное парение в невесомости, когда не хочется ни о чем думать, разумеется, не могло продолжаться бесконечно. Уже через неделю стали сгущаться тучи. Однажды после работы, когда я на крыльях любви примчалась домой, по лицу Дитера я уже с порога поняла: что-то не так.
     Левин звонил, из Марокко. Он арестован, сидит в предварительном заключении за наезд на старушку. По его словам, она сама чуть ли не бросилась ему под колеса. Выпустить его могут только под залог, а еще, конечно, ему нужны деньги на адвоката.
     - Ради бога, - вскричала я, - скажи мне, что со старушкой?
     - По счастью, все не так страшно, только перелом руки, заживет, - сказал Дитер. - Но Левин просил срочно доставить ему деньги. По правде сказать, это деньги на взятку, и вручить их кому надо я могу только лично.
     Я кивнула: сколько?
     Он назвал чудовищную сумму. Я, конечно, тут же согласилась и на следующий же день собралась идти в банк, но на душе у меня все равно кошки скребли. Почему нельзя перевести деньги хотя бы на адрес немецкого посольства?
     Впрочем, по грустному лицу Дитера я видела, что он сам предпочел бы остаться со мной. Ехать черт знает в какую даль ему совсем не хотелось. Так что я безропотно сняла со счета деньги, обменяла их на доллары и проводила Дитера в дорогу.
     Марго похоронили уже без него.

     Поскольку я осталась совсем одна, Дорит и Геро пригласили меня на ужин. Дети спали, Геро курил сигару, распространяя вокруг себя табачное благоухание. На окне уже висело рождественское украшение, на десерт подали печеные яблоки. Пока мы с Дорит болтали, Геро краем уха слушал последние известия. Когда передали сообщение о розыске преступника, он вдруг что-то вспомнил.
     - Элла, ты, конечно, можешь считать меня старым сплетником, - сказал он, - но, по-моему, тебе не худо будет узнать, что принесли мне на хвосте фирнхаймские сороки.
     Меня всегда интересовало, что под большим секретом сообщают Геро его друзья-приятели и собутыльники по фирнхаймской пивнушке.
     - Про семейку Граберов в Фирнхайме всю жизнь судачили, так что теперь вот и про внука не забывают. Но не думай, ничего плохого я про Левина не узнал, правда, вот дружки у него могли бы быть и получше.
     Я навострила уши. Речь о Дитере.
     - Я знаю, что у него судимость, - сказала я.
     - А за что, знаешь?
     - Наркотики?
     - И это тоже, - сказал Геро, явно наслаждаясь производимым эффектом. - Но главное, за что твой постоялец сидел, это нанесение тяжких телесных повреждений.
     Значит, какая-то доля правды в словах Левина была. Хотя со мной лично Дитер всегда был сама кротость и любезность.
     - Это, наверно, давно было, - вступилась я за своего любовника. - Человек меняется, но дражайшие сограждане ничего не забывают и не желают прощать.
     Геро этот упрек не принял.
     - Элла, я только повторяю то, что слышал. Может, он и вправду стал вполне достойным членом общества, но немного осторожности тебе не помешает.
     Дорит буквально буравила меня глазами. Своим женским чутьем она мгновенно уловила, что при одном упоминании имени Дитера я начинаю нервничать и краснеть. Меня же слова Геро больно задели.
     - Как славно, что ты снова с нами, как в былые времена, - добавил Гера. А на прощание сказал: - Замужество тебе на пользу. Ты прекрасно выглядишь.
     Да, подумала я, несколько дней я была счастлива, но не с мужем, а с другом дома. Теперь уже Дитера не прогонишь ко всем чертям; я влюбилась в него по уши, гораздо сильнее, чем это было с Левином.
     Но какие у меня аргументы для развода с Левином? В сущности, только его связь с Марго. Но могу ли я публично объявить о своем унижении и о своей ненависти? Полиция в таком случае, чего доброго, снова заинтересуется обстоятельствами гибели Марго. Я ведь даже не знаю, закрыто это дело или нет. Да и Левину лучше не знать, что я воочию наблюдал за его с Марго шалостями. Надеюсь, кстати, и у Дитера хватит ума не рассказывать ему, что он стал моим любовником. Иначе само собой напрашивается предположение, что наша связь более продолжительна, и тогда у меня появляется еще один мотив сбросить Марго с подоконника. Да нет, не такой Дитер дурак, чтобы нас выдать.
     И все же - недоверие закралось в мою душу. Дитер вот уже четыре дня в пути. И позвонил только раз, но слышно было отвратительно, я почти ничего не разобрала.
     Однажды вечером я поднялась в квартиру на верхнем этаже, куда я - из-за Марго - почти не заглядывала. Вот тут, значит, они вместе жили. В комнатах еще частично сохранилась уродливая обстановка времен Германа Грабера, остальная мебель была явно подобрана на улице - из тех вещей, что выставляют у подъезда, перед тем как отнести на свалку.
     Все, что связано с Марго, вызывало во мне только отвращение. В ванной все еще стоял ее замусоленный флакон шампуня, ее помада и краски, ее лак для ногтей. Дитер все оставил так, будто она просто уехала и скоро должна вернуться. А его вещи? Я нерешительно открыла громоздкий шкаф в спальне. Изрядно поношенные болотного цвета твидовые брюки Дитера и маленькое черное платье Марго висели рядышком, как два голубка.
     В пыльной гостиной красовалось два старых кресла, допотопный торшер с рюшечками, дряхлый комод с раззявленными дверками, телевизором и радиоприемником на стойке, а также огромный дубовый письменный стол Германа Грабера. Я осторожно стала тянуть за ручки ящиков. Только один оказался заперт. В остальных - ничего особенного: сигареты, старые каталоги и квитанции, фотографии, ножницы, папки, конверты и бумага - все еще от Левинова деда - и коробка конфет, из тех, какие мне иногда приносил Левин.
     Меня, конечно, интересовал запертый ящик. Как и на свадьбе, мне вспомнилась последняя жена Синей Бороды, которой тоже приспичило проникнуть в запретную комнату, хотя она, как и я сейчас, ничего хорошего там увидеть не ждала. Именно здесь, в этом ящике, кроется разгадка характера Дитера! А у меня всего лишь нет какого-то жалкого ключа!
     Не взламывать же, в самом деле, замок ножом? Неужели Дитер забрал ключ с собой? Вообще-то логичнее было бы припрятать его где-нибудь в комнате. Я опустилась в одно из продавленных кресел и стала размышлять, куда можно спрятать ключ. Может, вот за этой отвратительной картиной?
     Как же я возликовала, когда, отодвинув от стены уже почти почерневший степной пейзаж, обнаружила за ним ключ. Вот так, ничего не обыскивая и не переворачивая вверх дном, я, словно заправский детектив, раскрыла чужую тайну одной только силой своего воображения.
     Не без страха отпирала я этот ящик. Вообще-то мне уже почти не хотелось его открывать, весь азарт разоблачения вражеского агента давно прошел. Но я открыла.
     Первым, на что упал мой взгляд, оказалась открытая коробка из-под сигар. А в ней деньги. Доллары. Ровно половина той суммы, которую я обменяла в банке.

     Бывают в больнице дни, когда вся изведешься от одиночества, ни посетителей тебе, ни почты. Но бывают и такие, когда от посетителей отбоя нет и к вечеру ты уже не человек.
     Госпожа Рёмер, Павел, Коля, Дорит и Геро в тот день набились в нашу палату просто битком. Плюс к тому мою соседку впервые за все время навестил мужчина. Оказалось, тоже аптекарь, по фамилии Шредер.
     Кончилось тем, что весь этот табор безжалостно выпроводил доктор Кайзер. А я так устала, что даже не знаю, смогу ли рассказывать.

     Эти деньги в ящике письменного стола напрочь выбили меня из колеи. Снова и снова я подыскивала объяснения своему открытию. Самым невероятным казалось предположение, что это его, Дитера, личные деньги. Куда больше похоже на то, что он меня попросту облапошил. С Левином говорил только он, жуткая криминальная история, которую он мне поведал, может оказаться просто туфтой. С другой стороны, если мой дражайший возлюбленный надумал смыться с денежками, то почему не прикарманил всю сумму? И какой тогда смысл мне врать, если Левин вернется и ложь откроется?
     Отгадка тут возможна, пожалуй, только одна: видимо, оба действуют заодно. История со старушкой, кстати, вполне похожа на правду, вернее, на то, как Левин ездит, и тогда даже в то, что Дитер повез ему в Марокко залог, тоже еще как-то можно поверить. Но доллары-то в письменном столе уж никуда не вписываются, это чистой воды обман!
     Ну что за судьба! Я кляла себя на чем свет стоит. Почему мне так везет на распоследних мошенников? Хорошо еще, что я не дала Левину доверенность на распоряжение моим банковским счетом, - легальным путем ему до моих денежек не добраться.
     "Ну нет! Так просто вам меня не взять! - думала я. - Мы тоже не лыком шиты!" Однако мысль, что кто-то, возможно, уже замышляет лишить меня жизни, была, не скрою, не слишком приятна. Бороться с ними в открытую мне слабо, это ясно, так что лучше прикинуться миленькой наивной дурочкой. Или уж сделать благородный жест и отдать Левину дом и состояние?
     Деньги меняют человека, размышляла я. Прежде материальная сторона жизни мало меня волновала и я была очень скромна в своих запросах. Но стоило мне почувствовать вкус больших денег, и я сразу поняла, как сильно я заблуждалась на свой счет.

     На следующий день позвонил Дитер. Все прошло замечательно, они уже в Сеуте, это самый север Африки, и завтра на пароме переправляются в Испанию, в городок Альхесирас.
     Трубку перехватил Левин и голосом беззаветно любящего мужа засюсюкал:
     - Послушай, радость моя, я понимаю, ты сердишься. Но если б ты знала, что мне пришлось пережить: Дорогая, ты не очень обидишься, если мы с Дитером отдохнем здесь на юге еще пару деньков?
     Я сделала вид, что ужасно взволнована, что, конечно, обижусь, но не очень, и буквально услышала, с каким облегчением Левин вздохнул и закурил сигарету.

     Итак, у меня есть еще несколько дней, чтобы выработать план действий. Я снова поднялась наверх. Может, есть еще какие-нибудь улики, а я их проглядела? Тамерлан помчался за мной и немедленно по-царски расположился в одном из кресел, зеленая обивка которого давно уже превратилась под его когтями в этакий мшистый лужок.
     Я еще раз внимательно просмотрела бумаги в столе. Ни метрик, ни аттестатов, ни страхового полиса. Не иначе у Дитера еще где-то есть тайник. Да и прочий его скарб столь скромен, что легко уместится в двух чемоданах. Правда, нашлась тут и фотография, на которой он запечатлен с родителями, братьями и сестрами, короче, со всем своим большим семейством, принаряженным и напряженно уставившимся в объектив. Не похоже, что у его родителей имелся свой фотоаппарат, чтобы щелкать детей когда ни попадя, как это было у меня дома. Люди бедные, сразу видно.
     Трудное детство, трудная юность: Да какое у меня право осуждать Дитера? Я вдруг почувствовала, что мне плевать на мои доллары. Я люблю этого человека, и он, что бы он там ни замышлял, тоже меня любит. Не может мое чутье настолько меня обманывать!
     Снова и снова я раздумывала над тем, не сходить ли к адвокату. Если Левину ничего не обломится, он, конечно же, ни за что не согласится на развод, но сможет ли он мне в этом воспрепятствовать?
     Еще как сможет, тем паче что я его сообщница. Значит, надо применить тактику Германа Грабера: составить завещание, по которому в случае моей смерти все мое состояние отходит в пользу Красного Креста. Я решила завтра же оформить этот документ и, заплатив пошлину, оставить его на хранении в магистрате. А копию вручить Левину.

     Когда, покончив с этой тягостной формальностью, я вечером следующего дня подъехала к дому, за воротами бок о бок стояли "порше" и "мерседес". Стало быть, они оба вернулись. Чувствуя легкую дрожь в коленках, я некоторое время оставалась в машине. Кого мне теперь обнимать - Дитера, Левина, вообще никого?
     Впрочем, какой прок рассиживаться - рано или поздно войти в дом все равно придется. Дверь отворилась прежде, чем я достала ключ, и Левин с неожиданной пылкостью заключил меня в объятия.
     Стол был накрыт празднично, горели свечи, пахло чем-то вкусным. Он должен многое загладить, сказал Левин, наливая мне рюмку шерри.
     После трудного рабочего дня и утомительной езды сквозь серую пелену ноябрьского тумана так приятно очутиться в жилом тепле, за накрытым столом. Часто принимая гостей, я так редко удостаиваюсь приема сама. На голодный желудок шерри подействовал мгновенно, теплой волной он разливался по всему телу, и я уже смотрела на Левина совсем иными глазами. Его бронзовый загар возбуждал во мне не меньший голод, чем головокружительные ароматы из духовки.
     - Дитер еще в ванной, впрочем, вообще-то он не собирался ужинать с нами, но я пригласил, думаю, ты не будешь возражать? - осведомился Левин.
     Пряча глаза, я покачала головой и позволила налить себе вторую рюмку шерри. На моем стуле горкой лежали красиво упакованные подарки. "Сейчас я окажусь за одним столом с любовником и мужем, - подумала я. - Левин, похоже, ни о чем не догадывается".
     Не успела я толком вообразить себе эту сцену, как вошел Дитер, почти столь же загорелый и соблазнительный, как и Левин. Оба были в отличном настроении. Дитер поцеловал меня в щечку и помчался к духовке, смотреть, как там запекается свинина.
     - Скоро будет готова, - объявил он, - надеюсь, ты хоть немного проголодалась.
     Интересно, что они замышляют?
     Мы ели и пили, шутили и смеялись, - короче, вечер получился просто упоительный. Было огромное удовольствие сидеть между двумя мужчинами, которые наперебой делают тебе комплименты и вдобавок рассказывают всякие жуткие истории. Я распаковала подарки. Восточные сладости, розовое масло, испанские сапожки, которые, к сожалению, мне явно узковаты, и даже старинный серебряный подсвечник. Левин любит сорить деньгами.
     От Дитера я получила марокканскую ковровую подушку, как нельзя лучше подошедшую к кожаному креслу моего деда. Ну просто как на Рождество! У меня чуть не начались угрызения совести.
     Столько замечательных подарков, и все на мои деньги! Уже слегка под хмельком, я готова была растрогаться. Пожалуй, самое время идти спать, пока никто не успел испортить прекрасный вечер.
     Ух, как все кружится! Уж не подмешали ли галантные кавалеры какого-нибудь зелья мне в шампанское? Да вроде бы нет, ибо уже очень скоро в спальне появился Левин и поистине с небывалой страстью привлек меня к своей загорелой груди. Признаюсь: мое твердое намерение спать отныне только с Дитером в ту же секунду было забыто.

     Наутро у меня было похмелье, но это, к сожалению, еще не основание для того, чтобы не ходить на работу. Мужчины спали. С чугунной головой я сидела на кухне и отпаивала себя крепким кофе. Опять я совсем запуталась. Передо мной призраком в похмельном дурмане сидела Марго, объясняя мне, что вот раньше-то дружки ее промежду собой делили, а теперь и мой черед настал.
     В полном душевном раздрызге я села в машину. Сейчас, зимой, в семь утра еще темно, и повсюду в палисадниках переливаются разноцветными огоньками елки. В детстве радостным напоминанием о скором Рождестве они так скрашивали мне унылую дорогу в школу. С тех пор много воды утекло, я теперь на праздники домой почти не езжу, передоверив исполнение этой повинности брату, - тот хоть может предъявить родителям внука. Вот и в этом году мне не суждено было создать семью, и Рождество я буду праздновать в обществе двух уголовников. Опять мне в личной жизни не удалось продвинуться ни на шаг.
     И на следующий вечер Левин был со мною мил и предупредителен; на сей раз мы были одни. Я невзначай поинтересовалась, хватило ли ему денег.
     Он глянул на меня почти испытующе.
     - К счастью, нам не все пришлось отдать на выкуп, иначе не хватило бы ни на обратную дорогу, ни на пару дней отдыха.
     Как ни в чем не бывало я поинтересовалась, каково ему было в следственной тюрьме, ибо мне все меньше верилось, что из-за дорожно-транспортного происшествия он попал в предварительное заключение.
     Левин на это стал мне рассказывать, что родственники пострадавшей чуть его не линчевали, полиция едва-едва успела вырвать его из лап разъяренной толпы.
     - Сколько же ей лет? - поинтересовалась я.
     - Лет тридцать, наверно.
     Дитер рассказывал мне о старушке, вот и первая неувязочка. А вторая у них на коже: загар у Левина гораздо темнее, чем у Дитера. Но вслух я ничего не сказала. И вообще, быть может, все это только пустые страхи. Ведь ведут себя оба просто очаровательно. А с тех пор как с нами нет Марго, о которой мы, кстати, почему-то никогда не заговаривали, и сексуальные запросы Левина существенно возросли. Значит, прежде он весь свой пыл на Марго расходовал. Дитер всячески избегал оставаться со мной наедине. Так что не было больше между нами ни объяснений, ни нежностей.

     Раз уж я работаю в аптеке, у меня еще задолго до замужества вошло в привычку скорее на всякий случай делать себе тест на беременность. Незадолго до Рождества настало время для очередного. Впервые в жизни он оказался положительным.
     Конечно, я знаю, что на ранней стадии вероятность ошибки достаточно велика, так что полную определенность может дать только ультразвуковое исследование. Но и по самочувствию я понимала, что на сей раз и вправду беременна. По утрам меня тошнило, я даже смотреть не могла на еду; зато к полудню меня одолевало столь непреодолимое желание немедленно съесть свежую булочку с заварным кремом и тремя вишенками сверху, что я прямо без пальто, в одном белом халате, мчалась в булочную напротив и покупала аж четыре штуки.
     Если прежде я была всего лишь растеряна, то теперь просто сходила с ума. От кого ребенок? Однако даже эта абсолютно аморальная беременность, достойная какой-нибудь потаскушки вроде Марго, но никак не благопристойной госпожи Эллы Морман-Грабер, наполняла ликованием все мое существо. Я то хихикала без причины, то ревела за рулем, хотела кричать об этом всему свету и в то же время никому ничего не хотела рассказывать.
     Первым делом надо было решить вопрос, намерена ли я сохранить этого ребенка от двух во всех смыслах столь сомнительных отцов. У меня и раньше была возможность забеременеть без всякого брака, но я старалась до этого не доводить (впрочем, не столь уж педантично, иначе и тесты делать не пришлось бы) из чувства ответственности перед ребенком, чтобы тот не рос без отца. А теперь вот у него на одного отца больше, чем следует, опять не слава богу.
     Как бы мне хотелось рассказать о своей беременности хотя бы Дорит, но я решила, что пока еще рано. Один только Тамерлан исправно предлагал себя в качестве психиатра, и я часто прибегала к его услугам. Разумеется, я теперь не брала в рот ни капли спиртного, давила себе сок из апельсинов (меня, случалось, тут же рвало), подолгу гуляла на свежем воздухе.

     Собственно, Розмари совсем не такая уж плохая соседка; стоит вспомнить плаксивых баб, с которыми я ежедневно встречаюсь в коридоре, чтобы понять, насколько мне с ней повезло. Даже неловко, что поначалу я относилась к ней чуточку свысока.

     Наутро при виде неприбранной кухни мне опять стало дурно. Может, Левин подсыпал мне какой-нибудь порошок в еду? На всякий случай я достала копию моего завещания и демонстративно положила на заляпанный кухонный стол.

     На работе времени на размышление не остается. Помимо торопливых клиентов, которым лишь бы лекарство схватить и убежать, есть и словоохотливые завсегдатаи. Это, как правило, пожилые и одинокие люди, для которых выход к врачу или в аптеку - единственное развлечение в жизни. И я прекрасно знаю, что в моей профессии есть четко выраженный компонент социальной помощи: покупатель ждет от аптекаря не только дельного совета, но и умения слушать. Я и не избегаю таких клиентов, а вот шефиня, едва завидев в дверях очередного говоруна или нытика, мгновенно исчезает. Да и Ортруд, наша спортсменка, спасается бегством, не без злорадства шепнув мне:
     - Элла, это твой кадр.
     Регулярно ходят в аптеку матери, эти берут лекарства на всю семью - для больных детей, бабушек, мужей, а уж заодно и противозачаточные пилюли для себя. На их фоне исключением смотрелся Павел Зиберт, понурый мужчина средних лет, он живет неподалеку и все покупки для семьи делает сам. Именно его привела тогда к нам на новоселье моя шефиня - хотела поднять ему настроение.
     Это тихий, симпатичный человек, никогда не пристававший с разговорами. Однако со временем и по характеру его рецептов мы догадались, что жена у него, видимо, находится в психиатрической лечебнице. Любопытная шефиня разузнала от Дорит, что у несчастной психоз, она страдает параноидальными галлюцинациями.
     Я была в аптеке одна, когда уже перед самым закрытием зашел этот милый, такой несчастный человек. На сей раз он, похоже, был не столь замкнут, как обычно.
     - Как дела у вашей жены? - отважилась спросить я.
     Он стрельнул в меня глазами.
     - В данный момент она в больнице.
     "Есть люди, которым еще хуже, чем мне", - подумала я. Как же это он успевает и на работу ходить, и за детьми присматривать, спросила я, не отрывая глаз от рецепта, на котором рядом с его фамилией была указана докторская степень.
     Он работает редактором в научном журнале, часть работы может брать домой.
     - С хозяйством-то я вполне справляюсь, - сказал он не без гордости, - тут трудностей почти нет.
     Кстати, он должен извиниться, но он напрочь запамятовал мою фамилию, хотя однажды даже побывал у меня в гостях.
     Что ж, это я вполне понимаю.
     - Морман, Элла Морман, - представилась я, - вернее, теперь уже Элла Морман-Грабер.
     Он тут же припомнил мое свадебное объявление в газете.
     - Да-да, моя жена еще пошутила: "Ничего себе парочка - грабарь и мормон!"
     Я даже пожалела, что он прочел мое свадебное объявление. А на жену его просто рассердилась: сидит в психушке, бросила мужа на произвол судьбы и на домашнее хозяйство, да еще и отпускает идиотские шуточки:
     Я стала закрывать аптеку.
     - А то грабарь-муж ждет не дождется свою женушку-мормонку, - сказала я все еще сердито.
     Павел Зиберт понял, что его шутка не пришлась мне по вкусу. И взглянул на меня с таким огорчением, что я сразу поняла: мы друг другу нравимся.

     Но по пути домой меня обуял такой дикий страх, что хоть разворачивайся и езжай обратно, под спасительный кров моей родной аптеки. Что скажет Левин, увидев мое завещание?
     Мой супруг ждал меня на кухне с каменным и оскорбленным лицом. Завещание лежало перед ним на столе.
     - Это что - шутка? Если шутка, то очень неудачная.
     - У деда твоего научилась, - парировала я. - Теперь нет смысла меня убивать, останешься ни с чем.
     Левин уставился на меня раскрыв рот. Только теперь он все понял и был просто потрясен.
     - Ты совсем сбрендила? Я тут пляшу вокруг тебя, окружаю любовью, заботой и лаской, а ты на полном серьезе полагаешь, что у меня на уме одна мысль - тебя укокошить? Нет, так мы не сможем жить вместе.
     Мне даже стало его жалко, и я уже начала раскаиваться. После своей поездки он и вправду стал со мной куда милей, чем прежде. Но я не сдавалась.
     - Вы провернули на мои деньги какую-то грязную сделку, - распалялась я. - Губите молодые жизни, наживаетесь на чужом горе!
     Тут уже Левин рассвирепел.
     - То есть как это на твои деньги? - заорал он. - Да там ни гроша твоего нет, это деньги моей семьи! Будь я и вправду такой злодей, я бы тебя сейчас истязал до потери сознания, пока ты сама у меня на глазах это завещание не перепишешь! А значит, и подпишешь себе смертный приговор.
     - Я пока что не старуха, ничем не болею, и зубы у меня еще свои. Так что придется тебе придумать что-нибудь пооригинальнее, чтобы за убийство не сесть.
     На лице Левина отразилась напряженная работа мысли.
     - Ты можешь выброситься из окна мансарды: самоубийство вследствие тяжелой депрессии.
     - Так тебе и поверили, - съязвила я. - У меня в жизни не было депрессий, все мои друзья это подтвердят.
     - Я бы заставил тебя написать прощальное письмо, - сказал Левин, - оно бы твоих друзей убедило.
     Лютыми врагами смотрели мы друг на друга. Я была на пределе. Не зная, чем бы еще его уязвить, я вдруг разревелась.
     - У меня будет ребенок, - всхлипывая, пролепетала я.
     - Что-что у тебя будет? Менструация у тебя будет, это уж точно, у тебя перед этим делом всегда истерика.
     Я убежала в спальню, чтобы выплакаться в подушку. Вскоре я услышала грохот захлопнувшейся входной двери, а минутой позже - рев удаляющегося "порше".
     Домой этой ночью Левин так и не вернулся.

     И наутро ни коня, ни всадника не было видно. В ночном халатике я отправилась на кухню ставить чайник. За неимением публики желание плакать прошло. Как раз в тот миг, когда я с омерзением выплевывала ромашковый чай в раковину, вошел Дитер. Отерев рот салфеткой и тяжело дыша, я присела к столу. Дитер бросил на меня пытливый взгляд. Нам обоим было слегка неловко.
     - Я заметил, что тебя каждое утро мутит, - озабоченно и почти с нажимом сказал Дитер.
     Он молча выдавил лимон и дал мне понюхать. Потом пошел к холодильнику, достал банку с колой и налил мне в стакан.
     - Секрет фирмы, - проговорил он, подавая мне напиток.
     Я выпила, и, к моему удивлению, это ледяное и довольно противное на вкус пойло действительно мне помогло. Непередаваемо ласковым жестом Дитер погладил меня по голове и удалился.
     Мой муж, как-никак все-таки проводивший рядом со мной все ночи (сегодняшняя не в счет), так и не удосужился заметить, как я давлюсь по утрам. А Дитер расслышал даже с другого этажа. Однако если у Дитера появились мысли насчет моей беременности, значит, он должен принять в расчет и вероятность своего отцовства. Или мужчины вообще не умеют считать?

     В этот день я была записана на прием к гинекологу. С лихорадочным нетерпением я ожидала результата.
     Потом помчалась к Дорит.
     - А что говорит будущий отец? - выслушав меня, поинтересовалась она.
     - Он еще не подозревает о своем счастье, я же обещала тебе первой сказать.
     - Я польщена такой честью, но ему ты все-таки скажи, что первый - он.
     В тот день мы вдоволь наговорились о самочувствии и странных прихотях организма во время беременности - тема, которую Дорит любила и раньше, но из чувства такта обсуждала со мной лишь изредка.
     В конце концов я все-таки отправилась восвояси. Ждет ли меня дома Левин? И если да, то с каким лицом?

     Они оба ждали меня как миленькие: сидели на кухне и дружно готовили.
     - Сегодня я купил нам на Рождество мороженого польского гуся, - отрапортовал Дитер.
     - А я была у врача, - объявила я бодрым тоном. - Я на втором месяце.
     Левин посмотрел на меня без всякого восторга.
     Дитер немедленно принес бутылку противопоказанного мне шампанского. Вопреки всем моим новым принципам я все же выпила глоток, наслаждаясь тем, что снова оказалась в центре всеобщего внимания.

     Второй отъезд Левина оказался не добровольным и был вызван печальной необходимостью. Ему позвонили из Вены - его мать попала в автомобильную катастрофу. По убитому виду Левина я сразу поняла, что это не выдумки. Он и не заикнулся о деньгах, но я, разумеется, сама тут же купила ему билет на самолет и поменяла марки на шиллинги. Лететь ли мне с ним? Мысль о перелете меня, по правде сказать, не слишком-то привлекала. О матери Левина я знала только одно: она пламенная поклонница Аннетты Дросте-Хюльсхофф, именем которой мечтала назвать дочь. Когда же, к немалому ее разочарованию, у нее родился сын, ему досталось имя Левина Шюккинга, друга юности Аннетты.
     До Сочельника оставалось всего пять дней, и я взяла две недели отпуска. Не без смущения думала я о том, что остаюсь с Дитером в доме одна. Не иначе он захочет со мной объясниться.
     Уже за ужином, который, как и положено перед Рождеством, мы вкушали при трех свечах, Дитер глубоко и так многозначительно вздохнул, что мне поневоле пришлось спросить:
     - В чем дело?
     - Думаешь, мне легко смотреть, - начал Дитер своим приятным, но сейчас чуть сдавленным от боли и волнения голосом, - как ты счастлива с Левином, а все, что было со мной, напрочь забыла.
     Я уверила его, что это совсем не так.
     Однако дело уже не столько в его личных чувствах, сказал Дитер, теперь главное - счастье будущего ребенка. И посмотрел на меня с такой мукой в глазах, что я тут же бросилась к нему на шею.
     - Эти несколько дней мы одни, - сказала я, - у меня отпуск:
     Надо сказать, что даже в собственных глазах я выглядела в эту минуту довольно блудливой особой.
     - Ты беременна, - напомнил Дитер.
     А меня как будто черт за язык тянул.
     - Это твой ребенок, - шепнула я.
     Дитер повел себя безупречно: он обнимал меня, целовал и буквально лучился от неподдельной радости.
     - А когда ты скажешь об этом Левину? - не столько спросил, сколько потребовал он.
     - Ну сейчас-то никак нельзя, - возразила я. - Некрасиво как-то, у него мама, наверно, при смерти.
     В этот вечер я отправилась в постель с Дитером и ревнивцем Тамерланом. Я сама себе удивлялась, но это было просто восхитительно.

     Все-таки Розмари кое-чего не понимает. Что это за дети, которые время от времени вваливаются в нашу тихую палату и устраивают гвалт, кто из них чей?
     У Дорит двое детей, объясняю я, Франц и Сара, они почти ровесники детям Павла - Коле и Лене.
     - Ничего себе имена, - бормочет Розмари, - ну да ладно, не в этом дело. Значит, Коля и Лена - дети Павла и этой сумасшедшей Альмы, так?
     Я киваю.
     - А самый младший, этот буян?
     - Его зовут Никлас.
     Она ворчит:
     - Просто абракадабра какая-то. Хочешь побрызгаться моими духами? Ну давай же, рассказывай дальше.

     Левин позвонил из Вены, он всхлипывал. Мать без сознания, прогноз неутешительный. К ней в реанимацию его пустили лишь на несколько минут. Я как могла пыталась утешить его и подбодрить, но понимала, что смысл моих слов вряд ли вообще до него доходит.

     На заре наших с Левином отношений, когда мне надо было что-то из него выудить, мне удавалось это без труда: в сущности, он еще ребенок и любит делиться своими секретами. Только о мужских своих подвигах он никогда ничего не рассказывал. Дитер не такой, он - законченный молчун. О его семье, к примеру, мне так почти ничего и не удалось выведать.
     - Так сколько у тебя братьев и сестер? - допытывалась я.
     - Слишком много.
     - А родители твои еще живы?
     - Если еще не умерли:
     Но я не оставляла своих попыток, особенно когда мы, нежно прильнув друг к другу, лежали с ним на диване.
     - Я слышала, ты сидел за рукоприкладство, - осторожно заметила я, прижимаясь к нему еще нежней.
     - Гм, - отозвался Дитер. Потом все-таки добавил: - Два раза всего рукам волю дал.
     С деланным ужасом я содрогнулась.
     В первый раз, как выяснилось, его надул торговец наркотиками. Тем самым Дитер признавался, что и сам промышлял этим бизнесом. Судя по всему, его жертва не отделалась одним только расквашенным носом. Рассказ о втором случае давался ему мучительно. Хотя про то, что они с Марго поженились и что та была беременна, я и без него уже знала. Он, оказывается, этому будущему ребенку был совсем не рад, потому что пришлось запереть Марго в комнате и следить, чтобы никто не притащил ей героин. Но однажды ночью она сбежала - по веревке с третьего этажа - и как в воду канула. Он несколько дней ее искал, пока не нашел во Франкфурте, в Вест-энде, на панели. Дитер подобрал ее, доставил домой и избил чуть не до смерти.
     - Но по животу ни разу не ударил, - оправдывался он, - я следил.
     Этого я никак не понимала.
     - Если ты был до такой степени вне себя, что бил беременную женщину, как ты мог помнить о ее животе?
     - Сам не знаю, - кротко отвечал Дитер.
     Она, как я постепенно выяснила, после этого колоться бросила, а вот он торговать не перестал.
     Когда в это дело с головой влезешь, потом так просто не вылезешь.
     - А что вы купили в Марокко?
     - Только гашиша чуть-чуть, нет, честно. Ни грамма героина, его там и не достать.
     Мне все-таки удалось разузнать, что в самой отчаянной его афере Марго действительно обеспечила ему алиби, а в виде платы за лжесвидетельство потребовала не денег, а женитьбы.
     А еще мне очень хотелось спросить про вторую половину моих долларов, но я не осмелилась.

     Минуло два совершенно упоительных дня. Мы с Дитером слушали рождественскую ораторию в вайнхаймской церкви Святого Марка, а потом, уже почти на ночь, пекли нюрнбергские пряники. Наконец-то у меня появился верный спутник для пеших прогулок по Оденвальду и Пфальцу. Красивей всего в этой гористой местности извилистые тропы, вьющиеся через густые виноградники; к северу они ведут в Хеппенхайм, к югу - в Шрисхайм. Из зарослей ежевики тут и там вспархивали вспугнутые фазаны, айва, буйно произрастающая в палисадниках, наполняла воздух дурманным ароматом своей падалицы, стволы фруктовых деревьев обвивал хмель, - мглистые, пасмурные осенние дни здесь настолько сказочно волшебны, что никакое летнее великолепие не может с ними тягаться. Разок мы прошлись в Хайдельберге по рождественской ярмарке, потом жарили дома каштаны и играли в шахматы.
     В какой-то момент я вдруг поняла, что больше так не выдержу.
     - Вы же потратили только половину денег, - выпалила я. - Почему ты мне лгал?
     Дитер побледнел.
     - Это Левин тебе сказал? - неуверенно спросил он.
     - Да, - соврала я.
     - Половину долларов я приберег для тебя, - сказал Дитер.
     - Зачем ты их вообще у меня брал?
     - Левин так хотел, он же мне должен.
     - У Левина своя доля наследства!
     Дитер был в крайнем замешательстве.
     - Обещаю тебе, Элла, больше я никогда в жизни его не послушаю, я с самого начала был против того, чтобы брать с тебя эти деньги.
     Он стремительно вышел и минуту спустя почти подобострастно принес мне мои доллары.
     - Деньги - это не вопрос, - сказала я, для порядка пересчитав всю сумму, - но я ненавижу, когда меня надувают.
     Дитер кивнул.
     - Все, начинаю новую жизнь, - сказал он. - Я тоже за деньгами не гонюсь, по мне, так можешь при разводе все до гроша отдать Левину.
     - И не подумаю, - возразила я. - Но как бы там ни было, сейчас, когда он явится сюда прямо от смертного одра своей матери, я не могу с порога огорошить его сообщением, дескать, вот мой новый муж, да еще и отец ребенка. Этак он, не дай бог, еще сотворит над собой что-нибудь.
     Левин, легок на помине, тут же позвонил сам. Его отчаянье могло бы размягчить и камень.
     - Но самое страшное, - выдавил он под конец сквозь всхлипы, - я уже не смогу сказать маме, что я счастлив в браке и что мы ждем ребенка!

     Через два дня наступало Рождество. Дитер купил небольшую елку и очень радовался приближению праздника. Никогда еще ему не было так хорошо, сказал он мне, - уютный домашний очаг, милая жена, ожидание ребенка. С прежними дружками и с торговлей наркотиками покончено навсегда. Благодаря мне он стал другим человеком.

     24 декабря, возвратясь домой после утомительного пробега по магазинам, я нашла на столе записку. Левин просил встретить его во франкфуртском аэропорту, мать его прошлой ночью умерла. Дитер поехал его встречать. В тот день я в супермаркете отбила себе щиколотку тележкой для покупок, крышкой багажника прищемила палец и вот, еле живая, с тяжеленными сумками стояла перед холодильником. Оба красавца, видимо, рассчитывают, что к приезду их будет ждать накрытый стол и готовый обед.

     Исхудавший, совершенно подавленный Левин вернулся домой и, как ребенок, хотел, чтобы его утешили, приласкали, взяли на ручки. Выпив немного чаю и шмыгая носом, он улегся в гамак, покуда Дитер устанавливал на крестовине елку, а я пылесосом собирала осыпавшиеся иголки. Потом, наконец, я принесла мои заветные елочные игрушки и начала украшать елку. Пахло хвоей. Левин принес проигрыватель, не забыл и свою любимую пластинку - "Орфей и Эвридика".
     "Как горька моя утрата! Было счастье - нет его!" - ревели динамики на полную громкость. Прежде, слушая вместе с Левином эти слова, я мысленно относила их к себе, мне казалось, это меня, возлюбленную, он утратил и меня оплакивает. А теперь получается, это все о мамочке, уж не попахивает ли тут инцестом?
     Дитер, казалось, ни о чем таком не думал: он сосредоточенно укреплял звезду на макушке елки.
     В этот час я бы с куда большим удовольствием включила радио и послушала американские рождественские песенки, вместо этого меня глушили таким вот текстом: "Все напрасно! Нет надежды! Сладкой неги и покоя мне вовеки не вернуть!"
     Левин, слушая пластинку, громко подвывал, так что я и слов-то уже почти не разбирала. Ну как в такую минуту заговорить о разводе?

     Затем последовало мелодраматическое кофе-питие.
     - Если и дано человеку утешение, - рассуждал Левин, - то только в детях. Любимый человек уходит из жизни, но появляется на свет новый. Если у нас будет девочка, мы назовем ее именем мамы.
     Сколько я знаю, маму звали Августой.
     - А второго имени у нее не было? - осторожно поинтересовалась я, вдруг впервые отчетливо осознав, что хочу сына.
     - Разумеется, - откликнулся Левин, - Августа Фридерика. Дома ее, кстати, Густель звали - мило, правда?
     - На Фридерику я согласна, - ответила я уклончиво, краем глаза успев заметить, что теперь передернуло уже Дитера.
     После кофе мы зажгли свечи и в некотором смущении уселись вокруг елки. Дитер принес вина, и Левин после каких-нибудь пяти бокалов впал в эйфорию.
     - Через год нас будет уже не двое, - мечтал он, не замечая, что рядом со мной уже сидит Дитер, - наша малышка будет в восторге, когда увидит все эти свечи и пестрые шары.
     Дитер сглотнул, потом сказал:
     - А через два года наш ребенок будет уже вовсю бегать.
     Однако Левину было не до притяжательных местоимений. Он продолжал пить, лез ко мне обниматься, то уверяя, что это Рождество - самое прекрасное в его жизни, то, минут через пять, - что такого грустного Рождества у него отродясь не бывало.
     Дитер не произнес больше ни слова, только пил. Я начала тревожиться не на шутку, они оба переставали мне нравиться. На улице пошел дождь, а не снег, о котором в рождественскую ночь все так мечтают. По радио пение детского хора перемежалось звоном колоколов.
     - Наш ребенок будет обучаться музыке, - распинался Левин. - Фортепьяно. Элла, как ты думаешь, получится у нас музыкант? В конце концов, папа был органистом.
     Я отшатнулась от Дитера, который цапнул с елки первый попавшийся шар и запустил его в стеклянную стену моего зимнего сада.
     Левин замер, у меня выпал пряник изо рта.
     А Дитер и не думал останавливаться. Один за другим он срывал с елки шары и запускал в стену: осколки с радостным звоном разлетались тысячью сверкающих брызг.
     Я хотела было его остановить, но Левин схватил меня за руку.
     - Сейчас нам лучше всего уйти, - шепнул он мне. - Он бывает невменяемым.
     Мне тем более не захотелось оставлять Дитера в таком состоянии одного возле зажженной елки, но Левин силой затащил меня в спальню и замкнул дверь. Мало того, для надежности он еще и припер дверь шкафом, соорудив настоящую баррикаду. Я аж похолодела от страха.
     - Он не посмеет, не посмеет, - шептала я.
     Похоже, однако, Левин даже не задумывается, с какой это стати Дитер так разбушевался, зато я-то прекрасно все понимала. До нас доносились чудовищные проклятья, потом тяжелый удар, треск разбитого стекла и бесконечно долгий минорный звон осыпающихся осколков. Видимо, он расколошматил одно из стекол зимнего сада. Когда наконец на некоторое время установилась тишина, мы крадучись выбрались из своего укрытия. Дитера не было. Но зимний сад воистину был как после побоища.
     - Надо немедленно перенести растения в тепло, - распорядилась я, - они погибнут при такой температуре.
     Остаток рождественской ночи мы провели за перетаскиванием цветочных кадок и горшков, при этом Левин ни разу даже не задумался, полезно ли мне в моем состоянии таскать такие тяжести. Потом мы сгребли и вымели осколки, а Левин кое-как заделал дыру кусками картона и пластиковыми пакетами. От ветра и дождя мы худо-бедно отгородились, однако любому взломщику дорога была открыта. Но где найдешь стекольщика в ночь на 25 декабря? Мы плюнули на все и отправились спать. Левин уснул как убитый, а я от гнева и изнеможения даже плакать не могла, только всхлипывала без слез.

     Забрезжило утро, а вместе с ним и в моем сознании забрезжила мысль, что я не так уж неповинна в случившемся. Никуда не денешься - пора выбирать ребенку отца. После буйства, которое учинил Дитер, я всерьез сомневалась, стоит ли оставлять его в числе соискателей, практически он сам себя вычеркнул. Но как он воспримет отказ? Даже вообразить страшно.
     В это первое праздничное утро Тамерлан встретил меня укоризненным взглядом: в доме полный разгром, повсюду на дороге пальмы и фикусы, кадки и горшки. Поскольку поговорить больше было не с кем, я обратилась с речью к коту:
     - Вот если бы ты был собакой, - так я ему сказала, - я бы взяла тебя сейчас на большую прогулку, а ты по ночам караулил бы дом, чтобы к нам не забрались воры. На наших мужчин все равно надежды никакой.
     Они оба еще спали. Я выпила чаю, съела пару бутербродов, даже не испытав, вопреки ожиданиям, приступов тошноты. Потом оделась потеплее и села в машину. Отъехала несколько километров в сторону Оденвальда и в полном одиночестве пустилась в зимний пеший поход - проветрить мозги. Но даже и на свежую голову никаких судьбоносных решений я принять не смогла, только ругала на чем свет стоит Дитера, а Левина обзывала маменькиным сынком. "Важен лишь ты", - говорила я, обращаясь к своему ребенку.

     Когда наконец, с румянцем на щеках, но не успев отморозить ноги, я вернулась домой, на столе меня ждала записка от Дитера: "В три часа придет стекольщик сделать замеры". Кроме того, он - не Левин же - успел вынуть из оконной рамы торчавшие в ней стеклянные клинки, а также убрать все осколки шаров в мусорный контейнер.
     Только теперь соизволил подняться Левин.
     - Извини, дорогая, - сказал он мне, - был большой недосып, пришлось добирать.
     - Да ничего страшного.
     - Ты не помнишь, из-за чего, собственно, Дитер так разъярился? - спросил он.
     Я покачала головой.
     Левин попросил кофе. Ставя кипятить воду, я заметила, что Дитер вынул из морозилки гуся и определил поближе к плите, но поскольку размораживаться этой птице минимум полсуток, то сегодня на праздничный обед, видимо, рассчитывать не приходилось.
     - А куда вообще Дитер подевался?
     Этого я тоже не знала.

     Пришел стекольщик, неодобрительно качал головой, набивал цену.
     - Чтобы в первый день праздников, это ж надо, - ворчал он. - Как такое вообще могло случиться, это ж какую силищу надо иметь!

Окончание следует...